Лермонтов Михаил Юрьевич

   — Потому что я не люблю повторений, — отвечала она, смеясь...
   — О, я горько ошибся!.. Я думал, безумный, что по крайней мере эти эполеты дадут мне право надеяться... Нет, лучше бы мне век остаться в этой презренной солдатской шинели, которой, может быть, я был обязан вашим вниманием...
   
   Существует много программ по оздоровлению и очищению от шлаков организма. Каждая из таких программ уникальна и ценна по своему. Но для того, чтобы подобрать себе подходящую, нужно сначала внимательно изучить свой организм. Есть прекрасное средство от многих болезней, это пластырь на стопы. Результаты после применения такого пластыря просто ошеломляют.
   
   — В самом деле, вам шинель гораздо более к лицу... В это время я подошел и поклонился княжне; она немножко покраснела и быстро проговорила:
   — Не правда ли, мсье Печорин, что серая шинель гораздо больше идет к мсье Грушницкому?..
   — Я с вами не согласен, — отвечал я, — в мундире он еще моложавее.
   Грушницкий не вынес этого удара; как все мальчики, он имеет претензию быть стариком; он думает, что на его лице глубокие следы страстей заменяют отпечаток лет" Он на меня бросил бешеный взгляд, топнул ногою и отошел прочь.
   — А признайтесь, — сказал я княжне, — что хотя он всегда был очень смешон, но еще недавно он вам казался интересен... в серой шинели?..
   Она потупила глаза и не отвечала.
   Грушницкий целый вечер преследовал княжну, танцевал или с нею, или vis-a-vis; он пожирал ее глазами, вздыхал и надоедал ей мольбами и упреками. После третьей кадрили она его уж ненавидела.
   — Я этого не ожидал от тебя, — сказал он, подойдя ко мне и взяв меня за руку.
   — Чего?
   — Ты с нею танцуешь мазурку? — спросил он торжественным голосом. — Она мне призналась...
   — Ну, так что ж? А разве это секрет?
   — Разумеется... Я должен был этого ожидать от девчонки... от кокетки... Уж я отомщу!
   — Пеняй на свою шинель или на свои эполеты, а зачем же обвинять ее? Чем она виновата, что ты ей больше не нравишься?..
   — Зачем же подавать надежды?
   — Зачем же ты надеялся? Желать и добиваться чего-нибудь — понимаю, а кто ж надеется?
   — Ты выиграл пари — только не совеем, — сказал он, злобно улыбаясь.
   Мазурка началась. Грушницкий выбирал одну только княжну, другие кавалеры поминутно ее выбирали; это явно был заговор против меня; тем лучше; ей хочется говорить со мною, ей мешают, — ей захочется вдвое более.
   Я раза два пожал ее руку во второй раз она ее выдернула, не говоря ни слова.
   — Я дурно буду спать эту ночь, — сказала она мне, когда мазурка кончилась.
   — Этому виноват Грушницкий.
   — О нет! — И лицо ее стало так задумчиво, так грустно, что я дал себе слово в этот вечер непременно поцеловать ее руку.
   Стали разъезжаться. Сажая княжну в карету, я быстро прижал ее маленькую ручку к губам своим. Было темно, и никто не мог этого видеть.
   Я возвратился в залу очень доволен собою.
   За большим столом ужинала молодежь, и между ними Грушницкий. Когда я вошел, все замолчали: видно, говорили обо мне. Многие с прошедшего бала на меня дуются, особенно драгунский капитан, а теперь, кажется, решительно составляется против меня враждебная шайка под командой Грушницкого. У него такой гордый и храбрый вид...
   Очень рад; я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь, Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью.
   В продолжение ужина Грушницкий шептался и перемигивался с драгунским капитаном.
   
   6-го июня.
   
