Обратная связь Главная страница

Раздел ON-LINE >>
Информация о создателях >>
Услуги >>
Заказ >>
Главная страница >>

Алфавитный список  авторов >>
Алфавитный список  произведений >>

Почтовая    рассылка
Анонсы поступлений и новости сайта
Счетчики и каталоги


Информация и отзывы о компаниях
Цены и качество товаров и услуг в РФ


Раздел: On-line
Автор: 

Гюго Виктор Мари

Название: 

"Отверженные"

Страницы: [0] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27] [28] [29] [30] [31] [32] [33] [34]  [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] [44] [45] [46] [47] [48] [49] [50] [51] [52] [53] [54] [55] [56] [57] [58] [59] [60] [61] [62] [63] [64] [65] [66] [67] [68] [69] [70] [71] [72] [73] [74] [75] [76] [77] [78] [79] [80] [81] [82] [83] [84] [85] [86] [87]

   Солнце еще не успело зайти, когда катафалк с гробом, под белым сукном и черным крестом, въехал в аллею, ведшую к кладбищу Вожирар. Следовавший за ним хромой старик был не кто иной, как Фошлеван.
   
   Обладатели загородной недвижимости получают, ни с чем несравнимое удовольствие, от пребывания на свежем воздухе в собственном доме с камином. В холодную зиму легкое потрескивание дров, теплый воздух от огня, так и манят посидеть с чашечкой кофе. А в городе скучая по огню, хочется купить камин, чтобы любоваться этой красотой и получать истинное удовольствие от жизни. У специализированной компании можно приобрести печи мета, камины мета и получить полную консультацию по использовании таких печей.
   
