Александр Грин (Гринев Александр Степанович)

   Я узнал также, что судно построено Нэдом Сениэль четырнадцать лет назад. При имени "Сениэль" воздух сошелся в моем горле. Я сохранил внимательную неподвижность лица.
   
   Мы часто не серьезно относимся к сказкам, мифам, легендам. Нам кажется, что это выдуманные истории для детей, чтобы устрашить их или же наоборот, научить их чему-нибудь. А ведь древнеримские мифы, это, как раз «сказки» для взрослых. И, если мы научимся понимать мифы, мы сможем по-другому воспринимать нашу обыденность.
   
   - Оно выстроено для прогулок, - говорил Бутлер, - и было раз в кругосветном плавании. Дело, видите ли, в том, что род ныне умершей жены Сениэля в родстве с первыми поселенцами, основателями Гель-Гью; те были выкинуты, очень давно, на берег с брига, называвшегося, как и наше судно, "Бегущая по волнам". Значит, эта история отчасти фамильная, и жена Сениэля выбрала для корабля тоже такое название. Лет пять назад Нэд Сениэль разорился, когда цена на хлопок пошла вниз. Продал корабль Гезу. Гез с самого начала капитаном "Бегущей"; я здесь недавно. Вся история мне известна от Геза.
   - Следовательно, - спросил я, - Гез купил судно после разорения Сениэля?
   Смутясь, Бутлер стал молча заклеивать слюной отставший сигарный лист. Он неловко вышел из положения, сказав:
   - Теперь, кажется, оно перешло к Брауну. Да, оно так. Впрочем, денежные дела - не моя забота.
   - Рассчитывая, что на днях мы поговорим подробнее, я не стал больше спрашивать его о корабле. Кто сказал "А", тот скажет и "Б", если его не мучить.
   Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен, так как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семенных забот.
   - Детей? - сказал Бутлер, делая круглые глаза. Он был невероятно изумлен. Мысль иметь детей Гезу крайне поразила Бутлера. - Да он никогда не был женат. Что это вам пришло в голову?
   - Простая самонадеянность. Я был уверен, что капитан Гез женат.
   - Никогда. Может быть, вы подумали это потому, что увидели на его столе портрет барышни; ну, так это дочь Сениэля.
   Я молчал. Бутлер стал смотреть на носок своего сапога. Я внимательно наблюдал за ним. На его крутом, замкнутом лице выступила улыбка - начало улыбки.
   Я не ожидал решительных конфиденций, так как чувствовал, что подошел вплотную к разгадке того обстоятельства, о котором, как о несомненно интимном, Бутлер навряд ли стал бы распространяться подробнее малознакомому человеку. После улыбки, которая начала возникать в лице Бутлера, я сам признал бы подобные разъяснения предательством.
   Бутлер усиленно затянулся сигарой стряхнул пепел с колен и ушел, сославшись на дела.
   Я остался. Я думал, не следовало ли рассказать Бутлеру о моей встрече на берегу с Биче Сениэль, но вспомнил, что мне, в сущности, ничего не известно об отношениях Геза и Бутлера. Он мог передать этот разговор капитану, вызвав тем новые осложнения. Кроме того, почти одновременное прибытие девушки и корабля в Лисе - не произошло ли с ведома и согласия обеих сторон? Разговор с Бутлером как бы подвел меня к запертой двери, но не дал ключа от замка; узнав кое-что, я, как и раньше, знал очень немного о том, почему фотография Биче Сениэль украшает стол Геза. Человеческие отношения бесконечно разнообразны; я встречал случаи, когда громадный интерес к темному положению распыливался простейшим решением, иногда - пустяком. С другой стороны, надо было признать, что портрет дочери Сениэля, очень красивой и на редкость привлекательной девушки, не мог быть храним Гезом безотносительно к его чувствам. Со всем тем странно было бы допустить взаимную близость этих двух, столь непохожих людей.
