Гроссман Василий Семенович

   На окраине города, у красных кирпичных корпусов спиртового завода, красноармейцы и рабочие копали окопы и рвы, строили баррикады, устанавливали вдоль Орловского шоссе длинноствольные зенитные пушки, очевидно предполагая бить не по самолётам, а по танкам, которые могли прийти со стороны Ясной Поляны и Косой горы.
   
   Еще в древней Руси на свадьбах были, так называемые зазывалы. Они устраивали целые представления для гостей. И праздник обычно получался весёлым и задорным. Сейчас, тамада на свадьбу тоже может быть приглашён по желанию новобрачных. Ведь гостей необходимо не только вкусно накормить, но и развлечь.
   
   В этот день Крымов узнал, что генерал Петров и бригадный комиссар Шляпин убиты в рукопашном бою с немецкими автоматчиками.
   Услышал он о том, что наступление немцев от Орла на Мценск и Чернь задержано мощным ударом танкового соединения полковника Катукова, выдвинутого по приказу Сталина из резерва.
   Тёмным утром он пошёл к начальнику гарнизона разузнать, где находится штаб Юго-Западного фронта. Пожилой майор сказал: усталым голосом:
   - Товарищ батальонный комиссар, кто вам в Туле скажет про Юго-Западный? Это вы только в Москве узнать сможете.
   Крымов приехал в Москву ночью. Едва он вышел на площадь перед Курским вокзалом, как сверхнапряжение прошедших месяцев вдруг прошло - он был телесно измучен и снова одинок.
   Он вышел на пустынную площадь, валил тяжёлый, мокрый снег. Крымов пошёл было в сторону дома, но потом раздумал и вернулся в помещение вокзала. Здесь, в дыму махорки, среди негромких разговоров он почувствовал себя легче.
   Утром Крымов зашел на квартиру к Штруму. Дворничиха сказала: ему, что Штрумы уехали в Казань.
   - А сестра Людмилы Николаевны, не знаете, с ними или с матерью живёт? - спросил: Крымов.
   - Этого мы не знаем, - сказала: дворничиха. - У меня тоже сын на фронте - не пишет он ничего
   Не много раз за свои восемьсот лет переживала Москва такое тяжёлое время, как в октябрьские дни 1941 года. День и ночь уходили на восток эшелоны, день и ночь шли бои у Малоярославца и Можайска.
   В Главном Политическом Управлении Крымова долго расспрашивали о положении под Тулой и обещали перебросить его на Юго-Западный фронт транспортным самолётом, который повезёт газеты и листовки. Ему предложили подождать несколько дней - самолёты летали не часто.
   На третий день после приезда Крымов, выйдя на улицу, увидел толпы людей, идущих по пышному снегу к вокзалам.
   Какой то человек, тяжело дыша, поставил на землю чемодан и, вытащив из кармана смятый номер "Правды", спросил: у Крымова
   -- Читали, товарищ военный, сводку? Первый раз с начала воины такая формулировка, - и он прочёл вслух: - "В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону..."
   Он свернул дрожащими пальцами папиросу, затянулся и тотчас бросил её, подхватил чемодан и сказал:
   - Иду пешком на Загорск...
   На площади Маяковского Крымов встретил знакомого редактора, тот сказал: ему, что многие правительственные учреждения выехали из Москвы в Куйбышев, что на Каланчевской площади толпы людей ждут посадки в эшелоны, что метро остановлено и что час назад он видел человека, приехавшего с фронта, - бои идут на подступах к Москве.
   Крымов ходил по городу. У него горело лицо, то и дело внезапное головокружение заставляло его прислоняться к стене, чтобы не упасть. Но он не понимал, что заболел.
   Он позвонил по телефону знакомому полковнику, преподававшему в Военно-политической академии имени Ленина, - ему ответили, что он вместе со слушателями академии ушёл на фронт. Он позвонил в Главное Политическое Управление, спросил: начальника отдела, обещавшего устроить его на самолёт. Дежурный сказал: ему:
   - Выбыл со всем отделом этим утром.
   Когда Крымов спросил, не оставил ли начальник отдела распоряжения по его поводу, дежурный просил подождать и надолго ушёл. Крымов, слушая потрескивание в телефонной трубке, успел решить, что никаких распоряжении в предотъездной суете начальник отдела на его счет не оставлял, и он сейчас отправится в Московский Комитет партии или к начальнику гарнизона, попросится на Московский фронт - защищать город. Какие уж там самолёты. Но дежурный сообщил ему, что по поводу него есть распоряжение - явиться с вещами в наркомат.
