- Чтобы мы могли обвенчаться, - отвечала она. На лице капитана изобразилась смесь изумления, пренебрежительности, беспечности и сладострастия.
Качество любой детали напрямую зависит от качества её изготовления. Невозможно смастерить рабочий механизм без хороших деталей. В конечном счете, итог будет печальным. Профессиональный
токарный станок всегда сделает добротные детали. Существует несколько видов токарных станков. По дереву, многофункциональные, рейсмусовые.
- Вот как,-проговорил он,-а разве мы собираемся венчаться? Цыганка побледнела и грустно склонила головку.
- Прелесть моя, - нежно продолжал Феб, - все это глупости! Велика важность венчание! Разве люди больше любят друг Друга, если их посыплют латынью в поповской лавочке?
И, говоря это самым сладким голосом, он вплотную придвинулся к цыганке, его ласковые руки вновь обвили ее тонкий, гибкий стан Взор его разгорался все сильнее, и все говорило о том, что для господина Феба наступила такая минута, когда сам Юпитер совершает столько глупостей, что Гомеру приходится прибегать к помощи облака.
Клод все это видел Дверка была сколочена из неплотно сбитых, гнилых бочоночных дощечек, и его взгляд, подобный взгляду хищной птицы, проникал в широкие щели. Смуглый широкоплечий священник, обреченный доселе на суровое монастырское воздержание, дрожал и кипел, видя эту сцену любви, ночи и сладострастия. Зрелище прелестной юной полураздетой девушки, отданной во власть пылкого молодого мужчины, вливало расплавленный свинец в жилы священника.
Он переживал нечто необычайное. Его взор со сладострастной ревностью впивался во все то, что обнажала каждая отколотая булавка. Тот, кто в эту минуту увидел бы лицо несчастного, приникшее к источенным червями доскам, подумал бы, что перед ним тигр, смотрящий сквозь прутья клетки на то, как шакал терзает газель. Его зрачки горели сквозь дверные щели, как свечи.
Внезапно, быстрым движением, Феб сдернул шейную косынку цыганки. Несчастная малютка, сидевшая до сей поры бледная и задумчивая, вдруг словно пробудилась от сна. Быстро отодвинулась она от предприимчивого капитана и, взглянув на свои обнаженные плечи и грудь, смущенная, раскрасневшаяся, онемевшая от стыда, скрестила на груди свои дивные руки, чтобы прикрыть наготу. Если бы не горевший на ее щеках румянец, то в эту минуту ее можно было бы принять за статую Целомудрия. Глаза ее были опущены.
Движение капитана обнаружило таинственный амулет, спрятанный у нее на груди.
- Что это такое? - спросил он, воспользовавшись предлогом, чтобы вновь приблизиться к прелестному созданию, которое он вспугнул.
- Не троньте! - воскликнула она. - Это мой хранитель! Он поможет мне найти моих родных, если только я буду этого достойна. О, оставьте меня, господин капитан. Мать моя! Моя бедная матушка! Мать моя! Где ты? Помоги мне! Сжальтесь, господин Феб! Отдайте косынку!
Феб отступил и холодно ответил:
- О, сударыня, теперь я отлично вижу, что вы меня не любите.
- Я не люблю тебя! - воскликнула бедняжка, прильнув к капитану, которого она заставила сесть рядом с собой.- Я не люблю тебя, мой Феб! Что ты говоришь, злой, ты хочешь разорвать мне сердце? Хорошо! Возьми меня, возьми все! Делай со мной, что хочешь! Я твоя. Что мне талисман! Что мне мать! Ты мне мать, потому, что я люблю тебя, мой Феб, мой возлюбленный Феб, видишь ли ты меня? Это я, погляди на меня! Я та малютка, которую ты не пожелаешь оттолкнуть от себя, которая сама, сама ищет тебя. Моя душа, моя жизнь, мое тело, я сама - все принадлежит тебе. Хорошо, не надо венчаться, если тебе это не нравится. Да и что я такое? Жалкая уличная девчонка, а ты, мой Феб, ты дворянин. Не смешно ли, на самом деле? Плясунья венчается с офицером! Да, я с ума сошла! Нет, Феб, нет, я буду твоей любовницей, твоей игрушкой, твоей забавой, всем, чем ты пожелаешь! Ведь я для того и создана. Пусть я буду опозорена, запятнана, унижена, что мне до этого? Зато - я любима! Я буду самой гордой, самой счастливой из женщин. Когда я постарею или подурнею, когда я уже не буду для вас приятной забавой, о монсеньор, тогда вы разрешите мне прислуживать вам. Пусть другие будут вышивать вам шарфы, а я, ваша раба, буду их беречь. Вы позволите мне полировать вам шпоры, чистить щеткой вашу куртку, смахивать пыль с ваших сапог. Не правда ли, мой Феб, вы не откажете мне в такой милости? А теперь возьми меня, вот я, Феб, я вся принадлежу тебе, лишь люби меня! Нам, цыганкам, нужно немного - вольный воздух да любовь.
