Обратная связь Главная страница

Раздел ON-LINE >>
Информация о создателях >>
Услуги >>
Заказ >>
Главная страница >>

Алфавитный список  авторов >>
Алфавитный список  произведений >>

Почтовая    рассылка
Анонсы поступлений и новости сайта
Счетчики и каталоги


Информация и отзывы о компаниях
Цены и качество товаров и услуг в РФ


Раздел: On-line
Автор: 

Гроссман Василий Семенович

Название: 

"За правое дело"

Страницы: [0] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10]  [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27] [28] [29] [30] [31] [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] [44] [45]

   Потом уже, добежав до остановившейся далеко за пере правой машины, они, задыхаясь, лезли на свои места в кузове, смеялись, оглядываясь на реку, рассыпая табак, сворачивали цыгарки и говорили:
   - Ну, теперь всё, поехали...
   
   Когда идешь по центру города, сразу бросается в глаза чистота и порядок на улицах. Но, к сожалению такая ситуация преобладает далеко не везде. И, чтобы сохранить чистоту вокруг себя, нужно каждому заботиться об этой чистоте и перейти от ввоза к вывозу мусора. Не бросать окурки, где попало, выносить мусор не за угол дома, а непосредственно в контейнер.
   
   А спустя недолгое время радостное возбуждение исчезало, потому что на левом, вожделенном берегу реки была та же степь, те же сумрачные лица, светлело голубоватое крыло разбитого самолёта среди пыльного ковыля, стояли разбитые машины.
   Крымов остановил машину и, неловко шаркая длинными ногами, побрёл к переправе Он шёл медленно, спотыкаясь: грубые, крепкие, как шпагат, стебли степной травы цеплялись за ноги Он шёл не ускоряя шага, не глядя вверх и по сторонам, все смотрел на серые от пыли носки своих сапог.
   Тараторила зенитная пушка, высоко в небе подвывал немецкий мотор. Вдруг в воздухе заскрипело, завыло, немыслимо пронзительно, немыслимо громко - это "юнкерс-87" включил пищуху, перешёл в пике. Ухнула земля, огромный колун ударил по сырому полену, ударил раз, и два, и три.
   А Крымов всё шёл и смотрел на серую землю под ногами.
   Жёлтая медленная пыль и чёрный быстрый дым закрыли толпу, грузовики, подводы на правом берегу, и по ставшему вдруг пустым мосту согнувшись пробежал человек без пилотки.
   Когда Крымов подошёл к мосту, щупленький юноша лейтенант, комендант переправы, с красной перевязью на рукаве, держа в руке пистолет, бежал к машинам и кричал:
   - Вот видишь это, кто без моего приказа выедет на мост! Все назад!
   Судя по голосу, кричал он так не первый день.
   Водители, не отряхивая песка и пыли, вылезали из щелей, садились в кабины, торопливо заводили моторы, и машины, стоя на месте с заведёнными моторами, дрожали.
   Водители оглядывались на коменданта, который мог и в самом деле пристрелить, поглядывали, не летят ли обратно немцы, и едва комендант отворачивался, тихонько нажимали, продвигались к мосту - деревянные кладки через реку гипнотизировали, притягивали их.
   Когда какая-нибудь машина выезжала на полметра вперёд, то и соседняя тотчас рывком подавала вперёд. И за второй третья, за третьей четвёртая, за четвёртой пятая... Это напоминало игру: захоти первый подать назад, он не смог бы - задние подпирали впритирку.
   - Пока не подадите назад, ни одного не пущу, - в бешенстве крикнул комендант и в знак святости своих слов поднял вверх пистолет.
   Крымов взошёл на мост, нога после песка зашагали по доскам легко и свободно, сырая свежесть реки коснулась его лица.
   Крымов медленно шёл по мосту, и спешившие навстречу пехотинцы, глядя на него, сдерживали шаг, оправляли гимнастёрки и отдавали ему честь. Отдача приветствия по форме в такие минуты значила не мало. Крымов хорошо понимал это. Он видел, как на такой же переправе два дня назад генерал, открыв дверцу легковой машины, крикнул в толпу, шагавшую по мосту:
   - Куда вы? Посторонитесь! Дайте проехать! И пожилой крестьянин, положив руку на крыло машины, сказал: необычайно добродушно, лишь с лёгкой укоризной, как крестьянин говорит крестьянину:
   - Куда, куда, сами ведь видите, туда, куда и вы - жить-то всем хочется.
   И в этом простодушии крестьянина-беженца было нечто такое, что заставило генерала молча и поспешно захлопнуть дверцу.
   Здесь на переправе Крымов сразу же ощутил свою силу, силу человека, который медленно шёл по мосту на запад, навстречу уходившим на восток
   Крымов подошёл к коменданту переправы. Лицо лейтенанта выражало ту крайнюю усталость, когда измучившийся человек знает: осталось лишь доводить дело до конца, а отдохнуть не придётся.