   Погребение матери Распятие в склепе под алтарем, выход Козетты из монастыря, проникновение Жана Вальжана в покойницкую - все прошло благополучно, без малейшей заминки.
   Заметим кстати, что погребение матери Распятие в склепе под алтарем кажется нам поступком вполне простительным. Это одно из тех прегрешений, которые совершаются ради исполнения долга. Монахини совершили его, не только не смущаясь, но с полного одобрения их совести. В монастыре действия того, что именуется "правительством", рассматриваются лишь как вмешательство в чужие права, - вмешательство, всегда требующее отпора.
   Превыше всего - монастырский устав; что же касается закона, - там видно будет. Люди! Сочиняйте законы, сколько вам заблагорассудится, но берегите их для себя! Последняя подорожная кесарю - это всего лишь крохи, оставшиеся после уплаты подорожной богу. Земной властитель перед лицом высшей власти - ничто.
   Фошлеван, очень довольный, ковылял за колесницей. Его два переплетавшихся заговора: один-с монахинями, другой - с г-ном Мадленом, один - в интересах монастыря, другой - в ущерб этим интересам, - удались на славу. Невозмутимость Жана Вальжана представляла собой то незыблемое спокойствие, которое сообщается другим. Фошлеван не сомневался в успехе. Оставались сущие пустяки. В течение двух лет Фошлеван раз десять угощал могильщика, этого славного толстяка, дядюшку Метьека. Он обводил его вокруг пальца. Он делал с ним, что хотел. Он вбивал ему в голову все, что вздумается. И дядюшка Метьен поддакивал каждому его слову. У Фошлевана была полная уверенность в успехе.
   Когда похоронная процессия достигла аллеи, ведшей к кладбищу, счастливый Фошлеван взглянул на дроги и, потирая свои ручищи, пробормотал:
   - Комедия!
   Катафалк остановился; подъехали к решетке. Надо было предъявить разрешение на похороны. Служащий похоронного бюро вступил в переговоры со сторожем. Во время этой беседы, обычно останавливающей кортеж на две-три минуты, подошел какой-то незнакомец и стал позади катафалка, рядом с Фошлеваном. По виду это был рабочий, в блузе с широкими карманами, с заступом под мышкой.
   Фошлеван взглянул на незнакомца.
   - Вы кто будете? - спросил он.
   - Могильщик, - ответил тот.
   Если, получив пушечное ядро прямо в грудь, человек остался бы жив, то у него, наверное, было бы такое же выражение лица, как в эту минуту у Фсшлевана.
   - Могильщик?
   - Да.
   - Вы?
   - Я.
   - Могильщик здесь дядюшка Метье?.
   - Был.
   - То есть как это был?
   - Он умер.
   Фошлеван был готов к чему угодно, но только не к тому, что могильщик может умереть. А между тем могильщики тоже смертны. Копая могилу другим, приоткрываешь и свою.
   Фошлеван остолбенел.
   - Не может быть! - заикаясь, пролепетал он.
   - Очень даже может!
   - Но могильщик-это же дядюшка Метьен!- слабо возразил Фошлеван.
   - После Наполеона - Людовик Восемнадцатый. После Метьена - Грибье. Моя фамилия Грибье, деревенщина!
   Внезапно побледнев, Фошлеван всматривался в Грибье.
   Это был высокий, тощий, с землистого цвета лицом, очень мрачный человек. Он напоминал неудачливого врача, который взялся за работу могильщика.
   Фошлеван расхохотался.
   - Бывают же такие смешные случаи! Дядя Метьен умер! Умер добрый дядюшка Метьен, но да здравствует добрый дядюшка Ленуар! Вы знаете, кто такой дядюшка Ленуар? Это кувшинчик запечатанного красного винца в шесть су. Кувшинчик сюренского, будь я неладен! Настоящего парижского сюрена. Старина Метьен умер! Да, жаль, он был не дурак пожить. Ну, а вы? Вы ведь тоже не дурак пожить? Верно, приятель? Мы сейчас с вами пойдем пропустим по стаканчику.
   - Я человек образованный. Я окончил четыре класса. Я не пью.
   Погребальные дроги снова тронулись в путь и покатили по главной аллее кладбища.
   Фошлеван замедлил шаг. От волнения он стал еще сильнее прихрамывать.
   Могильщик шел впереди.
   Фошлеван опять стал приглядываться к свалившемуся с неба Грибье.
   Новый могильщик принадлежал к тому сорту людей, которые, несмотря на молодость, кажутся стариками и, несмотря на худобу, бывают очень сильны.
   - Приятель! - окликнул его Фошлеван.
   Тот обернулся.
   - Я могильщик из монастыря.
   - Мой коллега, - отозвался могильщик.
   Фошлеван, человек хотя и малограмотный, но весьма проницательный, понял, что имеет дело с опасной породой человека, то есть с краснобаем.
   - Значит, дядюшка Метьен умер, -пробурчал он.
   - Бесповоротно, - подтвердил могильщик. - Господь бог справился в своей вексельной книге. Увидел, что пришел черед расплачиваться дядюшке Метьену. И дядюшка Метьен умер.
   - Господь бог...- машинально повторил Фошлеван.
   - Да, господь бог, -внушительно повторил могильщик. - Для философов он - предвечный отец; для якобинцев - верховное существо.
   - А не познакомиться ли нам поближе? - пробормотал Фошлеван.
   - Мы это уже сделали. Вы - деревенщина, я - парижанин.
   - Пока не выпьешь вместе, по-настоящему не познакомишься. Раскупоришь бутылочку - раскупоришь и душу. Пойдем выпьем. От этого не отказываются.
   - Нет, дело прежде всего.
   "Я пропал", - подумал Фошлеван.
   До аллейки, ведшей к уголку, где хоронили монахинь, оставалось несколько шагов.
   - Деревенщина! - снова заговорил могильщик. - У меня семеро малышей, которых надо прокормить. Чтобы они могли есть, я не должен пить.
   С удовлетворенным видом мыслителя, нашедшего нужное выражение, он присовокупил:
   - Их голод - враг моей жажды.
   Похоронные дроги обогнули кипарисы, свернули с главной аллеи и направились по боковой, затем, проехав по траве, углубились в чащу. Это указывало на непосредственную близость места погребения. Фошлеван замедлял свой шаг, но не в силах был замедлить движение катафалка. К счастью, рыхлая, размытая зимними дождями земля налипала на колеса и затрудняла ход.
   Фошлеван приблизился к могильщику.
   - Там отличное аржантейльское вино! - прошептал он.
   - Поселянин! - снова заговорил могильщик. - Мне бы не могильщиком быть. Мой отец был привратником в Притане. Он мечтал о том, что я буду литератором. Но на него свалились несчастья. Он проигрался на бирже. Я должен был отказаться от литературного поприща. Но я все-таки исполняю обязанности писца по вольному найму.
   - Значит, вы не могильщик? - воскликнул Фошлеван, цепляясь за эту хрупкую веточку.
   - Одно другому не мешает. Я совмещаю эти две профессии.
   Фошлеван не понял последнего слова.
   - Пойдем выпьем, - сказал он.
   Тут надо сделать одно замечание. Фошлеван, как ни велика была его тревога, предлагая выпить, обходил молчанием один пункт: кто будет платить? Обычно Фошлеван предлагал выпить, а дядюшка Метьен платил. Предложение выпить со всей очевидностью вытекало из нового положения, созданного новым могильщиком; сделать подобное предложение, конечно, было необходимо, но старый садовник намеренно оставлял пресловутые, так называемые раблезианские четверть часа во мраке неизвестности. Несмотря на все свое волнение, Фошлеван и не думал раскошеливаться.
   Могильщик продолжал, презрительно улыбаясь:
   - Ведь есть-то надо! Я согласился стать преемником дядюшки Метьена. У кого есть почти законченное образование, тот становится философом. Работу пером я сочетаю с работой заступом. Моя канцелярия на рынке, на Севрской улице. Вы знаете тот рынок? Это Зонтичный рынок. Все кухарки из госпиталей Красного креста обращаются ко мне. Я стряпаю им нежные послания к солдатикам. По утрам сочиняю любовные цидулки, по вечерам копаю могилы. Такова жизнь, селянин!
   Похоронные дроги двигались вперед. Тревога Фошлевана дошла до предела; он озирался по сторонам. Со лба у него катились крупные капли пота.
   - А между тем, - продолжал могильщик, - нельзя служить двум господам. Придется сделать выбор между пером и заступом. Заступ портит мне почерк.
   Дроги остановились.
   Из траурной кареты вышел певчий, за ним священник.
   Одно из передних колес катафалка задело кучу земли, за которой виднелась отверстая могила.
   - Комедия! - растерянно повторил Фошлеван.
   