   Нынче поутру Вера уехала с мужем в Кисловодск. Я встретил их карету, когда шел к княгине Лиговской. Она мне кивнула головой? во взгляде ее был упрек.
   Кто ж виноват? зачем она не хочет дать мне случай видеться с нею наедине? Любовь, как огонь, — без пищи гаснет. Авось ревность сделает то, чего не могли мои просьбы.
   Я сидел у княгини битый час. Мери не вышла, — больна. Вечером на бульваре ее не было. Вновь составившаяся шайка, вооруженная лорнетами, приняла в самом деле грозный вид. Я рад, что княжна больна; они сделали бы ей какую-нибудь дерзость. У Грушницкого растрепанная прическа и отчаянный вид; он, кажется, в самом деле огорчен, особенно самолюбие его оскорблено; но ведь есть же люди, в которых даже отчаяние забавно!..
   Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?.. Какой вздор!
   
   7-го июня.
   
   В одиннадцать часов утра, — час, в который княгиня Лиговская обыкновенно потеет в Ермоловской ванне, — я шел мимо ее дома. Княжна сидела задумчиво у окна; увидев меня, вскочила.
   Я вошел в переднюю; людей никого не было? Я без доклада, пользуясь свободой здешних нравов, пробрался в гостиную.
   Тусклая бледность покрывала милое лицо княжны. Она стояла у фортепьяно, опершись одной рукой на спинку кресел: эта рука чуть-чуть дрожала; я тихо подошел к ней и сказал:
   — Вы на меня сердитесь?..
   Она подняла на меня томный, глубокий взор покачала головой, ее губы хотели проговорить что-то — и не могли глаза наполнились слезами; она опустилась в кресла и закрыла лицо руками.
   — Что с вами? — сказал я, взяв ее за руку.
   — Вы меня не уважаете!.. О! Оставьте меня!..
   Я сделал несколько шагов... Она выпрямилась в креслах, глаза ее засверкали...
   Я остановился, взявшись за ручку двери, и сказал:
   — Простите меня, княжна! Я поступил как безумец... этого в другой раз не случится! я приму свои меры... Зачем вам знать то, что происходило до сих пор в душе моей? Вы этого никогда не узнаете, и тем лучше для вас. Прощайте.
   Уходя, мне кажется, я слышал, что она плакала.
   Я до вечера бродил пешком по окрестностям Машука, утомился ужасно и, пришедши домой, бросился на постель в совершенном изнеможении.
   Ко мне зашел Вернер.
   — Правда ли, — спросил он, — что вы женитесь на княжне Лиговской?
   — А что?
   — Весь город говорит; все мои больные заняты этой важной новостью, а уж эти больные такой народ? все знают!
   "Это штуки Грушницкого!" — подумал я.
   — Чтоб вам доказать, доктор, ложность этих слухов, объявляю вам по секрету, что завтра я переезжаю в Кисловодск...
   — И княгиня также?
   — Нет, она остается еще на неделю здесь...
   — Так вы не женитесь?..
   — Доктор, доктор! посмотрите на меня" неужели я похож на жениха или на что-нибудь подобное?
   — Я этого не говорю... Но вы знаете, есть случаи, — прибавил он, хитро улыбаясь, в которых благородный человек обязан жениться, и есть маменьки, которые по крайней мере не предупреждают этих случаев. Итак, я вам советую, как приятель, быть осторожнее. Здесь, на водах, преопасный воздух: сколько я видел прекрасных молодых людей, достойных лучшей участи и уезжавших отсюда прямо под венец... Даже, поверите ли, меня хотели женить! Именно одна уездная маменька, у которой дочь была очень бледна. Я имел несчастье сказать ей, что цвет лица возвратится после свадьбы; тогда она со слезами благодарности предложила мне руку своей дочери и все свое состояние — пятьдесят душ, кажется. Но я отвечал, что я к этому не способен...
   Вернер ушел в полной уверенности, что он меня предостерег.
   Из слов его я заметил, что про меня и княжну уж распущены в городе разные дурные слухи: это Грушницкому даром не пройдет!
   
   10-го июня.
   
