Но, главное, говорят, спросите, как живут. "Как живут?" - спрашивает Рой Ройсон. А так живут, отвечают наши, что, спросишь у них про суд Линча, они только лупают своими глазищами и говорят, что это такое, мы про такие глупости не слыхали. А спросишь про дискриминацию, опять лупают глазами, опять ничего не знают. Вот как у нас живут негры, говорят наши.
Наши зимы стали все холодней. И система отопления в старых домах не всегда справляется.
Паровые калориферы КПСК прекрасная возможность утеплить дополнительно помещение. Вообще калориферы не заменимая вещь даже на даче.
Хорошо, что вы мне это сказали, отвечает Рой Ройсон, хотя я и сам догадывался, что если уж негры живут в Советском Союзе, то только так. При этом он как будто обещал, если будет время, заехать в Абхазию и познакомиться с жизнью местных негров.
Наши, конечно, обрадовались и давай мозговать, как получше принять замечательного певца, который, по слухам, прижимая к груди живого голубя мира, с такой нежностью поет негритянскую песню "Слип, май беби", что голубь в самом деле засыпает на глазах у публики. А знаменитый певец с улыбкой смотрит на спящего голубя и, продолжая держать его на вытянутой ладони, молча, одними глазами умоляет публику аплодисментами не будить спящую птицу. Но благодарная публика с этим никак не соглашается, и голубь во время перехода аплодисментов в овацию вздрагивает и просыпается. Он поворачивает во все стороны свою головку, стараясь вспомнить, где находится.
И вот, осознав, что он среди хороших, простых людей, голубь взлетает с ладони и летит под купол, тем самым лишний раз доказывая, что он живой, а не подделанный.
Этот его коронный номер до сих пор не могут ему простить империалисты всех стран, потому что их певцы повторить его не могут. Они пытались его оклеветать, указывая, что D дыхании певца имеется наркотическое средство, при помощи которого он якобы усыпляет доверчивую птицу. Но авторитетная комиссия, созванная обществом Красный Крест, после тщательной проверки дала заключение, что, к сожалению, ничего подобного нет, что Рой Ройсон исключительно голосом воздействует на эту древнюю музыкальную птицу. Так говорят люди, которые допущены к международной литературе по этому вопросу.
Ну, вот, значит, мозгуют наши, как получше принять знаменитого певца. Среди наших негров выбрали одного подходящего во всех отношениях для такого случая: и живет зажиточно, и семья большая, и на вид справный, не какой-нибудь там мозгляк. К тому же при должности, бригадир табаководческой бригады.
Все хорошо у этого негра, только один минус - нет собственной машины. Что делать? Быстро оформили через Совмин (наш, местный, конечно) новенькую "Волгу" как подарок передовому колхознику.
А между прочим, про то, что Рой Ройсон должен приехать, держали в полном секрете. Зачем раньше времени языками трепать. Просто намекнули, мол, как-нибудь заедем с одним высоким гостем, а кто он, не сказали.
- Хоть с высоким, хоть с низким, - отвечал им этот зажиточный негр, усаживаясь рядом с министерским шофером, - я и так вас принял бы, а теперь буду век благодарить.
- Еще бы, - сказали ему в Совмине, - поезжай и жди.
В общем, все получилось честь честью. Представьте, зеленый абхазский дворик с традиционным грецким орехом посередине, каменный дом на высоких сваях, возле дома новенькая "Волга" с задраенными окнами, чтобы куры не влетали... Вот, мол, хижина нашего дяди Тома, вот его бричка, а вот и он сам.
Кстати говоря, и без всего этого негры, как и все колхозники этого села, достаточно зажиточно живут, но наши-то меры ни в чем не знают, а прикрикнуть на них в этот исторический промежуток оказалось некому.
Одним словом, все оказалось честь честью, да вот беда - Рой Ройсон не приехал. То ли он подумал, что за наших-то негров он спокоен, вот за своих ему надо думать, то ли еще что. Да в сущности, он точного обещания никому не давал, это уж наши тут напреувеличивали.
Одним словом, в один прекрасный день в газетах появилась информация, что Рой Ройсон уехал к себе в Америку, где, по всей вероятности, будет преследоваться, как и прежде.
