Он сиживал и в кофейнях в окружении шумной компании, между прочим, нередко молодых людей. Видимо, он им рассказывал что-то веселое, потому что оттуда время от времени доносились взрывы смеха. Иногда я его перехватывал, едва он только заходил в кофейню, и усаживался с ним за отдельный столик.
Мир постепенно перестраивается на электронную систему платежей. И время показало, что такая система намного удобнее и надёжнее. Конечно, ею могут пользоваться далеко не многие, но постепенно
платежная система будет доведена до простейших операций, которые сможет произвести даже пенсионер. С помощью такой системы можно оплатить коммунальные платежи, товары и услуги. Никаких очередей и лишних нервов.
- Встречаю на базаре братьев Ламба, - начал он однажды в кофейне без всякого вступления, - давно я с ними хотел поговорить, да все случая не было.
- Идемте, - говорю, - в кофейню, у меня к вам разговор есть.
- Пойдемте, - говорят, - дядя Сандро.
Заходим, садимся. Я за свой счет заказываю кофе, коньяк, боржом. Официантка подает. Я молчу. Думаю, пусть она отойдет. Она отходит. Я смотрю на них, сидят напротив два здоровых лба и смотрят.
- Догадываетесь, - говорю, - зачем я вас позвал?
- Нет, - говорят лбы, переглянувшись.
- А отчего, - говорю, - вы такие недогадливые?
- Не знаем, - говорят лбы и снова переглядываются.
- Может, - говорю, - родители виноваты?
- Нет, - говорят, - мы сами такие.
- Значит, родители не виноваты?
- Нет, - говорят.
- В том числе и отец?
- В том числе и отец.
- Так слушайте меня внимательно, - говорю. - - Я знал хорошо вашего отца. Сорок лет назад его убил холуй князя Чачба. С князем кое-как справилась Советская власть, а холуй до сих пор ходит по нашей земле и смеется над вами про себя, а иногда и открыто. За сорок лет Советской власти самые дремучие пастухи, - говорю, - из самых дремучих урочищ свет увидели, a некоторые даже депутатами стали. Неужели вы до сих пор такие темные, что не знаете - за отца сыновья должны отомстить?!
- И что ты думаешь, они на мои чистые, красивые слова ответили? - обратился дядя Сандро ко мне.
- Не знаю, - говорю.
-- Так слушай, если не знаешь, - заметил дядя Сандро, - так вот...
- Дядя Сандро, - говорит лоб, что постарше, - но ведь нас за это арестуют.
- Козлиная голова, - отвечаю ему, - конечно, арестуют, если поймают. Но ты подумай: как показал двадцатый съезд, партийные люди и то по десять, по пятнадцать лет даром просидели, а ты что, за родного отца отказываешься посидеть? Отрекаешься?
- Не отрекаемся, - отвечает теперь лоб, что помладше, - но, может, в этом деле отец был виноват?
- Ты что, - говорю, - судья?
- Нет, - говорит, - я - завмаг.
- Тогда, - говорю, - ты исполни свой долг, а судья, исполняя свой долг, разберется, кто был виноват.
- Нет, - говорит, - ты нас, дядя Сандро, в такие дела не втягивай... Тут я не выдержал. Я ему напоминаю о чести, я его за свой счет угощаю коньяком, чтобы пробудить в нем мужество, и я же виноват!
- Чтоб я, - говорю, - твой гроб купил в твоем же магазине! Убирайтесь отсюда и чтоб на базаре и в других общественных местах вашей ноги не было, пока я жив!
Слова не сказали - встали, ушли. Да что толку - люди совесть забыли, освинели... Правда, я тоже ошибку допустил, надо было сначала отдельно друг от друга с ними поговорить, да понадеялся на их совесть... Отец-то у них был орел, - добавляет дядя Сандро после некоторого молчания, как бы еще раз мысленно пересмотрев все возможные причины падения братьев Ламба, - но со стороны матери, кажется, у них кровь подпорчена эндурской примесью.
Он допивает свой остывший кофе несколькими большими глотками и окончательно успокаивается.
- Между прочим, мой Тенго помог мне с оползнем, - вспоминает он своего чистокровного скакуна, может быть, мысленно отталкиваясь от подпорченного завмага.
- Значит, выплатили?