   Он посмотрел на Крымова с недобрым выражением, уже готовый ответить отказом на все его просьбы, заранее зная, о чём поведёт речь батальонный комиссар: как бы пропустить машину без очереди, то ли в ней раненый полковник, то ли нужно доставить в тыл необычайно важный документ, то ли сам командующий фронтом генерал-полковник ждёт батальонного комиссара, часа не может без него обойтись.
   - Мне туда, - сказал: Крымов и указал рукой на запад, - как бы проехать?
   Лейтенант вложил пистолет в кобуру и сказал:
   - Туда - это я сейчас сделаю, пропустим. Через минуту два регулировщика, махая флажками, стали расчищать проход для машины, водители грузовиков, выглядывая из кабин, передавали друг другу:
   - Подай немного назад, тогда я подам назад, надо пропустить, на передовую командир спешит.
   Крымов, глядя на быстро, вмиг расшитую пробку, подумал, что жажда наступления живёт в отступающей армии;
   сейчас это проявилось в мелочи, в том, как охотно и легко охрипший, осатаневший от грохота, крика, усталости мальчик-комендант, регулировщики и шофёры устраивали проход для одинокой легковушки, пробирающейся к фронту.
   Крымов вышел на мост и, замахав рукой, протяжно позвал:
   - Семёнов, давай сюда!
   В это время послышался крик: "воздух!" - и тотчас несколько голосов поддержало:
   - Летят, летят, обратно идут! Прямо на переправу! Крымов, не оглядываясь, злобно кричал:
   - Давай сюда!
   Но вот за машиной поднялось облачко пыли, очевидно, Семёнов, в душе ругая своего комиссара, включил мотор и ехал к мосту.
   - Давай скорей! - крикнул Крымов и топнул ногой. На плоских понтонах, упёршись грудью в настил моста, стояли два красноармейца. Их службу на понтонах считали тяжёлой даже сапёры и регулировщики, обслуживающие переправу, им доставалось больше огня и осколков, чем тем, кто работал на берегу. Да и нельзя было уберечься от этих осколков посреди реки в тонкобортных понтонах.
   Когда Крымов нетерпеливо звал водителя, один понтонёр сказал: второму:
   - Легкари!
   Этим словом они, видимо, обозначали не только едущих на легковых машинах, но и тех, что хотели легко отделаться от войны и долго жить на свете.
   Второй спокойно, без осуждения, подтвердил:
   - Легкарик, торопится жить.
   Крымов слышал этот разговор и понял его. Когда машина въехала на мост, он не стал вскакивать на ходу, а загородил дорогу, поднял руку - машину занесло, она стала боком.
   И вдруг над Доном послышался злой бабий голос. На беженской подводе стояла молодая плечистая крестьянка и, размахивая кулаком, гневно кричала:
   - Эх, вы... это же журавли летят!
   И засевшие в щелях люди увидели, как на переправу высоко в синем небе плавно, клином, летели птицы: одна из них медленно замахала крыльями, за ней вторая, третья, затем снова они перешли на парящий полет.
   - Не в своё время журавли перебазируются, или война их потревожила? - сказал: Крымову комендант переправы, с детским любопытством глядя на небо.
   Крымов, идя рядом с машиной, пробирался среди подвод и грузовиков, а на дороге, в степи, в камышах, смеялись смущенные люди. Они смеялись друг над другом, над женщиной, ругавшей их с подводы, над потревоженными войной журавлями.
   Когда Крымов сел в машину и отъехал на километр-полтора от реки, Семёнов тронул его за рукав и показал пальцем вверх: в воздухе появилось несколько чёрных точек, но то не были журавли, на переправу шла эскадрилья пикирующих бомбардировщиков.
   Уже вечерело. В это лето степные закаты были особенно торжественны и пышны. Пыль, поднятая миллионами ног, колес, гусениц, пыль, поднятая бомбовыми разрывами, стояла над степью, тонкою взвесью поднялась в высокие, кристально ясные слои воздуха, где уж дышал холод мирового простора.
   Вечерние лучи света, дробясь об эту тончайшую пыль, доходили до земли множеством красок. Степь огромна. И как небо и море окрашиваются в часы заката, так жёсткая, сухая степная земля, днём сизая и жёлто серая, вечером, подобно небу и морю, способна менять цвета, Таково удивительное свойство стенной земли, сближающее ее с морем Вечером степь то розовеет, то становится синей, то фиолетово черной.
   Чудные запахи идут от неё, пахучие эфирные масла, включённые в соки трав, цветов и кустарников, выкипяченные лет ним солнцем, приникают облаком к остывающей вечером земле, не смешиваясь, медленными струями ползут в воздухе.