Наши приуныли. Как быть? Машину подарили, а он возьми и не приедь. А тут, как назло, этот зажиточный негр и вся его черно-белая родня, не говоря о детях, как очумелые шпарят на этой "Волге" и знать не знают о Рое Ройсоне.
Я забыл сказать, что этот негр, как и многие наши негры, был женат на абхазке. Женились-то они издавна на абхазках, но могучие негритянские гены всегда побеждали и упорно давали черное потомство. Правда, в последние годы то ли под влиянием радиации, то ли еще что, но негритянские гены, между нами говоря, стали не те. Осечку дают. Нет-нет да и появится смуглячок. Но распределяются они неравномерно. То идут сплошняком черненькие, а там, глядишь, и смуглячок появляется. А то наоборот.
А в одной семье, где мать была чистокровная абхазка, а отец - негр, родился мальчик ну совершенно белый, как козленок. Отец ребенка, думая, что он мнимый отец, пришел в ярость и, схватив двустволку, ринулся в комнату, где лежала жена со своим ребенком. Между прочим, после родов она довольно долго пролежала в больнице. Одни говорят, осложнения, другие - мужа боялась, ждала, может, ребенок потемнеет.
Но ребенок потемнеть не собирался, и вот, значит, муж схватил двустволку и ринулся в комнату, где лежала жена со своим ребенком. Но тут на него навалились все, кто мог, с тем чтобы удержать его от рокового шага. Он даже в дом не смог пройти, потому что двустволку он вынес из кухни, а кухня, как у нас принято, отдельно от дома расположена.
- Даже если это было, при чем ребенок?! - кричали ему, заламывая руку с ружьем и одновременно пытаясь его "стреножить". Очень здоровый был этот негр, и тем более ему было обидно.
- Ребенок ни при чем! - отвечал он сквозь зубы. - Я ее пристрелю как собаку!
Они решили, что раз он схватил двустволку, значит, обязательно собирается убивать обоих, что было не совсем верно.
Одним словом, шум стоял ужасный. А тут еще стали вмешиваться те, что забрались на веранду, чтобы удобней было наблюдать за потасовкой и быть подальше от шальной пули.
- Пропускайте веревку между ног! - кричат одни.
- Наступайте ему на живот! - советуют другие. Им было хорошо советы бросать. А тем, которые взялись скрутить этого могучего негра, обидно, и они им говорят:
- Спускайтесь сюда, если вы такие умные!
Те знай кричат свое, а спускаться и не думают. Недаром великий Руставели про таких когда-то сказал: "Каждый мнит себя стратегом, видя бой издалека".
А между прочим, в это время возле роженицы сидели женщины и все время заводили проигрыватель с долгоиграющей пластинкой, чтобы она не слышала скандала. Молодая мать сначала терпела, но потом не выдержала.
- Дорогие родственницы, - сказал она, - или идите играть в другую комнату, или у меня молоко испортится.
- Лучше мы выключим совсем, - сказали женщины и остановили пластинку.
Вообще в нашем районе долгоиграющие пластинки не уважают, особенно оперы. Правда, покупают, потому что они довольно дешево обходятся.
И тут женщины, остановив пластинку, вынуждены были рассказать молодой матери про ее мужа.
- Впустите, докажу, - оказывается; сказала она и, быстро приубрав кровать, присела на ней.
Женщины побежали во двор и все рассказали.
- Хорошо, - согласился этот негр Ид бросив двустволку, выбрался из веревок.
Опять поднялся шум, потому что всем было интересно посмотреть, как она ему будет доказывать. А между прочим, те, кто, ничего не делая, с веранды наблюдал за происходящим, опять оказались в лучшем положении, чем те, кто, рискуя жизнью, связывал ревнивца. Вот вам и справедливость.
Значит, в дом набилось человек сто, а то и больше. Правда, в комнату роженицы вошло человек десять. Остальных не пустили.
- Слушайте из залы, - сказали им, - оттуда все слышно. Но оттуда ничего не было слышно, и они стали по дозревать, что их обманули.
- Почему в тишине ничего не раздается? - спрашивали они друг у друга, ничего не понимая.