- Нет, бетонную канаву провели за счет горсовета, и то хлеб... После этой встречи мы с ним не виделись около месяца, и я стороной узнал, что дядя Сандро попал в автомобильную катастрофу. Он ехал на грузовике вместе со своими земляками на какие-то большие похороны в селе Атары. Навстречу им мчался грузовик, возвращавший людей с этих же похорон. Шофер встречного грузовика, оказывается, по неопытности перепил на поминках. Одним словом, машины столкнулись. К счастью, никого не убило, но было много раненых. Дядя Сандро сравнительно легко отделался, он вывихнул ногу и потерял один зуб.
- Чуть со своими покойниками не приехали на эти похороны, - рассказывал он во время нашей следующей встречи и, пальцем оттянув губу, показывал на единственный проем между зубами, явно насильственный, во рту и без этого зуба переполненном крепкими желтоватыми зубами.
Он сидел в саду на таком же потнике, только теперь рядом с ним торчал посох, к которому он, оказывается, пристрастился после этой автомобильной катастрофы. Корова на длинной веревке паслась тут же. Время от времени отрываясь от своего сочного занятия, она, подняв голову, поглядывала на дорогу.
В то время как раз проходила кампания по пересмотру пенсионного дела. То ли дядя Сандро узнал о ней, то ли решил, что автомобильная катастрофа - это не что иное, как производственная травма, но он стал просить помочь ему выхлопотать пенсию. В каком-то идеальном смысле он и в самом деле получил производственную травму, но навряд ли собес захотел бы это понять.
Он показал мне два длинных заявления с перечислением его скромных заслуг в хозяйственном и культурном (годы, проведенные в ансамбле песен и плясок) строительстве Абхазии. Заявления были написаны на имя Хрущева и Ворошилова.
- Как ты думаешь, Хрущит поможет? - спросил он, называя его на абхазский манер.
- Не знаю, - сказал я, возвращая ему машинописные копии заявлений. По-видимому, оригиналы были уже посланы в правительство.
- Ну, и ты со своей стороны поднажми, - попросил он, пряча бумаги в карман.
- Дядя Сандро, - сказал я, - но ведь у вас нет трудового стажа.
- Шесть лет за этим садом присматриваю, гори он огнем, - сказал он без особого энтузиазма. Видно, вопрос этот уже подымался и без меня.
- Мало, - сказал я.
- Выдумали какой-то стаж, - проворчал он, - можно подумать, что все эти годы они меня кормили. Раз человек не грабил, не убивал, значит, он жил трудом'... Л что, если хлопотать как о престарелом колхознике?
Я засмеялся.
- Но мои братья там, - ответил он на мой смех, - все налоги платят вовремя...
- Навряд ли поможет, - сказал я.
- Посмотрим, - сказал дядя Сандро, - с моим Тенго посоветуюсь. Ты не слыхал, что он сделал?
- Heт, - сказал я, стараясь следить за собой.
- Электрическим насосом воду подымает на свой участок, вот что сделал! - воскликнул дядя Сандро.
- Выдающийся человек, - сказал я и твердо посмотрел ему в глаза.
- В хорошем смысле, - поправил меня дядя Сандро и тоже твердо посмотрел мне в глаза.
Опять на дороге появился милиционер. Дядя Сандро несколько подобрался в ожидании, когда тот поравняется с нами. Поравнявшись, милиционер снова остановился и мельком взглянул на свое дерево, как бы с презрительной надеждой увидеть на нем неожиданно появившиеся плоды, хотя теперь уже и на других деревьях не было ни одного плода.
- Пасешь? - перевел он взгляд на дядю Сандро.
- Пасу, - с достоинством ответил дядя Сандро.
- Чтоб ты столько счастья имел, сколько я пользы имею с твоего дерева, - проговорил милиционер и пошел дальше.
- Другой раз будешь летние выбирать, - крикнул ему вслед дядя Сандро. Милиционер остановился и, обернувшись, горестно протянул:
- Летние... Ничего, Сандро, дождешься похуже того, что с тобой случилось, - добавил он и пошел дальше. Было похоже, что милиционер этой загадочной фразой дал знать, что автомобильная катастрофа - это деликатный намек того, кто свыше следит за нашими поступками и время от времени легкими щелчками напоминает о себе.
- Иди, иди, дуралей, - проговорил дядя Сандро скептически, но не очень громко.