И, говоря это, она обвила руками шею капитана, она снизу вверх глядела на него, умоляющая, очаровательно улыбаясь сквозь слезы, ее нежная грудь терлась о грубую суконную куртку с жесткой вышивкой. Ее полуобнаженное дивное тело изгибалось на коленях капитана. Опьяненный, он прильнул пылающими губами к ее прекрасным смуглым плечам. Молодая девушка запрокинула голову, блуждая взором по потолку, и трепетала, замирая под этими поцелуями.
Вдруг над головой Феба она увидела другую голову, бледное, зеленоватое, искаженное лицо, с адской мукой во взоре, а близ этого лица - руку, занесшую кинжал. То было лицо и рука священника. Он выломал дверь и стоял подле них. Феб не мог его видеть. Молодая девушка окаменела, заледенела, онемела перед этим ужасным видением, как голубка, приподнявшая головку в тот миг, когда своими круглыми глазами в гнездо к ней глянул коршун.
Она не могла даже вскрикнуть. Она видела лишь, как кинжал опустился над Фебом и снова взвился, дымясь.
- Проклятие! - крикнул капитан и упал.
Она потеряла сознание
В тот миг, когда веки ее смыкались, когда всякое чувство угасало в ней, ей показалось, что она ощутила на своих устах огненное прикосновение, поцелуй, более жгучий, чем каленое железо палача.
Когда она очнулась, ее окружали солдаты ночного дозора, капитана, залитого кровью, куда-то уносили, священник исчез, выходившее на реку окно в глубине комнаты было открыто настежь, близ него подняли какой-то плащ, принадлежавший, как предполагали, офицеру Она слышала, как вокруг нее говорили:
- Колдунья заколола кинжалом капитана.
ВИКТОР ГЮГО
СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ
КНИГА ВОСЬМАЯ
I. Экю, превратившееся в сухой лист
Гренгуар и весь Двор чудес были в смертельной тревоге. Уже больше месяца никто не знал, что случилось с Эсмеральдой и куда девалась ее козочка. Исчезновение Эсмеральды сильно печалило герцога египетского и его друзей;
исчезновение козочки удваивало скорбь Гренгуара. Однажды вечером цыганка исчезла, и с тех пор она как в воду канула. Все поиски были напрасны. Несколько задир-эпилептиков поддразнивали Гренгуара, уверяя, что встретили ее в тот вечер близ моста Сен-Мишель вместе с каким-то офицером: но этот муж, обвенчанный по цыганскому обряду, был философом-скептиком, и к тому же он лучше, чем кто бы то ни было, знал, насколько целомудренна была его жена. По собственному опыту он мог судить о той неодолимой стыдливости, которая являлась следствием сочетания свойств амулета и добродетели цыганки, и с математической точностью рассчитал степень сопротивления этого возведенного в квадрат целомудрия. Итак, в этом отношении он был спокоен. Следовательно, объяснить себе исчезновение Эсмеральды он не мог. Это причиняло ему глубокое горе. Он даже похудел бы, если бы только это было возможно. Он все забросил, даже свои литературные занятия, даже свое обширное сочинение "De figuris regularibus et irregularibus"*, которое он собирался напечатать на первые же заработанные деньги. (Он просто бредил книгопечатанием с тех пор, как увидел книгу Гуго де Сен-Виктора "Didascalon"*, напечатанную знаменитым шрифтом Винделина Спирского.)
* "О фигурах, правильных и неправильных" (лат.).
* "Учение" (лат.).
Однажды, когда он грустно проходил мимо башни, где находилась судебная палата по уголовным делам, он заметил группу людей, толпившихся у одного из входов во Дворец правосудия.
- Что там происходит? - спросил он у выходившего оттуда молодого человека.