- Потому, что она ничего не говорит, - наконец ответил тот, что стоял у самых дверей и кое-что видел.
В самом деле, оказывается, в это время молодая мать, глядя на мужа, молча разбинтовывала пеленки на своем младенце. А отец стоит у дверей и только прожекторами полыхает: мол, посмотрим, что ты этим докажешь.
Откинув пеленки, она выставляет на ладонях шевелящееся дитя. Между прочим, кверху спинкой, но никто ничего не понимает. Только мать этого негра все поняла, потому что мать, дорогие товарищи, она всегда остается матерью.
Это была старая, уважаемая всеми негритянка, потому что с большим мастерством гадала на фасоли. Ее так и называли - "Метательница фасоли". Метнет на стол горсть фасолин, а потом смотрит, смотрит, как они легли, и спокойно читает вашу судьбу. Между прочим, никогда ничего не скрывала. Некоторые на нее за это обижались.
- Тыквенная голова, - говорила она таким, - я только читаю твою судьбу, ты обижайся на того, кто ее написал.
Одним словом, эта мудрая женщина наклоняется к ребенку, а потом делает знак своему сыну, чтобы он подошел. Сын подходит и нехотя рассматривает невинный задик младенца. А сам ребенок в это время крутится на руках у матери, выворачивает голову и с улыбкой смотрит на родного отца.
Видя такое, некоторые женщины не выдерживают и начинают рыдать, мужчины находят поведение ребенка удивительным и довольно смешным. Хотя смешного тут ничего нет, потому что ребенок, с одной стороны, мог почувствовать родного отца, а с другой стороны, он впервые видел негра. Ведь до этого он был в больнице, а там работают только наши и притом все в белом - и сестры, и няни, и врачи.
- Зад-то как будто мой, - наконец частично признает своего сына этот упрямый негр.
Тут не выдержала его собственная мать и с ловкостью, неожиданной для гадалки, ударила его палкой по голове. Палку эту она всегда держала в руке, как старая, уважаемая всеми женщина.
- А теперь иди, - сказала она, и он молча вышел. Оказывается, у негров тоже бывают родимые пятна, хотя многие об этом не знают. Оказывается, на середине левой ягодицы этого ребенка было такое же родимое пятно, как и у отца.
Тут родственники с обеих сторон начали ругать этого невыдержанного негра. А что же, говорили они, если бы этого пятна не оказалось или оно, допустим, оказалось совсем в другом месте?
И вообще, говорили многие, все это безобразие. И то, что жена знала, где находится родимое пятно мужа, тоже не украшает ее по нашим обычаям. Правда, некоторые оправдывали ее, говоря, что она могла заметить это родимое пятно, когда он купался и попросил мочалкой потереть ему спину.
Тут старые и уважаемые люди сели и стали думать, как выйти из создавшегося положения, чтобы перед людьми из других сел не было стыдно за этот случай. И вот что они придумали.
Они придумали такую версию, что вообще ничего такого не было. Все произошло по недоразумению. Отец, как и принято по нашим древним обычаям, когда привезли сына из больницы, решил выстрелами отметить это удачное событие.
А кто-то из соседей, заметив, что он выходит из кухни с ружьем и уже зная, что у него родился чересчур белый ребенок, решил, что он будет стрелять не в воздух, а в жену. И от этого, мол, произошла вся свалка, потому что отцу не дали возможности объяснить, что к чему. Разумеется, этому никто не верил, но родственники все равно рассказывали так.
Но вернемся к Рою Ройсону и тому зажиточному негру, которому подарили "Волгу", как оказалось, без всякой пользы для дела. Стали через председателя колхоза осторожно нажимать на него, с тем чтобы он без всякого шума вернул "Волгу" подарившему ее Совмину (местному, конечно).
Председатель очень обрадовался новому решению Совмина, потому что ему было обидно, что бригадир катается на новой "Волге", а он, председатель, на старой "Победе". Товарищу из Совмина, который вызвал его по этому поводу, он предложил отобрать у бригадира "Волгу" и продать ее колхозу.
- Ты уговори ее вернуть, - отвечал товарищ из Совмина, - а там посмотрим, потому что с "Волгами" сейчас трудно.