- А почему ему летние сорта не нравятся? - спросил я.
- Наш сорт тем и хорош, что толстокожий... весной можно продавать... Кажется, этим замечанием о выгодной толстокожести наших яблок в тот раз и закончилась наша встреча. В последующие годы, видимо потеряв надежду использовать меня в административном порядке, дядя Сандро поручал мне, если я к нему приходил в сезон, только собирать фрукты.
- Можешь есть от пуза, - говорил он, стоя под деревом и подавая мне снизу корзину, когда я вскарабкивался на нижнюю ветку.
Между прочим, пенсию он все же получил той же зимой. Правда, небольшую, что-то около двухсот рублей старыми деньгами, но все-таки пенсию. Я уж не знаю, что он там использовал для этого - то ли автомобильную катастрофу, то ли еще что. А может быть, люди, достигшие его возраста, вообще независимо от трудового стажа имеют право на пенсию.
-- Нет, - сказал он, словно мягко возражая кому-то, - все-таки власть у нас неплохая, идет навстречу человеку.
- Как же все-таки получили? - полюбопытствовал я. Мы сидели за столиком в той же приморской кофейне. Пытаясь загладить свою вину за неучастие в его пенсионных делах, я заказал графинчик коньяка, боржом и кофе - легкий горючий материал наших бесед.
Был один из тех чудных декабрьских дней, когда солнце не наваливает, распустив пояс, а доносит свое тепло в благородной, сдержанной дозировки. Дядя Сандро был в отличном настроении. Рассеянно, но доброжелательно оглядывая столики, он выслушал мой вопрос, погладил усы и, слегка запрокинув голову, притронулся к нежной складке на шее.
-- Ты знаешь, что это такое? - спросил он, веселея глазами.
- Жир, - упрощенно ответил я.
- Мозоль, - ответил он с шутливой гордостью.
- От чего? - спросил я, стараясь угадать его стройный, хотя еще не совсем понятный силлогизм.
- Думаешь, легко быть вечным тамадой, - ответил он и еще сильней запрокинул голову, показывая, что, когда пьешь, все время приходится держать ее в таком положении. Он снова притронулся к этой складке на шее и даже поощрительно похлопал ее в том смысле, что она ему еще послужит.
Именно в эту встречу у нас разговор зашел о божественных промыслах. В это время газеты были переполнены разговорами о снежном человеке, и я кое-что пересказал ему.
Он с интересом выслушал меня и спокойно подтвердил, что все это правда, что он сам в молодости видел в горах лесную женщину, как он ее назвал на наш лад. На его глазах она выскочила из зарослей с длинными, до колен развевающимися волосами и побежала вниз, в котловину, на ходу ударяя руками по голове, как это делают у нас женщины во время оплакивания.
- Вы не испугались? - спросил я.
- Нет, - сказал он просто, - у меня было ружье, Я даже пытался ее догнать, но она как чесанула в заросли рододендрона, вмиг сгинула.
- Вы что, хотели ее поймать? - спросил я.
- Сам не знаю, - пожал он плечами, - выдумывать не хочу. Вообще, когда женщина бежит, хочется погнаться за нею, а мы тогда пастушили в горах, и я несколько месяцев женщину не видел. В те времена лесных людей многие видели, но женщины среди них попадались очень редко. Вот другой случай был у меня в горах, тут я испугался по-настоящему. Но это он сам подстроил, - заключил дядя Сандро и кивнул головой на небо.
- Как он? - переспросил я, потому что никогда до этого не слышал, чтобы дядя Сандро ссылался на небеса.
- Он или кто-то из его людей, - уточнил дядя Сандро и посмотрел на меня многозначительно.
- Так расскажите, - попросил я.
- Выпьем еще по кофе и коньяку, - согласился дядя Сандро, кивнув на официантку, - я этот случай редко рассказываю, но тебе расскажу...
Я подозвал официантку и заказал. Дядя Сандро, пока я заказывал, спокойно сидел напротив, внушительно положив руки на посох, который он завел после автомобильной катастрофы. Я ждал, когда он начнет рассказывать, но дядя Сандро молчал, доглядывая на официантку, убирающую со столика, в том смысле, что рассказ не рассчитан для слуха непосвященных.