   Глава шестая
   МЕЖДУ ЧЕТЫРЕХ ДОСОК
   Кто лежал в гробу? Нам это известно. Жан Вальжан.
   Жан Вальжан устроился в нем так, чтобы сохранить жизнь, чтобы можно было хоть и с трудом, но дышать.
   Удивительно, до какой степени от спокойной совести зависит спокойствие человека вообще! Затея, придуманная Жаном Вальжаном, удавалась, и удавалась отлично со вчерашнего дня. Он, как и Фошлеван, рассчитывал на дядюшку Метьена. В благополучном исходе Жан Валъжан не сомневался. Нельзя себе представить положение более критическое, нельзя себе представить спокойствие более безмятежное.
   От четырех гробовых досок веяло умиротворением. Казалось, спокойствие Жана Вальжана восприняло нечто от мертвого покоя усопших.
   Из глубины гроба он имел возможность наблюдать, и он наблюдал за всеми этапами той опасной игры, которую он вел со смертью.
   Вскоре после того как Фошлеван приколотил верхнюю доску, Жан Вальжан почувствовал, что его понесли, а затем повезли. Толчки становились реже - он понял, что с мостовой съехали на утоптанную землю, то есть проехали улицы и достигли бульваров. По глухому стуку он догадался, что переезжают Аустерлицкий мост. Во время первой остановки он догадался, что подъехали к кладбищу; во время второй он сказал себе: "Могила".
   Внезапно он почувствовал, что гроб приподняли, потом послышалось трение о доски; он сообразил, что гроб обвязывают веревкой, чтобы спустить его в яму.
   Потом у него как будто закружилась голова.
   По всей вероятности, факельщик и могильщик качнули гроб и опустили его изголовьем вниз. Жан Вальжан окончательно пришел в себя, когда почувствовал, что лежит прямо и неподвижно. Гроб коснулся дна могилы.
   Он ощутил какой-то особенный холод.
   Леденящий душу торжественный голос раздался над ним. Над ним медленно, - так медленно, что он мог уловить каждое из них, - произносились латинские слова, которых он не понимал:
   Qui dormiunt in terrae puluere, evigilabunt: alii in vitam aeternam et alii in opprobrium; ut videant semper*
   
