Булгаков Михаил Афанасьевич

    - То, помилуйте, что вы делаете, Афраний, ведь печати- наверное, храмовые!
    - Прокуратору не стоит беспокоить себя этим вопросом, - ответил Афраний, закрывая пакет.
   
   Северная столица нашей страны является крупным музейным центром. Желающих приехать в этот город, растет с каждым годом. Летние туры в Санкт-Петербург, пожалуй, самые востребованные среди туристов. Ведь именно в летний сезон, нашему взору представляется необыкновенно красочная панорама Петергофа, Екатерининского дворца и других достопримечательностей Питера.
   
    - Неужели все печати есть у вас? - Рассмеявшись, спросил Пилат.
    - Иначе быть не может, прокуратор, - без всякого смеха, очень сурово ответил Афраний.
    - Воображаю, что было у Каифы!
    - Да, прокуратор, это вызвало очень большое волнение. Меня они приглашали немедленно.
    Даже в полутьме было видно, как сверкают глаза Пилата.
    - Это интересно, интересно...
    - Осмеливаюсь возразить, прокуратор, это не было интересно. Скучнейшее и утомительнейшее дело. На мой вопрос, не выплачивались ли кому деньги во дворце Каифы, мне сказали категорически, что этого не было.
    - Ах так? Ну, что же, не выплачивались, стало быть, не выплачивались. Тем труднее будет найти убийц.
    - Совершенно верно, прокуратор.
    - Да, Афраний, вот что мне внезапно пришло в голову: не покончил ли он сам с собой?
    - О нет, прокуратор, - даже откинувшись от удивления в кресле, ответил Афраний, - простите меня, но это совершенно невероятно!
    - Ах, в этом городе все вероятно! Я готов спорить, что через самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу.
    Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил:
    - Это может быть, прокуратор.
    Прокуратор, видимо, все не мог расстаться с этим вопросом об убийстве человека из Кириафа, хотя и так уж все было ясно, и спросил даже с некоторой мечтательностью:
    - А я желал бы видеть, как они убивали его.
    - Убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор, - ответил Афраний, с некоторой иронией поглядывая на прокуратора.
    - Откуда же вы это-то знаете?
    - Благоволите обратить внимание на мешок, прокуратор, - ответил Афраний, - я вам ручаюсь за то, что кровь Иуды хлынула волной. Мне приходилось видеть убитых, прокуратор, на своем веку!
    - Так что он, конечно, не встанет?
    - Нет, прокуратор, он встанет, - ответил, улыбаясь философски, Афраний, - когда труба мессии, которого здесь ожидают, прозвучит над ним. Но ранее он не встанет!
    - Довольно, Афраний. Этот вопрос ясен. Перейдем к погребению.
    - Казненные погребены, прокуратор.
    - О Афраний, отдать вас под суд было бы преступлением. Вы достойны высочайшей награды. Как было?
    Афраний начал рассказывать и рассказал, что в то время, как он занимался делом Иуды, команда тайной стражи, руководимая его помощником, достигла холма, когда наступил вечер. Одного тела на верхушке она не обнаружила. Пилат вздрогнул, сказал хрипло:
    - Ах, как же я этого не предвидел!
    - Не стоит беспокоиться, прокуратор, - сказал Афраний и продолжал повествовать: - тела Дисмаса и Гестаса с выклеванными хищными птицами глазами подняли и тотчас же бросились на поиски третьего тела. Его обнаружили в очень скором времени. Некий человек...
    - Левий Матвей, - не вопросительно, а скорее утвердительно сказал Пилат.
    - Да, прокуратор...
    Левий Матвей прятался в пещере на северном склоне Лысого Черепа, дожидаясь тьмы. Голое тело Иешуа Га-Ноцри было с ним. Когда стража вошла в пещеру с факелом, Левий впал в отчаяние и злобу. Он кричал о том, что не совершил никакого преступления и что всякий человек, согласно закону, имеет право похоронить казненного преступника, если пожелает. Левий Матвей говорил, что не хочет расстаться с этим телом. Он был возбужден, выкрикивал что-то бессвязное, то просил, то угрожал и проклинал...
    - Его пришлось схватить? - Мрачно спросил Пилат.