И вот он начал говорить, и я впервые понял, что вещи эпического склада получаются у него не хуже бытовых.
- Это было, - начал он, отхлебнув кофе из чашки, - за год до Большого Снега и через год после того, как наш народный герой Щащико убил стражника и ушел в лес. Его ловили пятнадцать лет и не могли поймать. Ни один пристав не мог пройти пешком или проехать на лошади от Чегема до самого Цабала. Везде его поджидала верная пуля Щащико. Но что о нем говорить, я не о нем, царствие ему небесное. Как всегда, обманом его выманили из леса, обещали амнистию, а потом вместе с братом убили в тюрьме.
Но я не об этом. Я хочу рассказать, что было со мной. В то лето отец держал скот в урочище Башкапсар. Здесь в те времена дичь еще была напугана, и косули иногда заходили в наше стадо поиграть с козами.
Однажды у нас пропала лошадь. Мы с раннего утра ее искали, и, когда солнце поднялось на высоту хорошего бука, мы напали на ее след. Часа два шли мы по ее следу, пока не увидели ее на таком выступе, откуда она сама спуститься не могла. Со скотом такое бывает, особенно когда он голоден и нападет на хорошую траву. А эту лошадь только-только пригнали из деревни. Семь потов с нас сошло, пока мы ее оттуда выволокли и пригнали обратно.
И вот мы уже подходим к нашему лагерю, но решили передохнуть на взгорье у ручейка. Лучшего места для отдыха не сыщешь.
Внизу в лощине версты две до нашего лагеря. Над балаганом дым - пастухи обед готовят. Справа на склоне пасутся коровы, выше - лошади, еще выше - коды. Слева пихты и кедрачи, ломая друг другу ребра, тянут головы к небу. А небо чистое - ни одной тучки. Воздух крепкий и вкусный, как буйволиное молоко. Такого воздуха, такой благодати сейчас нет. Сейчас и в горах воздух порченый, потому что везде самолеты летают.
Вот в таком месте мы присели у ручья, напились и решили передохнуть. Товарищ мой, наш односельчанин, я его не называю, потому что он еще живой, решил смочить в воде свои чувяки. Они у него пересохли. Вижу: снимает с ног и сует прямо туда, где мы пили воду.
- Что ты делаешь, - говорю, - разве ты но знаешь, что это не положено по нашим обычаям? Раз ты пил здесь воду, значит, надо спуститься пониже. если хочешь вымыть ноги, или смочить чувяки, или платок постирать.
- А, - говорит, - ничего не случится. Мы уже напились, а люди здесь не ходят...
- Может, ничего и не случится, - говорю, - но зачем обычай нарушать? Не мы его придумали.
- Тех, кто придумал, - отвечает он вроде в шутку, - давно уже нет, а мы никому не скажем...
Не понравилось мне это, но что скажешь? Слишком легкий он был человек, да и я был молод. Думал, обойдется как-нибудь... Так вот он и сунул свои чувяки в воду, и даже камнем их прикрыл, чтобы лучше водой пропитались.
И вот, значит, лежим мы в медовой альпийской траве. Солнце греет, ручеек журчит, дремота забирает... Такое сладкое место - нельзя не уснуть. И уже я, наверное, видел второй сон и переходил к третьему, как почувствовал во сне - случилось что-то нехорошее.
Еще сплю, а сам думаю, что бы могло случиться? Неужели широколапый, медведь значит, зарезал кого-нибудь из нашего стада? И так во сне хочу догадаться, что случилось, потому что, думаю, проснусь - поздно будет. Но чувствую - никак не могу догадаться во сне. Нет, думаю, надо проснуться и на все посмотреть своими глазами, тогда, может, пойму, что случилось. Подымаю голову, озираюсь.
Смотрю вниз - балаганы на месте, дым идет, пастухи обед готовят. Смотрю направо по склону - вижу коровы пасутся, выше - лошади и совсем наверху - козы, как белые камни, Нет, думаю, там ничего не случилось, иначе стадо всполошилось бы. Товарищ мой спокойно спит. Отчего же, думаю, что-то душу свербит? И вдруг прислушался и обмер - ручей перестал журчать. Я заглянул в него и почувствовал - не дай тебе бог почувствовать такое? Словом, вижу - ручей пересох. Вода кое-где в углублениях, как на дороге после дождя. Так что и горсти не наберешь.
