Бек Александр Альфредович

   Но снова выпадали минуты, когда Александр Леонтьевич словно бы отсутствовал. В Москве Макеев не видывал Онисимова таким поникшим, погасшим. Но болен ли шеф?
   
   Санкт-Петербург, город со своей особенной, никому неповторимой атмосферой, которая помогает погрузиться в себя и отвлечься от обыденности. Архитектура старого города поражает своей красотой, изяществом, а порой пышным великолепием зданий. В домах старинной постройки размещены небольшие отели, гостиницы, салоны-красоты, элитные сауны. Приятно зайти после рабочего дня в маленький старинный особнячок, где тебе предложат снять рабочее напряжение и согреться от холодного дождливого дня в теплой и комфортной сауне. Элитные сауны Санкт-Петербурга самое подходящее место для тех, кто ценит своё здоровье и любит комфорт.
   
   Однако спрашивать об этом не полагалось. Онисимов недовольно отстранял всякие вопросы о самочувствии, о здоровье. Порой за шахматами он заговаривал про московские дела, про Комитет, оживлялся, вспоминал, как дрался с Госпланом за капиталовложения для развертывания рудных баз. Или, будто с кем-то споря, доказывал экономическую целесообразность сооружения металлургического комбината на Шексне. Макееву чудилось, что бывший министр, бывший председатель Комитета здесь, на далекой чужбине, опровергает чьи-то обвинения, стремится оправдать себя хотя бы перед ним, партнером в шахматах, скромным подчиненным. Случалось, Александр Леонтьевич начинал вслух размышлять о готовящейся, еще не совершившейся перестройке управления промышленностью и, будто опять от кого-то защищаясь, отстаивал необходимость осторожности, но быстро осекался, пускал в ход тормоза, оставлял свое мнение при себе.
   И снова погаснув, замкнувшись, возвращался к игре, доводил партию до конца Прежнего удовольствия шахматы ему уже не доставляли. Даже победа - а деликатного Макеева он и теперь частенько побеждал - не радовала его
   - Александр Леонтьевич, час еще не поздний. Сыграем вторую?
   - Хватит. Спасибо. Пойду лягу, посплю. И Онисимов ложился в свою одинокую постель. Ложился необычайно рано, в десять, в одиннадцать часов и, привыкший годами и десятилетиями гасить в Москве огонь под утро, конечно, не мог уснуть. К снотворному не хотелось прибегать. В эти бессонные часы он опять многое перебирал в памяти, думал и думал. Нет, не о Северной Европе.
   18
   В июне этого же 1957 года в стране, которую Онисимов окрестил Тишландией, предстояло некое событие: открывалась международная промышленная выставка. В Москве для поездки на выставку была сформирована группа инженеров и ученых. В составе этой своего рода делегации три места из шестнадцати принадлежали металлургам. Среди них находился и академик Василий Данилович Челышев, доменщик по специальности, который мельком уже фигурировал в нашей хронике.
   Однако прежде чем характеризовать далее Челышева, позволю себе небольшое отступление. Мне довелось близко его знать, я пользовался его устными рассказами, советами, когда еще в тридцатых годах писал повесть о дерзновенном Курако, учителе Василия Даниловича. И недавно вновь имел случай убедиться, что сохранил его доверие. Он познакомил меня со своими дневниками, порой на удивление подробными Они стали, с его разрешения, одним из главных источников или даже истоков этой летописи.
   Накануне отъезда на международную выставку Челышев - назовем, кстати, его тогдашнюю должность директор научно-исследовательского Центра черной металлургии и член президиума Академии наук - понаведался, как это можно установить по его дневниковой записи, в Министерство стали. Среди дел, которые привели его туда, Василий Данилович упоминает лишь письмо-слезницу инженера Лесных. Несколько лет назад из-за этого Лесных, упрямо отказавшись применять в промышленности, в заводских масштабах, его изобретение, новый способ плавки, Василий Данилович заработал подписанный Сталиным выговор и, мало того, по приказу свыше был вытурен, как говаривал сам Челышев, из заместителей министра. А ныне, не угодно ли, тот же Лесных, потерпевший, как и следовало, ожидать, страшный конфуз, осмеянный, ославленный, изгнанный с завода, выстроенного, чтобы плавить сталь по его способу, ищет заступничества у того же Челышева, просит взять под крыло науки, спасти хотя бы одну из остановленных, заброшенных его печей. Что же, надобно, ничего не попишешь, вступиться.
   Нет сомнения, у Челышева имелись и еще разные дела в министерстве: они неизменно поднакапливались. Кроме того, он не прочь был тут услышать и напутствие в дорогу, пожелания, а заодно и последние новости, слухи, - этого не гнушался чуждый ханжества старик, - слухи, которые жадно ловила служилая Москва, гадающая: грянет или не грянет ликвидация министерства. Василий Данилович знал, что в чужеземной столице его будет расспрашивать Онисимов, хотелось привезти ему самые свежие, горяченькие вести.