   Вот уж три дни, как я в Кисловодске. Каждый день вижу Веру у колодца и на гулянье. Утром, просыпаясь, сажусь у окна и навожу лорнет на ее балкон; она давно уж одета и ждет условленного знака; мы встречаемся, будто нечаянно, в саду, который от наших домов спускается к колодцу. Живительный горный воздух возвратил ей цвет лица и силы Недаром Нарзан называется богатырским ключом. Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука. И в самом деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно — и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеною, падая с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок. С этой стороны ущелье шире и превращается в зеленую лощину; по ней вьется пыльная дорога. Всякий раз, как я на нее взгляну, мне все кажется, что едет карета, а из окна кареты выглядывает розовое личико. Уж много карет проехало по этой дороге, — а той все нет. Слободка, которая за крепостью, населилась; в ресторации, построенной на холме, в нескольких шагах от моей квартиры, начинают мелькать вечером огни сквозь двойной ряд тополей; шум и звон стаканов раздаются до поздней ночи.
   Нигде так много не пьют кахетинского вина и минеральной воды, как здесь.
   Но смешивать два эти ремесла.
   Есть тьма охотников — я не из их числа.
   Грушницкий с своей шайкой бушует каждый день в трактире и со мной почти не кланяется.
   Он только вчера приехал, а успел уже поссориться с тремя стариками, которые хотели прежде его сесть в ванну, решительно — несчастия развивают в нем воинственный дух.
   
   11-го июня
   
   Наконец они приехали. Я сидел у окна, когда услышал стук их кареты: у меня сердце вздрогнуло.. Что же это такое? Неужто я влюблен? Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать.
   Я у них обедал. Княгиня на меня смотрит очень нежно и не отходит от дочери... плохо! Зато Вера ревнует меня к княжне: добился же я этого благополучия! Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу? Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую. Нет ничего парадоксальнее женского ума! женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предубеждения, очень оригинален; чтобы выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики. Например, способ обыкновенный:
   Этот человек любит меня, но я замужем! следовательно, не должна его любить.
   Способ женский!
   Я не должна его любить, ибо я замужем, но он меня любит, — следовательно...
   Тут несколько точек, ибо рассудок уже ничего не говорит, а говорят большею частью язык, глаза и вслед за ними сердце, если оное имеется.
   Что, если когда-нибудь эти записки попадутся на глаза женщине? "Клевета!" — закричит она с негодованием"
   С тех пор как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом.
   Не кстати было бы мне говорить о них с такою злостью, — мне, который, кроме их, на свете ничего не любил, — мне, который всегда готов был им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнью... Но ведь я не в припадке досады и оскорбленного самолюбия стараюсь сдернуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое лишь привычный взор проникает. Нет, все, что я говорю о них, есть только следствие.
   Ума холодных наблюдений
   И сердца горестных замет.
   
   Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости.
   Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем "Освобожденном Иерусалиме". "Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение. Надо только не смотреть, а идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!"
   