   *"Спящие во прахе земли пробудятся: одни на вечную жизнь, а другие на вечное мучение, пусть всегда это помнят" (лат.).
   
   Детский голос ответил:
   - De profundis.
   Строгий голос продолжал:
   - Requiem aeternam dona ei, Doniine*
   
   *"Вечный покой даруй ему, господи" (лат.).
   
   Детский голос ответил:
   - Et lux perpetua luceat ei*.
   
   *"И да светит ему вечный свет" (лат ).
   
   Он услышал, как по крышке гроба что-то мягко застучало, словно дождевые капли. Вероятно, гроб окропили святой водой.
   "Скоро кончится! - подумал он. - Еще немного терпения. Священник сейчас уйдет. Фошлеван уведет Метьена выпить. Меня оставят. Потом Фошлеван вернется один, и я выйду. На все это уйдет добрый час времени".
   Строгий голос возгласил вновь:
   - Requiescat in pace*
   
   *"Да почиет в мире" (лат.).
   
   Детский голос ответил:
   - Аmеn.
   Жан Вальжан, напрягши слух, уловил что-то вроде удаляющихся шагов.
   "Вот уже и уходят, - подумал он, - я один".
   Вдруг он услышал над головой звук, показавшийся ему раскатом грома.
   То был ком земли, упавший на гроб.
   Упал второй ком.
   Одно из отверстий, через которые дышал Жан Вгльжан, забилось землей.
   Упал третий ком.
   Затем четвертый.
   Бывают обстоятельства, превосходящие силы самого сильного человека. Жан Вальжан лишился чувств.
   