    - Нет, прокуратор, нет, - очень успокоительно ответил Афраний, - дерзкого безумца удалось успокоить, объяснив, что тело будет погребено.
    Левий, осмыслив сказанное, утих, но заявил, что он никуда не уйдет и желает участвовать в погребении. Он сказал, что не уйдет, даже если его начнут убивать, и даже предлагал для этой цели хлебный нож, который был с ним.
    - Его прогнали? - Сдавленным голосом спросил Пилат.
    - Нет, прокуратор, нет. Мой помощник разрешил ему участвовать в погребении.
    - Кто из ваших помощников руководил этим? - Спросил Пилат.
    - Толмай, - ответил Афраний и прибавил в тревоге: - может быть, он допустил ошибку?
    - Продолжайте, - ответил Пилат, - ошибки не было. Я вообще начинаю немного теряться, Афраний, я, по-видимому, имею дело с человеком, который никогда не делает ошибок. Этот человек - вы.
    Левия Матвея взяли в повозку вместе с телами казненных и часа через два достигли пустынного ущелья к северу от Ершалаима. Там команда, работая посменно, в течение часа выкопала глубокую яму и в ней похоронила всех трех казненных.
    - Обнаженными?
    - Нет, прокуратор, - команда взяла с собой для этой цели хитоны. На пальцы погребаемым были надеты кольца. Иешуа с одной нарезкой, Дисмасу с двумя и Гестасу с тремя. Яма закрыта, завалена камнями. Опознавательный знак Толмаю известен.
    - Ах, если б я мог предвидеть! - Морщась, заговорил Пилат. - Ведь мне нужно было бы повидать этого Левия Матвея...
    - Он здесь, прокуратор!
    Пилат, широко расширив глаза, глядел некоторое время на Афрания, а потом сказал так:
    - Благодарю вас за все, что сделано по этому делу. Прошу вас завтра прислать ко мне Толмая, объявив ему заранее, что я доволен им, а вас, Афраний, - тут прокуратор вынул из кармана пояса, лежавшего на столе, перстень и подал его начальнику тайной службы, - прошу принять это на память.
    Афраний поклонился, молвив:
    - Большая честь, прокуратор.
    - Команде, производившей погребение, прошу выдать награды. Сыщикам, упустившим Иуду, выговор. А Левия Матвея сейчас ко мне. Мне нужны подробности по делу Иешуа.
    - Слушаю, прокуратор, - ответил Афраний и стал отступать и кланяться, а прокуратор хлопнул в ладоши и закричал:
    - Ко мне, сюда! Светильник в колоннаду!
    Афраний уже уходил в сад, а за спиною Пилата в руках слуг уже мелькали огни. Три светильника на столе оказались перед прокуратором, и лунная ночь тотчас отступила в сад, как будто Афраний увел ее с собою. Вместо Афрания на балкон вступил неизвестный маленький и тощий человек рядом с гигантом кентурионом. Этот второй, поймав взгляд прокуратора, тотчас отступил в сад и скрылся.
    Прокуратор изучал пришедшего человека жадными и немного испуганными глазами. Так смотрят на того, о ком слышали много, о ком и сами думали и кто наконец появился.
    Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Словом, он был очень непригляден и скорее всего походил на городского нищего, каких много толчется на террасах храма или на базарах шумного и грязного нижнего города.
    Молчание продолжалось долго, и нарушено оно было странным поведением приведенного к Пилату. Он изменился в лице, шатнулся и, если бы не ухватился грязной рукой за край стола, упал бы.
    - Что с тобой? - Спросил его Пилат.
    - Ничего, - ответил Левий Матвей и сделал такое движение, как будто что-то проглотил. Тощая, голая, грязная шея его взбухла и опять опала.
    - Что с тобою, отвечай, - повторил Пилат.
    - Я устал, - ответил Левий и мрачно поглядел в пол.
    - Сядь, - молвил Пилат и указал на кресло.
    Левий недоверчиво поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, испуганно покосился на золотые ручки и сел не в кресло, а рядом с ним, на пол.
    - Объясни, почему не сел в кресло? - Спросил Пилат.
    - Я грязный, я его запачкаю, - сказал Левий, глядя в землю.