   Как обычно, машина Челышева подкатила не к главному подъезду, отмеченному золоченой надписью-вывеской под толстым стеклом, а к расположенному в переулке неприметному боковому входу, предназначенному для министра и членов коллегии.
   Держа завязанную тесемками голубоватую папку, - с портфелем Челышев хаживать не любил, - он вылезает из машины, длинный, костистый, наживший, однако, небольшое брюшко, которое слегка обозначается под свободного покроя темно-серым пиджаком. Мягкая серая шляпа сдвинута несколько назад, открывая залысину и большое, непородистое, торчащее в сторону ухо. Крутой выгиб крыльев хрящеватого нервного носа, пожалуй, выдает скрытую страстность. Маленькие, глубоко запавшие глаза как бы прикрыты выступами сильно развитых бровных дуг, поросших лохматым сивым волосом. Когда-то Челышев постоянно казался нахмуренным, но уже очень давно (далее мы, возможно, расскажем, как и когда это случилось) словно бы приподнял голову, то и дело выказывая живое посверкивание в тени глазниц.
   Он и сейчас поглядывает по сторонам - не покажется ли в переулке кто-либо знакомый? Посмотрел и на соседнее многооконное здание - там, еще при Орджоникидзе, он, заядлый заводской инженер, начал свое новое житье-бытье. Приглашая Челышева со знаменитого завода "Новоуралсталь" на работу в наркомат, Серго не нашел для него в штатном расписании подходящего звания и тут же учредил для него единственную в своем роде должность: Главный доменщик Наркомтяжпрома. Этаким Главным доменщиком советской металлургии Челышев, несмотря на разные превратности судьбы, остался и поныне.
   Василий Данилович входит в подъезд. Вахтер в форме, обязанный проверять пропуска, стоит у столика. Рука Челышева тянется в боковой карман за постоянным пропуском, но страж улыбается:
   - Проходите, Василий Данилович - Молодой чистенький солдат знает Главного доменщика и смотрит с улыбкой, как тот не по возрасту легко берет ступени лестницы, устланной ковровой дорожкой.
   У Челышева еще много сил. Частенько бывая в металлургических районах Востока и Юга, он лазает на колошники, спускается в скиповые ямы, исхаживает многие километры по заводской территории, по цехам, запускает глаз и на задворки.
   Василий Данилович шагает по широкому сумрачному коридору на втором этаже министерства. По обеим сторонам виден ряд полированных дверей. Тут служебные обиталища заместителей министра. А дальше, в конце коридора, расположен отсек, где сосредоточены и секретариат, и приемная, и кабинет министра, и примыкающая к этому кабинету комната, так называемая бытовка, где можно прилечь или поесть. Неподалеку размещен и буфет. Сейчас дверь в буфет раскрыта, оттуда доносятся голоса, чей-то басовитый смех.
   Раньше, когда министерство возглавлял Онисимов, можно было даже здесь, в коридоре, сразу определить на месте ли он Напряженная тишина, изредка быстро, сосредоточенно пройдет какой-либо работник, если кто-нибудь и заговорит, то понизив голос, - значит, Александр Леонтьевич у себя. И все несколько менялось, как только он уезжал: в коридоре прохаживались, гуторили, уже и из буфета долетали какие-то живые звуки. Но все же приглушенные. Даже и отсутствуя, Онисимов в те времена наводил тут строгость.
   А теперь из раскрытых дверей буфетного зальца громогласно приветствуют идущего мимо Челышева. И поди-ка угадай - пребывает ли сейчас в своем кабинете нынешний министр, жизнерадостный румяный Цихоня.
   Двойная дверь, ведущая из приемной к нему, настежь распахнута, - этим способом по неписаной инструкции принято сообщать, что кабинет пуст. Дежурный секретарь Валерия Михайловна, которую Челышев помнит в министерстве еще с довоенных лет, радостно встречает академика
   - Наконец к нам заглянули! Только что звонил Павел Георгиевич - (таково имя-отчество министра),- сказал, что скоро будет. Проходите, Василий Данилович, располагайтесь у него.
   - Нет. Пока тут поброжу, потолкую с тем, с другим.
   - Может быть, кого-нибудь вам пригласить сюда?
   - Зачем? Сам отыщу.
   И все же он входит в кабинет, шагает по ковру серо-желтых тонов. При Онисимове тут не было ковров, Александр Леонтьевич их относил к предметам роскоши, которые неуклонно изгонял из своего обихода. Но требовал наващивать, натирать светлый паркет до зеркального блеска, до сияния. И этим еще не довольствовался: по его велению паркет ежегодно циклевали. Ни в одном уголке пол тогда не был тускловатым, сверкал столь же безукоризненно, как и весь тот обнаженный паркетный простор. Теперь же появился и ковер, в меру лоснится и паркет, но поражающий строгий блеск уже исчез.