Тряхнул я своего товарища и говорю:
- Посмотри, что ты наделал?
Он так перепугался, что никак не мог на ноги натянуть свои чувяки. Руки болтаются, как сломанные, губы шепчут:
- Аллах, пощади...
В то лето его буйволица во время грозы, ошалев от крупного града, сорвалась со скалы и сдохла, а у меня медведь зарезал годовалого телка. С тех пор мы на эти пастбища не возвращались.
- Дядя Сандро, - говорю я, - а что, если где-то наверху сорвался большой камень или лавина перекрыла ручей?
- Так и знал, что что-нибудь такое скажешь, - ответил дядя Сандро с усмешкой. - Значит, по-твоему, лавина день и ночь ждала, покамест мой товарищ чувяки вымоет в этом ручье, а потом сказала себе: "Ага, теперь самое время сорваться и перекрыть ручей?"
- Мало ли что могло случиться, - сказал я.
- Тогда ответь, - вдруг оживился дядя Сандро, - почему он у него взял буйвола, а у меня только телку?
- При чем тут буйвол и телка? - не понял я.
- А при том, - ответил дядя Сандро, - что он, как хороший судья, наказал нас, У него, как у главного виновника, взял буйвола, а у меня - годовалую телку за те, что не остановил его.
- Дядя Сандро, - говорю я, - неужели он за вами не видел других грехов?
Дядя Сандро спокойно посмотрел на меня и сказал:
- Он не всякие грехи карает. Если ты грешил, рискуя жизнью, он это учитывает. Но если ты грешил, ничем не рискуя, наказания не избежать... И у меня есть такой грех.
- Расскажите, дядя Сандро, - попросил я, разливая остаток коньяка.
- Нечего рассказывать, - сказал дядя Сандро и, сполоснув рот коньяком, проглотил его. - На свадьбе Татырхана я своей рукой зарезал двенадцать быков, и теперь в последние годы кисть правой руки болит. - Дядя Сандро зашевелил вытянутой кистью правой руки, как бы прислушиваясь к действию давнего греха: - И тогда, помнится, вот так же болело запястье... Глупый был, согласился...
Он задумался, и выражение его слегка выпученных глаз мне впервые показалось сентиментальным.
- Да, - проговорил он, - двенадцать беззащитных быков... Мне показалось, что он сейчас разрыдается. Но тут к нам подошел молодой человек, исполненный ликующего почтения.
- Дядя Сандро! - воскликнул он. - А я вас ищу по всему городу...
- Что ты говоришь! - оживился дядя Сандро. - А я совсем забыл. Старею, старею, дорогой.
- Как можно, дядя Сандро, вас ждут! - воскликнул молодой человек. - Никто ни к чему не хочет притронуться.
- Иду, мой мальчик, иду! - сказал дядя Сандро и, встав, оправил черкеску.
- Извините, дорогой, но компания ждет, - добавил молодой человек, миролюбиво, но твердо обращаясь ко мне, как бы давая знать, что было бы безумным расточительством тратить драгоценные силы великого тамады на одного человека, когда его ждут жаждущие массы.
- Так ты остаешься? - спросил дядя Сандро, словно до этого уговаривал меня пойти с ним, но я отказался.
- Да, - сказал я, - я еще посижу.
Постукивая посохом и кивая знакомым, дядя Сандро прошел между столиками походкой щеголеватого пророка и скрылся на улице.
Всегда бывает немного обидно, если кто-нибудь в твоем присутствии уходит веселиться, даже если ты и не собирался сопровождать его. Я еще посидел немного, раздумывая над рассказом дяди Сандро, а потом пошел домой в состоянии некоторой грусти.
Помню, в голове застрял какой-то обрывок мысли насчет того, что не только люди создали богов по своему подобию, но и каждый человек в отдельности создает бога по своему собственному подобию. Впрочем, возможно, я об этом подумал не тогда, а несколько позже, а то и раньше.
ГЛАВА 3 ПРИНЦ ОЛЬДЕНБУРГСКИЙ
Принц Ольденбургский стоял, задумавшись, над прудом гагринского парка, как Петр над водами Балтийского моря. Он стоял, слегка опершись на палку огромным, все еще поджарым, несмотря на возраст, телом.
