Жигулин Анатолий Владимирович

   - В глазах его был страх смерти. Я никогда не видел такого страха в глазах человека. А кто он?
   - Это бывший мой следователь, бывший майор Белков.
   С Володей Филиным (он нашел меня по публикациям в печати) я регулярно переписывался, и был у него в Астрахани году в шестьдесят шестом, а позже он - у меня в Москве. И Саша Филин, его брат, тоже бывал у меня. Он и сообщил мне горькую весть, когда друга моего не стало. Сердце.
   Ежегодно, бывая в Москве, заходил ко мне большой, радостный и радушный Ноте Лурье. И мы беседовали с ним о Бутугычаге, об Олеге Троянчуке, (он не нашелся), о Якове Иосифовиче Якире, который в 70-х годах уехал и уже умер там, в Израиле. Недавно пришло печальное известие из Одессы - не стало и Натана Михайловича.
   Московские писатели в 60-70-е годы знали и сейчас помнят оргсекретаря писательской организации Виктора Николаевича Ильина. Он работал в Союзе писателей более двадцати лет. А в свое время был он генерал-лейтенантом МГБ и был незаконно репрессирован в те же годы, что и я. И на этой почве произошло у нас некоторое сближение. В. Н. Ильин писал стихи о тюрьме (он сидел в тюрьме, а не в лагере, в специальной тюрьме для офицеров и генералов МГБ) и читал мне их. И мои стихи он и любил, и любит (он сейчас на пенсии).
   Году в семьдесят пятом захожу я к нему однажды по мелкому вопросу - бумажку какую-то подписать. Он подписал и задержал меня:
   - А вы знаете, кто у меня здесь был и в этом же кресле вчера сидел?
   - У вас десятки людей бывают за день.
   - Он в вашей жизни большую роль сыграл.
   - Не могу угадать
   - А был у меня вчера бывший личный представитель министра Госбезопасности СССР, бывший полковник Литкенс! Знали такого?!
   - Еще бы не знать. Он не раз меня лично допрашивал. А что он к вам заходил?
   - Мы какое-то малое время работали с ним вместе, был он у меня в подчинении. И вот зашел с просьбой помочь ему восстановиться в партии. Но вы сами знаете, что дело КПМ совершенно ясное и чистое. И ничего у него не выйдет. Сам знал, что делал... Между прочим, о вас хорошо отзывался.
   - Это в каком же смысле?
   - На следствии хорошо держались.
   - А-а-а! Ну, что ж. Это, пожалуй, верно... Только не нужны мне похвальные отзывы палача!
   Иван Широкожухов сошел с ума в лагере. Он жив, но безнадежно болен.
   Никогда не забуду похорон Ивана Подмолодина. Помню его молодым и здоровым, голубоглазым летчиком воронежского аэроклуба. Это был человек благородный и лицом, и сердцем.
   Как я уже говорил, он сошел с ума от тяжких побоев и потрясений уже в первые дни следствия. Начал бредить. Но даже в бреду не выдал членов своей группы (Поэтому Подшивалов, которого не знал Чижов, остался на свободе.) Иван был отправлен в Институт судебно-медицинской экспертизы имени Сербского, а дело его выделено в так называемое "особое дело". В 1953 году его перевели в орловскую психиатрическую лечебницу, в тюремное отделение. До него не дошли ни снижение срока, ни амнистия, ни реабилитация. О нем как бы забыли.
   Лечить Ивана начали тишь незадолго до смерти, после того, как мы с Борисом, узнав, что он лежит в Орловке, пошли к председателю КПК В. В Самодурову, привезли к нему отца Ивана, с трудом разыскав его на левом берегу. Ивана перевели тогда из тюремного отделения больницы в обычное.
   Умер Иван 12 декабря 1956 года. В этот же день пришла его отцу телеграмма из больницы. Он позвонил Борису 16-го мы были с Борисом в похоронном бюро. Там сказали лютая зима, нет цветов. Венок, однако, в цветочном магазине нам взялись сделать, если мы достанем гибкие ветки лозы по глубокому снегу мы прошли в Новый парк и нарезали длинных веток желтой акации. Венок получился. Траурную надпись на ленте я писал сам. Читал свидетельство о смерти - кровоизлияние в мозг. Перед смертью пришел в сознание. Говорят, такое бывает.