   Не делая решительных выводов, то есть представляя их, но оставляя в сомнении, я заметил, как мои размышления о Биче Сениэль стали пристрастны и беспокойны. Воспоминание о ней вызывало тревогу; если мимолетное впечатление ее личности было так пристально, то прямое знакомство могло вызвать чувство еще более сильное и, вероятно, тяжелое, как болезнь. Не один раз наблюдал я это совершенное поглощение одного существа другим - женщиной или девушкой. Мне случалось быть в положении, требующем точного взгляда на свое состояние, и я никогда не мог установить, где подлинное начало этой мучительной приверженности, столь сильной, что нет даже стремления к обладанию; встреча, взгляд, рука, голос, смех, шутка - уже являются облегчением, таким мощным среди остановившей всю жизнь одержимости единственным существом, что радость равна спасению. Но я был на большом расстоянии от прекрасной опасности, и я был спокоен, если можно назвать спокойствием упорное размышление, лишенное терзающего стремления к встрече.
   Меж тем солнце пробилось наконец сквозь туманные облачные пласты; по яркому морю кружилась пена. Вскоре я отправился к себе вниз, где, никем не потревоженный, провел в чтении около трех часов Я читал две книги - одна была в душе, другая в руках.
   Приближалось время обеда, который, по корабельным правилам, подавался в час дня. Качать стало медленнее и не так сильно, как утром. Я решил обедать один по той причине, что обед приходился на вахтенные часы Бутлера и мне предстояло, следовательно, сидеть с Гезом и Синкрайтом. Я никогда не чувствовал себя хорошо в обществе людей, относительно которых ломал голову над каким-либо обстоятельством их жизни, не имея возможности прямо о том сказать. Это о Гезе; что касается Синкрайта, - его ползающая улыбка и сальный взгляд были мне нестерпимы.
   Вызвав Горация, я сговорился с ним, узнав, что обед будет несколько раньше часа, потому что близок Дагон, где, как известно, Гез должен догрузить железо.
   Скоро мне в каюту подали обед. Я отобедал и, заслышав на палубе оживление, вышел наверх.
   
   ГЛАВА XIV
   "Бегущая по волнам" приближалась к бухте, раскинутой широким охватом отступившего в глубину берега. Оттуда шел смутный перебой гула. Гез, Бутлер и Синкрайт стояли у бота Команда тянула фалы и брасы, переходя от мачты к мачте.
   Берег развертывался мрачной перспективой фабричных труб, опоясанных слоями черного дыма. Береговая линия, где угрюмые фасады, акведуки, мосты, краны, цистерны и склады теснились среди рельсовых путей, напоминала затейливый силуэт: так было здесь все черно от угля и копоти. Стон ударов по железу набрасывался со всех концов зрелища; грохот паровых молотов, цикады маленьких молотков, пронзительный визг пил, обморочное дребезжание подвод - все это, если слушать, не разделяя звуков, составляло один крик. Среди рева металлов, отстукивая и частя, выбрасывали гнилой пар сотни всяческих труб. У молов, покрытых складами и сооружениями, вид которых напоминал орудия пытки, - так много крюков и цепей болталось среди этих подобий Эйфелевой башни, - стояли баржи и пароходы, пыля выгружаемым каменным углем.
   "Бегущая по волнам" опустила якорь. Паруса упали, потом исчезли. Встретив Бутлера, я спросил, долго ли мы пробудем в Дагоне. Он сказал, что скоро начнут грузить, и действительно, прошло около получаса, как буксир подвел к нам четырехугольный тяжелый баркас, из трюма которого носильщики ста ли таскать по трапу крепкие деревянные ящики. Чистая палуба "Бегущей" покрылась грязью и пылью. Я ушел к себе, где некоторое время слышал однообразную звуковую картину: топот босых ног, стук брошенного на скат ящика и хриплые голоса. Так продолжалось часа два. Наконец установилась относительная тишина. Все рабочие, как я видел это в иллюминатор, сошли на "шаланду, и буксир потащил ее в порт.