- Не знаю, сударь, - ответил молодой человек. - Болтают, будто судят какую-то женщину, убившую военного. Кажется, здесь не обошлось без колдовства, епископ и духовный суд вмешались в это дело, и мой брат, архидьякон жо-засский, не выходит оттуда. Я хотел было потолковать с ним, но никак не мог продраться сквозь толпу, что мне очень не по душе, потому что мне нужны деньги.
-"- Увы, сударь, - отвечал Гренгуар, - я охотно одолжил бы вам денег, но, к сожалению, ежели карманы моих штанов и прорваны, то отнюдь не от тяжести монет.
Он не осмелился сказать молодому человеку, что знаком с его братом архидьяконом, к которому после встречи в Соборе он так и не заглядывал; эта небрежность смущала его.
Школяр пошел своим путем, а Гренгуар последовал за толпой, поднимавшейся по лестнице в залу суда. Он был того мнения, что ничто так хорошо не разгоняет печали, как зрелище уголовного судопроизводства, - настолько потешна глупость, обычно проявляемая судьями. Толпа, к которой присоединился Гренгуар, несмотря на сутолоку, продвигалась вперед, соблюдая тишину. После долгого и нудного топтания по длинному сумрачному коридору, вившемуся по Дворцу, словно пищеварительный канал этого старинного здания, он добрался, наконец, до низенькой двери, ведущей в залу, которую он, благодаря своему высокому росту, мог рассмотреть поверх голов волнующейся толпы.
Зала была обширна. В ней стоял полумрак, отчего она казалась еще обширнее. Вечерело. Высокие стрельчатые окна пропускали лишь слабый луч света, который гас прежде, чем достигнуть свода, представлявшего собой громадную решетку из резных балок, покрытых тысячей украшений, которые, казалось, смутно шевелились во мраке. Там и сям, на столах уже были зажжены свечи, озарявшие низко склоненные над бумагами головы протоколистов. Переднюю часть залы заполняла толпа; направо и налево за столами сидели судейские чины; а в глубине, на возвышении, множество судей, последние ряды которых терялись во тьме; их лица были неподвижны и зловещи. Стены были усеяны бесчисленными изображениями королевских лилий. Над головами судей можно было смутно различить большое распятие, а по всей зале - копья и алебарды, на остриях которых пламя свечей зажигало огненные точки.
- Сударь, - спросил у одного из своих соседей Гренгyap, - кто эти господа, расположившиеся там, словно прелаты на соборе?
- Сударь, - ответил сосед, - направо - это советники королевской палаты, а налево - советники следственной камеры. Низшие чины - в черном, высшие - в красном.
- А кто это сидит выше всех, вот тот красный толстяк, что обливается потом?
- Это сам господин председатель.
- А те бараны позади него? - продолжал спрашивать Гренгуар, который, как мы уже упоминали, недолюбливал судейское сословие. Быть может, это объяснялось той злобой, которую он питал к Дворцу правосудия со времени постигшей его неудачи на драматическом поприще.
- А это все докладчики королевской палаты,
- А впереди него, вот этот кабан?
- Это господин протоколист королевского суда.
- А направо, этот крокодил?
- Мэтр Филипп Лёлье - чрезвычайный королевский прокурор.
- А налево, вот тот черный жирный кот?
- Мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор духовного суда и господа члены этого суда.
- И еще один вопрос, сударь, - сказал Гренгуар, - .что же делают здесь все эти почтенные господа?
- Они судят.
- Судят? Но кого же? Я не вижу подсудимого.
- Сударь, это женщина. Вы не можете ее видеть. Она сидит к нам спиной, и толпа заслоняет ее. Глядите, она вон там, где виднеется стража с бердышами.
- Кто же эта женщина? Не знаете ли вы, как ее зовут?
- Нет, сударь, я сам только что пришел. Думаю, что дело идет о колдовстве, потому что здесь присутствуют члены духовного суда.
-" Итак, - сказал наш философ, - мы сейчас увидим, как все эти судейские мантии будут пожирать человечье мясо. Что ж, это зрелище не хуже всякого другого!
- Сударь, - заметил сосед, - не находите ли вы, что у мэтра Жака Шармолю весьма кроткий вид?
- Гм! - ответил Гренгуар. - Я не доверяю кротости, у .которой вдавленные ноздри и тонкие губы.
Здесь окружающие заставили собеседников умолкнуть. Давалось важное свидетельское показание.