   12-го июня
   
   Сегодняшний вечер был обилен происшествиями. Верстах в трех от Кисловодска, в ущелье, где протекает Подкумок, есть скала, называемая Кольцом; это — ворота, образованные природой; они подымаются на высоком холме, и заходящее солнце сквозь них бросает на мир свой последний пламенный взгляд. Многочисленная кавалькада отправилась туда посмотреть на закат солнца сквозь каменное окошко. Никто из нас, по правде сказать, не думал о солнце. Я ехал возле княжны, возвращаясь домой, надо было переезжать Подкумок вброд. Горные речки, самые мелкие, опасны, особенно тем, что дно их — совершенный калейдоскоп каждый день от напора волн оно изменяется, где был вчера камень, там нынче яма. Я взял под уздцы лошадь княжны и свел ее в воду, которая не была выше колен; мы тихонько стали подвигаться наискось против течения. Известно, что, переезжая быстрые речки, не должно смотреть на воду, ибо тотчас голова закружится. Я забыл об этом предварить княжну Мери.
   Мы были уже на средине, в самой быстрине, когда она вдруг на седле покачнулась. "Мне дурно!" -проговорила она слабым голосом... Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. "Смотрите наверх! — шепнул я ей, — это ничего, только не бойтесь; я с вами".
   Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей руки, но я еще крепче обвил ее нежный, мягкий стан; моя щека почти касалась ее щеки; от нее веяло пламенем.
   — Что вы со мною делаете?.. Боже мой!.. Я не обращал внимания на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади: никто не видал, Когда мы выбрались на берег, то все пустились рысью. Княжна удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не говорить ни слова — из любопытства. Мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения.
   — Или вы меня презираете, или очень любите! — сказала она наконец голосом, в котором были слезы. — Может быть, вы хотите посмеяться надо мной, возмутить мою душу и потом оставить... Это было бы так подло, так низко, что одно предположение... О нет! не правда ли, — прибавила она голосом нежной доверенности, — не правда ли, во мне нет ничего такого, что бы исключало уважение? Ваш дерзкий поступок... я должна, я должна вам его простить, потому что позволила... Отвечайте, говорите же, я хочу слышать ваш голос!.. — В последних словах было такое женское нетерпение, что я невольно улыбнулся; к счастию, начинало смеркаться... Я ничего не отвечал.
   Вы молчите? — продолжала она, — вы, может быть, хотите, чтоб я первая вам сказала, что я вас люблю?..
   Я молчал...
   — Хотите ли этого? — продолжала она, быстро обратясь ко мне... В решительности ее взора и голоса было что-то страшное...
   — Зачем? — отвечал я, пожав плечами,
   Она ударила хлыстом свою лошадь и пустилась во весь дух по узкой, опасной дороге; это произошло так скоро, что я едва мог ее догнать, и то, когда уж она присоединилась к остальному обществу. До самого дома она говорила и смеялась поминутно. В ее движениях было что-то лихорадочное; на меня не взглянула ни разу. Все заметили эту необыкновенную веселость. И княгиня внутренне радовалась, глядя на свою дочку; а у дочки просто нервический припадок; она проведет ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира... А еще слыву добрым малым и добиваюсь этого названия?
   Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и доскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь, Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались...
   В одном из домов слободки, построенном на краю оврага, заметил я чрезвычайное освещение; по временам раздавался нестройный говор и крики, изобличавшие военную пирушку. Я слез и подкрался к окну; неплотно притворенный ставень позволил мне видеть пирующих и расслушать их слова. Говорили обо мне.