   Вскоре после этого к навесному трапу, опущенному по той стороне корабля, где находилась моя каюта, подплыла лодка, управляемая наемным лодочником. Шлюпка прошла так близко от иллюминатора, что я бегло рассмотрел ее пассажиров. Это были три женщины: рыжая, худенькая, с сжатым ртом и прищуренными глазами; крупная, заносчивого вида, блондинка, и третья - бледная, черноволосая, нервного, угловатого сложения. Махая руками, эти три женщины встали, смотря вверх и выкрикивая какие-то отчаянные приветствия. На их плечах были кружевные накидки; волосы подобраны с грубой пышностью, какой принято поражать в известных местах; сильно напудренная, театрально подбоченясь, в шелковых платьях, кольцах и ожерельях, компания эта быстро пересекла круглый экран пространства, открываемого иллюминатором. Я заметил картонки и чемоданы. Гез получил гостей.
   Даже не поднимаясь на палубу, я мог отлично представить сцену встречи женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность, - в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и тяжелая походка мужчин проследовали мимо моей двери, причем на слова, сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
   В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при этих обстоятельствах, как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся за стеной.
   Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал, что Гез сохранит в распутстве своем, по крайней мере, возможную элегантность, - так я думал по некоторым его личным чертам; но поведение Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя на палубу днем, я рисковал, против воли, быть втянутым в удалую компанию. Мне оставались - раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
   Пока я так рассуждал, стало смеркаться. Береговой шум раздавался теперь глуше; я слышал, как под окрики Бутлера ставят паруса, делаются приготовления плыть далее. Брашпиль начал выворачивать якорь, и погромыхивающий треск якорной цепи некоторое время был главным звуком на корабле. Наконец произвели поворот. Я видел, как черный, в огнях берег уходит влево и океан расстилает чистый горизонт, озаренный закатом. Смотря в иллюминатор, я по движению волн, плывущих на меня, но отходящих по борту дальше, назад, минуя окно, заметил, что "Бегущая" идет довольно быстро.
   Из столовой донесся торжествующий женский крик; потом долго хохотал Синкрайт. По коридору промчался Гораций, бренча посудой. Затем я слышал, как его распекали. После того неожиданно у моей двери раздались шаги, и подошедший стукнул. Я немедленно открыл дверь.
   Это был надушенный и осмелевший Синкрайт, в первом заряде разгульного настроения. Когда дверь открылась, - из салона, сквозь громкий разговор, послышалось треньканье гитар.
   Повинуясь моему взгляду, Синкрайт закрыл дверь и преувеличенно вежливо поклонился.
   - Капитан Гез просит вас сделать честь пожаловать к столу, - заявил он.
   - Передайте капитану мою искреннюю благодарность, - ответил я с досадой, - но скажите также, что я отказываюсь.
   - Надеюсь, вас можно убедить, - продолжал Синкрайт, - тем более, что все мы будем очень огорчены.
   - Едва ли вы убедите меня. Я намерен провести вечер один.
   - Хорошо! - сказал он удивленно и вышел, повторяя: - Жаль, очень жаль!
   Предчувствуя дальнейшие покушения, я взял перо, бумагу и сел к столу. Я начал писать Лерху, рассчитывая послать это письмо при первой остановке. Я хотел иметь крупную сумму.
   На второй странице письма снова раздался настойчивый стук; не дожидаясь приглашения, в каюту вступил Гез.
   
   ГЛАВА XV
   Я повернулся с неприятным чувством зависимости, какое испытывает всякий, если хозяева делаются бесцеремонными.
   Гез был в смокинге. Его безукоризненной, в смысле костюма, внешности дико противоречила пьяная судорога лица. Он был тяжело, головокружительно пьян. Подойдя так близко, что я, встав, отодвинулся, опасаясь неустойчивости его тела, Гез оперся правой рукой о стол, а левой подбоченился. Он нервно дышал, стараясь стоять прямо, и сохранял равновесие при качке тем, что сгибал и расправлял колено. На мою занятость письмом Гез даже не обратил внимания.
   - Хотите повеселиться? - сказал он, значительно подмигивая, в то время как его острый, холодный взгляд безучастного к этой фразе лица внимательно изучал меня. - Я намерен установить простые, дружеские отношения. Нет смысла жить врозь.