- А как его уговоришь, - отвечал председатель, - вы лучше прикажите.
- Приказать не можем, - отвечал товарищ из Совмина, - потому что, с одной стороны, сами подарили, а с другой стороны, Африка просыпается.
- Африка пусть просыпается, - отвечал председатель, - и мы ее за это приветствуем, но эту "Волгу" надо отобрать, потому что они ее все равно разобьют.
- Поговори с ним по-хорошему, - отвечал товарищ из Совмина, - а там посмотрим.
Видно, председатель не верил, что по-хорошему что-нибудь получится, потому что действовал совсем не так, как просил его товарищ из Совмина. Он вызвал к себе бригадира и под большим секретом рассказал ему, что машину у него все равно отберут, поэтому лучше пускай он, пока не поздно, обменяет ее на его "Победу", а разницу он хоть сейчас получит наличными.
На это зажиточный негр улыбнулся ему своей характерной ослепительной улыбкой и сказал, что в деньгах он не нуждается, а нуждается в этой новой "Волге"
Председатель снова поехал к товарищу из Совмина и сказал, что по-хорошему ничего не получается. Он предложил товарищу из Совмина хотя бы временно запретить бригадиру и всем его родственникам кататься на "Волге", по-видимому рассчитывая позже как-нибудь овладеть машиной
- Можно через техосмотр провести, - даже подсказал он ему выход.
- Что ты, - отвечал ему товарищ из совмина, - это даже хуже, чем совсем отобрать
- Почему? - удивился председатель.
- Сам знаешь, - отвечал товарищ из Совмина, кивая на карту мира, висевшую на стене, - они просыпаются. А мы в это время их нации запрещаем кататься на собственной машине.
- Арбузы в Сочи возили на этой "Волге", - пожаловался председатель.
- Ничего, - отвечал товарищ из Совмина, - в Сочи Кемало иностранцев отдыхает, пусть смотрят и завидуют
- Да, но совсем сломает, - не унимался председатель", - скоро хуже моей "Победы" будет.
- Хуже твоей "Победы" новая "Волга" никогда не будет, - отвечал товарищ из Совмина, которому начинали надоедать интриги председателя.
В самом деле, этот зажиточный негр и все его родственники как очумелые скакали по проселочным дорогам на этой "Волге", и председателю ничего не оставалось, как с болью смотреть на эту картину.
Однажды они один на один встретились на проселочной дороге. Председатель на своей старенькой "Победе" ковылял из райцентра, а зажиточный негр летел туда, а может, и подальше куда-нибудь, кто его знает... Поравнявшись, остановились друг против друга.
- Поутихни, - сказал председатель, выглядывая в оконце, - видать, и отец твой без машины и шагу не ступал.
- Нет у тебя такой власти, - отвечал зажиточный негр, улыбаясь своей характерной ослепительной улыбкой, - чтобы правительственный подарок отнимать...
При этом он спокойно затянулся своей цигаркой, спокойно вытащил руку из окна и загасил, да что загасил - ввинтил окурок в дверцу председательской машины. Тут председатель присвистнул и, понурившись, поехал дальше. Он решил, что, раз этот негр гасит окурки о дверцу его машины, значит, дело проиграно - или высокий гость уже дал телеграмму о приезде, или еще что-нибудь похуже.
На самом деле никакой телеграммы не было, просто зажиточный негр решил, что пора окончательно сломить психику председателя, что ему отчасти и удалось.
Одним словом, машина у него так и осталась. Правда, некоторые говорят, что он ее у Совмина выкупил по государственной цене, что в наших условиях, считай, даром досталась, но другие говорят, что он ее даже не выкупал, потому что подарок оставили в силе.
У нас ведь тоже наверху Кемало сообразительных людей. Они решили, что хоть Рой Ройсон и не приехал, но время такое, что будут наезжать другие африканские деятели и на этот случай можно использовать зажиточного негра с его "Волгой".
И вот так получилось, что этот молодой принц, страдавший политическим гамлетизмом, потому что все еще никак не мог выбрать между нашим и американским путем развития, вместе со свитой был направлен к этому негру.
