- Подойди, тебе говорят! - грозно произнес Обломов.
Захар сделал шаг и стал как монумент, глядя в окно на бродивших кур и подставляя барину, как щетку, бакенбарду. Илья Ильич в один час, от волнения, изменился, будто осунулся в лице; глаза бегали беспокойно.
Прекрасный повод наладить отношения с начальником, подарить ему
кресло кожаное офисное. А, если Ваш начальник женщина, то с таким подарком Вы попадете в самую точку. Удобные, красивые, качественные кресла для офиса, можно приобрести в мебельном магазине или через интернет-магазины.
"Ну, будет теперь!" - подумал Захар, делаясь мрачнее и мрачнее.
- Как ты мог сделать такой несообразный вопрос барину? - спросил Обломов.
"Вона, пошел!" - думал Захар, крупно мигая, в тоскливом ожидании "жалких слов".
- Я тебя спрашиваю, как ты мог забрать такую нелепость себе в голову? - повторил Обломов.
Захар молчал.
- Слышишь, Захар? Зачем ты позволяешь себе не только думать, даже говорить?..
- Позвольте, Илья Ильич, я лучше Анисью позову... - отвечал Захар и шагнул было к двери.
- Я хочу с тобой говорить, а не с Анисьей, - возразил Обломов. - Зачем ты выдумал такую нелепость?
- Я не выдумывал, - сказал Захар. - Ильинские люди сказывали.
- А им кто сказывал?
- Я почем знаю! Катя сказала Семену, Семен Никите, Никита Василисе, Василиса Анисье, а Анисья мне... - говорил Захар.
- Господи, господи! Все! - с ужасом произнес Обломов. - Все это вздор, нелепость, ложь, клевета слышишь ли ты? - постучав кулаком об стол, сказал Обломов. - Этого быть не может!
- Отчего не может быть? - равнодушно перебил Захар. - Дело обыкновенное - свадьба! Не вы одни, все женятся.
- Все! - сказал Обломов. - Ты мастер равнять меня с другими да со всеми! Это быть не может! И нет, и не было! Свадьба - обыкновенное дело: слышите? Что такое свадьба?
Захар взглянул было на Обломова, да увидал яростно устремленные на него глаза и тотчас перенес взгляд направо, в угол.
- Слушай, я тебе объясню, что это такое. "Свадьба, свадьба", - начнут говорить праздные люди, разные женщины, дети, по лакейским, по магазинам, по рынкам. Человек перестает называться Ильей Ильичом или Петром Петровичем, а называется "жених". Вчера на него никто и смотреть не хотел, а завтра все глаза пучат, как на шельму какую-нибудь. Ни в театре, ни на улице прохода не дадут. "Вот, вот жених!" - шепчут все. А сколько человек подойдет к нему в день, всякий норовит сделать рожу поглупее, вот как у тебя теперь! (Захар быстро перенес взгляд опять на двор) и сказать что-нибудь понелепее, - продолжал Обломов. - Вот оно, какое начало! А ты езди каждый день, как окаянный, с утра к невесте, да все в палевых перчатках, чтоб у тебя платье с иголочки было, чтоб ты не глядел скучно, чтоб не ел, не пил как следует, обстоятельно, а так, ветром бы жил да букетами! Это месяца три, четыре! Видишь? Так как же я-то могу?
Обломов остановился и посмотрел, действует ли на Захара это изображение неудобств женитьбы.
- Идти, что ли, мне? - спросил Захар, оборачиваясь к двери.
- Нет, ты постой! Ты мастер распускать фальшивые слухи, так узнай, почему они фальшивые.
- Что мне узнавать? - говорил Захар, осматривая стены комнаты.
- Ты забыл, сколько беготни, суматохи и у жениха и у невесты. А кто у меня... ты, что ли, будешь бегать по портным, по сапожникам, к мебельщику? Один я не разорвусь на все стороны. Все в городе узнают. "Обломов женится - вы слышали?" - "Ужели? На ком? Кто такая? Когда свадьба?" - говорил Обломов разными голосами. - Только и разговора! Да я измучусь, слягу от одного этого, а ты выдумал: свадьба!