   - Синкрайт был, - заметил я, как мог, миролюбиво. - Он, конечно, передал вам мой ответ.
   - Я не поверил Синкрайту, иначе я не был бы здесь, - объявил Гез. - Бросьте это! Я знаю, что вы сердитесь на меня, но всякая ссора должна иметь конец. У нас очень весело.
   - Капитан Гез, - сказал я, тщательно подбирая слова и чувствуя приступ ярости; я не хотел поддаться гневу, но видел, что вынужден положить конец дерзкому вторжению, оборвать сцену, начинающую делать меня дураком в моих собственных глазах. - Капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне как о компаньоне по увеселениям. Ваше времяпрепровождение для вас имеет, надо думать, и смысл и оправдание; более я не могу позволить себе рассуждать о ваших поступках. Вы хозяин, и вы у себя. Но я тоже свободный человек, и если вам это не совсем понятно, я берусь повторить свое утверждение и доказать, что я прав.
   Сказав так, я ждал, что он пробурчит извинение и уйдет. Он не изменил позу, не шелохнулся, лишь стал еще бледнее, чем был. Откровенная, неистовая ненависть светилась в его глазах. Он вздохнул и засунул руки в карманы.
   - Вы нанесли мне оскорбление,-медленно яро-изнес Гез.- Еще никто... Вы выказали мне презрение, и я вас предупреждаю, что оно попало туда, куда вы метили. Этого я вам не прощу. Теперь я хочу знать:
   как вы представляете наши отношения дальше?! Хотел бы я знать, да! Не менее тридцати дней продлится мой рейс. Даю слово, что вы раскаетесь.
   - Наши отношения точно определены, - сказал я, не видя смысла уступать ему в тоне. - Вы получили двести фунтов, причем я с вами не торговался. Взамен я получил эту каюту, но ваше общество в придачу к ней - не слишком ли незавидная компенсация?
   Был один момент, когда, следя за выражением лица Геза, я подумал, что придется выбросить его вон. Однако он сдержался. Пристально смотря мне в глаза, Гез засунул руку во внутренний карман, задержал там ее порывистое движение и торжественно произнес:
   - Я тотчас швырну вам эти деньги назад! Он вынул руку, оказавшуюся пустой, с гневом опустил ее и, повторив, что вернет деньги, добавил:
   - Вам не придется хвастаться своими деньгами, - затем вышел, хлопнув дверью.
   После этого я немедленно запер каюту ключом и стал у двери, прислушиваясь.
   В столовой наступила относительная тишина; меланхолически звучала гитара. Там стали ходить, переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича на ходу: "Готово, готово, готово!" Все показывало, что попойка не замирает, а развертывается. Затем я услышал шум ссоры, женский горький плач и - после всего этого - хоровую песню.
   Устав прислушиваться, я сел и погрузился в раздумье. Гез сказал правду: трудно было ждать впереди чего-нибудь хорошего при этих условиях. Я решил, что, если ближайший день не переменит всей этой злобной нечистоты в хотя бы подобие спокойной жизни, - самое лучшее для меня будет высадиться на первой же остановке, Я был сильно обеспокоен поведением Геза. Хотя я не видел прямых причин его ненависти ко мне, все же сознавал, что так должно быть. Он был естествен в своей ненависти. Он не понимал меня, я - его. Поэтому, с его характером, образовалось военное положение, и с гневом, с тяжелым чувством безобразия минувшей сцены, я лег, но лег не раздеваясь, так как не знал, что еще может произойти.
   Улегшись, я закрыл глаза, скоро опять открыв их. При моем этом состоянии сон был прекрасной, но наивной выдумкой. Я лежал так долго, еще раз обдумывая события вечера, а также объяснение с Гезом завтра утром, которое считал неизбежным. Я стал на конец надеяться, что, когда Гез очнется - если только он сможет очнуться, - я сумею заставить его искупить дикую выходку, в которой он едва ли не раскаивается уже теперь. Увы, я мало знал этого человека!