Председатель и тут пытался интриговать против него. Когда ему позвонил все тот же товарищ из Совмина и сказал; "Будьте готовы, завтра к зажиточному негру привезем принца", - тот слегка заартачился. Он сказал, мол, стоит ли возить принца к этому негру, когда у нас есть другие, гораздо более интересные негры. Так, например, сказал он, у нас есть негр, у которого родился сын белый, как козленок, и притом наукой доказано, что это его собственный отпрыск.
- Слыхали, - резко отвечал ему на это товарищ из Совмина, - никакого политического значения не имеет... Ты лучше проследи, чтобы за столом глупости не говорили и женщины тоже сидели, а то рассядутся одни мужики.
- Сколько женщин? - спросил председатель.
- Процентов тридцать, не меньше, - сказал товарищ из Совмина и положил трубку, чтобы избежать дополнительных интриг.
Конечно, в доме этого негра принц был принят по-королевски. Все ему здесь очень понравилось: и наша острая еда, и, конечно, наше прославленное вино "изабелла". За столом много шутили, разговаривали и пели наши песни, причем принц пытался подпевать, что было особенно трогательно.
Между прочим, хозяин дома со смехом рассказал: сколько было говорено о приезде высокого гостя, что он думал, что этот гость в дверь не пролезет, а гость оказался не такой уж высокий, хотя и приятный человек.
Принцу перевели слова хозяина дома, и он нисколько не обиделся, а только посмеялся над такой наивной постановкой вопроса этого деревенского негра.
Одним словом, все было хорошо, но вдруг, когда собирались поднять заключительный тост за мир во всем мире, принц, как потом оказалось, без всякого злого умысла спросил у хозяина дома:
- Ну а как живется неграм в Советском Союзе?
- Каким неграм? - заинтересовался хозяин.
- Как каким? - удивился принц, оглядывая местных негров, сидевших за этим же столом. - Вам!
- А мы не негры, - сказал хозяин, улыбаясь своей характерной улыбкой и кивая на остальных негров, - мы - абхазцы.
- То есть как? Отрекаетесь? - стал уточнять принц, еще слава богу, через переводчика.
Тут некоторые товарищи, в том числе и товарищ из Совмина, стали прочищать глотки в том смысле, чтобы он этого не говорил, а, наоборот, во всем соглашался с принцем. Но он никак на все это не реагировал, вернее, даже начал спорить, доказывать свое, правда, по-абхазски.
Дело в том, что среди сопровождавших принца лиц один был на сильном подозрении, что понимает по-русски, хотя и скрывает это. Оказывается, на предыдущем банкете, когда ему подали литровый рог, с тем чтобы он, сказав пару теплых слов, выпил его, он растерялся и как будто по-русски прошептал:
- Ну и дела...
После того как он выпил этот рог" с ним попытались поговорить по-русски, но он уже ни по-русски, ни по-африкански ничего не мог говорить. А на следующий день, когда ему в шутливой форме напомнили об этом, он полностью отрицал, что понимает по-русски. Так что оставалось совершенно неясным, что он этим хотел сказать и вообще говорил ли...
Словом, этот зажиточный негр уперся - и ни в какую.
- Вы бы еще "Чайку" ему подарили, он бы вам тут наговорил, - оживился председатель, вспомнив про свои обиды.
- Неуместное напоминание, - сказал ему на это товарищ из Совмина, а зажиточный негр, тем более подвыпив, разошелся вовсю.
- Если уж наши отцы, - сказал он с гордостью, - принцу Ольденбургскому отказали признать себя арапами, так что ж мы будем слабину давать этому африканскому принцу?!
Ну, в таком сыром виде слова его, конечно, никто и не собирался переводить принцу, но все-таки, по наблюдениям наших людей, он остался не вполне доволен. Нет, тост за мир во всем мире он, конечно, выпил, и потом его постепенно успокоили, но лучше бы этого всего не было.
Кстати, о принце Ольденбургском хозяин дома вспомнил не случайно В самом деле, так оно и было. Принц Ольденбургский, покровитель Гагр, узнав о том, что в Абхазии есть свои негры, решил их пригласить к себе на работу. То ли хотел составить себе негритянскую стражу, то ли еще что.