- Государи мои, - повествовала, стоя посреди залы, старуха, на которой было накручено столько тряпья, что вся она казалась ходячим ворохом лохмотьев, - государи мои, все, что я расскажу, так же верно, как верно то, что я зовусь Фалурдель, что сорок лет я живу в доме на мосту Сен-Мишель, супротив Тассена Кайяра, красильщика, дом которого стоит против течения реки, и что я аккуратно выплачиваю пошлины, подати и налоги. Теперь я жалкая старуха, а когда-то была красавицей-девкой, государи мои. Несколько дней подряд мне говорили: "Фалурдель, не крути слишком долго прялку по вечерам, дьявол любит расчесывать своими рогами кудель у старух. Известно, что монах-привидение, бродивший в прошлом году возле Тампля, бродит нынче в окрестностях Ситэ. Берегись, Фалурдель, как бы он не постучался в твою дверь". И вот, как-то вечером я пряду, и вдруг кто-то стучит в мою дверь. "Кто там?" - спрашиваю я. Ругаются. Я отпираю. Входят два человека. Один черный такой, а с ним красавец-офицер. У черного только и видать, что глаза --горят, как уголья, а все остальное закрыто плащом да шляпой. Они и говорят мне: "Комнату святой Марты". А это моя верхняя комната, государи мои, самая чистая из всех. Суют мне экю. Я прячу экю в ящик и говорю себе:
"Это на покупку требухи, завтра на Глориетской бойне". Мы подымаемся наверх. Когда мы пришли в верхнюю комнату, я отвернулась, смотрю - черный человек исчез. Подивилась я. А офицер, красивый, видать, знатный барин, воротился со мной вниз и вышел. Не успела я напрясть четверть мотка, как он идет назад с хорошенькой девушкой, прямо куколкой, которая была бы краше солнышка, будь она понарядней. С нею козел, большущий козел, не то белый, не то черный, этого я не упомню. Он-то и навел на меня сомнения. Ну, девушка - это не мое дело, а вот козел.. Не люблю я козлов за их бороду да за рога. Ни дать ни взять - мужчина. И кроме того, от них так и попахивает шабашем. Однако я помалкиваю. Я ведь получила свое-экю. Ведь правильно я говорю, господин судья? Проводила я офицера с девушкой наверх и оставила их наедине, то есть с козлом. А сама спустилась вниз и опять села прясть. Надо вам сказать, что дом у меня двухэтажный, задней стороной он выходит к реке, как и все дома на мосту, а окна в первом и во втором этаже открываются на воду. Итак, значит, я пряду. Не знаю почему, но в мыслях у меня все монах-привидение, - должно быть, козел мне напомнил про него, - да и красавица была не по-людски одета. Вдруг, слышу - наверху крик, что-то грохнуло на пол, распахнулось окно. Я подбежала к своему окну в нижнем этаже и вижу - пролетает мимо меня что-то темное и бултых в воду. Вроде как привидение в одежде священника. Ночь была лунная. Я очень хорошо его разглядела. Он поплыл в сторону Ситэ. Вся дрожа от страха, я окликнула ночную охрану. Господа дозорные вошли ко мне, и так как они были выпивши, то, не разобрав, в чем дело, прежде всего поколотили меня. Я объяснила им, что случилось. Мы поднялись наверх,-и что же мы видим? Бедная моя комната вся залита кровью. Капитан с кинжалом в горле лежит, растянувшись на полу, девушка прикинулась мертвой, а козел мечется от страху. "Здорово, - сказала я себе, - хватит мне теперь мытья на добрых две недели. Придется скоблить пол, вот напасть!" Офицера унесли, - бедный молодой человек! То же самое и девушку, почти совсем раздетую Но это еще не все. Худшее еще впереди. На другой день я хотела взять экю, чтобы купить требухи, и что же? Вместо него я нашла сухой лист.
Старуха умолкла. Ропот ужаса пробежал по толпе.
- Привидение, козел, - все это попахивает колдовством, - заметил один из соседей Гренгуара.
- А сухой лист! - подхватил другой.
- Несомненно, - добавил третий, - колдунья стакнулась с монахом-привидением, чтобы грабить военных.
Сам Гренгуар склонен был признать всю эту историю страшной и правдоподобной.
- Женщина по имени Фалурдель, - величественно спросил председатель, - имеете вы еще что-нибудь сообщить правосудию?