   И над теплой землёй то запахнет полынью, то едва начавшим просыхать сеном, то в котловине вдруг ударит тяжёлым запахом мёда. А дальше в степи из глубокой балки пахнет сыростью молодого многотравья, то сухой, пыльной, прока ленной солнцем соломой, то вдруг запахнет уж не травой, не дымом, не полынью, не арбузом, не горьким листом дикой степной вишни, а самой плотью земли, таинственное дыхание, включающее в себя и лёгкость земного праха, и тяжесть неподвижных, окаменевших во тьме пластов, и режущий холод глубоких подземных ключей и рек.
   Вечерами степь не только окрашивается, не только пахнет, она и пост. Звуки степи не доходят каждый в отдельности до слуха человека, их и не нужно слушать порознь Они, едва коснувшись уха, доходят до самого сердца, наполняют его не только покоем и миром, но и печалью и тревогой.
   Усталый, нерешительный скрип кузнечиков, точно спрашивающих, стоит ли шуметь в сумерках, перекличка серых степных куропаток перед приходом тьмы, дальний скрип колеса, примирённый шёпот отходящей ко СНУ травы, колеблемой прохладным ветром, возня сусликов и мышей, скрип жесткокрылых жуков И рядом с этими примирёнными звуками отходящей на покой жизни - другие полный разбойничьего вол нения крик совушек, угрюмое гудение ночных бражников, шорох желтопузых полозов, шорох охоты и охотников, выходящих из нор, дыр, балок, трещин в сухой земле. А над степью встает вечернее небо, земля ли отражается в нем или небо отражается в земле, либо и земля и небо, как два огромных зеркала, обогащают друг друга чудом борьбы света и тьмы.
   В небе, сами собой, в страшной высоте, в равнодушной астрономической тишине, без грохота взрывов, без дыма, вспыхивают один за другим пожары. Вот занялся край спокойного, высокого, пепельно-серого облака, а через минуту оно все пылает, как многоэтажный, блещущий стеклами, кирпично-красный дом, а вслед за ним огонь охватывает всё новые облака Огромные и малые, кучевые и плоские, как серые плиты сланца, они вспыхивают, наваливаются друг на друга, рушатся.
   Велика сила природы. Мокрая земля, поросшая худым осинником, покрытая щепой недавних порубок, болото, всё заросшее режущей пальцы яркой осокой, пригородные лески и полянки, иссечённые дорогами и тропинками, полысевшие от сотен прошедших по ним ног, речушка, теряющаяся среди кочковатого болотца, солнце, вдруг глянувшее из облаков на сжатое, мокрое поле, туманные снеговые горы, к которым не дойти ни за день, ни за пять, - всё это говорит человеку о его радости, дружбе, одиночестве, о его судьбе, счастье и печали.
   Чтобы сократить путь, Крымов свернул с накатанного большака и ехал по едва намеченному, поросшему травой просёлку. Этот просёлок, тянувшийся с севера на юг, пересекал те дороги, что шли к Дону с запада.
   Стебли сизого и приземистого ковыля и серебристо стальной полыни били по бортам машины, сбивая с неё пыль и сами выколачивая из себя облачка пыльцы. Тихий просёлок, избранный Крымовым для ускорения пути, минуя небольшую лощину, вновь сливался с большой дорогой. К этой дороге сходились большаки, грейдеры, просёлки, ведущие от городов и станиц. По этой дороге двигались те, кто шёл из под Чугуева, Балаклеи, из Валуек и Россоши.
   Семёнов уверенно проговорил:
   - Ну, тут не пробиться, - и затормозил.
   - Давайте, давайте вперёд. Нам ведь только пересечь дорогу, - сказал: Крымов.
   Степью тянулись пёстрые длинные стада утомлённых, мотающих тяжёлыми головами, спотыкающихся коров и слитых в одно живое, серое, текучее и плотное пятно овец.
   Скрипели конные колхозные обозы, медленно ползли подводы беженцев с будками, крытыми цветными украинскими ряднами, фанерой либо сорванной с домов, крашенной в зелёный, красный цвет кровельной жестью. Дальше врассыпную, с выражением спокойной, привычной усталости на лицах шли пешеходы: с мешочками, узлами, зелёными деревянными чемоданами.
   Из под разноцветных навесов будок видны были белые, соломенно-золотистые, чёрные детские головы, лица стариков и женщин. Все - и старики, и женщины, и девушки, и дети - были спокойны и молчаливы. В их ушах стоял скрип, скрежет, гудение, и они не могли отделиться от общего потока, отдохнуть, выкупаться, развести костёр. Они растворялись в огромности медленного движения среди серо жёлтых облаков пыли, по сизой, горячей степи Люди привычно ощущали движущуюся впереди телегу, тяжёлое дыхание волов, напор шедших сзади, но и самих себя они ощущали частью великого народного целого, медленно и тяжело движущегося с запада на восток.
   Передние пылили, пыль садилась на задних, и задние говорили и думали: "Вот передние пылят да пылят!" А передние думали и говорили. "Задние всё напирают да напирают".