   Драгунский капитан, разгоряченный вином, ударил по столу кулаком, требуя внимания.
   — Господа! — сказал он, — это ни на что не похоже! Печорина надо проучить! Эти петербургские слётки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он думает, что он только один и жил в свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги.
   — И что за надменная улыбка! А я уверен между тем, что он трус, — да, трус!
   — Я думаю то же, — сказал Грушницкий, — Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин все обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это "было его дело; да не хотел и связываться...
   — Грушницкий на него зол за то, что он отбил у него княжну, — сказал кто-то.
   — Вот еще что вздумали! Я, правда, немножко волочился за княжной! да и тотчас отстал, потому что не хочу жениться, а компрометировать девушку не в моих правилах.
   — Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий, — о, Грушницкий молодец, и притом он мой истинный Друг! — сказал опять драгунский капитан. — Господа! никто здесь его не защищает? Никто? тем лучше! Хотите испытать его храбрость? Это нас позабавит...
   — Хотим; только как?
   — А вот слушайте! Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль... Погодите; вот в этом-то и штука... Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь, я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
   — Славно придумано! согласны! почему же нет? — раздалось со всех сторон.
   — А ты, Грушницкий?
   Я с трепетом ждал ответа Грушницкого; холодная злость овладела мною при мысли, что если б не случай, то я мог бы сделаться посмешищем этих дураков. Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею. Но после некоторого молчания он встал с своего места, протянул руку капитану и сказал очень важно: "Хорошо, я согласен".
   Трудно описать восторг всей честной компании.
   Я вернулся домой, волнуемый двумя различными чувствами. Первое было грусть. "За что они все меня ненавидят? — думал я, — За что? Обидел ли я кого-нибудь? Нет. Неужели я принадлежу к числу тех людей, которых один вид уже порождает недоброжелательство?" И я чувствовал, что ядовитая злость мало-помалу наполняла мою душу, "Берегитесь! господин Грушницкий! — говорил я, прохаживаясь взад и вперед по комнате. — Со мной этак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка..."
   Я не спал всю ночь. К утру я был желт, как померанец.
   Поутру я встретил княжну у колодца.
   — Вы больны? — сказала она, пристально посмотрев на меня.
   — Я не спал ночь.
   — И я также, я вас обвиняла... может быть, напрасно? Но объяснитесь, я могу вам простить все...
   — Все ли?..
   — Все... только говорите правду... только скорее. Видите ли, я много думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных.. это ничего; когда они узнают... (ее голос задрожал) я их упрошу. Или ваше собственное положение... но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю. О, отвечайте скорее, сжальтесь... Вы меня не презираете, не правда ли?
   Она схватила меня за руку.
   Княгиня шла впереди нас с мужей Веры и ничего не видала; но нас могли видеть гуляющие больные, самые любопытные сплетники из всех любопытных, и я быстро освободил свою руку от ее страстного пожатия.
   — Я вам скажу всю истину, — отвечал я княжне, — не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков; я вас не люблю.
   Ее губы слегка побледнели "
   — Оставьте меня, — сказала она едва внятно. Я пожал плечами, повернулся и ушел.
   