   Глава седьмая,
   ИЗ КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УЯСНИТ СЕБЕ, КАК ВОЗНИКЛА ПОГОВОРКА: "НЕ ЗНАЕШЬ, ГДЕ НАЙДЕШЬ, ГДЕ ПОТЕРЯЕШЬ"
   Вот что происходило над гробом, в котором лежал Жан Вальжан.
   Когда похоронные дроги удалились, когда священник и певчий уселись в траурную карету и уехали, Фошлеван, не спускавший глаз с могильщика, увидел, что тот нагнулся и схватил воткнутую в кучу земли лопату.
   Фошлеван принял отчаянное решение.
   Он стал между могилой и могильщиком, скрестил руки и сказал:
   - Я плачу!
   Могильщик удивленно взглянул на него.
   - Что такое, деревенщина?
   Фошлеван повторил:
   - Я плачу!
   - За что?
   - За вино.
   - За какое вино?
   - За аржантейльское.
   - Где оно, твое аржантейльское вино?
   - В "Спелой айве".
   - Пошел к черту! - буркнул могильщик и сбросил землю с лопаты в могилу.
   Гроб ответил глухим звуком. Фошлеван почувствовал, что земля уходит у него из-под ног и что он сам готов упасть в могилу. Он крикнул сдавленным, хриплым голосом:
   - Скорей, приятель, пока "Спелая айва" еще не закрыта!
   Могильщик набрал еще на одну лопату земли. Фошлеван продолжал.
   - Я плачу! - повторил Фошлеван и схватил могильщика за локоть. - Послушай, приятель! Я монастырский могильщик, я пришел тебе подсобить. Это дело можно сделать и ночью. А сначала пойдем выпьем по стаканчику.
   Продолжая говорить, продолжая упорно, безнадежно настаивать, он в то же время мрачно раздумывал: "А вдруг он выпьет да не охмелеет?"
   - Если вам так хочется, провинциал, я согласен, -сказал могильщик. -Выпьем. Но после работы, не раньше.
   С этими словами он взялся за лопату. Фошлеван удержал его.
   - Это аржантейльское вино, - по шесть су!
   - Ах вы, звонарь! - сказал могильщик. - Динь- дон, динь -дон, только это вы и знаете. Пойдите прогуляйтесь.
   И опять сбросил с лопаты землю.
   Фошлеван сам не понимал, что говорит.
   - Да идемте же выпьем! - крикнул он, - Ведь платить-то буду я!
   - После того как уложим ребенка спать, - сказал могильщик и в третий раз сбросил с лопаты землю.
   - Видите ли, ночью будет холодно, - воткнув лопату в землю, добавил он, -и покойница начнет звать нас, если мы оставим ее без одеяла.
   Тут могильщик, набирая землю лопатой, нагнулся и карман его блузы оттопырился.
   Блуждающий взгляд Фошлевана упал на этот карман и задержался на нем.
   Солнце еще не скрылось за горизонтом; в глубине кармана можно было разглядеть что-то белое. Глаза Фошлевана блеснули с яркостью, удивительной для пикардийского крестьянина. Его вдруг осенило.
   Осторожно, чтобы не заметил могильщик, он запустил сзади руку к нему в карман и вытащил белый предмет.
   Могильщик в четвертый раз сбросил с лопаты в могилу землю.
   Когда он обернулся, чтобы набрать пятую лопату, Фошлеван с самым невозмутимым видом сказал:
   - Кстати, новичок, а пропуск при тебе?
   Могильщик приостановился.
   - Какой пропуск?
   - Да ведь солнце-то заходит!
   - Ну и хорошо, пусть напяливает на себя ночной колпак.
   - Сейчас запрут кладбищенские ворота.
   - И что же дальше?
   - А пропуск при тебе?
   - Ах, пропуск!
   Могильщик стал шарить в кармане.
   Обшарив один карман, он принялся за другой. Затем перешел к жилетным карманам, обследовал один, вывернул второй.
   - Нет, - сказал он, - у меня нет пропуска... Должно быть, забыл его дома.
   - Пятнадцать франков штрафу, - заметил Фошлеван.
   Могильщик позеленел. Зеленоватый оттенок означает бледность у людей с землистым цветом лица.
   - А, разрази их господь! - воскликнул он. - Пятнадцать франков штрафу!
   - Три монеты по сто су, - пояснил Фошлеван.
   Могильщик выронил лопату.
   Теперь настал черед Фошлевана.