   Василий Данилович подходит к столу, приостанавливается. На стене еще висит оставшаяся тут со времен войны географическая карта. Можно различить чуть заметные проколы, - сюда в страшные месяцы 1941 года нарком Онисимов собственной рукой втыкал булавки со значками, отмечая передвижение эшелонов, что эвакуировали, вывозили на Восток южные заводы.
   Эта карта, испещренная вереницами флажков, висела здесь и в тот памятный вечер, когда над Москвой впервые появились гитлеровские бомбардировщики. Василий Данилович тоже находился тогда тут, в этом кабинете, приглашенный на совещание к Онисимову. Внезапно завыли сирены воздушной тревоги Онисимов, как ни в чем не бывало, даже не покосившись в сторону наглухо зашторенных окон, по-прежнему вел заседание, не прерывал дела. Загремели выстрелы зениток. Донеслись тяжелые взрывы сброшенных авиабомб. От близкого удара содрогнулось здание, задребезжали стекла. Онисимов сказал:
   - Потушим-ка свет. Посмотрим, что творится. Он сам выключил настольную лампу, была быстро погашена и люстра. Тьма завладела кабинетом. Онисимов распахнул окно. Неверные отсветы скользнули по лицам. Прожекторные лучи шарили в небе, разноцветный пунктир трассирующих пуль уходил ввысь, красноватые разрывы возникали в вышине.
   Александр Леонтьевич молча стоял у окна, наблюдая. Некоторые подошли к нему, другие держались поодаль. Челышев сказал:
   - Вы, Александр Леонтьевич, смельчак. А я, признаюсь, трус. Пойду в убежище.
   И зашагал из кабинета. Никто не осмелился за ним последовать.
   А впоследствии... Впоследствии случались и еще испытания мужества.
   Старик академик садится к столу в одно из удобных кресел у Онисимова и кресла, помнится, были пожестче, - раскрывает папку, проглядывает бумаги. На глаза попадаются и письма этого, черт его дери, Лесных. Вот как пошутила жизнь Невеселая шутка. Василий Данилович не забыл: в тот далекий час странная дрожь затрясла, пальцы Онисимова. Тогда, собственно, и развернулась вся эта невероятная история внезапного возвышения, а затем и падения инженера Лесных - одна из драм отошедшего времени, записанная в дневниках Челышева.
   19
   Это произошло ровно пять годов назад - летом 1952-го.
   Василий Данилович сидел на этом же месте у стола и, так же раскрыв принесенную с собою папку, что-то обсуждал с Онисимовым. И раздался тот памятный звонок по телефону-вертушке. Онисимов спокойно взял трубку, и вдруг красные пятна проступили на щеках. Он порывисто встал и далее вел разговор стоя. Василий Данилович знал, что лишь перед единственным человеком Онисимов вот этак вытягивался у телефона. Да, Александру Леонтьевичу действительно позвонил Сталин.
   Челышев, естественно, слов Сталина не различал, слышал лишь ответы Онисимова:
   - Да, слушаю, товарищ Сталин... Способ Лесных? Да, знаю.
   Онисимов нервно нажал несколько раз кнопку звонка в секретариат. На эти звонки-вызовы тотчас в кабинет вбежал Серебрянников, несмотря на поспешность, отнюдь не суетящийся, нимало не утративший постоянного благообразия. Онисимов четко отвечал
   - Да, товарищ Сталин. Да, лично знакомился. Прикрыв раструб рукой, он прошипел:
   - Сейчас же сюда все, что у вас имеется относительно Лесных.
   Не переспрашивая, схватив приказание на лету, Серебрянников с той же целеустремленной быстротой исчез, Онисимов проговорил в трубку:
   - Могу сообщить, что года два назад инженер Лесных обращался со своим предложением в министерство. Была произведена...
   Сталин, очевидно, его перебил. Онисимов мгновенно замолчал. Он слушал, выпрямившись, как и раньше. Маленькая рука твердо держала телефонную трубку. Волнение по-прежнему пятнами жгло щеки, но небоязливый, сосредоточенный взгляд свидетельствовал о присутствии духа.
   - Да, его жалобу я сам разбирал. Была привлечена и авторитетная комиссия. Кроме того, дал заключение и Василий Давидович Челышев.
   Только тут Челышев, наконец, вполне уяснил, о чем и о ком расспрашивает Сталин. Вначале как-то не укладывалось, что речь идет о том самом одутловатом, страдавшем одышкой человеке, который... Ну, Лесных, преподаватель из Сибири. Предложил способ выплавки стали, прямо из руды, минуя доменный процесс. Объявил, что кокс более не нужен, что взамен минерального горючего будет, служит электроток. С невероятным упорством, с маниакальной убежденностью отстаивал, продвигал свое предложение. Пробился и к Челышеву. Отзыв Василия Даниловича был новым ударом, новым разочарованием для изобретателя. Челышев написал, что способ Лесных технически осуществим, но экономически нецелесообразен, так как чрезвычайно дорог. Это дело не нынешнего десятилетия. Пусть изобретатель, увлеченный своей выдумкой, возится, экспериментирует, некоторую помощь в разумных пределах ему надо оказать, эта работа, возможно, прояснит некоторые теоретические вопросы металлургии, но не следует - по крайней мере, в обозримой перспективе - рассчитывать на какой либо практический эффект, на практическое применение способа Лесных в промышленности.