Он опять взглянул на Захара.
- Позвать, что ли, Анисью? - спросил Захар.
- Зачем Анисью? Ты, а не Анисья, допустил это необдуманное предположение.
- Ну, за что это наказал меня господь сегодня? - прошептал Захар, вздохнув так, что у него приподнялись даже плечи.
- А издержки какие? - продолжал Обломов. - А деньги где? Ты видел, сколько у меня денег? - почти грозно спросил Обломов. - А квартира где? Здесь надо тысячу рублей заплатить, да нанять другую, три тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?
- Как же с тремястами душ женятся другие? - возразил Захар, да и сам раскаялся, потому что барин почти вскочил с кресла, так и припрыгнул на нем.
- Ты опять "другие"? Смотри! - сказал он, погрозив пальцем. - Другие в двух, много в трех комнатах живут: и столовая и гостиная - все тут; а иные и спят тут же; дети рядом; одна девка на весь дом служит. Сама барыня на рынок ходит! А Ольга Сергеевна пойдет на рынок?
- На рынок-то и я схожу, - заметил Захар.
- Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? - спрашивал Обломов. - Слышишь, что староста пишет? доходу "тысящи яко две помене"! А тут дорогу надо строить, школы заводить, в Обломовку ехать; там негде жить, дома еще нет... Какая же свадьба? Что ты выдумал?
Обломов остановился. Он сам пришел в ужас от этой грозной, безотрадной перспективы. Розы, померанцевые цветы, блистанье праздника, шепот удивления в толпе - все вдруг померкло.
Он изменился в лице и задумался. Потом понемногу пришел в себя, оглянулся и увидел Захара.
- Что ты? - спросил он угрюмо.
- Ведь вы велели стоять! - сказал Захар.
- Поди! - с нетерпением махнул ему Обломов.
Захар быстро шагнул в двери.
- Нет, постой! - вдруг остановил Обломов.
- То поди, то постой! - ворчал Захар, придерживаясь рукой за дверь.
- Как же ты смел распускать про меня такие, ни с чем не сообразные слухи? - встревоженным шепотом спрашивал Обломов.
- Когда же я, Илья Ильич, распускал? Это не я, а люди Ильинские сказывали, что барин, дескать, сватался...
- Цссс... - зашипел Обломов, грозно махая рукой, - ни слова, никогда! Слышишь?
- Слышу, - робко отвечал Захар.
- Не станешь распространять этой нелепости?
- Не стану, - тихо отвечал Захар, не поняв половины слов и зная только, что они "жалкие".
- Смотри же, чуть услышишь, - заговорят об этом, спросят - скажи: это вздор, никогда не было и быть не может! - шепотом добавил Обломов.
- Слушаю, - чуть слышно прошептал Захар.
Обломов оглянулся и погрозил ему пальцем. Захар мигал испуганными глазами и на цыпочках уходил было к двери.
- Кто первый сказал об этом? - догнав, спросил его Обломов.
- Катя сказала Семену, Семен Никите, - шептал Захар, - Никита Василисе...
- А ты всем разболтал! Я тебя! - грозно шипел Обломов. - Распускать клевету про барина! А!
- Что вы томите меня жалкими-то словами? - сказал Захар. - Я позову Анисью: она все знает...
- Что она знает? Говори, говори сейчас...
Захар мгновенно выбрался из двери и с необычайной быстротой шагнул в кухню.
- Брось сковороду, пошла к барину! - сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь.
Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню...
- Как барон! - вскочив вдруг, спросил Илья Ильич, и у него поледенело не только сердце, но руки и ноги.
- И это вздор! - поспешила сказать Анисья, видя, что она из огня попала в полымя. - Это Катя только Семену сказала, Семен Марфе, Марфа переврала все Никите, а Никита сказал, что "хорошо, если б ваш барин, Илья Ильич, посватал барышню..."
- Какой дурак этот Никита! - заметил Обломов.