   
   ГЛАВА XVI
   Прошло минут пятнадцать, как, несколько успокоясь, я представил эту возможность Вдруг шум, слышный на расстоянии коридора, словно бы за стеной, перешел в коридор. Все или почти все вышли оттуда, возясь около моей двери с угрожающими и беспокойными криками. Было слышно каждое слово
   - Оставьте ee! - закричала женщина. Вторая злобно твердила:
   - Дура ты, дура! Зачем тебя черт понес с нами? Послышались плач, возня, затем ужасный, истерический крикЯ:
   - Я не могу, не могу! Уйдите, уйдите к черту, оставьте меня!
   - Замолчи! - крикнул Гез. По-видимому, он зажимал ей рот. - Иди сюда. Берите ее, Синкрайт!
   Возня, молчание и трение о стену ногами, перемешиваясь с частым дыханием, показали, что упрямство или другой род сопротивления хотят сломить силой. Затем долгий, неистовый визг оборвался криком Геза! "Она кусается, дьявола - и позорный звук тяжелой пощечины прозвучал среди громких рыданий. Они перешли в вопль, и я открыл дверь.
   Мое внезапное появление придало гнусной картине краткую неподвижность. На заднем плане, в дверях салона, стоял сумрачный Бутлер, держа за талию раскрасневшуюся блондинку и наблюдая происходящее с невозмутимостью уличного прохожего. Гез тащил в салон темноволосую девушку, тянул ее за руку Ее лиф был расстегнут, платье сползло с плеч, и, совершенно ошалев, пьяная, с закрытыми глазами, она судорожно рыдала; пытаясь вырваться, она едва не падала на Синкрайта, который, увидев меня, выпустил другую руку жертвы. Рыжая женщина, презрительно подбоченясь, смотрела свысока на темноволосую и курила, отбрасывая руку от рта резким движением хмельной твари.
   - Пора прекратить скандал, - сказал я твердо. - Довольно этого безобразия. Вы, Гез, ударили эту женщину.
   - Прочь! - крикнул он, наклонив голову. Одновременно с тем он опустил руку так, что не ожидавшая этого женщина повернулась вокруг себя и хлопнулась спиной о стену. Ее глаза дико открылись. Она была жалка и мутно, синевато бледна.
   - Скотина! - Она говорила, задыхаясь и хрипя, указывая на Геза пальцем. - Это он! Негодяй ты! Послушайте, что было, - обратилась она ко мне. - Было пари. Я проиграла. Проигравший должен выпить бутылку. Я больше пить не могу. Мне худо. Я выпила столько, что и не угнаться этим соплякам. Насильно со мной ничего не сделаешь. Я больна.
   - Идешь ты? - сказал Гез, хватая ее за шею. Она вскрикнула и плюнула ему в лицо. Я успел поймать занесенную руку капитана, так как его кулак мелькнул мимо меня.
   - Ступайте, ступайте! - испуганно закричал Синкрайт. - Это не ваше дело!
   Я боролся с Гезом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от меня свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось лицо. Он размахнулся; удар пришелся мне по локтю левой руки, которой я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанес ему прямой удар в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнув затылком.
   - Довольно! Довольно! - закричал Бутлер. Женщины, взвизгнув, исчезли. Бутлер встал между мной и поверженным капитаном, которого, приподняв под мышки, Синкрайт пытался прислонить к стенке.
   Наконец Гез открыл глаза и подобрал ногу; видя, что он жив, я вошел в каюту и повернул ключ.
   Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины - безотносительно к ее репутации, - в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
   Послышались шаги возвращавшегося Синкрайта. Это был он, так как, придя, он громко сказал:
   - Однако наш пассажир молодец! И то правду сказать, вы первый начали!
   - Да, я погорячился, - ответил, вздохнув, Гез. - Ну, что же, я наказан - и за дело; мне нельзя так распускаться. Да, я вел себя безобразно. Как вы думаете, что теперь сделать?
   - Странный вопрос. На вашем месте я немедленно уладил бы всю историю.
   - Смотрите, Гез! - сказал Бутлер; понизив голос, он прибавил: - Мне все равно, но - знайте, что я сказал. И не забудьте
   Гез медленно рассмеялся.