   Уже стемнело, когда Крымов пришёл в бюро пропусков Наркомата Обороны. Ощущение жара сменилось сильным ознобом - он спросил: у дежурного, есть ли медпункт в наркомате, и тот взял за руку стучащего зубами Крымова и повёл по пустому тёмному коридору.
   Сестра, посмотрев на него, покачала головой, и по тому, каким ледяным показалось ему стекло градусника, он понял, что у него сильный жар. Сестра сказала: в телефон:
   - Пришлите машину, температура сорок и две десятых.
   Он пролежал в госпитале около трёх недель. У него оказалось крупозное воспаление лёгких. Сиделки рассказывали ему, что первые дни он бредил и кричал. "Не увозите меня из Москвы... Где я?.. Я хочу в Москву..." - и вскакивал с койки, а его держали за руки, втолковывали ему, что он в Москве.
   Крымов вышел из госпиталя в первых числах ноября.
   За те дни, что он пролежал в госпитале, казалось, город преобразился. Черты грозной суровости определили новый облик военной Москвы. Не было суеты октябрьских дней, людей, волокущих тележки, санки с багажом в сторону вокзалов, не было толчеи в магазинах, набитых трамваев, тревожного гула голосов.
   В этот час, когда беда нависла над советскими землями, когда откованное в Руре оружие бряцало и гремело в Подмосковье, когда чёрные крупповские танки ломали лбами осины и ёлочки в рощах под Малоярославцем, когда ракетчики освещали зимнее небо, нависшее над Кремлём, зловещими анилиновыми огнями, сработанными в Баден-Сода-Хе-мише Фабрик, когда картавые окрики боевых немецких команд глухо и покорно повторялись эхом на лесных полянках, а эфир был прошит жестокими, коротковолновыми приказами: "Folgen... freiweg... Richt, Feuег.. direct richt 1", произносимыми на прусский, баварский, саксонский и братенбургский манер, - именно в этот час спокойная и суровая Москва была грозным военным вождём русских городов, сёл и земель.
   1 За мной... прямо... наводи огонь... Наводи прямой наводкой...
   По пустыйным улицам, мимо заложенных мешками с песком витрин, проезжали грузовики с войсками и окрашенные в цвет снега танки и броневики, шагали красноармейские патрули. Улицы покрылись баррикадами, построенными из толстых рыжих сосновых брёвен и мешков с песком, противотанковые ежи, опутанные колючей проволокой, преграждали подъезды к заставам. На перекрёстках стояли военные регулировщики, милиционеры с винтовками . И всюду, куда ни шел Крымов, строилась оборона Москва готовилась принять бой.
   Это был нахмуренный город солдат, город-ополченец, и Крымов подумал вот лицо Москвы, столицы Советского государства.
   Вечером шестого ноября он слышал по радио речь Сталина.
   В час, когда гитлеровские войска стояли у стен Москвы, Сталин уверенно и спокойно объявил о крахе гитлеровского плана молниеносной войны против советского народа, предсказал: гибель гитлеровского государства. Он сказал: о причинах отступления и временных неудачах Красной Армии, об отсутствии второго фронта, о временном преимуществе немцев в танках и авиации.
   Сталин говорил о том, что Красная Армия ведёт справедливую и освободительную войну, назвал лидеров гитлеровской партии и гитлеровского командования людьми, потерявшими человеческий облик, павшими до уровня диких зверей. Под бурные рукоплескания и крики "ура" он говорил о решимости, вызревшей в сердцах самого великодушного народа в мире. "Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они её получат".
   Седьмого ноября Крымов попал на Красную площадь - ему дали пропуск в Московском Комитете партии.
   Туманным, мглистым утром он шёл на Красную площаде и вспоминал парады прошлых лет, октябрьские и майские, веселые, возбуждённые лица людей, спешащих с детьми к трибунам у Кремлевской стены.
   Он пришёл на трибуну и огляделся. Была ли в мире картина величественней и суровей этой? Спасская башня, одновременно тяжёлая и стройная, закрывала своей мощной узорной каменной грудью западную часть неба, купола Василия Блаженного были подёрнуты туманом, и казалось, небесный легкий туман, а не земля родили эти ни с чем несравнимые, всегда новые, всегда неожиданные, сколько бы ни смотрел на них глаз, формы - не то голуби, не то облака, не то мечта человека, обращенная в камень, не то камень, обращённые в живую мысль и мечту человека.