Александр Петрович был не в духе. Свита вместе с адъютантом, в количестве шести человек, стоявшая рядом на длинной и широкой, как петербургский проспект, парковой аллее, всей своей позой выражала готовность броситься выполнять любой его приказ, как, впрочем, и разбежаться во все стороны.
Свита молча следила за принцем. Сам же принц следил за черным австралийским лебедем, бесшумно скользившим но воде в его сторону. Казалось, маленький пиратский фрегат бесстрашно атакует императорский крейсер, то есть самого принца.
Это был старый яростный самец, рвавшийся в драку с молодым соперником, стоявшим на воде в двух шагах от Ольденбургского. Молодой лебедь, изогнув свою бескостную шею, с глупой беспечностью рылся красным пасхальным клювом у себя под крылом.
Был чудный солнечный день начала октября. Легкая тень принца падала на воду. Молодой лебедь, стоя в его тени, продолжал рыться клювом под крылом. Александр Петрович вдруг подумал, что молодой лебедь потому и беспечен сейчас, что чувствует его отеческую тень. Возможно, так оно и было.
Между тем старый забияка, выгнув копьевидную голову, приближался к берегу. "Заклюет, сволочь", - подумал принц, когда тот, не снижая скорости и не меняя своих воинственных намерений, вплыл в его тень. Принц Ольденбургский с неожиданным проворством пригнулся и ударил палкой поводе перед самым носом старого самца. Тот остановился и возмущенно вскинул голову. Потом он вытянул шею и, уже не продвигаясь, попытался дотянуться до своего беспечного соперника. Принц Ольденбургский палкой надавил ему на шею и с трудом оттолкнул упрямо тормозящее, тяжелое тело лебедя. Поело этого он еще несколько раз ударил палкой по воде, и старый самец, несколько охлажденный ртутными брызгами, посылавшимися на него, повернул обратно, чтобы взять разгон для новой атаки.
Розовый пеликан Федька дремал на искусственном островке, положив на крыло тяжелый меч клюва. Иногда он открывал глаз и без особого любопытства следил за происходящим. Так умная, уважающая себя собака иногда сквозь дремоту послеживает за щенячьей возней.
Огромный белый лебедь-шипун, привлеченный шумом воды, осторожно приблизившись, проплыл мимо принца. Было странное противоречие между белоснежным величием его царственно скользящего тела и выражением алчного любопытства его глупенькою глаза, увенчивающего божественную шею. Хаос мировой глупости и жестокая глупость всех женщин глядели из этого глаза.
Лебедь, которого защищал принц, так и не заметив опасности, продолжал сладострастно рыться у себя под крылом.
Александр Петрович выпрямился и вздохнул. Сейчас он с особенной тоской вспомнил, что ему но хватало в последние недели. Он вспомнил мягкие, сильные пальцы своей массажистки Элеоноры Леонтьевны Картуховой или Картучихи, как ее обычно называли гагринцы, да и сам принц, когда бывал шутливо или, наоборот, сердито настроен.
Почти месяц назад он приказал он пребывать под домашним арестом и ни под каким предлогом не появляться на улицах местечка под угрозой высылки в отдаленные места, потому что открылось безобразное коварство этой женщины.
В те дни принц был занят хлопотами, подготовляя гостиницу к приезду из Петербурга фрейлин императрицы Александры Федоровны. Тогда же неожиданно запил, вернее, с неожиданной широтой запил бывший солдат Преображенского полка, промышлявший в местечке крысиным ядом и мочегонными средствами. Когда один из собутыльников бывшего преображенца спросил, откуда у него столько денег, тот проговорился, что Картучиха закупила у него крысиного яда для отравления прибывающих фрейлин, которые, кстати так и не прибыли.
Преображенец спьяну проговорился, собутыльник с похмелья донес. И хотя Александр Петрович не вполне поверил, что Картучиха и в самом деле собирается отравить фрейлин императрицы или, по крайней мере, одну из них, которую он якобы собирается прельстить, но сама попытка шантажировать его таким образом привела принца в законную ярость.
В прошлом Картучиха была массажисткой и любовницей принца совмещая эти две естественно перерастающие одна в другую должности. Но в последние годы ей все чаще приходилось ограничиваться массажами по причине мирного угасания страсти стареющего принца. Ему уже было за семьдесят.