   - В самом деле! - сказал он. - Я сделаю это немедленно.
   Капитан подошел к моей двери и постучал кулаком с решимостью нервной, прямой натуры.
   - Кто стучит? - спросил я, поддерживая нелепую игру.
   - Это я, Гез. Не бойтесь открыть. Я жалею о том, что произошло.
   - Если вы действительно раскаиваетесь, - возразил я, мало веря его заявлению, - то скажете то же самое, что теперь, но только утром.
   Раздался странный скрип, напоминающий скрежет.
   - Вы слушаете? - сказал Гез сумрачно, подавленным тоном. - Я клянусь вам. Вы можете мне поверять. Я стыжусь себя. Я готов сделать что угодно, только чтобы иметь возможность немедленно пожать вашу руку.
   зал
   Я знал, что битые часто проникаются уважением и - как это ни странно - иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская револьвера, стал на пороге.
   Взгляд Геза объяснял все, но было уже поздно. Синкрайт захватил дверь. Пять или шесть матросов, по-видимому сошедших вниз крадучись, так как я шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гез вытирал платком распухшую губу.
   - Кажется, я имел глупость вам поверить, - сказал я.
   - Держите его, - обратился Гез к матросам - Отнимите револьвер!
   Прежде чем несколько рук успели поймать мою руку, я увернулся и выстрелил два раза, но Гез отделался только тем, что согнулся, отскочив в сторону. Прицелу помешали толчки. После этого я был обезоружен и притиснут к стене. Меня держали так крепко, что я мог только поворачивать голову.
   - Вы меня ударили, - сказал Гез. - Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне ни шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз, - я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
   Этого я не ожидал, и хотя был сильно встревожен, мой гнев дошел до предела, за которым я предпочитал все опасности моря и суши дальнейшим издевательствам Геза.
   - Вы затеваете убийство, - сказал я. - Но помните, что до Дагона никак не более ста миль, и, если я попаду на берег, вы дадите ответ суду.
   - Сколько угодно, - ответил Гез. - За такое редкое удовольствие я согласен заплатить головой Вспомните, однако, при каких странных условиях вы появились на корабле! Этому есть свидетели. Покинуть "Бегущую по волнам" тайно - в вашем духе. Этому будут свидетели.
   Он декламировал, наслаждаясь грозной ролью и - закусив удила. Я оглядел матросов. То был подвыпивший, мрачный сброд, ничего не терявший, если бы ему даже приказали меня повесить. Лишь молчавший до сего Бутлер решился возразить:
   - Не будет ли немного много, капитан?
   Гез так посмотрел на него, что тот плюнул и ушел. Капитан был совершенно невменяем. Как ни странно, именно эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь я не остался бы ни при каких просьбах. Мое негодование было безмерно и перешагнуло всякий расчет.
   - Давай шлюпку, подлец! - сказал я. Все мы быстро поднялись вверх. Стоял мрак, но скоро принесли фонарь. "Бегущая" легла в дрейф. Все это совершалось безмолвно, - так казалось мне, потому что я был в состоянии напряженной, болезненной отрешенности. Матросы принесли мои вещи. Я не считал их и не проверял. Значение совершающегося смутно маячило в далеком углу сознания. Были приспущены тали, и я вошел в шлюпку, повисшую над водой. Со мной вошел матрос, испуганно твердя: "Смотрите, вот весла". Затем неизвестные руки перебросили мои вещи. Фигур на борту я не различал. "К дьяволу!" - сказал Гез. Матрос, двигая фонарем, яркое пятно которого создавало в шлюпке странный уют, держался за борт, ожидая, когда меня спустят вниз. Наконец шлюпка двинулась и встряхнулась на поддавшей ровной волне. Стало качать. Матрос отцепил тали и исчез., карабкаясь по ним вверх.
   Все было кончено. Волны уже отнесли шлюпку от корабля так, что я видел, как бы через мостовую, ряд круглых освещенных окон низкого дома.