   14-го июня.
   
   Я иногда себя презираю... не оттого ли я презираю и других?.. Я стал не способен к благородным порывам; я боюсь показаться смешным самому себе. Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune *; но надо мною слово жениться имеет какую то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту, но свободы моей не продам. Отчего я так дорожу ею? что мне в ней? куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?.. Право, ровно ничего. Это какой-то врожденный страх, неизъяснимое предчувствие... Ведь есть люди, которые безотчетно боятся пауков, тараканов, мышей... Признаться ли? Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери, она предсказала мне смерть от злой жены; это меня тогда глубоко поразило; в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе... Между тем что-то мне говорит, что ее предсказание сбудется; по крайней мере буду стараться, чтоб оно сбылось как можно позже.
   
    *руку и сердце (фр.)
   
   15-го июня.
   
   Вчера приехал сюда фокусник Апфельбаум. На дверях ресторации явилась длинная афишка, извещающая почтеннейшую публику о том, что вышеименованный удивительный фокусник, акробат, химик и оптик будет иметь честь дать великолепное представление сегодняшнего числа в восемь часов вечера, в вале Благородного собрания (иначе — в ресторации); билеты по два рубля с полтиной.
   Все собираются идти смотреть удивительного фокусника; даже княгиня Лиговская, несмотря на то что дочь ее больна, взяла для себя билет.
   Нынче после обеда я шел мимо окон Веры; она сидела на балконе одна; к ногам моим упала записка!
   "Сегодня в десятом часу вечера приходи ко мне по большой лестнице; муж мой уехал в Пятигорск и завтра утром только вернется. Моих людей и горничных не будет в доме" я им всем раздала билеты, также и людям княгини. Я жду тебя! приходи непременно".
   "А-га! — подумал я, — наконец-таки вышло по-моему".
   В восемь часов пошел я смотреть фокусника. Публика собралась в исходе девятого; представление началось. В задних рядах стульев узнал я лакеев и горничных Веры и княгини. Все были тут наперечет, Грушницкий сидел в первом ряду с лорнетом. Фокусник обращался к нему всякий раз, как ему нужен был носовой платок, часы, кольцо и прочее, Грушницкий мне не кланяется уже несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Все это ему припомнится, когда нам придется расплачиваться.
   В исходе десятого я встал и вышел.
   На дворе было темно, хоть глаз выколи. Тяжелые, холодные тучи лежали на вершинах окрестных гор: лишь изредка умирающий ветер шумел вершинами тополей, окружающих ресторацию; у окон ее толпился народ. Я спустился с горы и, повернув в ворота, прибавил шагу. Вдруг мне показалось, что кто-то идет за мной. Я остановился и осмотрелся. В темноте ничего нельзя было разобрать; однако я из осторожности обошел, будто гуляя, вокруг дома. Проходя мимо окон княжны, я услышал снова шаги за собою? человек, завернутый в шинель, пробежал мимо меня. Это меня встревожило; однако я прокрался к крыльцу и поспешно взбежал на темную лестницу. Дверь отворилась, маленькая ручка схватила мою руку...
   — Никто тебя не видал? — сказала шепотом Вера, прижавшись ко мне — Никто!
   — Теперь ты веришь ли, что я тебя люблю? О, я долго колебалась, долго мучилась, но ты из меня делаешь все, что хочешь.
   Ее сердце сильно билось, руки были холодны как лед. Начались упреки, ревности, жалобы, — она требовала от меня, чтоб я ей во всем признался, говоря, что она с покорностью перенесет мою измену, потому что хочет единственно моего счастия. Я этому не совсем верил, но успокоил ее клятвами, обещаниями и прочее.
   — Так ты не женишься на Мери? не любишь ее?.. А она думает, знаешь ли, она влюблена в тебя до безумия, бедняжка!..
   Около двух часов пополуночи я отворил окно и, связав две шали, спустился с верхнего балкона на нижний, Придерживаясь за колонну. У княжны еще горел огонь. Что-то меня толкнуло к этому окну. Занавес был не совсем задернут, и я мог бросить любопытный взгляд во внутренность комнаты. Мери сидела на своей постели, скрестив на коленях руки; ее густые волосы были собраны под ночным чепчиком, обшитым кружевами; большой пунцовый платок покрывал ее — белые плечики, ее маленькие ножки прятались в пестрых персидских туфлях. Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же страницу, тогда как мысли ее были далеко.
   В эту минуту кто-то шевельнулся за кустом. Я спрыгнул с балкона на дерн. Невидимая рука схватила меня за плечо.
   — Ага! — сказал грубый голос, — попался!.. будешь у меня к княжнам ходить ночью!..
   — Держи его крепче-закричал другой, выскочивший из-за угла.
   Это были Грушницкий и драгунский капитан.
   — Я ударил последнего по голове кулаком, сшиб его с ног и бросился в кусты. Все тропинки сада, покрывавшего отлогость против наших домов, были мне известны.
   — Воры! караул!.. — кричали они; раздался ружейный выстрел; дымящийся пыж упал почти к моим ногам.
   Через минуту я был уже в своей комнате, разделся и лег. Едва мой лакей запер дверь на замок, как ко мне начали стучаться Грушницкий и капитан.
   — Печорин! вы спите? здесь вы?.. — закричал капитан,
   — Сплю, — отвечал я сердито.
   — Вставайте! воры... черкесы.
   — У меня насморк, — отвечал я, — боюсь простудиться.
   Они ушли. Напрасно я им откликнулся: они б еще с час проискали меня в саду. Тревога между тем сделалась ужасная. Из крепости прискакал казак. Все зашевелилось; стали искать черкесов во всех кустах — и, разумеется, ничего не нашли. Но многие, вероятно, остались в твердом убеждении, что если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере десятка два хищников остались бы на месте.
   
   16-го июня.
   