    - Сейчас тебе дадут поесть.
    - Я не хочу есть, - ответил Левий.
    - Зачем же лгать? - Спросил тихо Пилат, - ты ведь не ел целый день, а может быть, и больше. Ну, хорошо, не ешь. Я призвал тебя, чтобы ты показал мне нож, который был у тебя.
    - Солдаты отняли его у меня, когда вводили сюда, - сказал Левий и добавил мрачно: - вы мне его верните, мне его надо отдать хозяину, я его украл.
    - Зачем?
    - Чтобы веревки перерезать, - ответил Левий.
    - Марк! - Крикнул прокуратор, и кентурион вступил под колонны. - Нож его мне дайте.
    Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязный хлебный нож и подал его прокуратору, а сам удалился.
    - А у кого взял нож?
    - В хлебной лавке у Хевронских ворот, как войдешь в город, сейчас же налево.
    Пилат поглядел на широкое лезвие, попробовал пальцем остер ли нож зачем-то и сказал:
    - Насчет ножа не беспокойся, нож вернут в лавку. А теперь мне нужно второе: покажи хартию, которую ты носишь с собой и где записаны слова Иешуа.
    Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся столь недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно.
    - Все хотите отнять? И последнее, что имею? - Спросил он.
    - Я не сказал тебе - отдай, - ответил Пилат, - я сказал - покажи.
    Левий порылся за пазухой и вынул свиток пергамента. Пилат взял его, развернул, расстелил между огнями и, щурясь, стал изучать малоразборчивые чернильные знаки. Трудно было понять эти корявые строчки, и Пилат морщился и склонялся к самому пергаменту, водил пальцем по строчкам. Ему удалось все-таки разобрать, что записанное представляет собой несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков. Кое-что Пилат прочел: "Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты..."
    Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: "Мы увидим чистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл..."
    Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал слова: "...Большего порока... Трусость".
    Пилат свернул пергамент и резким движением подал его Левию.
    - Возьми, - сказал он и, помолчав, прибавил: - ты, как я вижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде без пристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочу взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт и одет.
    Левий встал и ответил:
    - Нет, я не хочу.
    - Почему? - Темнея лицом, спросил прокуратор, - я тебе неприятен, ты меня боишься?
    Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:
    - Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть мне в лицо после того, как ты его убил.
    - Молчи, - ответил Пилат, - возьми денег.
    Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:
    - Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что он никого не винит, - Пилат значительно поднял палец, лицо Пилата дергалось. - И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким не был. Куда ты пойдешь?
    Левий вдруг приблизился к столу, уперся в него обеими руками и, глядя горящими глазами на прокуратора, зашептал ему:
    - Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного человека. Мне хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что крови еще будет.
    - Я тоже знаю, что она еще будет, - ответил Пилат, - своими словами ты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?
    - Тебя зарезать мне не удастся, - ответил Левий, оскалившись и улыбаясь, - я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.
    Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманив к себе пальцем поближе Левия Матвея, сказал:
    - Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой ночью уже зарезали.
    Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
    - Кто это сделал?
    - Не будь ревнив, - оскалясь, ответил Пилат и потер руки, - я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя.
    - Кто это сделал? - Шепотом повторил Левий.
    Пилат ответил ему:
    - Это сделал я.
    Левий открыл рот, дико поглядел на прокуратора, а тот сказал:
    - Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки это сделал я. - И прибавил: - ну, а теперь возьмешь что-нибудь?
    Левий подумал, стал смягчаться и, наконец, сказал:
    - Вели мне дать кусочек чистого пергамента.
    Прошел час. Левия не было во дворце. Теперь тишину рассвета нарушал только тихий шум шагов часовых в саду. Луна быстро выцветала, на другом краю неба было видно беловатое пятнышко утренней звезды. Светильники давным-давно погасли. На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он спал и дышал беззвучно. Рядом с ним спал Банга.
    Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
   
    Глава 27. Конец квартиры N 50
   
    Когда Маргарита дошла до последних слов главы "...Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат", - наступило утро.
    Слышно было, как во дворике в ветвях ветлы и липы вели веселый, возбужденный утренний разговор воробьи.