   Хоронили Ивана в лютый декабрьский мороз на занесенном снегом кладбище за заводом имени Коминтерна. На похороны пришли почти все члены КПМ. Ехали на кладбище с левого берега на другой конец города вместе с гробом в открытом грузовике. Несли гроб к могиле. Я и Борис - впереди Я - справа, он - слева. Опустили в черную яму. Бросили по горсти промерзшей земли, поставили крест. С кладбища опять поехали на левый берег, к отцу Ивана, помянули по христианскому обычаю. Водка была кстати - зуб на зуб не попадал. Еще позже собрались у Юрия Киселева. Пили и не пьянели. Чижова не было. А остальные мы как дружная семья: Борис, Юрий, я, Рудницкий, кто-то из Землянухиных, Сидоров, Сычов... Возникло чувство кровпой близости...
   Вспомнился сейчас отец Подмолодина - Трифон Архипович. Жаль старика. Потерять сына - самое ужасное горе на земле...
   На кладбище снег на дорожках был хрусток. Гроб черен. На крышке мелом нарисован крест. Мы несем гроб к черной яме. Рыдает (навсегда в моей памяти) сестренка Ивана. Ивана Трифоновича Подмолодина. Вечная память тебе, дорогой друг Иван!
   Следующим событием, которое собрало под одним кровом бывших членов КМП, живших тогда в Воронеже, было событие радостное - моя свадьба, точнее, наша с Ириной, Ириной Викторовной Неустроевой свадьба в феврале 1963 года.
   Из друзей по КИМ на свадьбе нашей были Борис Батуев, Юрий Киселев, Николай Стародубцев, Александр Селезнев, Володя Радкевич. Жаль, что Славка Рудницкий по какой-то причине не смог прийти.
   Коля Стародубцев читал мои стихи, которые заучил по тюремному перестуку: "Сердце друга", "Ты помнишь, Борис". Все были потрясены.
   Большое впечатление произвело на всех - родных и гостей, и особенно на Иру - наше общее зэковское пение песни "Ванинский порт". Обнявшись, как родные братья, соединив руки и плечи, пели стройно, вдохновенно. Уже нет в живых двоих из певших, а оставшимся она помнится, эта замечательная песня, соединившая нас шестерых в единое целое. А при таком соединении, при такой дружбе и братстве ничего не страшно.
   Должен сказать, что на многочисленные свои послелагерные встречи - на дни рождений и свадеб, на юбилей ареста, освобождения или реабилитации - мы никогда не приглашали А. Чижова. Большинство ребят не поддерживало с ним никаких отношений.
   
   СУДЬБА ВЛАДИМИРА РАДКЕВИЧА
   Трудная выпала ему доля. Я уже писал, что А. Чижову было известно лишь, что Радкевич был принят в КИМ, потерял на другой день партийный билет и на следующий же был исключен из организации. Поэтому за свое всего лишь двухсуточное (как думал Чижов и следователи) пребывание в КПМ Хариус и получил смехотворно малый по тем временам срок - три года. Он освободился раньше всех нас, еще в сентябре 1952 года, еще до послесталинской амнистии. Приехал в Воронеж. Его не прописывали (на нем была судимость по 58-й статье), он пошел в военкомат - не взяли в армию. Он был изгоем.
   Доподлинно известно, что Володька Радкевич прямо в областном драматическом театре (их семья все еще жила в описанной мною крошечной каморке в здании театра) во время антракта, на глазах у многих, нанес Игорю Злотнику несколько ножевых ранений, но, к счастью для себя, не убил его. Нож был чуть ли не перочинный, рука была слаба от вина. Его не судили - Злотник счел лучшим для себя не подавать в суд.
   В конце концов Володьку взяли в армию, и он попросился в военное училище. Судимость к тому времени уже была снята, и его направили в харьковское гвардейское танковое училище. За ним была уже и десятилетка, и шоферские права, полученные "на Севере".