- Точно что дурак, - подтвердила Анисья, - он и за каретой когда едет, так словно спит. Да и Василиса не поверила, - скороговоркой продолжала она, - она еще в успеньев день говорила ей, а Василисе рассказывала сама няня, что барышня и не думает выходить замуж, что статочное ли дело, чтоб ваш барин давно не нашел себе невесты, кабы захотел жениться, и что еще недавно она видела Самойлу, так тот даже смеялся этому: какая, дескать, свадьба? И на свадьбу не похоже, а скорее на похороны, что у тетеньки все головка болит, а барышня плачут да молчат; да в доме и приданого не готовят; у барышни чулков пропасть нештопаных, и те не соберутся заштопать; что на той неделе даже заложили серебро...
"Заложили серебро? И у них денег нет!" - подумал Обломов, с ужасом поводя глазами по стенам и останавливая их на носу Анисьи, потому что на другом остановить их было не на чем. Она как будто и говорила все это не ртом, а носом.
- Смотри же, не болтать пустяков! - заметил Обломов, грозя ей пальцем.
- Какое болтать! Я и в мыслях не думаю, не токмо что болтать, - трещала Анисья, как будто лучину щипала, - да ничего и нет, в первый раз слышу сегодня, вот перед господом богом, сквозь землю провалиться! Удивилась, как барин молвил мне, испугалась, даже затряслась вся! Как это можно? Какая свадьба? Никому и во сне не грезилось. Я ни с кем ничего не говорю, все на кухне сижу. С Ильинскими людьми не видалась с месяц, забыла, как их и зовут. А здесь с кем болтать? С хозяйкой только и разговору, что о хозяйстве; с бабушкой поговорить нельзя: та кашляет, да и на ухо крепка; Акулина дура набитая, а дворник пьяница; остаются ребятишки только: с теми что говорить? Да и я барышню в лицо забыла...
- Ну, ну, ну! - говорил Обломов, с нетерпением махнув рукой, чтоб она шла.
- Как можно говорить, чего нет? - договаривала Анисья уходя. - А что Никита сказал, так для дураков закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет: день-деньской маешься, маешься - до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене... - И вслед за этим говорящий нос исчез за дверью, но говор еще слышался с минуту за дверью.
- Вот оно что! И Анисья твердит: статочное ли дело! - говорил шепотом Обломов, складывая ладони вместе.
- Счастье, счастье! - едко проговорил он потом. - Как ты хрупко, как ненадежно! Покрывало, венок, любовь, любовь! А деньги где? а жить чем? И тебя надо купить, любовь, чистое, законное благо.
С этой минуты мечты и спокойствие покинули Обломова. Он плохо спал, мало ел, рассеянно и угрюмо глядел на все.
Он хотел испугать Захара и испугался сам больше его, когда вникнул в практическую сторону вопроса о свадьбе и увидел, что это, конечно, поэтический, но вместе и практический, официальный шаг к существенной и серьезной действительности и к ряду строгих обязанностей.
А он не так воображал себе разговор с Захаром. Он вспомнил, как торжественно хотел он объявить об этом Захару, как Захар завопил бы от радости и повалился ему в ноги; он бы дал ему двадцать пять рублей, а Анисье десять...
Все вспомнил, и тогдашний трепет счастья, руку Ольги, ее страстный поцелуй... и обмер: "Поблекло, отошло!" - раздалось внутри его.
- Что же теперь?..
V
Обломов не знал, с какими глазами покажется он к Ольге, что будет говорить она, что будет говорить он, и решился не ехать к ней в среду, а отложить свидание до воскресенья, когда там много народу бывает и им наедине говорить не удастся.
Сказать ей о глупых толках людей он не хотел, чтоб не тревожить ее злом неисправимым, а не говорить тоже было мудрено; притвориться с ней он не сумеет: она непременно добудет из него все, что бы он ни затаил в самых глубоких пропастях души.
Остановившись на этом решении, он уже немного успокоился и написал в деревню к соседу, своему поверенному, другое письмо, убедительно прося его поспешить ответом, по возможности удовлетворительным.
Затем стал размышлять, как употребить это длинное, несносное послезавтра, которое было бы так наполнено присутствием Ольги, невидимой беседой их душ, ее пением. А тут вдруг Захара дернуло встревожить его так некстати!