   Боль сжала сердце Крымова.
   Сила фашизма хотела подчинить жизнь человека правилам, своей бездушной, бессмысленно-жестокой однообразностью подобным тем, что управляют мертвой, неживой природой, напластованием осадков на морском дне, разрушением горных массивов водой и тепловыми колебаниями. Эти силы хотели поработить разум, душу, труд, волю, поступки минерализованного ими человека, хотели, чтобы покорная жестокость раба, лишённого свободы и счастья, уподоблялась жестокости кирпича, рушащегося с крыши на голову ребенка.
   Крымову показалось: он охватил сердцем всю огромную картину. Тысячи людей, стариков, женщин, непримиримо ненавидя силу фашистского зла, уходили на восток под широкой бронзой и медью лучей заходящего солнца.
   Они пересекли дорогу и поехали дальше, всё круче забирая на запад.
   Машина въехала на невысокий холм, откуда открывался широкий обзор.
   - Товарищ комиссар, глядите, от главной мостовой переправы машины к фронту идут, должно быть, наша бригада подтягивается! - воскликнул Семенов.
   - Нет, это не наша бригада, - ответил Крымов и велел Семёнову остановиться. Они вышли из машины.
   Заходящее солнце на миг выглянуло из за синих и темно красных туч, громоздившихся на западе, лучи, расширяясь, шли от неба к потемневшей вечерней земле.
   По равнине от мостовой переправы с востока на запад мчался стремительный поток машин.
   Длинноствольные пушки, казалось, стлались по земле, буксируемые мощными трёхосными грузовиками Следом неслись грузовики с белыми снарядными ящиками, машины, вооружённые счетверёнными зенитными пулемётами.
   А над переправой клубилась стена пыли - от Сталинграда на запад шли войска.
   - Резервы к фронту идут, товарищ комиссар, - проговорил Семёнов - Вся степь с востока, как в дыму.
   Вскоре сумерки сгустились, земля покрылась черно-серой холодной золой. И только на западе, упрямо нарушая мрак, вспыхивали длинные белые зарницы артиллерийских залпов да высоко в небе появились редкие звёзды, белые-белые, словно вырезанные из свежей молодой бересты.
   Ночью бригада заняла рубеж обороны.
   Крымов встретился с командиром бригады подполковником Гореликом .Горелик, потирая руки и поёживаясь от ночной сырости, рассказал: Крымову, почему бригаду вновь подняли, не дав ей отдохнуть и привести себя в порядок.
   По приказу Ставки на дальние подступы к Сталинграду выдвигались из резерва две армии, усиленные танками, тяжёлой артиллерией, вновь сформированными иптаповскими полками.
   Бригаде было приказано прикрыть в танкоопасном направлении движущиеся к фронту стрелковые части.
   - Как из-под земли поднялись, - рассказывал командир бригады. - Я ехал не той дорогой, что вы, а от Калача. Машины местами в восемь рядов идут, пехота прямо степью движется. Много молодых ребят. Вооружение новое - автоматы, очень много противотанковых ружей, полнокровные части идут. В одном месте танковую бригаду встретили...- Он задумался на мгновенье и спросил: - А вы так и не успели выспаться?
   - Нет, не успел.
   - Ничего, ничего, мне замкомандующего сказал: "Скоро вашу бригаду выведем на переформирование в Сталинград". Вот тогда мы с вами выспимся... А артиллеристы в штабе армии смеются, дразнят меня! "Теперь уж вы со своей бригадой устарели, теперь иптап последнее слово".
   - Значит, новый фронт. Сталинградский? - спросил: Крымов.
   - Новый, новый, в чём же дело, повоюем на Сталинградском, - ответил Горелик.
   До самого рассвета слышен был шум машин, далёкий гул танковых моторов: то растекались вдоль фронта вышедшие из резерва части - новая, горячая сила, оживляя застывшую ночную степь, приливала к обороне донских подступов.
   Под утро штаб бригады имел уже связь с дивизией, занявшей ночью позиции в степи, а через дивизию со штабом армии.
   Крымова вызвал по телефону член Военного Совета армии.
   Дежурный по штабу передал трубку Крымову и сказал:
   - Бригадный комиссар просил подождать у телефона, не класть трубку - его срочно вызвали по другому аппарату.