   Прослужил Володя в армии до 1957 года. За это время он бывал в Воронеже в отпусках, встречался с друзьями, женился на Галке Зайчиковой. Родился у них сын Бориска. Демобилизовался Володя из армии по болезни. Циклофрения (теперь ее называют маниакально-депрессивным психозом - МДП) началась у него еще, конечно, в тюрьме, долго тянулась почти незаметно, о длительными периодами ремиссии и наконец накрыла его крепко.
   Я впервые встретился тогда с этой болезнью. В новой большой квартире Стиро-Даниловых сидел на стуле или в кресле Володька: сидел в оцепенении, смотрел в одну точку. И не видел, и не слышал нас - меня, Бориса, Юрия. Это была тяжелейшая депрессия. Потом наступало улучшение, Володька казался совсем здоровым. Учиться в институте ему врачи, правда, не советовали. Он делал кукол в кукольном театре, рисовал декорации, работал порою в лесоустроительных и поисковых партиях рабочим, техником. Временами лежал в больницах. Мы с Борисом навещали его в Орловке. Лечебница эта старинная расположена на высоком, белом от черемухи правом берегу Дона. Было еще половодье и сильная волна, но мы с Борисом все-таки переплыли реку в утлой лодчонке, черпавшей бортами воду. Это было 20 апреля 1962 года Володька явился к нам небритый, одетый в типичную лагерную робу. Но чувствовал он себя уже вполне нормально. Гуляли, беседовали. Он показал нам окна тюремного отделения, где когда-то томился Иван Подмолодив...
   В августе 1966 года были мы с Ирой в воронежском саду и кто-то там нам сказал, что где-то за Уралом в лесоустроительной экспедиции погиб Володя Радкевич. Застрелился из ружья. Галя ездила туда, но предсмертные, прощальные письма ей не отдали, даже не дали прочесть, взяли в местный отдел МВД.
   Застрелился Володя нелепо. Ушел рано утром в далекую тайгу и разворотил себе дробовым патроном правую и часть левой стороны груди, сердце случайно оказалось не задетым. Судебно-медицинская экспертиза заключила, что после выстрела (а второго патрона не было) Володя в полном сознании жил еще около шести часов и ползал по таежной лужайке, оставляя кровавую полосу. Смерть наступила от потери крови.
   Когда пришла ужасная эта весть, я впервые в жизни плакал. Он от болезни это сделал. Незадолго до этого умерла в Москве от рака его мама, и он был в тяжелой депрессии, не ведал, что делал.
   Ах, Володя-Володя! Беззащитный одуванчик в свирепом урагане жизни. Прости меня за то, что я не был там, с тобою, и не отнял у тебя то проклятое ружье.
   У меня сохранилось двадцать пять Володиных писем, из них девятнадцать армейских, и почти в каждом из них - посвященные мне стихи.
   А вот мои строфы.
   ...А солнце над лесом
   Взорвется и брызнет
   Лучами на мир,
   Что прозрачен и бел...
   Прости меня, друг мой,
   За то, что при жизни
   Стихов я тебе
   Посвятить не успел.
   
   Вольны мы спускаться
   Любою тропою.
   Но я не пойму
   До конца своих дней,
   Как смог унести ты
   В могилу с собою
   Так много святого
   Из жизни моей?
   
   ЗВЕЗДА И ГИБЕЛЬ БОРИСА БАТУЕВА
   Я не оговорился - у Бориса Батуева была такая судьба, которую называют звездою.
   После освобождения, как и Юрий Киселев, он пошел работать рабочим на завод тяжелых механических прессов. Там после XX съезда оба вступили в партию. (Я подал заявление в партию в дни XXII съезда КПСС.) Поскольку Виктора Павловича освободили и реабилитировали значительно позже, Борис стал главою и кормильцем семьи. (Впоследствии В. П. Батуев был пенсионером союзного значения) Работая на заводе, Борис заочно окончил ВГУ, стал на воронежском телевидении редактором. Я помогал ему первое время писать тексты передач. Преподал ему несколько уроков не теоретической, а прикладной журналистики. А дальше - дальше, как говорится, он за пояс заткнул: меня в этом деле. Это был чрезвычайно талантливый человек. И еще его отличала цельность. В своих мыслях, и в своих поступках он был одинаков. Всю жизнь беззаветно и трогательно любил одну только женщину, свою жену Анну, или, как он часто ее называл, Анюлю.