   Настырный изобретатель не остановился и перед жалобой в Центральный Комитет партии. Оттуда жалобу и все материалы переслали министру Онисимову. Пришлось и тому рассматривать заявку Лесных, его чертежи и вычисления, а также многочисленные отзывы, отклонявшие изобретение. Александр Леонтьевич проделал это со всей свойственной ему тщательностью. С карандашом он высчитал, что химизм процесса по способу Лесных потребует практически недоступных температур. Если же реакция, паче чаяния, все же пойдет, то шлаки приобретут такую едкость, перед которой не устоит При-какой огнеупор Конструкция предложенной печи, как убедился Онисимов, изучив чертежи, тоже была несостоятельной, не устраняла, например, слипания руда, нисходящей в ванну Его выводы были еще более категоричны, чем заключение Челышева. Как-то в те дни он даже попенял Василию Даниловичу:
   - Вы проявили мягкотелость - словечко "мягкотелость" было весьма неодобрительным у Александра Леонтьевича. - Лишь по доброте могли вы написать, что способ технически осуществим.
   - Почему? Теоретически он мыслим.
   - Однако мы же с вами не сомневаемся, что из этой затеи ничего не выйдет. Так и следовало сказать, никого не обнадеживая.
   - Да пускай он там копается.
   - Не нам это решать Он работает не в нашей системе, а в Министерстве высшего образования. Не думаю, чтобы оно нуждалось в наших невинных пожеланиях.
   И вот два года спустя вдруг Сталин спросил по телефону об инженере Лесных. Как могло это случиться? Каким образом предложение Лесных проникло к Сталину сквозь нескончаемые заграждения? Прислушиваясь к объяснениям Онисимова, Челышев вспомнил некие мутные толки о том, что ведомство лагерей, подчиненное Берии, занятое проектированием гигантских гидроэлектростанций в Восточной Сибири, подкинуло-де какие то средства Лесных на его опыты.
   Разговор по телефону продолжался. Безмерное уважение к собеседнику по-прежнему читалось в крайне внимательном лице, в недвижности выпрямленного корпуса. Стоя как бы по команде "смирно", при этом, однако, не вскинув голову, - она казалась втиснутой в плечи еще глубже, чем обычно, - Онисимов не пытался уклоняться от прямых ответов. Не следует думать, что ему было чуждо умение ускользать, Однако эта способность будто бесследно испарялась, когда к нему обращался Сталин Сугубая точность, пунктуальность бывала тут не только делом чести, святым долгом, но и щитом, спасением для Онисимова.
   - Как инженер не могу поддержать, Иосиф Виссарионович, этот способ.
   Опять он осекся, стал слушать. Неожиданно вновь изменился в лице, побледнел.
   - Нет, не был информирован. Впервые сейчас об этом слышу.
   И тотчас справился со своим смятением, вернул хладнокровие.
   - Была проведена солидная экспертиза, Иосиф Виссарионович. Я, разумеется, несу полную ответственность. Кроме того, как я вам уже докладывал, этим занимался и товарищ Челышев. Он, кстати, сейчас здесь у меня сидит.
   Василий Данилович понимал, что Онисимов стремится получить передышку хотя бы на несколько минут, чтобы опамятоваться, оправиться от какой-то страшной неожиданности, затем достойно ее встретить. Этот ход удался. Александр Леонтьевич протянул трубку Челышеву:
   - Иосиф Виссарионович вас просит.
   20
   Мембрана донесла медлительные интонации Сталина:
   - Товарищ Челышев? Здравствуйте. - Телефон будто усиливал его всегдашний резкий грузинский акцент. - Вам известно предложение инженера Лесных о бездоменном получении стали?
   - Да,
   - Что вы об этом скажете?
   - Поскольку я с его замыслом знакомился, могу вам....
   - Сами знакомились?
   - Да
   - Так. Слушаю.
   - На мой взгляд, Иосиф Виссарионович, предложение практической ценности не имеет. В промышленности применить его нельзя.
   - То есть дело, не имеющее перспективы? Я правильно вас понял?
   Что-то угрожающее чувствовалось в тоне, еще как бы спокойном. Василий Данилович ответил:
   - В далекой перспективе мы, может быть, действительно будем выплавлять сталь только электричеством. Пока же...