   
   ГЛАВА XVII
   Я вставил весла, но продолжал неподвижно сидеть, с невольным и бесцельным ожиданием. Вдруг на палубе раздались возгласы, крики, спор и шум - так внезапно н громко, что я не разобрал, в чем дело. Наконец послышался требовательный женский голос, проговоривший резко и холодно:
   - Это мое дело, капитан Гез. Довольно, что я так хочу!
   Все дальнейшее, что я услышал, звучало изумлением и яростью. Гез крикнул:
   - Эй вы, на щлюпке! Забирайте ее! - Он прибавил, обращаясь неизвестно к кому: - Не знаю, где он ее прятал!
   Второе его обращение ко мне было, как и первое, без имени:
   - Эй вы, на шлюпке!
   Я не удостоил его ответом.
   - Скажите ему сами, черт побери! - крикнул Гез.
   - Гарвей! - раздался свежий, как будто бы знакомый голос неизвестной и невидимой женщины - Подайте шлюпку к трапу, он будет спущен сейчас. Я еду с вами.
   Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не могла быть кто-нибудь из компании Геза. Я не колебался, так как предпочесть шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть, угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул, отвалясь и наискось упав вниз, он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился за трап, всматриваясь наверх до боли в глазах, но не различая фигур.
   - Забирайте вашу подругу! - сказал Гез. - Вы, я вижу, ловкач.
   - Черт его разорви, если я пойму, как он ухитрился это проделать! - воскликнул Синкрайт.
   Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее, чем смотреть вверх, на палубу Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап.
   - Как это произошло? - спросил я, теряясь от изумления.
   - Какова наглость! - сказал Гез сверху - Плывите, куда хотите, и от души желаю вам накормить акул!
   - Убийца! - закричал я. - Ты еще ответишь за эту двойную гнусность! Я желаю тебе как можно скорее получить пулю в лоб!
   - Он получит пулю, - спокойно, почти рассеянно сказала неизвестная женщина, и я вздрогнул. Ее по явление начинало меня мучить, - особенно эти беспечные, твердые глаза.
   - Прочь от корабля! - сказала она вдруг и повернулась ко мне. - Оттолкните его веслом.
   Я оттолкнулся, и нас отнесло волной. Град насмешек полетел с палубы. Они были слишком гнусны, чтобы их повторять здесь. Голоса и корабельные огни отдалились. Я машинально греб, смотря, как судно, установив паруса, взяло ход. Скоро его огни уменьшились, напоминая ряд искр.
   Ветер дул в спину. По моему расчету, через два часа должен был наступить рассвет. Взглянув на свои часы с светящимся циферблатом, я увидел, именно, без пяти минут четыре. Ровное волнение не представляло опасности. Я надеялся, что приключение окончится все же благополучно, так как из разговоров на "Бегущей" можно было понять, что эта часть океана между Гарибой и полуостровом весьма судоходна. Но больше всего меня занимал теперь вопрос, кто и почему сел со мной в дикую ночь.
   Между тем стало если не светлеть, то яснее видно. Волны отсвечивали темным стеклом. Уже я хотел обратиться с целым рядом естественных и законных вопросов, как женщина спросила:
   - Что вы теперь чувствуете, Гарвей?
   - Вы меня знаете?
   - Я знаю, как вас зовут; скажу вам и свое имя: Фрези Грант.
   - Скорее мне следовало бы спросить вас, - сказал я, снова удивясь ее спокойному тону, - да, именно спросить, как чувствуете себя вы - после своего отчаянного поступка, бросившего нас лицом к лицу в этой проклятой шлюпке посреди океана? Я был потрясен; теперь я, к этому, еще оглушен. Я вас не видел на корабле. Позволительно ли мне думать, что вас удерживали насильно?
   - Насильно?! - сказала она, тихо и лукаво смеясь. - О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно, где бы то ни было? Разве вы не слышали, что кричали вам с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал меня в трюме или еще где-нибудь, и поняли так, что я не хочу бросить вас одного.
   - Я не могу знать что-нибудь о вас против вашей воли. Если вы захотите, вы мне расскажете.
   - О, это неизбежно, Гарвей. Но только подождем. Хорошо?