Как известно, принц Ольденбургский во всем подражал Петру Великому, поэтому ему захотелось иметь своих арапов. И вот приезжает представитель наших негров в Гагры и начинает договариваться с Александром Петровичем. Между прочим, Александр Петрович предлагал им очень хорошие условия, но наш представитель наотрез отказался, потому что принц предлагал нашим службу в качестве арапов.
- Пожалуйста, - говорил наш представитель, - на общих основаниях мы у вас готовы работать, но в качестве арапов не можем, потому что мы абхазцы. Принц Ольденбургский так и эдак его уламывал, но ничего не получилось.
- Ну ладно, - оказывается, махнул рукой Александр Петрович, - ступай домой, раз ты такой упрямый.
- На общих основаниях, пожалуйста, дорогой принц, - оказывается, напоследок еще раз напомнил наш представитель, - а в качестве арапов не можем.
- Нет, ступай, - повторил Александр Петрович, - на общих основаниях у меня и без вас людей хватает.
И вот через множество лет повторяется аналогичная история, только теперь не знаменитому принцу Ольденбургскому, а молодому африканскому принцу приходится доказывать то же самое.
Конечно, с одной стороны, такое упрямство наших негров было неприятно нашему начальству, которое сопровождало принца в деревню. Но, с другой стороны, как абхазцы, те из них, которые были абхазцами, радовались преданности наших негров.
- Как они нас все-таки любят, - покачиваясь на мягком сиденье, растроганно вспоминали они на обратном пути патриотическое чудачество зажиточного негра.
- Да, но гибкость тоже надо иметь, - покачиваясь на тех же сиденьях, слегка ворчали представители других национальностей. У нас руководство всегда многонациональное, и это создает исключительные возможности для своевременной подстраховки взаимных перегибов.
* * *
Одним словом, после этого случая с принцем решили больше не рисковать, а дождаться его отъезда. Так или иначе, я понял, что со статьей, конечно, могут и подождать, но картину с выставки обязательно снимут, тем более что принц ее еще не посещал.
Как раз в это время ко мне приехал приятель из Москвы, и я решил, воспользовавшись этим случаем, еще раз зайти на выставку. Сам Андрей был в деревне и писал свою "Сборщицу чая". Предупреждать его о надвигающейся грозе было бесполезно. Он кончал картину и в таких случаях говорил, что только смерть кого-нибудь из близких может быть достаточным поводом для остановки в работе. Я знал, что это не пустые слова.
Как только мы с приятелем вошли в выставочный зал, я сразу же почувствовал тревогу, но почему-то не придал ей значения. Еще пересекая зал, я протянул руку в сторону невидимой за колонной картины и сказал что-то вроде того, что и мы не лыком шиты...
Но увы, картины на месте не оказалось. Я мельком оглядел весь зал, но ее нигде не было. Теперь я понял причину своей тревоги. За месяц пребывания картины на выставке я привык, что возле нее все время происходило небольшое бурление толпы В какой-то мере она была как камень, брошенный (конечно, несознательно) поперек спокойного течения выставки. И хотя течение не остановилось, да он и не пытался его остановить, но вокруг картины все время журчал живой бурунчик, слышный во всех концах выставки.
Сейчас все было тихо. Это-то и вызвало во мне тревогу, но поразило меня не это. На месте картины Андрея висела совсем другая картина, совсем другого художника, правда, примерно такого же размера. Это была одна из бесконечных иллюстраций к великой поэме Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре". Картина изображала трех витязей - Автандила, Тариэла и Фридона, с маршальской деловитостью обсуждающих способы взятия крепости Каджэти, которая призрачно, подобно контурам новостроек на картине Андрея, высилась на заднем плане.
И хотя, в отличие от синих макинтошей, рыцари стояли вполоборота к зрителям, а Тариэл и вовсе спиной, чувствовалось какое-то дикарское шарлатанство в том, что на месте картины Андрея Таркилова поместили именно эту. Расчет был ясен: если кто-то что-то слышал о "Троих в синих макинтошах", то теперь, увидев трех витязей, решит, что он чего-то недослышал или недопонял. Одним словом, получалось, что бюрократов не держим и не собирались держать, а витязей почему же, витязей, пожалуйста.