   - И изобретателю, следовательно, не помогли? Пришлось промолчать. Челышев не хотел заслоняться строчками своего заключения - изобретателю-де надо оказать небольшую разумную помощь, - не хотел подводить этим Онисимова. А ссылка на другое министерство, ведавшее преподавателем Лесных, казалась и вовсе чиновничьей, претила Василию Даниловичу. Сталин, однако, не позволил ему избежать ответа.
   - Так что же, не помогли? Челышев буркнул.
   - Не знаю
   - А я знаю. Вы с товарищем Онисимовым не помогли. Вместо вас это сделали другие. И хотя вы придерживаетесь взгляда, что изобретение практической ценности не имеет...- Сталин выдержал паузу, словно ожидая от Челышева подтверждения - Я правильно вас понял?
   - Да.
   - Тем не менее, у меня на столе, товарищ Челышев, - голос Сталина зазвучал жестче, - лежит металл, лежат образцы стали, выплавленные этим способом. Я вам их пришлю Вам и товарищу Онисимову.
   Челышев понял - вот к какому известию относилось восклицание Онисимова: "Впервые сейчас об этом слышу". Василий Данилович тоже лишь теперь услышал эту новость.
   - Выплавить-то можно, - сказал он. - Но сколько это стоило?
   - Почти ничего не стоило. Плавку провели в лаборатории Сибирского политехнического института Помощниками товарища Лесных были несколько студентов.
   Опять в кабинет бесшумно вбежал Серебрянников, держа две папки. Онисимов их почти выхватил, стал быстро листать, поглядывая и на Челышева, разгадывая, если не по его взору - маленькие глаза академика совсем скрылись под хмуро нависшими бровями, - то по мимолетным теням на сухощавом лице, о чем говорит Сталин
   Серебрянников встал за спиной Онисимова, слегка к нему склонился и, как прежде, не утрачивая достоинства, был наготове для дальнейших поручений
   - А посчитать все-таки бы надобно, - сказал Челышев. - К тому же и печь пришла в негодность, кладка сгорела.
   - Кто вам сообщил?
   Василий Данилович позволил себе усмехнуться
   - Не маленький Могу сообразить. Но это, Иосиф Виссарионович, было бы не страшно, если бы...
   Сталин нетерпеливо перебил:
   - Зачем, товарищ Челышев, подменять мелочами главное? Разве что-либо значительное рождается без мук? - Удовлетворенный своей формулой, он помолчал. Затем опять обрел медлительность. - Главное в том, что новым способом выплавлена сталь. А остальное приложится, если мы, товарищ Челышев, будем в этом настойчивы. Не так ли?
   Уловив прорвавшиеся в какое-то мгновение раздраженные или, пожалуй, капризные интонации Сталина, Василий Данилович не дерзнул возражать. А возражения просились на язык. "Зачем подменять мелочами главное?" Так то оно так, но когда-то вы, товарищ Сталин, не чурались мелочей. И допытывались, выспрашивали о всяческих подробностях. А ведь способов прямого получения стали из руды предложено уже немало, и у нас, и в мировой металлургии. И каждый способ - это мелочи, тонкости, подробности "Будем настойчивы". Нет, не все в технике, в промышленности можно взять только настойчивостью. Сначала надо иметь верное решение.
   - Таким образом, вы совершили ошибку, товарищ Челышев. - Сталин помедлил, дав время Челышеву воспринять тяжесть этих слов. Но поправимую. Давайте будем ее поправлять. Этот металл нам нужен.
   21
   Признаться, Челышев заколебался.
   Когда-то в декабре 1934-го он, вечно насупленный главный инженер "Новоуралстали", держал речь в Кремле, приветствовал Сталина. Приветствовал от лица сотоварищей, участников той встречи, да и от всех металлургов, которые впервые в истории России выплавили десять миллионов тонн чугуна в год
   Челышеву за два или три дня сообщили об этом предстоящем ему выступлении. Он лишь буркнул в ответ:
   - Ладно.
   Оратором он был никудышным. В устных преданиях, что еще и ныне заменяют не записанную никем историю отечественной металлургии, отмечено его выступление на митинге новоуралсталевцев по случаю пуска первой домны. Каждый оратор, по обычаю тех времен, заключал речь здравицей, выкрикивал, например. "Да здравствует героический рабочий класс!", "Да здравствует великий Сталин!" и тому подобное. Челышев же, огласив, или, верней, пробормотав несколько цифр, характеризующих мощность построенной домны, самой большой в Европе ее вооруженность механизмами, тоже под конец речи рявкнул: "Да здравствует!" Ему хотелось сказать "домна номер первый", - она, эта могучая печь была его любовью, его страстью, воистину делом его жизни, - но, постеснявшись, он так и не закончил своего возгласа. Проорал "Да здравствует!" и, к этому ничего не добавив, умолк.