   Крымов долго держал трубку у уха. Он любил слушать эту шумевшую по бесконечному полевому проводу бессонную фронтовую жизнь. Перекликались телефонистки, шумели начальники. Кто-то говорил: "Вперед, вперёд давай, слышишь, первый велел пока не дойдёшь до места, никаких отдыхов не устраивать" Чей-то голос, видимо фронтового новичка, наивно конспирируя, спрашивал: "Как там, коробочки пришли? Водички и о1урцов вам хватит?" Бас докладывал: "Занял рубеж, свой участок обороны принял по акту". Четвёртый чётко произнёс: "Товарищ Утвенко, разрешите доложить, орудия заняли огневые позиции". Пятый грозно спрашивал: "Где вы там замешкались, спите, что ли? Приказ понятен? Дошло по фитилю? Тогда выполняйте немедленно". Сиплый голос спрашивал! "Любочка, Любочка, что ж вы мне обещали штаб снабжения горючим, а не даете, нельзя обманывать. Как же не вы обещали, я хоть вас в лицо не знаю, а по голосу среди тысячи узнаю". Командир лётчик говорил "Штаб воздушной, штаб воздушной - бомбы двухсотки прибыли... бомбардировщики прошли надо мной, примите заявку на штурмовку в шесть ноль-ноль". "Карта перед вами? Вам ясно, где противник? Уточните разведданные", - быстро, скороговоркой произнёс пехотинец...
   Начальник штаба Костюков, поглядев на улыбающееся лицо Крымова, спросил:
   - Вы чему, товарищ комиссар, улыбаетесь? Крымов, прикрывая ладонью трубку, сказал:
   - Разговор про бомбы, танки, уточняют, где противник, и вдруг по линии плач грудного ребёнка слышен - видно, проснулся где-то в избе, где телефон стоит, и заливается, кушать хочет.
   - Природа и люди, - сказал: дежурный телефонист. Вскоре вызвали Крымова. Разговор был недолгий. Крымов кратко ответил на вопросы:
   - Боеприпасами и горючим бригада обеспечена, противник на участке обороны не появлялся.
   Член Военного Совета спросил, какие нужды у командования бригады. Крымов сказал: об изношенности автопокрышек, машины по дороге на огневые несколько раз из-за этого останавливались в пути. Бригадный комиссар велел снарядить полуторку в Сталинград на тыловую базу - он отдаст по телефону распоряжение.
   - У меня всё, - сказал: он.
   Положив трубку, Крымов проговорил, обращаясь к начальнику штаба.
   - Вот мы утром говорили с вами, где резервы, послушаешь, как шумят сейчас по линии, и видно: новый фронт рождается.
   - Да, пришла сила, - сказал: Костюков.
   Когда взошло солнце, командир бригады и Крымов поехали смотреть огневые позиции.
   Стволы орудий, замаскированные пыльными прядями ковыля, сосредоточенно смотрели на запад. Лица людей казались нахмуренными в свете молодого солнца, а степь блистала росой, благоухала свежестью, чистотой и прохладой. Ни пылинки не было в ясном воздухе. Небо от края до края наполнилось той спокойной и чистой голубизной, которая бывает лишь ранним летним утром. Редкие облачка розовели, отогретые утренним солнцем.
   Пока командир бригады разговаривал с командирами батарей, Крымов подошёл к красноармейцам артиллеристам.
   Завидя его, красноармейцы вытянулись, глаза их улыбались, глядя на комиссара.
   - Вольно, вольно, - проговорил Крымов и опёрся локтем о ствол пушки. Красноармейцы окружили его.
   - Ну как, Селидов, ночью не пришлось спать? - спросил: Крымов наводчика.- Опять мы с вами на переднем крае.
   - Да, товарищ комиссар, - ответил Селидов, - всю ночь шумела степь: много наших войск подошло. А мы ждали, вот-вот немец ударит. Покуривали, да, по правде, под утро из табачка выбились.
   - Ночь спокойно прошла, и на рассвете не появлялся, - сказал: Крымов, - а утро-то какое!
   - Воевать, товарищ комиссар, утрецом пораньше лучше всего. Он бьёт, а ты видишь, откуда он бьёт, - сказал: молодой артиллерист.
   - Это верно, - подтвердил Селидов, - особенно на рассвете. Темненько, а всё видать, особенно если трассирующими бьёт.
   - Дадим ему? - спросил: Крымов.
   - Наши бойцы, товарищ комиссар, от орудий никуда. Три дня назад, когда бой был, немецкие автоматчики за стволы хватают, уж наша пехота ушла, а мы огонь ведём.
   - Да что толку, - сказал: молодой, - всё отходим, он нас так за Волгу загонит.
   - Тяжело свою землю сдавать! - проговорил Крымов - Но вот новый фронт, Сталинградский, образовался. Много замечательной техники, танки, артиллерийские истребительные полки. Сила огромная! Сомнений ни у кого не должно быть - остановим, завернём его! И не только остановим, назад погоним! Беспощадно погоним! Хватит нам отступать. Шутка, что ли, - за плечами у нас Сталинград!
   Красноармейцы слушали молча, глядя, как небольшая пёстрая птичка кружит над стволом крайнего орудия.
   Вот-вот, казалось, сядет на согретую утренним солнцем орудийную сталь. Но вдруг, испугавшись, она полетела в сторону.
   - Не любит она артиллерии, - сказал: наводчик Селидов. - К миномётчикам полетела, к старшему лейтенанту Саркисьяну.
   - Гляди, гляди! - крикнул кто-то.
   Во всю ширь неба шли на запад эскадрильи советских пикирующих бомбардировщиков.