- Нет, государь мой, - ответила старуха, - разве только то, что в протоколе мой дом назван покосившейся вонючей лачугой, а это слишком уж обидно. Все дома на мосту не бог весть как приглядны, потому что они битком набиты бедным людом, однако в них проживают мясники, а это люди зажиточные, и жены у них красавицы и чистюли.
Судебный чин, напоминавший Гренгуару крокодила, встал со своего места.
- Довольно, - сказал он - Прошу господ судей не упускать из виду, что на обвиняемой найден был кинжал. Женщина, именуемая Фалурдель, вы принесли с собой сухой лист, в который превратилось экю, данное вам дьяволом?
- Да, государь мой, - ответила она, - я отыскала его. Вот он.
Судебный пристав передал сухой лист крокодилу, который, зловеще покачав головой, передал его председателю, а тот в свою очередь - королевскому прокурору церковного суда. Таким образом лист обошел всю залу.
- Это березовый лист, - сказал мэтр Жак Шармолю. - Вот новое доказательство колдовства. Один из советников попросил слова.
- Свидетельница, два человека поднялись к вам вместе:
человек в черном, который на ваших глазах сначала исчез, а потом в одежде священника переплывал реку, и офицер? Который же из них дал вам экю?
Старуха призадумалась на мгновение и ответила:
- Офицер.
-Толпа загудела.
- А, - сказал себе Гренгуар, - вот что заставляет меня усомниться в этом деле.
Но тут вновь вмешался мэтр Филипп Лелье, чрезвычайный королевский прокурор:
- Напоминаю господам судьям, что в своем показании, написанном у одра болезни, смертельно раненный офицер заявил, что когда к нему подошел человек в черном, то у него смутно мелькнуло подозрение, не привидение ли этот монах, и добавил, что призрак настоятельно уговаривал его вступить в сношения с обвиняемой, и на его, капитана, возражение, что у него нет денег, монах сунул ему экю, которым вышеупомянутый офицер расплатился с Фалурдель. Следовательно, это экю - адская монета.
Сей убедительный довод, казалось, рассеял все сомнения Гренгуара и остальных скептиков из числа присутствующих.
- Господа, у вас в руках все документы, - добавил, занимая свое место, чрезвычайный королевский прокурор, - вы можете обсудить показания Феба де Шатопера.
При этом имени подсудимая встала. Голова ее показалась над толпой. Ужаснувшись, Гренгуар узнал Эсмеральду.
Она была бледна; ее волосы, некогда столь изящно заплетенные в косы и отливавшие блеском цехинов, теперь в беспорядке рассыпались по плечам, губы ее посинели, ввалившиеся глаза были страшны.
- Феб, -растерянно промолвила она, - где он? О, государи мои! Прежде чем убить меня, прошу вашей милости, скажите мне, жив ли он?
- Замолчи, женщина,-проговорил председатель,-это к делу не относится.
- О, сжальтесь! Ответьте мне, жив ли он? - вновь заговорила она, молитвенно складывая свои прекрасные исхудавшие руки, и слышно было, как цепи, звеня, скользнули по ее платью.
- Ну хорошо, - сухо ответил королевский прокурор, - он при смерти. Довольна ты?
Несчастная упала на низенькую скамью, молча, без слез, бледная, как восковая статуя.
Председатель нагнулся к сидевшему у его ног человеку в шитой золотом Шапке, в черной мантии, с золотой цепью на шее и жезлом в руках.
- Пристав, введите вторую обвиняемую. Все взоры обратились к маленькой двери, которая распахнулась и пропустила, вызвав сильнейшее сердцебиение у Гренгуара, маленькую хорошенькую козочку с вызолоченными рожками и копытцами. Изящное животное на мгновение задержалось на пороге, вытянув шею, словно, стоя на краю скалы, оно озирало расстилавшийся перед ним необозримый горизонт. Вдруг козочка заметила цыганку и, в два прыжка перескочив через стол и голову протоколиста, очутилась у ее колен; тут она грациозно свернулась у ног своей госпожи, будто выпрашивая внимание и ласку; но подсудимая оставалась неподвижной, и даже бедная Джали не удостоилась ее взгляда.
- Э, - сказала старуха Фалурдель, - да ведь это то самое мерзкое животное, я их отлично узнаю, одну и другую. Тут взял слово Жак Шармолю:
- Если господам судьям угодно, то мы приступим к допросу козы.