Я подошел к администратору, который сидел у дверей за маленьким столиком, презрительно положив на него локти. Всем своим видом он показывал, что оскорблен размером столика и не считает нужным скрывать это от кого бы то ни было.
Я спросил у него, куда делась картина Андрея Таркилова. Он посмотрел на меня все еще обиженными глазами и с нахальством, неслыханным после 1953 года, сказал, что не знает такой картины.
Я решил не сдаваться и потребовал книгу отзывов, чтобы доказать ему, что он врет, хотя он и сам прекрасно знал об этом. Он мне ответил, что книга отзывов заполнена и потому ее убрали. Тогда я спросил, где новая, если старая заполнена. Он вытянул руку и молча показал на фанерный ящик, стоявший справа от столика у его ног.
Оказывается, отзывы отныне будут бросаться в этот ящик. На столике лежала стопка бумаги и карандаш.
- Во всех крупнейших городах страны теперь так делают, - сказал он. Как выяснилось позже, негодяй оказался прав. Не знаю, во всех ли, но в одном из крупнейших я это видел своими глазами. Ради справедливости надо сказать,;
что потом опять появились книги отзывов. Возможно, это был разумный компромисс за счет более продуманного выбора картин для выставок.
Но тогда я этого не знал и принялся спорить с администратором. Стараясь друг друга запугать своей близостью к истине, что почему-то одновременно подразумевало и близость к начальству, мы уже покрикивали друг на друга.
На шум из пристройки внутри зала, загримированной под капитанский мостик, спустился к нам директор салона Вахтанг Вочуа. С некоторых пор он был переброшен на эту работу, хотя и чтение лекций отнюдь не забрасывал.
- Читаю на все прежние темы минус лекции о козлотуре плюс лекции об искусстве, - говорил он всем, кто ошибочно полагал, что теперь он забросил лекторскую работу.
В своем неизменном белоснежном костюме он приближался, веселея на ходу и мягко ступая, как бы боясь вспугнуть скандал.
- О чем шумите? - спросил он, пожав мне руку бодрящим рукопожатием. Узнав, о чем мы шумим, он сказал, что картина снята с выставки по приказу свыше. Он посмотрел на потолок, как бы ища в нем отверстие, сквозь которое картина была вытянута.
Я посмотрел на администратора, во тот нисколько не смутился. Широко расставив локти на своем узком столике и он снова замкнулся в личную скорбь.
- Если местные ребята будут спрашивать, - пояснил Вахтанг, кивнув в мою сторону, - не говори, что ее не было, говори, что художник сам снял на доработку... Это его право... А соблюдать права художника... - пробубнил он и, внезапно наклонившись к ящику, заглянул в его щель, словно знакомясь С общим состоянием отзывов, даже как бы с их поведением в ящике.
И была в его позе порнографическая динамика, презрительно смягченная хозяйственным поводом. Возможно, именно так начальник стражи султанского гарема заглядывает во внутренние покои пленительных, но коварных жен своего владыки.
- ...А соблюдать права художника, - уже бормотал он, понизив голос (чтобы не слышали во внутренних покоях), - это наша повседневная обязанность...
Он выпрямился, посмотрел на меня с выражением скромной важности, перевел взгляд на администратора, как бы кивнул ему слегка в том смысле, что надо мечтать, что мечта его о более обширной поверхности стола замечена там, где надо, и уже обрастает деревянной плотью. После этого он молча удалился. Подымаясь по лесенке к своему капитанскому мостику, он еще раз посмотрел на меня, но теперь не только со скромной важностью, но и мягким упреком, мол, вот не шумим, не кричим, а искусство поощряем, хотя это не так просто, так может показаться некоторым со стороны.
Неделей позже, когда мы с Андреем стояли на одной из наших главных улиц, неожиданно возле нас, вернее, проехав нас метров на десять, остановилась черная "Волга", и человек, сидевший рядом с шофером, поманил нас пальцем. Кстати сказать, Андрей, уже, разумеется, зная о том, что картина снята с выставки, и о том, что вокруг нее идет какая-то негласная возня, пытался встретиться с этим человеком, но встретиться никак не удавалось, а тут он вдруг сам поманил его пальцем. Значит, подумал я, можно надеяться на легкую взбучку без серьезных последствий.