   А спустя час померкло утреннее солнце, красноармейцы с потными запылёнными лицами подтаскивали снаряды, заряжали орудия, наводили их жерла на мчащиеся в клубах пыли немецкие танки. И где-то высоко-высоко в голубом небе, куда не доходила поднятая танками пыль, перекатывался грохот наземного сражения.
   10 июля 1942 года по приказу Верховного Главнокомандующего 62-я армия была включена в состав действующих на юго-востоке советско-германского фронта соединений и получила задание выдвинуться на запад от Сталинграда и занять оборону в большой излучине Дона, чтобы преградить движение наступавшим на восток немецким войскам
   Одновременно Верховное Главнокомандование Красной Армии выдвинуло из своего резерва ещё одно крупное соединение, сомкнув его с левым флангом 62-й армии Таким образом, создавалась новая линия обороны на путях прорывавшихся к Дону немецких дивизий
   Первые выстрелы, прозвучавшие 17 июля, ознаменовали начало оборонительного сражения на дальних подступах к Сталинграду
   В течение нескольких дней или незначительные столкновения между высланными далеко вперёд разведывательными пехотными и танковыми подразделениями и немецкими авангардами. В стычках обычно участвовали усиленные роты и батальоны. В этих малых, но ожесточенных боях новые, вышедшие из резерва части испытывали силу своего оружия, примеривались к силе врага. Одновременно шли круглосуточные работы по укреплению рубежей, занятых основными силами.
   20 июля немецкие войска перешли в наступление.
   Крупные силы немецких танковых и пехотных соединении имели своей задачей выйти к Дону, с ходу форсировать его и, преодолев пространство между Доном и Волгой, которое немецкие штабные офицеры называли "горлышко бутылки", к 25 июля ворваться в Сталинград.
   Такова была задача, поставленная Гитлером перед перешедшими в наступление немецкими войсками.
   Однако вскоре немецкое командование поняло, что "вакуум" существует не на подступах к Дону, а в представлении тех, кто ставил задачу с хода захватить Сталинград и определял сроки её выполнения.
   Решительные меры Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии, усилившей советскую оборону крупными резервами и мощной техникой, тотчас же сказали сь
   Бои стали ожесточенными, шли день и ночь Советская противотанковая оборона была мощной и подвижной Советская штурмовая и бомбардировочная авиация безостановочно наносила удары по наступающим немецким войскам. Пехотные подразделения, вооруженные противотанковыми ружьями, дрались с чрезвычайным упорством
   Советская оборона была активна, мощные и внезапные контратаки на отдельных участках мешали сосредоточению немецких сил.
   Немецкие танки и мотопехота, прорвавшись в районе Верхнебузиновки, были задержаны сильным контрударом.
   Эти более трех недель длившиеся бои не смогли всё же остановить немцев, сконцентрировавших на дальних подступах к Сталинграду всю ударную силу своих танковых и пехотных войск. Но значение этих боев было велико - темп немецкого наступления чрезвычайно замедлился. В боях было перемолото много немецкой живой силы и техники. Немецкий план - захватить Статинград с ходу - провалился.
   А в это время Верховное Главнокомандование Красной Армии выдвинуло новые, отлично обученные, резервные дивизии. В это время заканчивалось строительство обороны на ближних подступах к Сталинграду.
   Война застала Крымова в тяжёлые дни его жизни. Зимой Евгения Николаевна уехала от него. Она жила то у матери, то у старшей сестры Людмилы, то у подруги в Ленинграде. Она в письмах сообщала ему о своих планах, о своей работе, о встречах со знакомыми. Письма были спокойные и дружеские, словно она уехала погостить и скоро вернётся домой.
   Однажды она попросила его выслать две тысячи рублей, и он с радостью послал ей эти деньги. Но его огорчило, когда спустя месяц она вернула долг телеграфным переводом.
   Крымову было бы легче, если б она, порвав с ним, прекратила переписку. Эти изредка, раз в полтора два месяца, приходившие письма мучили его, он ждал их, а получив, испытывал боль! дружеским, спокойный тон их не доставлял ему радости. Когда она писала Крымову о театре, его не интересовали её рассуждения о спектакле, декорациях и актерах - ему хотелось вычитать, угадать, кто был её спутником, кто сидел с ней рядом, кто провожал ее из театра домой... Но об этом она никогда не писала ему.
   Работа не приносила Крымову удовлетворения, хотя он работал усердно и служба занимала у него весь день до поздней ночи. Он руководил отделом в социально-экономическом издательстве и много читал, редактировал, заседал.