Картучиха, думая, что принц охладел именно к ней, бешено его ревновала и особенно утонченными массажами пыталась восстановить свою вторую должность.
Никогда раньше принц Ольденбургский не чувствовал себя после этих массажей столь освеженным и бодрым, но отнюдь не для любовных утех, а для деятельности государственной, чего эта дура, без которой он уже не мог обойтись, никак не могла понять.
Александр Петрович сам никогда не был ни гулякой, ни развратником и терпеть не мог таковых. Он и с Картучихой сблизился из-за телесной необходимости. потому что когда-то горячо любимая жена его, принцесса Евгения Максимилиановна, уже долгие годы разбитая параличом, влачила слабоумное существование.
Бог с ней, с этой Картучихой. баба она и есть баба, но разве в Петербурге его понимают? Царь, которого Александр Петрович, несмотря на все его слабости, так нежно любит, постоянно вводится в гиблые заблуждения придворными интриганами. Сколько своевременных и прекрасных начинаний было испорчено из-за того, что люди, окружающие его, свою личную корысть ставят выше интересов империи, чем так ловко пользуются для своей агитации иуды-социалисты.
Когда в начале века он пришел к царю с проектом создания на Черноморском побережье климатической станции с тем, чтобы со временем превратить ее в кавказскую ривьеру, царь с неожиданной быстротой согласился с его предложением. Потом-то Александр Петрович догадался, что они таким образом просто хотят избавиться от него в Петербурге. Александр Петрович знал, что его при дворе считают чудаком за то, что он всегда, не взирая на лица, со всей откровенностью верноподданного высказывал свои мысли о средствах к спасению царя и государства Российского. Все Ольденбургские принцы были такими, и все считались чудаками.
Принцы Ольденбургские принадлежали к гольштейн-готторпской линии Ольденбургского дома. Они - прямые потомки Георга-Людвига Гольштинского, вызванного на русскую службу императором Петром Третьим. При Екатерине они несколько зачахли и даже как бы отчасти возвратились в Германию, демонстрируя преданность Петру Третьему, но позже всегда были на виду и всегда считались чудаками. С тек давних пор они, как водится, обрусели с запасом, продолжая, однако, пребывать в чудаках.
Так дед Александра Петровича, принц Георгий, будучи генерал-губернатором нескольких губерний, и притом дельным генерал-губернатором, писал стихи. Мало того, что он их писал, он их еще и печатал на всеобщее обозрение, неизменно посвящая стихи собственной жене, великой княгине Екатерине Павловне, что было почти неприлично.
Александр Петрович не забыл, как посмеивались при дворе над его отцом, Петром Георгиевичем, когда тот предложил покойному Александру Третьему объявить торжественным манифестом, что отныне вместе с императорской короной и скипетром будет храниться под общим колпаком экземпляр свода законов.
Но что тут было смешного в этом благороднейшем и полезнейшем предложении, господа? Это был бы великий манифест, означавший, что отныне свод законов в пределах Российского государства так же свят, как императорская корона. Разве не от беззакония и злоупотреблений, ничего общего не имеющих с поистине общенародной идеей самодержавия, зашаталась Россия? Разве не они дают ядовитую пищу социалистическим горлопанам?
Для создания кавказской ривьеры принц Ольденбургский выдвинул весьма действенный аргумент, заключавшийся в том, что русские толстосумы будут ездить в Гагры вместо того, чтобы прокучивать свои деньги на Средиземноморском побережье. Но даже сам этот достаточно важный расчет был только тонким тактическим ходом. Истинная пламенная мечта принца, пока тщательно скрываемая от всех, заключалась в том, что он здесь, на Черноморском побережье, внутри Российской империи, создаст маленький, но уютный остров идеальной монархии, царство порядка, справедливости и полного слияния монарха с народом н даже народами. (Словно нарочно, для удобства эксперимента, берег был богат многообразием чужеродцев.)
И вот выросли на диком побережье дворцы и виллы, на месте болота разбит огромный "парк с насаждениями", как он именовался, порт, электростанция, больница, гостиницы и, наконец, гордость принца, рабочая столовая с двумя отделениями: для мусульманских и христианских рабочих. В обоих отделениях столовой кухня была отделена от общего зала стеклянной перегородкой, чтобы неряхи-повара все время были на виду у рабочих.