   - Ну, ну, юнец, - сказал Фошлеван, - не горюйте. Из-за этого самоубийством не кончают, даже если готовая могила под боком. Пятнадцать франков - это всего-навсего пятнадцать франков, а кроме того, можно их и не платить. Я стреляный воробей, а вы еще желторотый. Мне тут прекрасно известны все ходы, выходы, приходы, уходы. Я дам вам дружеский совет. Ясно одно; солнце заходит, оно уже достигло купола Инвалидов, через пять минут кладбище закроют.
   - Это верно, - согласился могильщик.
   - За пять минут вы не успеете засыпать могилу, она чертовски глубокая, эта могила, и не успеете выйти до того, как запрут кладбище.
   - Правильно.
   - В таком случае с вас пятнадцать франков штрафу.
   - Пятнадцать франков!
   - Но время еще есть... Вы где живете?
   - В двух шагах от заставы. Четверть часа ходьбы отсюда. Улица Вожирар, номер восемьдесят семь,
   - Время у вас еще есть, если только вы возьмете ноги в руки и уйдете отсюда немедленно.
   - Это верно.
   - Как только вы окажетесь за воротами, мчитесь домой, берите пропуск, бегите обратно, сторож вас впустит. А раз у вас будет пропуск, платить не придется. И тогда уже вы зароете покойника. А я пока что постерегу его, чтобы он не сбежал.
   - Я обязан вам жизнью, провинциал!
   - А ну, живо! - скомандовал Фошлеван.
   Вне себя от радости могильщик потряс ему руку и пустился бежать.
   Когда он скрылся среди деревьев и шаги его замерли, Фошлеван нагнулся над могилой и сказал вполголоса:
   - Дядюшка Мадлен!
   Никакого ответа.
   Фошлеван вздрогнул. Он не слез, а скатился в могилу, припал к изголовью гроба и крикнул:
   - Вы здесь?
   В гробу царила тишина.
   Фошлеван, еле переводя дух - так его трясло, вынул из кармана долото и молоток и оторвал у крышки гроба верхнюю доску. В сумеречном свете он увидел лицо Жана Вальжана, бледное, с закрытыми глазами.
   У Фошлевана волосы встали дыбом. Он поднялся, но вдруг, едва не упав на гроб, осел, привалившись к внутренней стенке могилы. Он взглянул на Жана Вальжана.
   Жан Вальжан, мертвенно-бледный, лежал неподвижно.
   Фошлеван тихо, точно вздохнув, прошептал:
   - Он умер!
   Снова выпрямившись, он с такой яростью скрестил на груди руки, что сжатые кулаки ударили его по плечам.
   - Так вот как я спас его! - вскричал он.
   Бедняга, всхлипывая, заговорил сам с собой. Принято думать, что монолог несвойствен человеческой природе, - это неверно. Сильное волнение нередко заявляет о себе во всеуслышание.
   - В этом виноват дядюшка Метьен, - причитал он. - Ну с какой стати этот дуралей умер? Зачем понадобилось ему околевать, когда никто этого не ожидал? Это он уморил господина Мадлена. Дядюшка Медлен! Вон он лежит в гробу! Он достиг всего. Кончено! Ну разве во всем этом есть какой-нибудь смысл? Господи боже! Он умер! А его малютка? Что мне с ней делать? Что скажет торговка фруктами? Чтобы такой человек и так умер! Господи, да разве это возможно? Только подумать, что он подлез под мою телегу! Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Ей-богу, он задохся, я говорил ведь! Он не хотел мне верить. Нечего сказать, хороша шуточка ради конца! Он умер, такой славный человек, самый добрый из всех божьих людей. А его малютка! Ах! Во-первых, я не вернусь туда. Я останусь здесь. Отколоть такую штуку! И ведь надо же было старым людям дожить до таких лет, чтобы оказаться старыми дураками! Как же это он все-таки попал в монастырь? С этого все и началось. Нельзя проделывать такие вещи. Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Мадлен! Господин Мадлен! Господин мэр! Не слышит. Попробуйте-ка теперь выкрутиться!
   фошлеван стал рвать на себе волосы.
   Издали послышался скрип. Запирали ворота.