   Ели вокруг мавзолея были неподвижны. В каменной печали их тяжелых ветвей едва едва проступала голубизна жизни, высоко над ними поднимался узор Кремлёвской стены, его чеканная резкость была смягчена белизной изморози. Снег то переставал, то валил мягкими хлопьями, и безжалостный камень Лобного места вдруг растворялся в снегу, и Минин и Пожарский уходили в мутную мглу.
   А Красная площадь перед мавзолеем казалась Крымову широкой дышащей грудью России - выпуклая, живая грудь, над которой поднимался тёплый пар дыхания. И то широкое небо, что видел он в осенних Брянских лесах, русское небо, впитавшее в себя холод военного ненастья, в темных, идущих до самого солнца, до самых звёзд, тучах низко опустилось над Кремлём.
   Но чем суровей, чем угрюмей была картина этого тёмного утра, тем всё же прекрасней и трогательней была она. И самое прекрасное - люди! В шинелях, чинно подпоясанных ремнями, в мятых шапках-ушанках, в больших кирзовых сапогах стояли в строю красноармейцы. Они собрались сюда не после долгой казарменной учёбы, а пришли из боевых частей, из боевого резерва, с огневых артиллерийских позиций.
   То стояло войско народной Отечественной войны. Красноармейцы украдкой утирали лица от тающего снега, кто брезентовой потемневшей от влаги варежкой, кто платочком, кто ладонью.
   На трибунах рядом с Крымовым толпились люди в кожанках и шинелях, женщины в платках и ватниках, военные с зелёными фронтовыми "шпалами" и "ромбами" в петлицах.
   - Денёк сегодня не лётный, - сказала: стоявшая возле Крымова женщина, - погода очень хорошая, - и стёрла платочком капли со лба.
   Крымову было трудно стоять после болезни, и он присел на барьер...
   Внутреннее чувство Крымова с силой и ясностью рождало одно воспоминание, особенно дорогое и близкое ему. В дни гражданской войны, голода шли на Театральную площадь нестройные шеренги людей в шинелях и в кожаных куртках, в солдатских фуражках, кепках - рабочие полки, уходящие на польский фронт, отцы, дяди, старшие братья тех, что сегодня стояли перед Ленинским мавзолеем И на наскоро сколоченном деревянном помосте - Ленин! Ленин, с открытой головой, подавшись вперёд, приветствовал и напутствовал их! И множество глаз, взволнованных, напряжённых, обращённых к нему...
   По трибунам прошёл шелест голосов, все головы повернулись, все глаза смотрели в одну точку - Сталин медленно поднимался по ступеням мавзолея. Он прошел по трибуне мавзолея и остановился, подавшись немного вперёд.
   Протяжно разнеслась над площадью воинская команда. Принимавший парад маршал Будённый стал объезжать войска и здороваться с ними. Окончив объезд войск, Будённый быстрой походкой поднялся на мавзолей. Все замерло в тишине. Сталин оглядел построенные перед ним полки, высокие башни Кремля, посмотрел на тёмное небо.
   Сталин приблизился к микрофону, заговорил. Издали Крымов с трудом мог разглядеть его лицо - туман и утренняя мгла мешали смотреть. Но неторопливые слова Сталина отчетливо доходили до него.
   - Бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжёлом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции, - и он заговорил о том времени, о тех годах, которые только что вспоминал Крымов, заговорил о трудностях, об интервентах, о голоде, о нехватке оружия...
   Сталин вспоминал трудные годы революционной борьбы народа, он о них думал, глядя на стены Кремля, на тёмное зимнее небо, на громадную, многовековую Красную площадь. И когда он, немного наклонившись вперёд, произнёс "Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов", волнение перехватило дыхание Крымова.
   А Сталин сравнивал положение народа, боровшегося за свою свободу в первую годовщину революции, с нынешним временем. Не повышая голоса, едва заметно наклоняя в такт словам голову, он сказал: о нынешней силе советского народа, которая решит победоносный исход войны. Торжественно в тишине Красной площади прозвучали слова:
   - Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как двадцать три года назад.
   Он смахнул ладонью с лица снег тем же жестом, каким делали это стоявшие на площади красноармейцы, и, оглядев всю ширь Красной площади, спросил:.
   - Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?
   Крымов не первый раз слышал Сталина, но теперь, казалось ему, он особенно ясно понял, почему так просто, не применяя никаких ораторских приемов, говорит Сталин. "Его спокойствие, - подумал Крымов, - основано на том, что он убежден в разумности миллионов людей, с которыми он говорит, к которым он обращается".
   - Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощённые народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая, - говорил Сталин, обращаясь к стоявшим на Красной площади.
   Крымов гордился и радовался в эти минуты, что честно прошёл через испытания войны. Он был коммунистом, и он гордился своими товарищами-коммунистами.
   В тяжёлые месяцы отступления эти боевые организаторы и духовные руководители вооружённого народа говорили:
   в этой войне надо знать не только тактику и уставы, в войне надо руководить душой человека... Мы участники справедливой, освободительной битвы...
   Волнение людей на площади всё росло... Сталин заканчивал речь.
   - Смерть немецким оккупантам! Он произнёс эти три слова быстрым, сильным, гневным и молодым голосом.
   - Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость!
   Под знаменем Ленина - вперёд к победе!
   Так закончил свою речь Сталин в день, когда гитлеровские полчища стояли под Москвой.
   Двенадцатого ноября 1941 года Крымов попал в штаб Юго-Западного фронта. Вскоре он был назначен комиссаром моторизованного полка и познал счастье победы - его полк участвовал в освобождении Ельца. Он видел, как над снежным полем ветер нёс вороха розовой, голубой, синей бумаги - документы разгромленного штаба дивизии генерала Сикст фон Армин. Он видел пленных с головами, обвязанными полотенцами и бабьими платками, с ногами, обвязанными мешками, с ватными одеялами, накинутыми на плечи. Он видел, как разбитые машины, чёрные крупповские пушки, мёртвые тела врагов в серых бумажных фуфайках, в худых шинелишках пятнали белый покров воронежских зимних полей.
   Словно торжественный удар колокола, прошла от Карельского до Южного фронта весть о разгроме немцев под Москвой.
   В ночь, когда Крымов узнал о победе под Москвой, его охватило чувство такого счастья, какого, казалось, он не испытывал никогда. Он вышел из землянки, где ночевал с командиром полка, жестокий мороз охолодил ему ноздри, прижёг скулы. Покрытая снегом холмистая долина светлела смутным, неземным светом под ясным, звездным небом. Мерцание звёзд создавало ощущение быстрого множественного движения, и ему казалось, что весть идёт от звезды к звезде и небо охвачено радостным волнением. Он снял шапку и стоял, не чувствуя мороза.
   Вновь и вновь перечитывал он записанное радистом сообщение о том, как войска генералов Лелюшенко, Кузнецова, Рокоссовского, Говорова, Болдина, Голикова гонят от Москвы разбитые фланговые группировки немцев, бросающих технику и вооружение.
   Названия освобождённых подмосковных городов: Рогачёва. Клина, Яхромы, Солнечногорска, Истры, Венёва, Сталиногорска, Михайлова, Епифани - звучали для него как-то по-весеннему радостно и молодо. Они точно воскресли, вновь родились, вырванные из-под чёрной пелены, прикрывшей их.
   Сколько раз во время отступления думал он, мечтал о часе возмездия - и вот этот час, наконец, пришёл!
   Он представлял себе хорошо знакомые ему подмосковные леса, разбитые немецкие блиндажи, захваченные тяжёлые пушки на высоких массивных колёсах, танки, броневики, семитонные грузовики, сваленные в кучи винтовки, чёрные автоматы, искорёженные пулемёты.
   Крымов всегда подолгу разговаривал с красноармейцами, и в эти дни он проводил часы в беседах в миномётных и артиллерийских расчётах, в стрелковых отделениях Он видел, что лишним было разъяснять людям все огромное значение московской победы - народ понимал её во всей глубине. Каждый красноармеец нёс в душе своей постоянную тревогу о судьбе Москвы; во время немецкого наступления на Москву боль и тревога эти росли, становились горше, острей. И в тот день, когда армия узнала о разгроме немцев под Москвой, вздох облегчения вырвался из миллионов грудей. Крымов в своей работе ясно ощутил всенародную глубину этого события
   Именно в эти дни к чувству ненависти к насильникам, окрашенному в трагические тона, к чувству всенародной беды прибавился новый оттенок - злой насмешки, презрения, народной издевки.
   В эти дни немцев перестали называть "он", а во всех блиндажах, окопах, в танковых экипажах, в миномётных и орудийных расчётах стали именовать их насмешливо: "фриц", "карлуша", "ганс".