    Маргарита поднялась с кресла, потянулась и только теперь ощутила, как изломано ее тело и как хочет она спать. Интересно отметить, что душа Маргариты находилась в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, ее совершенно не потрясало то, что она провела ночь сверхъестественно. Ее не волновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-то чудом мастер был возвращен к ней, что из пепла возник роман, что опять все оказалось на своем месте в подвале в переулке, откуда был изгнан ябедник Алоизий Могарыч. Словом, знакомство с Воландом не принесло ей никакого психического ущерба. Все было так, как будто так и должно быть. Она пошла в соседнюю комнату, убедилась в том, что мастер спит крепким и спокойным сном, погасила ненужную настольную лампу и сама протянулась под противоположной стеной на диванчике, покрытом старой разорванной простыней. Через минуту она спала, и никаких снов в то утро она не видела. Молчали комнаты в подвале, молчал весь маленький домишко застройщика, и тихо было в глухом переулке.
    Но в это время, то есть на рассвете субботы, не спал целый этаж в одном из московских учреждений, и окна в нем, выходящие на залитую асфальтом большую площадь, которую специальные машины, медленно разъезжая с гудением, чистили щетками, светились полным светом, прорезавшим свет восходящего солнца.
    Весь этаж был занят следствием по делу Воланда, и лампы всю ночь горели в десяти кабинетах.
    Собственно говоря, дело стало ясно уже со вчерашнего дня, пятницы, когда пришлось закрыть Варьете вследствие исчезновения его администрации и всяких безобразий, происшедших накануне во время знаменитого сеанса черной магии. Но дело в том, что все время и непрерывно поступал в бессонный этаж все новый и новый материал.
    Теперь следствию по этому странному делу, отдающему совершенно явственной чертовщиной, да еще с примесью каких-то гипнотических фокусов и совершенно отчетливой уголовщины, надлежало все разносторонние и путанные события, происшедшие в разных местах Москвы, слепить в единый ком.
    Первый, кому пришлось побывать в светящемся электричеством бессонном этаже, был Аркадий Аполлонович Семплеяров, председатель акустической комиссии.
    После обеда в пятницу в квартире его, помещающейся в доме у каменного моста, раздался звонок, и мужской голос попросил к телефону Аркадия Аполлоновича. Подошедшая к телефону супруга Аркадия Аполлоновича ответила мрачно, что Аркадий Аполлонович нездоров, лег почивать, и подойти к аппарату не может. Однако Аркадию Аполлоновичу подойти к аппарату все-таки пришлось. На вопрос о том, откуда спрашивают Аркадия Аполлоновича, голос в телефоне очень коротко ответил откуда.
    - Сию секунду... Сейчас... Сию минуту... - Пролепетала обычно очень надменная супруга председателя акустической комиссии и как стрела полетела в спальню подымать Аркадия Аполлоновича с ложа, на котором тот лежал, испытывая адские терзания при воспоминании о вчерашнем сеансе и ночном скандале, сопровождавшем изгнание из квартиры саратовской его племянницы.
    Правда, не через секунду, но даже и не через минуту, а через четверть минуты Аркадий Аполлонович в одной туфле на левой ноге, в одном белье, уже был у аппарата, лепеча в него:
    - Да, это я... Слушаю, слушаю...
    супруга его, на эти мгновения забывшая все омерзительные преступления против верности, в которых несчастный Аркадий Аполлонович был уличен, с испуганным лицом высовывалась в дверь коридора, тыкала туфлей в воздух и шептала:
    - Туфлю надень, туфлю... Ноги простудишь, - на что Аркадий Аполлонович, отмахиваясь от жены босой ногой и делая ей зверские глаза, бормотал в телефон:
    - Да, да, да, как же, я понимаю... Сейчас выезжаю.
    Весь вечер Аркадий Аполлонович провел в том самом этаже, где велось следствие. Разговор был тягостный, неприятнейший был разговор, ибо пришлось с совершеннейшей откровенностью рассказывать не только об этом паскудном сеансе и драке в ложе, но попутно, что было действительно необходимо, и про Милицу Андреевну Покобатько с Елоховской улицы, и про саратовскую племянницу, и про многое еще, о чем рассказы приносили Аркадию Аполлоновичу невыразимые муки.