   С уходом Жени все реже приходили знакомые в его ставшие неуютными, пропахшие табаком комнаты. Некоторые люди, связанные раньше с Крымовым общностью работы и приходившие делиться своими новостями и волнениями, искавшие у него совета либо поддержки, после того как Крымов перешёл в издательство, все реже навещали его, реже звонили по телефону. В воскресные дни он поглядывал на телефон и всё ждал, не позвонит ли кто-нибудь. Но случаюсь, что весь день телефон ни разу не звонил, а если он, обрадованный звонку, снимал трубку, оказывалось, что это говорил по делу сослуживец или переводчик книги утомительно многословно рассказывал о своей рукописи.
   Крымов написал младшему брату Семёну на Урал, чтобы тот с женой и дочерью переезжала в Москву; он им уступит одну из своих комнат. Семен был инженер-металлург и несколько лет после окончания института служил в Москве. Семен никак не мог получить в Москве комнату, жил то в Покровском-Стрешневе, то в Вешняках, то в Лосинке, и ему приходилось вставать в половине шестого утра, чтобы попасть на завод.
   Летом, когда многие москвичи переезжали на дачи, Семён снимал на три месяца комнату в городе, и Люся, жена его, наслаждалась прелестями удобной городской квартиры - электричеством, газом, ванной. Они отдыхали в эти месяцы от дымных печей, замерзавших в январе колодцев, снежных сугробов, по которым приходилось пробираться к станции в предрассветной темноте.
   - Семен из той знати, - шутя говорил Крымов, - которая зимой живет на даче, а летом в городе.
   Семён с женой иногда приходили в гости к Крымову, и по лицам их было видно, что жизнь, которой живёт Николай Григорьевич, кажется им необычайно значительной и интересной.
   Крымов спрашивал:
   - Как же вы живете, расскажите.
   Люся, смущённо улыбаясь и опуская глаза, говорила:
   - Ну что вы, мы живём совсем неинтересно. А Семён добавлял:
   - Что рассказывать - работа моя в цехе инженерская, обыкновенная. Я слышал, ты куда то ездил на съезд тихоокеанских профсоюзов?
   В 1936 году, когда Люся должна была родить, Семён решил уехать из Москвы в Челябинск. Он часто писал Николаю Григорьевичу, и в письмах этих по-прежнему чувствовалась любовь и преклонение перед старшим братом. О своей работе он почти не писал, но когда Крымов предложил ему переехать в Москву, Семён ответил, что не может, да и не хочет: он ведь теперь заместитель главного инженера на огромном за воде. Он просил Николая хоть на несколько дней приехать повидаться, посмотреть племянницу "Условия для твоего отдыха есть, - писал он, - у нас дом-коттедж, стоит в сосновом лесу; возле дома Люся развела славный садик".
   Письма об успехах брата порадовали Крымова, но он понял, что Семён не вернётся в Москву, а ему уже представлялась семейная коммуна - он, вернувшись с работы, возит четырёхлетнюю племянницу на плечах, а по воскресеньям с утра отправляется с ней в Зоологический сад.
   Через несколько дней после начала войны Крымов подал заявление в Центральный Комитет партии - просил отправить его на фронт. Крымова зачислили в кадры, послали в Политуправление Юго-Западного фронта.
   В день, когда он запер на ключ свою квартиру и с зелёным мешком за плечами и маленьким чемоданчиком в руке поехал трамваем на Киевский вокзал, он почувствовал душевный покой и уверенность. Ему подумалось, что он запер в доме своё одиночество, освободился от него, и чем ближе поезд подходил к фронту, тем спокойней и уверенней он чувствовал себя.
   Из окна вагона он увидел Брянск - товарный, разрушенный налётами немецких бомбардировщиков, истерзанный металл и истерзанный камень были смешаны с истерзанной землёй. На путях стояли ажурные черно-красные скелеты товарных вагонов. Над пустым перроном гулко раздавались слова радиорупора, Москва опровергала измышления германского агентства Трансоцеан.
   Поезд шёл мимо станций, хорошо известных Крымову по временам гражданской войны, - Терещенковская, хутор Михайловский, Кролевец, Конотоп...
   Казалось, луга, и дубовые рощи, и сосновые леса, и могучие пшеничные поля, и гречиха, и высокие тополи, и белые хаты, в сумерках похожие на смертельно-бледные лица, - всё на земле и на небе было охвачено тревогой и печалью.
   В Бахмаче поезд попал под жестокую бомбёжку, два вагона были разбиты. Паровозы гудели, их железные голоса были полны живого отчаяния.
   На одном перегоне поезд дважды останавливался: летал на бреющем полете двухмоторный "мессершмитт-110", стрелял из пушки и крупнокалиберного пулемёта. Пассажиры бежали в поле, потом, озираясь, возвращались в вагоны.