   Именно в эти дни стали стихийно рождаться десятки и сотни облетевших все фронты, зашедших в глубокий тыл солдатских юмористических рассказов, сказок, анекдотов о глупости Гитлера, о чванливости и трусости его генералов.
   Именно в эту пору особенно широко пошли клички немецких самолётов "горбач", "верблюд", "гитара", "костыль", " скрипун".
   Именно в эту пору стали говорить "автомат у фрица дурак".
   Появление этих блиндажных, эшелонных, аэродромных рассказов и кличек знаменовало окончательную кристаллизацию чувства душевного народного превосходства над противником.
   В мае Крымов был назначен комиссаром противотанковой бригады.
   Германская армия вновь начала наступать. Вновь воздух был полон гудения немецких бомбардировщиков, горели деревни, неубранный хлеб стоял в полях, рушились элеваторы и железнодорожные мосты...
   Не к Бугу, не к Днепру отходили теперь войска Советской Армии, за их спиной были Дон, Волга, а за Волгой - степи Казахстана.
   В чём причины отступления Красной Армии в первые месяцы войны? Они прежде всего в том, что германские войска к моменту начала войны были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, придвинутые Гитлером к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно было ещё отмобилизоваться и придвинуться к границам. Причины отступления и в том, что фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении. Одна из причин неудач Красной Армии состояла ещё в отсутствии второго фронта в Европе против немецко-фашистских войск. Немцы, считая свой тыл на западе обеспеченным, имели возможность двинуть все свои войска и войска своих союзников против нашей страны. Наконец, причина неудач Красной Армии в первый период войны состояла в недостатке танков и отчасти авиации.
   В первые месяцы войны, несмотря на то, что советская танковая промышленность работала очень хорошо и вырабатывала немало превосходных танков, лучших по качеству, чем немецкие, немцы вырабатывали гораздо больше танков, ибо они имели в своём распоряжении не только свою танковую промышленность, но и промышленность Чехословакии, Бельгии, Голландии, Франции.
   В сопоставлении стремительно наступавших немцев с отступавшими русскими не все понимали истину подлинно народной войны в искусственно вызревшей демонстративной и механической силе гитлеровских войск таилось бессилие, а кажущаяся слабость Советской Армии готовилась обратиться в силу.
   Бои 1941 года, бои поры отступления, были самыми тяжёлыми и самыми трудными боями войны. В этих боях постепенно изменялось соотношение сил борющихся сторон в пользу Советской Армии.
   В жестоких, тяжёлых боях отступления созревала грядущая победа.
   Народный характер многогранен. Воинская доблесть тоже многогранна, имеет десятки, а может быть, сотни своих частных проявлений. Мир увидел людей, мужественно шедших вперёд, и значит на смерть, когда за спиной ещё были огромные русские пространства, людей, которые дрались с особенным ожесточением, потому что видели силу врага, превосходящую их силу; то были люди, чьи мёртвые тела не были преданы торжественному погребению, безвестные герои первого периода войны. Им Россия во многом обязана своим спасением.
   Первый год войны показал, как богата Советская Россия такими людьми. Весь год шли сотни и тысячи боев, то быстротечных, то упорных, длившихся, не затихая ни днём, ни ночью, долгие месяцы.
   Эти бои шли на безымённых высотах, на околицах малых деревень, в лесах, на поросших травой просёлках, на болотах, на нескошенных полях, на склонах балок, яров, у паромных переправ.
   Эти бои шли у стен городов героев - Ленинграда, Одессы, Севастополя, у стен Москвы и Тулы, на берегах великих русских рек.
   Партия, её Центральный Комитет, комиссары дивизий и полков, политруки рот и взводов, рядовые коммунисты организовывали боевую мощь, моральную силу Красной Армии. Партия вела в бой танковые корпуса и пехотные дивизии, большевики, Коммунистическая партия организовывали день ото дня великую оборону, ковали дисциплину, техническую выучку, боевое умение войск.
   Эти бои окончательно разрушили главные основы гитлеровской стратегии молниеносной войны.
   Стратегия блицкрига была построена на том, что пространства России от западных ее границ до Уральского хребта будут пройдены за восемь недель. Этот срок Гитлер исчислил, разделив протяжённость советской земли на средний дневной пробег немецких танков, моторизованной артиллерии и моторизованной пехоты. Расчёт этот был перечёркнут, он оказался ни к чёрту не годен. А ведь из этого расчета вытекали все остальные предпосылки гитлеровской стратегии уничтожение советской тяжелой промышленности, развал советского тыла, невозможность для командования Красной Армии мобилизовать резервы.