   Нынче поутру у колодца только и было толков что о ночном нападении черкесов, Выпивши положенное число стаканов нарзана, пройдясь раз десять по длинной липовой аллее, я встретил мужа Веры, который только что приехал из Пятигорска. Он взял меня под руку, и мы пошли в ресторацию завтракать; он ужасно беспокоился о жене. "Как она перепугалась нынче ночью! — говорил он, — ведь надобно ж, чтоб это случилось именно тогда, как я в отсутствии". Мы уселись завтракать возле двери, ведущей в угловую комнату, где находилось человек десять молодежи, в числе которой был и Грушницкий. Судьба вторично доставила мне случай подслушать разговор, который должен был решить его участь Он меня не видал, и, следственно, я не мог подозревать умысла; но это только увеличивало его вину в моих глазах.
   — Да неужели в самом деле это были черкесы? — сказал кто-то, — видел ли их кто-нибудь?
   — Я вам расскажу всю историю, — отвечал Грушницкий, — только, пожалуйста, не выдавайте меня; вот как это было: вчерась один человек, которого я вам не назову, приходит ко мне и рассказывает, что видел в десятом часу вечера, как кто-то прокрался в дом к Лиговским. Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца.
   Признаюсь, я испугался, хотя мой собеседник очень был занят своим завтраком: он мог услышать вещи для себя довольно неприятные, если б неравно Грушницкий отгадал истину; но, ослепленный ревностью, он и не подозревал ее.
   — Вот видите ли, — продолжал Грушницкий, — мы и отправились, взявши с собой ружье, заряженное холостым патроном, только так, чтоб попугать. До двух часов ждали в саду. Наконец — уж бог знает откуда он явился, только не из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную дверь, что за колонной, — наконец, говорю я, видим мы, сходит кто-то с балкона... Какова княжна? а? Ну, уж признаюсь, московские барышни! После этого чему же можно верить? Мы хотели его схватить, только он вырвался и, как заяц, бросился в кусты; тут я по нем выстрелил.
   Вокруг Грушницкого раздался ропот недоверчивости.
   — Вы не верите? — продолжал он, даю вам честное, благородное слово, что все это сущая правда, и в доказательство я вам, пожалуй, назову этого господина.
   — Скажи, скажи, кто ж он! — раздалось со всех сторон.
   — Печорин, — отвечал Грушницкий.
   В эту минуту он поднял глаза — я стоял в дверях против него; он ужасно покраснел. Я подошел к нему и сказал медленно и внятно:
   — Мне очень жаль, что я взошел после того, как вы уже дали честное слово в подтверждение самой отвратительной клеветы. Мое присутствие избавило бы вас от лишней подлости.
   Грушницкий вскочил с своего места и хотел разгорячиться.
   — Прошу вас, — продолжал я тем же тоном, — прощу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтоб равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.
   Грушницкий стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Но борьба совести с самолюбием была непродолжительна. Драгунский капитан, сидевший возле него, толкнул его локтем; он вздрогнул и быстро отвечал мне, не поднимая глаз:
   — Милостивый государь, когда я что говорю, так я это думаю и готов повторить. Я не боюсь ваших угроз и готов на все.
   — Последнее вы уж доказали, — отвечал я ему холодно и, взяв под руку драгунского капитана, вышел из комнаты.
   — Что вам угодно? — спросил капитан.
   — Вы приятель Грушницкого — и вероятно, будете его секундантом?
   Капитан поклонился очень важно.
   — Вы отгадали, — отвечал он, — я даже обязан быть его секундантом, потому что обида, нанесенная ему, относится и ко мне: я был с ним вчера ночью, — прибавил он, выпрямляя свой сутуловатый стан.
   — А! так это вас ударил я так неловко по голове? Он пожелтел, посинел; скрытая злоба изобразилась на лице его.
   — Я буду иметь честь прислать к вам нониче моего секунданта, — прибавил я, раскланявшись очень вежливо и показывая вид, будто не обращаю внимания на его бешенство.
   На крыльце ресторации я встретил мужа Веры. Кажется он меня дожидался.
   Он схватил мою руку с чувством, похожим на восторг.
   — Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом! Слава богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе! знаю, что в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
   Бедняжка! радуется, что у него нет дочерей...
   Я пошел прямо к Вернеру, застал его дома и рассказал ему все-отношения мои к Вере и княжне и разговор, подслушанный мною, из которого я узнал намерение этих господ подурачить меня, заставив стреляться холостыми зарядами. Но теперь дело выходило из границ шутки: они, вероятно, не ожидали такой развязки.
...

---