   Время от времени в центральной печати появлялись его статьи. Каждую из них, собственно говоря, делал, исполняя поручение редакции, тот или иной журналист, разумеется, сперва задав Челышеву ряд вопросов, занеся в блокнот его высказывания Политическое "верую" Василия Даниловича было лишено какой либо двусмысленности. Одушевляя свои домны, распознавая, как подчас ему казалось, их язык, понимая их жалобы, желания, ощущая себя как бы их депутатом, представителем, Челышев является сторонником Советской власти, сторонни ком партии, совершавшей небывалую индустриализацию. Единожды решив это для себя, он затем предоставил журналистам уснащать его статьи политическими фразами, нередко размашистыми или пустыми Изготовленные за него статьи он легко подписывал, исправляя лишь неточности, относившиеся к технике, к его инженерной специальности.
   Вот такому-то оратору и поручили сказать приветственное слово Сталин.
   По брусчатке Красной площади Челышев шагал среди других металлургов к Спасским воротам Кремля.
   - Ну как, Василий Данилович, приготовили речь? - спросил кто-то из спутников.
   - Какую речь? Я ведь от всех буду выступать. Прочту, что дадите. И все...
   Лишь тут для него выяснилось, что никакого общего приветствия не составлено, что ему, уже прожившему полвека инженеру, строителю "Новоуралстали", заслужившему честь говорить от имени сотоварищей, предстоит высказать собственными словами свои чувства. Как же это так? Через десять-пятнадцать минут он встанет перед Сталиным, а в мыслях нет никакого плана речи
   Вот Челышев уже поднимается вместе со всеми по лестницам Кремлевского дворца. Никто не говорит громко; мягкие ковры, разостланные на ступеньках, глушат шум шагов. Смутно ощущая эту особую торжественную тишину, Челышев сосредоточивался, стремясь усилием мысли выделить самое существенное, самое главное из того, что пережил и передумал
   В зале он уселся в углу, но его отыскали, нашли ему стул впереди.
   Первые обращенные к Сталину слова он произнес, опустив голову и запинаясь. Однако удивительная искренность делала речь сильной. "Под вашим руководством, товарищ Сталин, создана новая промышленность, вы совершили революцию в технике, о которой мы, старые инженеры, едва могли мечтать не только в целом, но и частностях. История промышленности не знает подобного примера ни в сроках, ни в обстановке, а главное, в методах и приемах. Это революционно с начала до конца". Тогда-то Челышев и приподнял голову, взглянул прямо в глаза Сталина - не искристые, лишенные живой игры
   В глубине души Василии Данилович сознавал, нехорошо, недостойно превозносить человека в лицо, но уступил уже общепринятой в те годы манере, стилю времени, уступил, не погрешив против своей инженерной страсти, совести: у него, выстроившего, наконец, завод по планам и заветам Курако, было немало оснований благодарить Сталина.
   Сталин и тогда, после тон речи Челышева, сказал ему в ответ:
   - Вы ошибаетесь, товарищ Челышев
   Прохаживаясь, глядя в затихший зал, Сталин с минуту помолчал. Для Челышева это была минута мучения. Легко ли услышать от Сталина: "Вы ошибаетесь". А тот длил мучение Василия Даниловича. Затем повторил:
   - Вы ошибаетесь. Партия не могла одна провести работу, о которой вы говорили. И тем более неправильно приписывать ее мне, скромному ученику Ленина.
   Повернувшись к Челышеву, он с улыбкой чеканно добавил:
   - Вместе с партией в этой работе участвовали и беспартийные специалисты, такие, как вы.
   Так Сталин вернул комплимент, что, кстати, скажем, делал не часто. Челышев в тот миг ощутил смутную неловкость. Показалось, что он втянут в какую-то не нужную ему игру. Впрочем, это ощущение быстро развеялось: он же по совести излил свои чувства.
   22
   Вот и теперь Сталин сказал' "Вы совершили ошибку". Черт знает, может быть, и впрямь он схватил своим гением чутьем нечто такое, чего не узрел и не понял Челышев? Схватил и повелел: "Такой металл нам нужен. Такой способ будет жизненным".
   Онисимов меж тем распахнул папку чертежей, вынул, развернул лист кальки - общий вид печи Лесных. Оба - и Челышев, и Онисимов - взглянули на этот чертеж, потом взоры повстречались. На миг в зеленоватых, серьезных глазах Александра Леонтьевича просквозила боль, затем снова выказалась крайняя сосредоточенность, напряжение мысли. Конечно, нелегки были ему эти минуты. Сейчас зашаталось его положение, все его будущее. Разумеется, и Василию Даниловичу не поздоровится. Но к черту колебания! Он, академик Челышев, обязан сказать Сталину: эта печь непригодна для промышленности, для промышленных масштабов. И делайте со мной, товарищ Сталин, что угодно, но никогда вас я в заблуждение не вводил, скажу и теперь, что думаю. Однако опять заговорил Сталин
   - Поручаю вам, товарищ Челышев, этим заняться. Нужна дальнейшая научная разработка и технологическая доводка металлургического процесса, предложенного товарищем Лесных. Потом займитесь проектом завода для получения стали по его способу.