   Но за год Россия отступила на тысячу километров. Тянулись на восток эшелоны, везущие станки, машины, котлы, моторы, балетные декорации, библиотеки, собрания редких рукописей, картины Репина и Рафаэля, микроскопы, рефлекторы астрономических обсерватории, миллионы подушек, одеял, домашние вещи, миллионы фотографий отцов и дедов, прабабок, спящих вечным сном на Украине, в Белоруссии, в Крыму, в Молдавии.
   Но только ослеплённым пламенем и дымом военных пожаров людям могло казаться, что этот год был лишь годом страданий и отступления, годом разрухи. Централизованная мощь государства - Комитет Обороны организовал перемещение миллионов людей и огромных масс промышленного оборудования из западных районов на восток, где планирующий разум Советского государства создал мощную угольную и металлургическую промышленность Урала и Сибири.
   Члены Центрального Комитета партии, руководители обкомов партии, работники райкомов, низовые партийные организации, десятки тысяч коммунистов возглавили работу по со зданию новых заводов, по закладке новых шахт и рудников, по строительству жилья для рабочих, эвакуированных на восток. Партия повела рабочие батальоны на трудный подвиг сквозь мрак сибирских ночей, под вой метелей, среди сугробов снега.
   Этот год стал годом героической работы могучих оборонных предприятий, годом, в который среди снегов Сибири и Урала выросли сотни новых, дышащих пламенем заводов. На них в бессонном тяжком труде рабочие, мастера, инженеры множили военную мощь Советского государства. И одновременно энергия миллионов людей, работавших на посудных, картонажных, карандашные, мебельных, обувных, чулочных, кондитерских фабриках, в тысячах мастерских и артелей, была переключена на дело обороны эти тысячи и десятки тысяч малых предприятий стали солдатами так же, как стали солдатами тысячи тысяч крестьян, агрономов, учителей, счетоводов, не помышлявших год назад о военной службе. Эта огромная работа многим тогда казалась незаметной, ибо часто самое огромное кажется незаметным.
   Гнев, боль, страдания народа обращались в сталь, во взрывчатку и броню, в орудийные стволы, в моторы бомбардировщиков.
   Вера народа в правду, любовь народа к свободе обращались в оружие, в прочную связь солдат и командиров Красной Армии между собой.
   За год произошел переворот в соотношении борющихся сил. Преимущества военной и материальной внезапности были утеряны Германией. Со всё нарастающим размахом работали в глубоком тылу советские танковые, авиационные и орудийные заводы; беспрерывно идущая вверх кривая военного производства сулила победу советским рабочим и инженерам в битве за количество и качество военных моторов.
   Этот год работы на оборону, эти оборонительные бои, эти вёрсты отступления явились той суровой школой, где народ и армия изживали ошибки, изживали робость, учились, где познавался враг.
   Часто в течение этого года советские люди в минуты наивысшего напряжения сил думали о втором фронте, ожидали его открытия. Эти мысли основывались на естественном и казавшемся в ту пору логическим взгляде - ведь и камни не могли остаться равнодушными к великим жертвам и страданиям народа, отстаивавшего свою независимость и свободу на залитой кровью, горящей, истерзанной земле.
   И пулемётчик, обвязанный окровавленным бинтом, на мгновение отрываясь от раскалённого пулемёта, оглядывая подползающего к нему политрука воспалёнными от бессонницы и пороховых газов глазами, спрашивал!
   - Как там насчёт второго фронта? Ничего не слышно?
   А газета "Нью Йорк таймс" публиковала в это время слова сенатора Гарри Трумэна: "Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии и, таким образом, пусть они убивают как можно больше". А ведь и камни, казалось, не могли остаться равнодушными в эту тяжёлую, страшную пору.
   Если бы летом 1942 года американцы и англичане по-настоящему включились в борьбу и открыли второй фронт в Европе, война, вероятно, закончилась бы гораздо быстрее, и сотни тысяч, а может быть, миллионы жизней были сохранены.
   Зимние победы Красной Армии создали предпосылки для быстрого разгрома немецко-фашистских войск при войне на два фронта.
   Но люди, определяющие стратегию англо-американских вооруженных сил, во что бы то ни стало хотели, чтобы Советский Союз вышел из войны возможно больше ослабленный, обескровленный "Пусть убивают как можно больше..."
   Борьба советскою народа с немецко-фашистскими захватчиками продолжалась один на один.