   Днепр переезжали перед рассветом. Казалось, поезд страшится гулкого звука, разносившегося над тёмной рекой с белыми отмелями.
   В Москве Крымов предполагал, что бои идут где-то в районе Житомира, там, где в 1920 году он был ранен в бою с белополяками. Оказалось, что немцы - под самым Киевом, недалеко от Святошино, что, пытаясь прорваться на Демиевку, они вели бой с воздушно-десантной бригадой Родимцева. В штабе Юго-Западного фронта он узнал о нависших с тыла танках Гудериана, шедших с северо-востока от Рославля к Гомелю, о группе Клейста, распространявшейся с юга по левому берегу Днепра.
   Начальник Политуправления, дивизионный комиссар, оказался человеком спокойным, методичным, с медленной, негромкой речью. Крымову понравилось, что дивизионный комиссар откровенно говорил о тяжести положения на фронте, сохраняя при этом начальническую уверенность и деловое спокойствие.
   Крымова проинструктировали и приказали выехать для чтения докладов в одну из правофланговых армий. Правофланговая дивизия этой армии стояла на белорусской земле, среди лесов и болот.
   На участке фронта, занятом этой армией, царило затишье. Многие стратеги из армейского политотдела были настроены чрезвычайно уверенно и благодушно.
   - Выдохся окончательно. У них нет самолётов, нет бензина, нет танков, нет снарядов. Видите, уже две недели ни одного самолёта в воздухе.
   Потом Крымов не раз встречал людей необычайно оптимистичных, оптимистичных до глупости. Он знал, что именно эти "оптимисты", попадая в тяжёлое положение, начинают паниковать и растерянно бормочут: "Ах, кто бы мог думать".
   Многие красноармейцы в одной из стрелковых дивизий были черниговцами и, по случайному совпадению, они оказались вблизи своих родных сёл, занятых немцами. Немцы, очевидно, узнали об этом через пленных. По ночам, лёжа в окопах, в тихих дубравах, в высокой конопле и в кукурузе, глядя на звезды, бойцы слушали передававшийся громкоговорительной установкой громовой бабий голос, коварный и властный:
   "И-в-а н! Иды до д-о-м-у! Иван! Иды до дому!" Казалось, железный женский голос шёл с самого неба, и тотчас следом за ним раздавалась деловитая чёткая речь с нерусским выговором - "братьям-черниговцам" предлагали расходиться по домам, иначе через день-два им суждено быть сожжёнными огнемётами, растерзанными гусеницами танков...
   И снова слышался электромагнитный бабий голос: "Иван! Иван! Иды до дому!" Потом рупоры передавали угрюмое урчание моторов - красноармейцы, посмеиваясь, говорили, что у немцев имелась специальная деревянная трещотка, имитировавшая гудение танков.
   Через две недели Крымов попутной машиной возвращался из тихой армии в штаб фронта.
   Водитель остановил машину у въезда в город, и Крымов пошёл пешком. Он прошёл мимо глубокого и длинного оврага с глинистыми осыпями и остановился, невольно радуясь тишине и прелести раннего утра. Жёлтые листья устилали землю, раннее солнце освещало осеннюю листву. Воздух в это утро был необычайно лёгкий. Крик птиц, казалось, только рябил глубокую и ясную поверхность прозрачной тишины. Солнце осветило глинистые склоны оврага. Сумрак и свет, тишина и крик птиц, тепло солнца и прохлада воздуха создавали удивительное ощущение - вот, казалось, поднимутся по откосу тихой поступью добрые Старики из детской сказки.
   Крымов свернул с дороги и потел меж деревьев. Он увидел пожилую женщину в темносинем пальто, с белым, сшитым из холста мешком за плечами, поднимавшуюся в гору.
   Она вскрикнула, увидев Крымова.
   - Что это вы7 - спросил: он.
   Она провела ладонью по глазам и, устало улыбнувшись, сказала:
   - О господи, мне показалось - немец. Крымов спросил: дорогу к Крещатику, и женщина сказала: ему:
   - Вы неправильно пошли, вам надо было от оврага, Бабьего Яра, влево, а вы пошли к Подолу, вернитесь к оврагу и идите мимо еврейского кладбища, по улице Мельника, потом по Львовской...
   Прошли недолгие дни, войска покидали столицу Украины. Медленно двигались во всю ширину Крещатика пехота, обозы, кавалерия, пушки..
   Машины и орудия были замаскированы ветвями берёзы, клёна, осины, орешника, и миллионы осенние листьев трепетали в воздухе, напоминая об оставленных полях и лесах...
...
Страницы: [0] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10]  [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27] [28] [29] [30] [31] [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] [44] [45]

Обратная связь Главная страница

Copyright © 2010.
ЗАО АСУ-Импульс.

Пишите нам по адресу : info@e-kniga.ru