   - Если такие заводы начнем строить, то... Все же Василий Данилович не закончил фразу, замялся, ощущая даже и по телефону, как давит воля Сталина.
   - Что вы хотели сказать?
   - - Не возьмусь, Иосиф Виссарионович, за это. Не верю в этот способ.
   - Ну, как знаете.
   - Не верю и не могу.
   - Как знаете, - сухо повторил Сталин. - Дело ваше. - Он еще подождал каких-то слов Челышева. Но не дождался - Передайте трубку товарищу Онисимову.
   Сжав маленькой рукой черную пластмассу телефонной трубки, Александр Леонтьевич снова стал навытяжку.
   - Слушаю вас, товарищ Сталин
   В этом возобновившемся диалоге между генералиссимусом и министром. Челышев опять мог внимать лишь одной стороне.
   - Разрешите, товарищ Сталин, доложить. Предложение товарища Лесных рассматривалось трижды. Комиссия под председательством доктора технических наук профессора Богаткина...
   Сталин, видимо, оборвал Александра Леонтьевича, срезал его каким то безапелляционным замечанием. Некоторое время Онисимов сосредоточенно слушал, повторяя:
   - Понятно. Понятно. Затем произнес еще раз:
   - Понятно. - И добавил: - Будет исполнено. Да, под мою личную ответственность.
   Эти слова были тверды. Глаза Онисимова уже не выдавали мучений. Василий Данилович тотчас понял:
   Сталин вверил Онисимову судьбу изобретения - того изобретения, которое Онисимовым же было отвергнуто, - поручил лично ему, министру, ведать дальнейшей разработкой способа и постройкой завода с печами Лесных. И Онисимов без запинки ответил - "Будет исполнено!". Прежние его возражения уже будто и не существовали: повеление Сталина он воспринимал как непререкаемый высший закон.
   - Слушаю. Записываю.
   Сталин из своего кабинета продиктовал сроки, предоставил восемнадцать месяцев для возведения нового завода в Восточной Сибири, для выдачи первой промышленной плавки по технологии Лесных. Затем, как понял Челышев, вернул Онисимова к списку, которою ранее, несколько минут назад, не захотел слушать.
   - Сейчас вам прочитаю.
   Мгновенно отыскав в подшивке нужный лист, Онисимов огласил одну за другой фамилии членов комиссии, единодушно утвердивших отрицательное заключение по поводу предложения Лесных.
   - Всех снова включить? Слушаюсь Кого? Записываю. И представителя "Енисейэлектро"? Будет назначен товарищем Берией? Слушаюсь. Понятно.
   Так завершился разговор. Зловещее имя Берии вплелось в самую завязь будущего огромного, как скомандовал Хозяин, предприятия.
   Трубка положена. Онисимов опустился в кресло, взглянул на Серебрянникова, все еще стоявшего за его спиной, сказал:
   - А ведь и он там сейчас сидел.
   Благообразный начальник секретариата на миг прикрыл ресницами в знак понимания выпуклые голубые глаза. Понял и Челышев, кого следовало разуметь под этим "он".
   Руководствуясь дневником Василия Даниловича, а также и некоторыми другими материалами, мы можем с достаточной долей достоверности представить, как в данном случае произошло вмешательство Сталина. Да, пластинки металла, выплавленные упорным Лесных в лабораторной печи, принес Сталину Берия. Конечно, Берия ранее и не ведал, что где-то в далекой Сибири работники проектируемой грандиозной гидростанции "Енисейэлектро", которую тоже предстояло воздвигать Управлению лагерей, подбросили некоему фанатичному изобретателю малую толику средств, как говорится, наудачу. Подобные мелкие затраты были вне его, Берии, масштаба. Но об опытной плавке ему доложили. С блестящими тонкими пластинками металла - изобретатель дал ему название первородной стали, - полученного прямо из руды путем электроплавки, особой технологии, отменившей применение кокса, да и весь доменный процесс, Берия пошел к Сталину. И не только с пластинками, но и с исчерпывающим подбором доказательств, уличающих Онисимова в том, что он душил изобретение. Наконец-то настал час, которого Берия выжидал годами и десятилетиями: Онисимов поставил себя под удар, немилосердный удар Сталина.
   Отливающие благородным блеском серебра тонкие стальные полоски легли на письменный стол генералиссимуса. Как мы уже говорили, он исподволь обдумал, подготовил еще одно великое дело своей жизни, выносил план индустриального наступления в Восточной Сибири. Новое небывалое строительство, сооружение беспримерных по мощи гидростанций станет точкой приложения бурлящих, бунтующих сил молодежи, подвигом поколения. Вместе с тем неисчислимые трудовые колонны заключенных тоже найдут там применение. Правда, ученых беспокоило, что будущие потоки электроэнергии окажутся в избытке. Где же еще взять потребителей? Как повысить энергоемкость тяжелой индустрии?