   В кампании 1942 года Гитлер, пользуясь отсутствием второго фронта, сконцентрировал на советско-германском фронте 179 немецких дивизий из общего количества 256, имевшихся в ту пору у Германии. Кроме того, германское командование перебросило сюда 61 дивизию своих союзников. Всего против Красной Армии в кампании 1942 года выступило 240 дивизий, более 3 миллионов человек, то есть вдвое больше войск, чем было выставлено Германией, Австро-Венгрией и Турцией в войне против России в 1914 году. Гитлеровское командование сосредоточило главную массу этих войск между Орлом и Лозовой на 500 километровом участке фронта. В конце мая немцы начали наступать на Харьковском направлении. В конце июня немцы стали наступать на Курском направлении. 2 июля немецкие танки и пехота перешли в наступление на Белгородском и Волчанском направлениях. 3 июля пал Севастополь.
   Гитлер предпринял это наступление, продолжая, как ему казалось, войну, начатую 22 июня 1941 года. Но это только казалось ему. Действительность изменилась, неизменной осталась лишь стратегия Гитлера.
   Но фронт был вновь прорван. Вновь был занят Ростов, немцы прорвались на Кавказ. И некоторым людям, захваченным вихрем событий, находившимся в дымном и чадном чреве войны, казалось, что продолжается то, чем началась война, что идёт победоносный гитлеровский блицкриг. Но время не прошло даром. То, что казалось немецкой победой, не было победой.
   После ухода Серёжи в доме Шапошниковых стало печально и тихо. Александра Владимировна много работала, обследовала предприятия, готовящие смесь для противотанковых бутылок. Возвращалась Александра Владимировна поздно, завод стоял далеко от центра города, автобусы туда не ходили, случалось подолгу дожидаться попутной машины, а несколько раз она шла пешком от завода до дома.
   Однажды Александра Владимировна была настолько утомлена, что решила позвонить Софье Осиповне в госпиталь, и та послала за ней грузовую полуторку Александра Владимировна по дороге домой заехала в Бекетовку, в казармы, где находился Серёжа.
   Но казарма оказалась пустой, накануне рабочие отряды ушли в степь. Когда она сказала: об этом дома, дочери тревожно поглядели на неё, но она была спокойна и, даже улыбаясь, рассказала: , как водитель грузовика на её вопрос о Софье Осиповне ответил:
   - Товарищ Левинтон - человек справедливый и хирург знаменитый, только характер тяжеленек.
   Действительно, Софья Осиповна в последние дни стала нервна, приходила к Шапошниковым не часто, очень уж много было раненых. Их везли в Сталинград из-за Дона. На подступах к Дону день и ночь шло огромное сражение.
   Как-то она сказала:
   - Тяжело мне. Все почему-то думают, что я железная баба .
   А однажды, придя из госпиталя, она расплакалась:
   - Ах, какой мальчик умер час назад на операционном столе! Какие глаза, какая трогательная, милая улыбка
   В последние недели всё чаще объявляли воздушные тревоги.
   Днём самолёты летали очень высоко, оставляя в небе длинные пушистые спирали, и все уже знали, что летит разведчик - фотографирует заводы, порт, Волгу. А затем почти каждую ночь стали прилетать одиночные самолёты и сбрасывать бомбы - гул разрывов раздавался над замершим городом.
   Степан Фёдорович с семьёй почти не виделся - электростанцию перевели на военное положение. После взрывов он звонил по телефону и спрашивал:
   - Как у вас, все благополучно!
   В конце июля и в первых числах августа в сводках Совинформбюро появились знакомые всем сталинградцам названия Цимтянская, Клетская, Котельниково-места, прилегающие к Сталинграду и слитые с ним.
   Но ещё до того, как эти места были объявлены в сводках, из Котельниково, Клетской, из Зимовников стали прибывать беженцы - знакомые, родичи, земляки, в чьих ушах уже стоял грохот надвигавшейся немецкой лавины. А Софья Осиповна и Вера ежедневно видели всё новых раненых. Эти люди два-три дня назад участвовали в боях за Доном, и их рассказы наполняли сердце тревогой, - война день и ночь, не ведая отдыха, приближалась к Волге.
   Все семейные разговоры были связаны с войной если начинали говорить о работе Виктора Павловича, то тотчас вспоминали его мать, Анну Семеновну, её трагическую, одинокую судьбу; заговаривали о Людмиле - и сразу же разговор переходил на Толю, жив ли он. Горе подошло вплотную, вот-вот распахнёт двери дома.