Это был довольно крупный начальник, разумеется, в масштабах нашего края. Среди прочих дел он по должности и по собственному желанию присматривал за людьми искусства, считая себя знатоком и покровителем муз, что в какой-то мере соответствовало действительности.
У него была странная и в то же время замечательная привычка. Бывало, распечет как следует того или иного художника за излишний натурализм, или, наоборот, за склонность к абстракциям, или еще за что-нибудь, а там пригласит этого же художника завтракать или обедать, а то и ужинать, что было особенно заманчиво, потому что тут он не спешил, а реставраторы, зная его в лицо, старались вовсю.
Художниками даже было замечено, что чем сильней он ругает, тем лучше угощения следуют потом. Скажем прямо, некоторые этим пользовались, хотя дело это было рискованное, потому что иной раз отругать отругает, а угостить забудет.
А однажды был такой случай. Один художник, такой серенький реалистик, которого обычно и хвалить рука не подымалась, и ругать было не за что, вдруг решил отличиться.
Вернее, года за два до этого он написал для того времени знаменитую картину "Козлотур на сванской башне". На ней был изображен козлотур, стоявший на сванской башне с приподнятой передней ногой, не то собирается шагнуть, не то собирается проткнуть башню копытом, чтобы доказать, что она прогнила.
Картина была неоднократно хвалима нашей газетой, помнится один абзацу где обращалось внимание на решительно приподнятую ногу козлотура, топчущую сванскую башню как символ вражды народов Позже картина была куплена новооткрытым рестораном "Водопой коэлотура" и провисела там вплоть до критики козлотуризации сельского хозяйства, после чего была убрана из ресторана и обругана в печати, между прочим, за ту же сванскую башню, вернее, за ее неправильную трактовку. Оказывается, она никак не символ вражды народов, а, наоборот, символ сопротивления мужественного народа иноземным захватчикам.
Помнится, тогда он приходил к нам в редакцию и жаловался, что вообще сванской башне никакого международного символического значения не придавал, а просто поместил козлотура на старой крепости, чтобы показать победу нового над старым.
На это ему в редакции нашей ответили, почему же он протестует теперь, когда его ругают за сванскую башню, а когда хвалили за нее, он не протестовал.
- Кто же протестует, когда хвалят? - спросил он, но вопрос его остался без ответа, и о художнике забыли.
Другие о нем забыли, но сам он о себе, оказывается, не забывал. Теперь он решил прославиться совсем по-другому и показал на очередной выставке несколько странных, в духе абстракционизма, полотен, и даже сам все время стоял возле них с выражением заносчивой скромности.
Художники быстро раскусили этот его жалкий маневр, рассчитанный на внимание Абесаломона Нартовича. (Так и быть, раскрываю его имя, выдуманное, конечно.) Раскусили, значит, и в своей среде высмеяли его лжеабстракции как недействительные.
Сам же Абесаломон Нартович во время посещения выставки по многолетней привычке прошел мимо его картин, не глядя, да и художники окружали его шумным роем. Но потом уже, когда он осмотрел всю выставку, кто-то ему капнул о проделке этого товарища. Абесаломон Нартович был сильно раздосадован и уже выругал его за это лицемерие, а не за художественные ошибки, что не давало повода для ресторанного развития темы.
Обычно, войдя в выставочный зал, он останавливался в дверях и, бросив общий взгляд на выставку, с улыбкой говорил:
- Край у нас солнечный, художников много...
При этом лицо его и большая вальяжная фигура струили солнечную доброжелательность. Он как бы говорил: вот видите, я к вам пришел с хорошим настроением, а дальше все зависит от вас...
Начинался осмотр. Обходя картины в окружении художников, он сначала смотрел на картину, потом на автора, стараясь по выражению его лица определить, как сам он относится к своей картине. Разумеется, не в художественном отношении, а исключительно в идейном плане. То есть не передерзил ли, если картина носит на себе сатирический оттенок, не увлекся ли вредными новациями или чуждыми, вредоносными идеями, впрочем, смехотворными в своей ничтожности.
...
| Страницы: |
|