Это было личное изобретение принца, которое там, в Петербурге, тоже могло показаться смешным. Но бунт на броненосце "Потемкин", не забывайте, господа, начался с кухни!
И все-таки венец всего сделанного принцем здесь - лучшее в Европе пожарное депо, где каждый инструмент пронумерован, а наиболее отважные и сильные жители местечка снабжены особыми бляхами с соответствующим номером, чтобы в случае пожара не метаться, не хватать что попало, а бежать к месту бедствия со своим инструментом.
Наиболее ценные здания местечка были снабжены дырчатыми трубопроводами, расположенными в середине потолка каждого помещения. В случае пожара, по замыслу, в эти трубы должна была под большим давлением накачиваться вода, чтобы сбивать пламя не только снаружи, но, подобно неожиданному кавалерийскому рейду в тылы врага, уничтожать его изнутри. Потомственный преображенец, участник турецкой кампании, принц знал толк в таких вещах.
Правда, пожары в Гаграх, как в турецкой бане, случались крайне редко, но на то и санитарные меры. Санитария - великая вещь! Недаром принц Ольденбургский в свое время возглавлял комиссию по борьбе с чумой.
Что и говорить, местечко процветало под неусыпным отеческим глазом Александра Петровича. И в дни празднеств в парке с насаждениями он всегда был в гуще народа, озаренный огнями фейерверков, многочисленных и в тоже время не представляющих пожарной опасности ввиду их строгой направленности в сторону моря, кстати, самой могучей противопожарной стихии. И в дни бедствий он всегда был с людьми, личным примером воодушевляя растерянных и слабых духом. Так, недавно, когда наводнение прорвало плотину на Жоекваре, не он ли первым с ротой верных преображенцев бросился в воду, так что свите ничего не оставалось, как последовать за ним?
Да, только личным примером можно воодушевить нацию, как учил и продолжает учить нас Великий Петр, сам неутомимый труженик на троне. Впрочем, личный пример принц Ольденбургский нередко подкреплял личной палкой, в ее прямом петровском предназначении гулявшей по спинам всех этих полицеймейстеров, канцеляристов, нагловатых инженеров, а иногда и до генералов добиралась его поистине демократическая палка.
Но, разумеется, не только на простолюдинов старался воздействовать личным примером принц Ольденбургский. Нет, его деятельность была отчасти укоряющим, но в то же время и воодушевляющим кивком в сторону Петербурга. К сожалению, там все еще недопонимали истинный смысл его работы.
Даже нежно любимый царь, когда в 1911 году, проездом на крейсере, посетил гагринскую климатическую станцию, пробыл на ней всего два часа. А царица даже не соизволила сойти с крейсера на гостеприимный гагринский берег.
Царь очень одобрительно отозвался о парке с насаждениями, но пожарное депо и рабочую столовую почему-то отказался осмотреть. А главное, не сделал никаких указаний в смысле постепенного, но повсеместного распространения гагринского опыта.
Истинный замысел принца поняли как раз те, кто пытался разрушить и разложить Российское государство, то есть иуды-социалисты. Еще в 1903 году принц получил анонимное письмо, по-видимому от одного из придворных прохвостов. В письмо была вложена подпольная газетка с вызывающим, огнеопасным названием - не то "Пламя", не то "Костер". Там против Ольденбургского была статейка под названием "Коронованный вор, или Царское приданое". Статейка представляла из себя смесь чудовищного нахальства и такого же невежества. Особенно его поразило одно место, где говорилось, что "захват гагринской дачи вызвал целую бурю недовольства у абхазцев, аборигенов края, и для них в Гагры приглашены две пехотные роты".
Во-первых, почему захват гагринской дачи, когда объяснительную записку по делу гагринской дачи одобрил царь, рассматривало и изучало министерство финансов и, наконец, с полным соблюдением всех законов проект был принят по докладу министра финансов? Какой же это захват, иуды-социалисты? Вот ваше учение о том, что все на свете принадлежит пролетариату, - вот это захват, вот это грабеж и разбой, а тут абсолютно законный, а главное, полезный для судеб империи акт.
Что касается двух пехотных рот, опять вранье. Пехотные роты тогда никто не приглашал, поскольку никакой бури недовольства у аборигенов края не было и не могло быть.
...
| Страницы: |
|