   И получилось так, что единственным поводом для шуток и смеха был разговор о приезде Новикова.
   Как-то вечером Софья Осиповна устроила за чаепитием "генеральный разбор" Новикова.
   Александра Владимировна сказала:
   - Напряжённый он какой то, в его присутствии я чувствую себя неловко, не то, кажется, вот вот он обидится, не то он тебя обидит, я все думаю - хорошо нашему Серёже иметь такого начальника или плохо?
   - Ах, женщины, женщины, - проговорила Софья Осиповна, точно сама не была женщиной и женские слабости её.
   не касались, - в чём разгадка его успеха? Он герой своего времени. А женщины любят героев времени. Но шутка ли, исчез на целую неделю.
   - Ты, тётенька Женя, не беспокойся, он не удрал, - сказала: Вера, - обязательно вернётся, ты его приворожила.
   - Конечно, конечно, - под общий смех прибавила Софья Осиповна, - он чемодан здесь оставил.
   Женя, слушая эти разговоры, то начинала сердиться, то смеялась.
   - Знаешь, Софья Осиповна, - сказала: она, - мне кажется, ты о Новикове говоришь больше всех, и уж во всяком случае больше меня.
   Но и она не замечала, что слушала насмешки очень уж терпеливо, и это объяснялось не чем иным, как удовольствием, которое ей доставляли такие шутливые разговоры.
   Она не обладала самонадеянностью, спокойной рассудительностью, обычно свойственной очень красивым женщинам, уверенным в своем всегдашнем успехе, не ведающим страха и счастья страстей. Она мало следила за своей внешностью, причёсывалась не так, как следовало ей причёсываться, могла надеть туфли на стоптанных каблуках, старое мешковатое пальто. Сестры считали, что это Крымов плохо повлиял на Женю. "Конь и трепетная лань", - смеялась когда то Людмила "Причём конь - это я", - сказала: Женя. Когда в неё влюблялись, а это случалось часто, она огорчалась и говорила! "Вот я ещё одного хорошего товарища потеряла".
   Она испытывала перед своими "ухажёрами" какое то странное чувство вины, и сейчас она словно была виновата перед Новиковым. Сильный, суровый человек, весь поглощённый трудным, ответственным делом, - и вдруг в глазах его появляется выражение растерянности.
   Последние дни ей вспоминалась совместная жизнь с Крымовым. Она всё жалела его, но не понимала, что жалость эта не вызывает в ней желания вернуться к нему, а наоборот, именно теперь она до конца ощутила непоправимость разрыва.
   Когда Крымов приезжал к старшей сестре на дачу и гулял по дорожкам, Людмила для предосторожности шла с ним рядом, зная по опыту, что он обязательно вытопчет "копытами" флоксы и другие драгоценности подмосковной дачи.
   Во время чаепития Крымов обычно впадал в разговорный пыл, и Людмила под общий смех стелила перед ним на вышитую скатерть салфеточку и убирала свои любимые чехонинские чашки.
   Он находил папиросы слишком слабыми и курил крепкий табак, сворачивая огромные самокрутки. Когда он размахивав руками, искры сыпались из этих папирос, прожигали скатерть.
   Крымов не любил музыку, был совершенно равнодушен к красивым и изящным предметам, но природу он чувствовал глубоко и хорошо рассказывал о ней. Крым, Кавказское побережье он не любил и как-то в Мисхоре во время отпуска почти весь месяц пролежал в комнате на диване, опустив от солнца занавески, и, посыпая паркет серым пеплом, читал с утра до вечера. Но когда ветер поднял большую волну, Крымов пошёл к морю и, вернувшись поздно ночью, сказал: Евгении Николаевне:
   - Хорошо, похоже на революцию.
   В еде у него были странные вкусы. Однажды, когда у них должен был обедать товарищ, приехавший из Вены, Крымов сказал: Евгении Николаевне:
   - Надо бы к обеду что-нибудь повкуснее.
   - Что, например, ты посоветуй! - сказала: Женя
   - Ну, я не знаю, но хорошо бы гороховый суп, а на второе печёнку с луком...
   Крымов был сильным человеком, однажды она слушала его доклад в Октябрьскую годовщину на большом московском заводе, и когда его спокойный голос повышался и кулак, поднятый точно молот, опускался вниз, по огромному залу проходил ветерок волнения, а Женя чувствовала, что у неё холодеют кончики пальцев.
...

---