   В начале 60-х годов ему и Юрию Киселеву предложили поехать учиться в Высшую партийную школу. После окончания ВПШ Борис стал главным редактором воронежского Комитета по радиовещанию и телевидению. Руководитель он был прирожденный. Это я знал давно, еще в 1948 году. Борис далеко бы пошел (он, в частности, уже был членом Воронежского обкома КПСС), но случилась беда.
   10 января 1970 года работники воронежского телевидения ехали в район что-то снимать. Их было пятеро в специальной телевизионной машине: кроме Бориса, операторы, осветитель, шофер. С обледенелого мостика через реку Усманку между Новой Усманью и Рогачевкой машина упала в речной овраг. Все остались живы, погиб только Борис. Об этом сообщил мне по телефону (я жил уже в Москве) воронежский поэт Виктор Поляков.
   Сердце заболело, и стал я сам не свой. Нет больше Бориса! Кажется, совсем недавно оплакивали Хариуса, и вот тебе - Борис! Лучший, самый близкий друг мой Фиря! "Генсек" КПМ. Почти четверть века дружбы. Всего тридцать девять лет было Борису. Горе-то какое! Сын без отца остался, Валерка.
   Я выбежал из дому, за три минуты до отхода поезда взял билет, еле пробился к кассе, прорвался, как в бою. На ходу вскочил в поезд - он уже тронулся. Ночь без сна в душном вагоне. В окнах - деревья в белых саванах и огни. Двенадцать часов напряженного, бессонного ожидания - скорей бы Воронеж. Вспомнилось почему-то, что, когда поминали Хариуса, Борис сказал: "Знаешь, Толька, у меня такое ощущение, что я скоро пойду за Харюней..." Так и случилось. Давно ли мы с ним резали ветки для венка Подмолодину?
   Наконец утренний Воронеж. Скорей к киоску. Развернул "Коммуну". Некролог. Похороны 13 января. Не опоздал!
   Около десяти-одиннадцати я подошел к так хорошо знакомой арке на проспекте Революции. Навстречу - Колька Стародубцев, Славка Рудницкий. Я их несколько лет не видел. Горе всех свело. Тут же и Юрка Киселев:
   - Спасибо, что приехал!
   Тут же и Селезнев, Миронов, и Иван Сидоров, которого я почти забыл, один из Землянухиных, и Чижов... Приехали и пришли попрощаться с Борисом все оставшиеся в живых бывшие члены КПМ. Не приехал только с Сахалина Игорь Струков, не приехала из-за опоздания телеграммы Марина Вихарева.
   Ленька Сычов, Димка Буденный. Аня в черном:
   - Толечка, здравствуй! Ты совсем белый лицом! Не спал ночь? Пойди выпей водки на кухне. Там ребята.
   На кухне сидела ставшая совсем взрослой сестра Бориса Светка, младший его брат Юрка в офицерской форме, Виктор Павлович - какой-то совсем маленький. Мне налили чайный стакан водки, полный. Я выпил залпом, не закусывая, и - к гробу. Уступили мне сразу место в изголовье, напротив Ани. Валерка - рядом с нею, худенький, бледный мальчик в сером свитере и в очках. Особенно тяжело было смотреть на него.
   Борис в гробу совсем как живой. Синячки небольшие на лице. Я поцеловал его холодный лоб.