Он решился поехать к Ивану Герасимовичу и отобедать у него, чтоб как можно менее заметить этот несносный день. А там, к воскресенью, он успеет приготовиться, да, может быть, к тому времени придет и ответ из деревни.
Пришло и послезавтра.
Его разбудило неистовое скаканье на цепи и лай собаки. Кто-то вошел на двор, кого-то спрашивают. Дворник вызвал Захара. Захар принес Обломову письмо с городской почты.
- От Ильинской барышни, - сказал Захар.
- Ты почем знаешь? - сердито спросил Обломов. - Врешь!
- На даче все такие письма от нее носили, - твердил свое Захар.
"Здорова ли она? Что это значит?" - думал Обломов, распечатывая письмо.
"Не хочу ждать среды (писала Ольга): мне так скучно не видеться подолгу с вами, что я завтра непременно жду вас в три часа в Летнем саду".
И только.
Опять поднялась было тревога со дна души, опять он начал метаться от беспокойства, как говорить с Ольгой, какое лицо сделать ей.
- Не умею, не могу, - говорил он. - Поди узнай у Штольца!
Но он успокоил себя тем, что, вероятно, она приедет с теткой или с другой дамой - с Марьей Семеновной, например, которая так ее любит, не налюбуется на нее. При них он кое-как надеялся скрыть свое замешательство и готовился быть разговорчивым и любезным.
"И в самый обед: нашла время!" - думал он, направляясь, не без лени, к Летнему саду.
Лишь только он вошел в длинную аллею, он видел, как с одной скамьи встала и пошла к нему навстречу женщина под вуалью.
Он никак не принял ее за Ольгу: одна! быть не может! Не решится она, да и нет предлога уйти из дома.
Однакож... походка как будто ее: так легко и быстро скользят ноги, как будто не переступают, а движутся; такая же наклоненная немного вперед шея и голова, точно она все ищет чего-то глазами под ногами у себя.
Другой бы по шляпке, по платью заметил, но он, просидев с Ольгой целое утро, никогда не мог потом сказать, в каком она была платье и шляпке.
В саду почти никого нет; какой-то пожилой господин ходит проворно: очевидно, делает моцион для здоровья, да две... не дамы, а женщины, няньки с двумя озябшими до синевы в лице, детьми.
Листья облетели, видно все насквозь; вороны на деревьях кричат так неприятно. Впрочем, ясно, день хорош, и если закутаться хорошенько, так и тепло.
Женщина под вуалью ближе, ближе...
- Она! - сказал Обломов и остановился в страхе, не веря глазам.
- Как, ты? Что ты? - спросил он, взяв ее за руку.
- Как я рада, что ты пришел, - говорила она, не отвечая на его вопрос, - я думала, что ты не придешь, начинала бояться!
- Как ты сюда, каким образом? - спрашивал он растерявшись.
- Оставь; что за дело, что за расспросы? Это скучно! Я хотела видеть тебя и пришла - вот и все!
Она крепко пожимала ему руку и весело, беззаботно смотрела на него, так явно и открыто наслаждаясь украденным у судьбы мгновением, что ему даже завидно стало, что он не разделяет ее игривого настроения. Как, однакож, ни был он озабочен, но не мог не забыться на минуту, увидя лицо ее, лишенное той сосредоточенной мысли, которая играла ее бровями, вливалась в складку на лбу; теперь она являлась без этой не раз смущавшей его чудной зрелости в чертах.
В эти минуты лицо ее дышало такою детскою доверчивостью к судьбе, к счастью, к нему... Она была очень мила.
- Ах, как я рада! Как я рада! - твердила она, улыбаясь и глядя на него. - Я думала, что не увижу тебя сегодня. Мне вчера такая тоска вдруг сделалась - не знаю, отчего, и я написала. Ты рад?
Она заглянула ему в лицо.
- Что ты такой нахмуренный сегодня? Молчишь? Ты не рад? Я думала, ты с ума сойдешь от радости, а он точно спит. Проснитесь, сударь, с вами Ольга!