    Само собой разумеется, что показания Аркадия Аполлоновича, интеллигентного и культурного человека, бывшего свидетелем безобразного сеанса, свидетеля толкового и квалифицированного, который прекрасно описал и самого таинственного мага в маске, и двух его негодяев-помощников, который прекрасно запомнил, что фамилия мага именно Воланд, - значительно подвинули следствие вперед. Сопоставление же показаний Аркадия Аполлоновича с показаниями других, в числе которых были некоторые дамы, пострадавшие после сеанса (та, в фиолетовом белье, поразившая Римского, и, увы, многие другие), и курьер Карпов, который был посылаем в квартиру N 50 на садовую улицу, - собственно, сразу установило то место, где надлежит искать виновника всех этих приключений.
    В квартире N 50 побывали, и не раз, и не только осматривали ее чрезвычайно тщательно, но и выстукивали стены в ней, осматривали каминные дымоходы, искали тайников. Однако все эти мероприятия никакого результата не дали, и ни в один из приездов в квартиру в ней никого обнаружить не удалось, хотя и совершенно понятно было, что в квартире кто-то есть, несмотря на то, что все лица, которым так или иначе надлежало ведать вопросами о прибывающих в Москву иностранных артистах, решительно и категорически утверждали, что никакого черного мага Воланда в Москве нет и быть не может.
    Решительно нигде он не зарегистрировался при приезде, никому не предъявлял своего паспорта или иных каких-либо бумаг, контрактов и договоров, и никто о нем ничего не слыхал! Заведующий программным отделением зрелищной комиссии Китайцев клялся и божился, что никакой программы представления никакого Воланда пропавший Степа Лиходеев ему на утверждение не присылал и ничего о приезде такого Воланда Китайцеву не телефонировал. Так что ему, Китайцеву, совершенно непонятно и неизвестно, каким образом в Варьете Степа мог допустить подобный сеанс. Когда же говорили, что Аркадий Аполлонович своими глазами видел этого мага на сеансе, Китайцев только разводил руками и поднимал глаза к небу. И уж по глазам Китайцева можно было видеть и смело сказать, что он чист, как хрусталь.
    Тот самый Прохор Петрович, председатель главной зрелищной комиссии...
    Кстати: он вернулся в свой костюм немедленно после того, как милиция вошла в его кабинет, к исступленной радости Анны Ричардовны и к великому недоумению зря потревоженной милиции. Еще кстати: вернувшись на свое место, в свой серый полосатый костюм, Прохор Петрович совершенно одобрил все резолюции, которые костюм наложил во время его кратковременного отсутствия.
    ...Так вот, тот самый Прохор Петрович решительнейшим образом ничего не знал ни о каком Воланде.
    Выходило что-то, воля ваша, несусветное: тысячи зрителей, весь состав Варьете, наконец, Семплеяров Аркадий Аполлонович, наиобразованнейший человек, видели этого мага, равно как и треклятых его ассистентов, а между тем нигде его найти никакой возможности нету. Что же, позвольте вас спросить: он провалился, что ли, сквозь землю тотчас после своего отвратительного сеанса или же, как утверждают некоторые, вовсе не приезжал в Москву? Но если допустить первое, то несомненно, что, проваливаясь, он прихватил с собой всю головку администрации Варьете, а если второе, то не выходит ли, что сама администрация злосчастного театра, учинив предварительно какую-то пакость (вспомните только разбитое окно в кабинете и поведение Тузабубен!), Бесследно скрылась из Москвы.
    Надо отдать справедливость тому, кто возглавлял следствие. Пропавшего Римского разыскали с изумляющей быстротой. Стоило только сопоставить поведение Тузабубен у таксомоторной стоянки возле кинематографа с некоторыми датами времени, вроде того, когда кончился сеанс и когда именно мог исчезнуть Римский, чтобы немедленно дать телеграмму в Ленинград. Через час пришел ответ (к вечеру пятницы), что Римский обнаружен в номере четыреста двенадцатом гостиницы "Астория", в четвертом этаже, рядом с номером, где остановился заведующий репертуаром одного из московских театров, гастролировавших в то время в Ленинграде, в том самом номере, где, как известно, серо-голубая мебель с золотом и прекрасное ванное отделение.
...

---