   Небрежные швы вскрытия на голове и на шее. Вскрытие показало, что не было никаких серьезных повреждении. Смерть наступила от замерзания! Да, воды чуть-чуть хлебнул. Но шофер с поломанными двумя руками вытащил его из воды. Нужно было ему искусственное дыхание сделать или хотя бы головой вниз потрясти. Нельзя было бросать его, оставлять на снегу. Борис (это тоже показала экспертиза) сам начал дышать, лежа на снегу, и дышал, пока не замерз. Шофер обессилел - оказалось, что у него сломана и нога... А остальные пошли искать попутную машину и оставили Борьку мокрого на снегу. Мы с Юрой Киселевым Бориса не оставили бы никогда... А мороз был большой. Замерз. Даже видно - уши синие, обмороженные.
   Гроб несли только друзья. Машина похоронная. Улица Карта Маркса. Телецентр. Внесли цветы, венки. Один был особенный:"...от самых близких друзей-единомышленников". То есть от КПМ. От КПМ, которой давным-давно уже не было, но которая особенным образом жива в душе каждого из наших ребят. Дружба осталась, остался какой-то внутренний долг, какая-то сила, живущая в каждом из нас. Много венков. На одном лента: "УКГБ ВО. Воронежские чекисты глубоко скорбят... трагической гибели... коммуниста..." На похороны приехал с группой офицеров сам генерал. Стояли в почетном карауле. Они правильно сделали, что приехали на похороны, - отмежевались от тех "горе-чекистов", которые год держали нас в подвалах, а потом отправили в лагеря...
   И, наконец, последний путь к кладбищу. Холод. Все наши - без шапок, хоть и долго шли. Митинг. Составленные из казенных блоков речи. Только Галя Поваляева, диктор, сказала несколько человечных, точных и по-женски грустных слов.
   Глубокая, с нишей в торце могила. Суглинок. Слишком большая награда. Это Юрка на заводе тяжелых прессов сделал. Юрке много пришлось - и ограду, и венок, и собирать друзей со всех концов - все Юрка Кисель делал... Как всегда в тяжких случаях. Добрая и нежная душа - Юра Кисель. Рыдал, говорят, накануне, с ума сходил от горя...
   Поминки. Снова речь о журналисте Батуеве. Но ведь Борис Батуев известен был в Воронеже не только тем, что он главный редактор телевидения. А все, словно сговорились, молчат о самом главном, что было в жизни Бориса. О том высоком взлете в юности и страшной его и нашей трагедии, которые озарили всю его жизнь. "Заговор молчания" нарушил я. Что я сказал?
   - Борис был по-настоящему сильным человеком. Еще в юности он сумел повести за собой людей к возвышенному, светлому идеалу. Пусть это была юношеская романтика, пусть сейчас почему-то нельзя говорить об этом. Но почему нельзя? Зачем у нас шоры на глазах? Давайте отодвинем, снимем эти шоры и скажем вслух то, что знает каждый... Борис был руководителем организации... еще в юности. Можно об этом сказать? Конечно, можно. Нужно! Судьба Бориса была жестока, но возвышенна. Была большая, смелая честность и высота в этом благородном порыве!.. Жизнь есть жизнь, и обо всем, что было в жизни Бориса Батуева, можно говорить, не боясь. Плохого, дурного в ней не было. И та часть жизни Бориса, о которой мы нынче так старательно умалчивали, была его высоким нравственным подвигом!
   В зале, а было на поминках человек сто, совсем стало тихо. О чем-то задумались офицеры. Глаза А. Чижова, который сидел напротив меня, были полны животного страха.
   - Толя! Прочитай, пожалуйста, стихотворение "Кострожоги". Его Боря очень любил, - попросила Аня.
   Я прочел "Кострожоги" и посвященное Борису стихотворение "Ты помнишь, мой друг? На окне занавеска..."
   Над белоснежным проспектом Революции в черном небе сияла одна - единственная яркая звезда. Это была звезда Бориса Батуева.
   - Да, это, конечно, Борькина звезда! - уверенно подтвердил мою мысль Юрий Киселев и добавил: - Знаешь, Толич, ты должен написать обо всем этом, о КПМ, о нашей юности.
   - Напишу, Юра. Обязательно напишу. Слава Богу! Я свой долг выполнил.
   
   "Примечание: произведение было вычитано по изданию: "Черные камни.", "Молодая гвардия", г. Москва, 1989 г.
   М.М.Н."
   
   

---