Она, с упреком, слегка оттолкнула его от себя.
- Ты нездоров? Что с тобой? - приставала она.
- Нет, я здоров и счастлив, - поспешил он сказать, чтоб только дело не доходило до добыванья тайн у него из души. - Я вот только тревожусь, как ты одна...
- Это уж моя забота, - сказала она с нетерпением. - Лучше разве, если б я с ma tante приехала?
- Лучше, Ольга..
- Если б я знала, я бы попросила ее, - перебила обиженным голосом Ольга, выпуская его руку из своей. - Я думала, что для тебя нет больше счастья, как побыть со мной.
- И нет, и быть не может! - возразил Обломов. - Да как же ты одна...
- Нечего долго и разговаривать об этом; поговорим лучше о другом, - беззаботно сказала она.
- Послушай... Ах, что-то я хотела сказать, да забыла.
- Не о том ли, как ты одна пришла сюда? - заговорил он, оглядываясь беспокойно по сторонам.
- Ах, нет! Ты все свое! Как не надоест! Что такое я хотела сказать?.. Ну, все равно, после вспомню. Ах, как-здесь хорошо: листья все упали, feuilles d'automne - помнишь Гюго? Там вон солнце, Нева... Пойдем к Неве, покатаемся в лодке...
- Что ты? Бог с тобой! Этакой холод, а я только в ваточной шинели...
- Я тоже в ваточном платье. Что за нужда. Пойдем, пойдем.
Она бежала, тащила и его. Он упирался и ворчал. Однакож надо было сесть в лодку и поехать.
- Как ты это одна попала сюда? - твердил тревожно Обломов.
- Сказать, как? - лукаво дразнила она, когда они выехали на середину реки. - Теперь можно: ты не уйдешь отсюда, а там убежал бы...
- А что? - со страхом заговорил он.
- Завтра придешь к нам? - вместо ответа спросила она.
"Ах, боже мой! - подумал Обломов. - Она как будто в мыслях прочла у меня, что я не хотел приходить".
- Приду, - отвечал он вслух.
- С утра, на целый день.
Он замялся.
- Ну, так не скажу, - сказала она.
- Приду на целый день.
- Вот видишь... - начала она серьезно, - я за тем звала тебя сегодня сюда, чтоб сказать тебе...
- Что? - с испугом спросил он.
- Чтоб ты... завтра пришел к нам...
- Ах ты, боже мой! - с нетерпением перебил он. Да как ты сюда-то попала?
- Сюда? - рассеянно повторила она. - Как я сюда попала? Да вот так, пришла... Постой... да что об этом говорить!
Она зачерпнула горстью воды и брызнула ему в лицо. Он зажмурился, вздрогнул, а она засмеялась.
- Какая холодная вода, совсем рука оледенела! Боже мой! Как весело, как хорошо! - продолжала она, глядя по сторонам. - Поедем завтра опять, только уж прямо из дома...
- А теперь разве не прямо? Откуда же ты? - торопливо спросил он.
- Из магазина, - отвечала она.
- Из какого магазина?
- Как из какого? Я еще в саду сказала, из какого...
- Да нет, не сказала... - с нетерпением говорил он.
- Не сказала! Как странно! Забыла! Я пошла из дома с человеком к золотых дел мастеру...
- Ну?
- Ну вот... Какая это церковь? - вдруг спросила она у лодочника, указывая вдаль.
- Которая? Вон эта-то? - переспросил лодочник.
- Смольный! - нетерпеливо сказал Обломов. - Ну что ж, в магазин пошла, а там?
- Там... славные вещи... Ах, какой браслет я видела!
- Не о браслете речь! - перебил Обломов. - Что ж потом?
- Ну, и только, - рассеянно добавила она и зорко оглядывала местность вокруг.
- Где же человек? - приставал Обломов.
- Домой пошел, - едва отвечала она, вглядываясь в здания противоположного берега.
- А ты как? - говорил он.
- Как там хорошо! Нельзя ли туда? - спросила она, указывая зонтиком на противоположную сторону. - Ведь ты там живешь!
- Да.