   А между тем, оказывается, уже есть электропечь, которая будет выплавлять сталь, не нуждаясь в коксе, уже есть и металл - вот он на столе! - полученный в этой печи. Выслушав Берию, раздраженный Сталин тут же велел соединить его с Онисимовым.
   Итог разговора читателю известен. Сталин вопреки чаяниям Берии не расправился с Александром Леонтьевичем, который, отшвырнув свои прежние соображения инженера, занял единственно спасительную для него позицию: "Будет исполнено!". Причем поступил так не из-за того, что утратил мужество, нет, из убеждения всей жизни, повторим это вновь, уже действовавшего автоматически чуть ли не силой инстинкта превыше всего дисциплина, верность Сталину, каждому его слову, указанию. Да и Сталин, в свою очередь, не сомневался, что Онисимов - пусть он отрицал изобретение, когда оно шло, напирало снизу, - теперь лучше, энергичнее кого-либо иного сделает все возможное и сверхвозможное, чтобы внедрить в промышленность способ Лесных. И не тронул, не отбросил прочь Онисимова. К побледневшему лицу Александра Леонтьевича постепенно возвращалась обычная легкая коричневатость. Близкая грозная опасность не увлажнила его лоб, даже и легкая испарина не проступила у корней приглаженных светло-каштановых волос.
   Серебрянников скромно удалился, оставив Челышева и Онисимова наедине. На столе в беспорядке, словно после сражения, покоились две раскрытые папки с бумагами, относившимися к изобретению Лесных, и косо расстеленный, в складках, лист кальки - общий вид печи.
   Неодобрительно мотнув головой, Челышев договорил то, чего не отважился выпалить Сталину:
   - Если такие заводы начнем строить, без штанов будем ходить.
   Онисимов ничего не ответил. Привычно потянулся к неизменной пачке "Друг", взял в рот сигарету, чиркнул спичкой и... Что такое? Огонек заходил, заплясал в дрожавших его пальцах. Удивленный, он, не прикурив, загасил спичку. Приказал пальцам не дрожать. Но и следующая спичка тоже вибрировала в его руке. Глаза были ясными, небоязливыми, губы твердо сомкнуты, а вот руку била дрожь.
   Таким было первое проявление странной болезни Онисимова, этого, словно бы беспричинного, неотвязного сотрясения пальцев, с которым не совладала медицина.
   23
   Прошло несколько дней с тех пор, как в министерство позвонил Сталин. И неизбежное свершилось. Онисимов пригласил Василия Даниловича в свой кабинет, протянул постановление Совета Министров СССР, подписанное Сталиным.
   Маленькие глаза академика побежали по строчкам. Он сразу узрел свою фамилию. Челышеву объявить выговор и снять с работы. Что же, этого он и ожидал. Ну, теперь можно прочесть все по порядку.. Признать государственно важным изобретение инженера Лесных... Электроплавка, исключающая доменный процесс. Министру Онисимову объявить выговор " Челышеву. Ну, это уже читано. Далее указывались мощности и сроки, уже названные Сталиным через восемнадцать месяцев пустить завод, рассчитанный на выплавку полумиллиона тонн металла в год. Приступить к выбору площадки в районе будущей Енисейской гидростанции. Одновременно вести технологическую доработку... Ответственность возлагается лично на Онисимова. Особым пунктом изобретение Лесных причислялось к строжайше секретным. Принять меры, чтобы сведения о его способе не просочились за рубеж... Совершенно секретным было и само постановление.
   Дойдя до подписи, Челышев хмыкнул, отложил бумагу.
   - Получил, значит, по шее. В чем могу и расписаться, если это требуется. А затем и попрощаемся.
   - Прощаться с вами я не собираюсь. Хочу просить вас, Василий Данилович
   Однако мысли Челышева еще притягивало постановление. Не дослушав, он спросил:
   - Но вы-то, Александр Леонтьевич, как же? Неужели считаете это возможным?
   Неизменно носивший вместе с жестковатым, всегда чистым воротничком некую бронь официальности, служебной строгости, Онисимов и теперь замкнулся.
   - Извините, не могу обсуждать этот вопрос. Но старик гнул свое:
   - Один из нас тут легко отделался. И знаете кто? Я. А вам придется солоно.
   Александр Леонтьевич не ответил. Челышев взглянул на него пристальней, Онисимов в эту минуту вновь ему показался измученным. Глаза, как всегда, остро блестели, но в белках залегла желтизна. Вновь хмыкнув, Челышев смирился, больше не затрагивал больной темы.
   Кстати ворвалась и всякая живая текучка. Глухо протрещал телефон внутренней министерской связи. Оказалось, позвонил Алексей Головня, первый заместитель Онисимова, вот только что - чуть ли не сию минуту - вернувшийся из командировки на Урал. Онисимов позвал его к себе:
...

---