Это и была вторая обвиняемая.
В те времена судебное дело о колдовстве, возбужденное против животных, не было редкостью. В судебных отчетах 1466 года среди других подробностей встречается любопытный перечень издержек по делу Жилье-Сулара и его свиньи, "казненных за их злодеяния" в Корбейле, Туда входят и расходы по рытью ямы, куда закопали свинью, и пятьсот вязанок хвороста, взятых в Морсанском порту, три пинты вина и хлеб - последняя трапеза осужденного, которую братски с ним разделил палач,-даже стоимость прокорма свиньи и присмотр за ней в течение одиннадцати дней по восьми парижских денье в сутки. Иногда правосудие заходило еще дальше. Так, по капитуляриям Карла Великого и Людовика Благочестивого, устанавливались тягчайшие наказания для огненных призраков, дерзавших появляться в воздухе.
Прокурор духовного суда провозгласил:
- Если демон, вселившийся в эту козу и не поддававшийся доселе никаким заклинаниям, будет и впредь упорствовать в своих зловредных действиях и пугать ими суд, то мы предупреждаем его, что вынуждены будем требовать для него виселицы или костра.
Гренгуар покрылся холодным потом. Шармолю, взяв со стола бубен цыганки и приблизив его к козе, спросил:
- Который час?
Посмотрев на него смышленными своими глазами, козочка приподняла золоченое копытце и стукнула им семь раз. Было, действительно, семь часов. Движение ужаса пробежало по толпе.
Гренгуар не выдержал.
- Она губит себя!-громко воскликнул он.-Неужели вы не видите, что она сама не понимает, что делает!
- Тише, вы там, мужичье! - резко крикнул пристав. Жак Шармолю, при помощи того же бубна, заставил козочку проделать множество других странных вещей - указать число, месяц и прочее, чему читатель был уже свидетелем. И вследствие оптического обмана, присущего судебным разбирательствам, те самые зрители, которые, быть может, ре раз рукоплескали на перекрестках невинным хитростям Джали, были теперь потрясены ими здесь, под сводами Дворца правосудия. Несомненно коза была сам дьявол.
Дело обернулось еще хуже, когда королевский прокурор опорожнил на пол кожаный мешочек, висевший у Джали на шее и наполненный подвижными буквами. Коза тут же своей ножкой составила разбросанные буквы в роковое имя- "Феб". Колдовство, жертвой которого пал капитан, казалось неопровержимо доказанным, и цыганка, эта восхитительная плясунья, столько раз пленявшая прохожих своей грацией, преобразилась теперь в глазах зрителей в ужасающего вампира.
Впрочем, она не подавала ни малейшего признака жизни. Ни изящные движения Джали, ни угрозы судей, ни глухие проклятия слушателей - ничто более не доходило до нее.
Чтобы привести ее в себя, сержанту пришлось грубо встряхнуть ее, а председателю торжественно возвысить голос:
- Девушка, вы принадлежите к цыганскому племени, посвятившему себя чародейству. В сообществе с заколдованной козой, прикосновенной к сему судебному делу, вы в ночь на двадцать девятое число прошлого марта месяца, при содействии адских сил, с помощью чар и тайных приемов убили, заколов кинжалом, капитана королевских стрелков Феба де Шатопер. Продолжаете ли вы это отрицать?
- О ужас!-воскликнула молодая девушка, закрывая лицо руками. - Мой Феб! О! Это ад!
- Продолжаете отрицать? - холодно переспросил председатель.
- Да, отрицаю!-крикнула она и встала, сверкая глазами.
Председатель поставил вопрос ребром:
- В таком случае как объясните вы факты, свидетельствующие против вас?
Она ответила прерывающимся голосом:
- Я уже сказала. Я не знаю. Это священник. Священник. которого я не знаю. Тот адский священник, который преследует меня.
- Правильно, - подтвердил судья, - монах-привидение.
- О господи! Сжальтесь! Я ведь только бедная девушка.
- Цыганка, - добавил судья.
Тут елейным голосом заговорил мэтр Жак Шармолю.
- Ввиду прискорбного запирательства подсудимой, я предлагаю применить пытку.
- Принято, - ответил председатель.
Несчастная содрогнулась Однако, по приказанию стражей, вооруженных бердышами, она встала и довольно твердой поступью, предшествуемая Жаком Шармолю и членами духовного суда, направилась между двумя рядами алебардщиков к небольшой двери. Дверь внезапно распахнулась и столь же быстро за ней захлопнулась, что произвело на опечаленного Гренгуара впечатление отвратительной пасти, поглотившей цыганку.