- В какой улице, покажи.
- Как же человек-то? - спрашивал Обломов.
- Так, - небрежно отвечала она, - я послала его за браслетом. Он ушел домой, а я сюда.
- Как же ты так? - сказал Обломов, тараща на нее глаза.
Он сделал испуганное лицо. И она сделала нарочно такое же.
- Говори серьезно, Ольга; полно шутить.
- Я не шучу, право так! - сказала она покойно. - Я нарочно забыла дома браслет, а ma tante просила меня сходить в магазин. Ты ни за что не выдумаешь этого! - прибавила она с гордостью, как будто дело сделала.
- А если человек воротится? - спросил он.
- Я велела сказать, чтоб подождал меня, что я в другой магазин пошла, а сама сюда...
- А если Марья Михайловна спросит, в какой другой магазин пошла?
- Скажу, у портнихи была.
- А если она у портнихи спросит?
- А если Нева вдруг вся утечет в море, а если лодка перевернется, а если Морская и наш дом провалятся, а если ты вдруг разлюбишь меня... - говорила она и опять брызнула ему в лицо.
- Ведь человек уж воротился, ждет... - говорил он, утирая лицо. - Эй, лодочник, к берегу!
- Не надо, не надо! - приказывала она лодочнику.
- К берегу! человек уж воротился, - твердил Обломов.
- Пусть его! Не надо!
Но Обломов настоял на своем и торопливо пошел с нею по саду, а она, напротив, шла тихо, опираясь ему на руку.
- Что ты спешишь? - говорила она - Погоди, мне хочется побыть с тобой.
Она шла еще тише, прижималась к его плечу и близко взглядывала ему в лицо, а он говорил ей тяжело и скучно об обязанностях, о долге. Она слушала рассеянно, с томной улыбкой склонив голову, глядя вниз или опять близко ему в лицо, и думала о другом.
- Послушай, Ольга, - заговорил он наконец торжественно, - под опасением возбудить в тебе досаду, навлечь на себя упреки, я должен, однакож, решительно сказать, что мы зашли далеко. Мой долг, моя обязанность сказать тебе это.
- Что сказать? - спросила она с нетерпением.
- Что мы делаем очень дурно, что видимся тайком.
- Ты говорил это еще на даче, - сказала она в раздумье.
- Да, но я тогда увлекался: одной рукой отталкивал, а другой удерживал. Ты была доверчива, а я... как будто... обманывал тебя. Тогда было еще ново чувство...
- А теперь уж оно не новость, и ты начинаешь скучать.
- Ах, нет, Ольга! Ты несправедлива. Ново, говорю я, и потому некогда, невозможно было образумиться. Меня убивает совесть: ты молода, мало знаешь свет и людей, и притом ты так чиста, так свято любишь, что тебе и в голову не приходит, какому строгому порицанию подвергаемся мы оба за то, что делаем, - больше всего я.
- Что же мы делаем? - остановившись, спросила она.
- Как что? Ты обманываешь тетку, тайком уходишь из дома, видишься наедине с мужчиной... Попробуй сказать это все в воскресенье, при гостях...
- Отчего же не сказать? - произнесла она покойно. - Пожалуй, скажу...
- И увидишь, - продолжал он, - что тетке твоей сделается дурно, дамы бросятся вон, а мужчины лукаво и смело посмотрят на тебя...
Она задумалась.
- Но ведь мы - жених и невеста! - возразила она.
- Да, да, милая Ольга, - говорил он, пожимая ей обе руки, - и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее на каждому шагу. Я хочу с гордостью вести тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с уважением, а не устремлялись на тебя смело и лукаво, чтоб ни в чьей голове не смело родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла очертя голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг...
- Я не забыла ни стыда, ни воспитания, ни долга, - гордо ответила она, отняв руку от него.
- Знаю, знаю, мой невинный ангел, но это не я говорю, это скажут люди, свет, и никогда не простят тебе этого. Пойми, ради бога, чего я хочу. Я хочу, чтоб ты и в глазах света была чиста и безукоризненна, какова ты в самом деле...
Она шла задумавшись.
...