   Предполагая, что она взволнована, хотя удивительно владеет собой, я спросил, не выпьет ли она немного вина, которое у меня было в баулах, - чтобы укрепить, нервы.
   - Нет, - сказала она. - не нуждаюсь в этом. Но вы, конечно, хотели бы увидеть, кто эта, непрошенная, сидит с вами. Здесь есть фонарь.
   Она перегнулась назад и вынула из кормового камбуза фонарь, в котором была свеча. Редко я так волновался, как в ту минуту, когда, подав ей спички, ждал света.
   Пока она это делала, я видел тонкую руку и железный переплет фонаря, оживающий внутри ярким огнем. Тени, колеблясь, перебежали в лодке. Тогда Фрези Грант захлопнула крышку фонаря, поставила его между нами и сбросила покрывало. Я никогда не забуду ее - такой, как видел теперь.
   Вокруг нее стоял отсвет, теряясь среди перекатов волн. Правильное, почти круглое лицо с красивой, нежной улыбкой было полно прелестной, нервной игры, выражавшей в данный момент, что она забавляется моим возрастающим изумлением. Но в ее черных глазах стояла неподвижная точка; глаза, если присмотреться к ним, вносили впечатление грозного и томительного упорства; необъяснимую сжатость, молчание, - большее, чем молчание сжатых губ. В черных ее волосах блестел жемчуг гребней. Кружевное платье оттенка слоновой кости, с открытыми гибкими плечами, так же безупречно белыми, как лицо, легло вокруг стана широким опрокинутым веером, из пены которого выступила, покачиваясь, маленькая нога в золотой туфельке. Она сидела, опираясь отставленными руками о палубу кормы, нагнувшись ко мне слегка, словно хотела дать лучше рассмотреть свою внезапную красоту. Казалось, не среди опасностей морской ночи, а в дальнем углу дворца присела, устав от музыки и толпы, эта удивительная фигура.
   Я смотрел, дивясь, что не ищу объяснения. Все перелетело, изменилось во мне, я хотя чувства правильно отвечали действию, их острота превозмогла всякую мысль Я слышал стук своего сердца в груди, шее, висках; оно стучало все быстрее и тише, быстрее и тише. Вдруг меня охватил страх, он рванул и исчез.
   - Не бойтесь, - сказала она. Голос ее изменился, он стал мне знаком, и я вспомнил, когда слышал его - Я вас оставлю, а вы слушайте, что скажу. Как станет светать, держите на юг и гребите так скоро, как хватит сил. С восходом солнца встретится вам парусное судно, я оно возьмет вас на борт. Судно идет в Гель-Гью, и, как вы туда прибудете, мы там увидимся. Никто не должен знать, что я была с вами, - кроме одной, которая пока скрыта. Вы очень хотите увидеть Биче Сениэль, и вы встретите ее, но помните, что ей нельзя сказать обо мне. Я была с вами потому, чтобы вам не было жутко и одиноко.
   - Ночь темна, - сказал я, с трудом поднимая взгляд, так как утомился смотреть - Волны, одни волны кругом!
   Она встала и положила руку на мою голову. Как мрамор в луче, сверкала ее рука.
   - Для меня там, - был тихий ответ, - одни волям, я среди них один остров; он сияет все дальше, все ярче. Я тороплюсь, я спешу, я увижу его с рассветом Прощайте? Все ли еще собираете свой венок? Блестят ли его цветы? Не скучно ли на темной дороге?
   - Что мне сказать вам? - ответил я - Вы здесь, это и ест* мой ответ. Где остров, о котором вы говорите? Почему вы одна? Что вам угрожает? Что хранит вас?
   - О,- сказала она печально, - не задумывайтесь о мраке. Я повинуюсь себе и знаю, чего хочу. Но об этом говорить нельзя.
   Пламя свечи сияло; так был резок его блеск, что я снова отвел глаза. Я видел черные плавники, пересекающие волну, подобно буям, их хищные движения вокруг шлюпки, их беспокойное снование взад и вперед отдавало угрозой.
...

---