Когда она исчезла, в зале послышалось жалобное блеяние. То плакала маленькая козочка.
Заседание было приостановлено. Один из советников заметил было, что господа судьи устали и ждать окончания пытки слишком долго, но председатель возразил, что судья должен быть жертвой своего долга
- Строптивая, гадкая девка, - заметил какой-то старый судья - Заставляет себя пытать, когда мы еще не поужинали.
II. Продолжение главы об экю, превратившемся в сухой лист
Поднявшись и снова спустившись по нескольким лестницам, выходившим в какие-то коридоры, до того темные, что даже среди бела дня в них горели лампы, Эсмеральда, окруженная мрачным конвоем, попала, наконец, в какую-то комнату зловещего вида. Эта круглая комната помещалась в нижнем этаже одной из тех массивных башен, которые еще и в наши дни высятся над пластами современных построек, покрывших собой старый Париж. В этом склепе не было ни окон, ни какого-либо иного отверстия, кроме входа - низкой, кованой, громадной железной двери. Света, впрочем, в нем было достаточно; в толще стены была выложена печь: в ней горел, наполняя склеп багровыми отсветами, яркий огонь, рядом с которым язычок свечи, поставленной в углу, лишь едва мерцал. Железная решетка, закрывавшая печь, была поднята Над устьем пламенеющего отверстия видны были нижние концы ее прутьев, словно ряд черных, острых и редко расставленных зубов, что придавало горну сходство с пастью сказочного дракона, извергающего пламя. При свете этого огня пленница увидела вокруг себя ужасные орудия, употребление которых было ей непонятно Посредине комнаты, почти на полу, находился кожаный тюфяк, а над ним ремень с пряжкой, прикрепленной к медному кольцу, которое держал в зубах изваянный в центре свода курносый урод. Тиски, клещи, широкие треугольные ножи в форме лемеха, брошенные как попало, загромождали внутренность горна и накалялись там на пылающих углях. Кровавый отблеск печи освещал хаос этих жутких предметов.
Эта преисподняя называлась в просторечии "застенок допроса".
На тюфяке в небрежной позе сидел Пьера Тортерю - присяжный палач. Его помощники, два карлика с квадратными лицами, в кожаных фартуках и в холщевых штанах, поворачивали раскалившееся на углях железо.
Несчастная девушка напрасно крепилась. Войдя в эту комнату, она ужаснулась.
Стража дворцового судьи встала по одну сторону горна, священники духовного суда - по другую. Писец, чернильница и стол находились в углу.
Мэтр Жак Шармолю со слащавой улыбкой приблизился к цыганке
- Дорогое дитя мое, - сказал он, - итак, вы все еще продолжаете отпираться?
- Да, - угасшим голосом ответила она.
- В таком случае, - продолжал Шармолю, - мы вынуждены, как это ни прискорбно, допрашивать вас более настойчиво, чем сами того желали бы Будьте любезны, потрудитесь сесть вот на это ложе Мэтр Пьера, уступите мадмуазель место и затворите дверь
Пьера ворча поднялся
- Ежели я закрою дверь, мой огонь погаснет, - пробурчал он.
- В таком случае, друг мой, оставьте ее открытой, - быстро согласился Шармолю
Эсмеральда продолжала стоять. Эта кожаная постель, на которой корчилось столько страдальцев, ужасала ее. Страх леденил кровь Она стояла, испуганная, оцепеневшая. По знаку Шармолю, оба помощника палача схватили ее и усадили на ложе. Они не причинили ей ни малейшей боли; но лишь только они притронулись к ней, лишь только она почувствовала прикосновение кожаной постели, как вся кровь тотчас же прилила ей к сердцу. Она блуждающим взором обвела комнату. Ей почудилось, что к ней со всех сторон устремились все эти безобразные орудия пытки Среди всевозможных инструментов, до сей поры ею виденных, они-были тем же, чем являются летучие мыши, тысяченожки и пауки среди насекомых и птиц Ей казалось, что они сейчас начнут ползать по ней, кусать и щипать ее тело.
- Где врач?-спросил Шармолю
- Здесь, - отозвался человек в черной одежде, которого Эсмеральда до сих пор не замечала. Она вздрогнула
...