   Фошлеван наклонился над Жаном Вальжаном, но вдруг подскочил и отшатнулся, насколько это возможно было в могиле. У Жана Вальжана глаза были открыты и смотрели на него.
   Видеть смерть жутко, видеть воскресение почти так же жутко. Фошлеван окаменел; бледный, растерянный, потрясенный всеми этими необычайными волнениями, он не понимал, покойник перед ним или живой, и глядел на Жана Вальжана, а тот глядел на него.
   - Я уснул, - сказал Жан Вальжан и привстал на своем ложе.
   Фошлеван упал на колени.
   - Пресвятая дева! Ну и напугали же вы меня!
   Затем он поднялся и крикнул:
   - Спасибо, дядюшка Мадлен!
   Жан Вальжан был только в обмороке. Свежий воздух привел его в чувство.
   Радость - отлив ужаса. Фошлевану надо было затратить почти столько же сил, сколько Жану Вальжану, чтобы прийти в себя.
   - Так вы не умерли! Ну до чего ж вы умный! Я так долго звал вас, что вы вернулись! Когда я увидел ваши закрытые глаза, я сказал себе: "Так! Ну вот он и задохся!" Я помешался бы, стал бы настоящим буйным помешанным, на которого надевают смирительную рубашку. Меня бы посадили в Бисетр. А что мне было еще делать, если бы вы умерли? А ваша малютка? Вот уж кто ничего не понял бы, так это торговка фруктами. Ей сбрасывают на руки ребенка, а дедушка умирает! Что за история! Святители, что за история! Ах, вы живы! Вот счастье-то!
   - Мне холодно, - сказал Жан Вальжан.
   Эти слова окончательно вернули Фошлевана к действительности, настойчиво о себе напоминавшей. Эти два человека, даже придя в себя, все еще, сами того не понимая, испытывали душевное смятение; в них говорило необыкновенное чувство, порожденное мрачной уединенностью этого места.
   - Уйдем скорее отсюда! - воскликнул Фошлеван.
   Он пошарил у себя в кармане и вытащил флягу, которой запасся заранее.
   - Но сначала хлебните, - сказал он.
   Фляга довершила то, что начал свежий воздух. Жан Вальжан отпил глоток и овладел собой.
   Он вылез из гроба и помог Фошлевану снова заколотить крышку.
   Через три минуты они выбрались из могилы.
   Фошлеван был теперь спокоен. Он не спешил. Кладбище было заперто. Неожиданного возвращения могильщика Грибье опасаться было нечего. Этот "юнец" находился у себя дома и разыскивал пропуск, который ему довольно трудно было найти, ибо он лежал в кармане у Фошлевана. Без пропуска вернуться на кладбище он не мог.
   Фошлеван взял лопату, Жан Вальжан заступ, и оба закопали пустой гроб.
   Когда могила была засыпана, Фошлеван сказал Жану Вальжану:
   - Идем. Я возьму лопату, а вы несите заступ.
   Дело шло к ночи.
   Жану Вальжану нелегко было двигаться и ходить. В гробу он окостенел и сам почти уподобился трупу. Среди четырех гробовых досок им овладела неподвижность смерти. Ему надо было, так сказать, оттаять от могилы.
   - Вы закоченели? - спросил Фошлеван. - Как жаль, что я хромаю, а то мы потопали бы ногами, чтобы согреться.
   - Пустяки! - ответил Жан Вальжан. - Два-три шага, и я снова научусь ходить.
   Они шли теми же аллеями, по которым ехали погребальные дроги. Дойдя до запертых ворот и сторожки, Фошлеван, державший в руке пропуск могильщика, бросил его в ящик, сторож дернул за шнур, дверь отворилась, и они вышли.
   - Как все хорошо устраивается! Какая хорошая мысль пришла вам в голову, дядюшка Мадлен! - сказал Фошлеван.
   Они беспрепятственно миновали заставу Вожирар. В окрестностях кладбища лопата и заступ служат паспортами.
   Улица Вожирар была пустынна.
   - Дядюшка Мадлен! - всматриваясь в дома, сказал Фошлеван. - Вы видите лучше моего. Покажите, где номер восемьдесят седьмой?
   - Вот как раз и он, - сказал Жан Вальжан.
   - На улице никого нет, - продолжал Фошлеван. - Дайте мне заступ и подождите минутку.
   Фошлеван вошел в дом, поднялся на самый верх, повинуясь инстинкту, неизменно ведущему бедняка к чердачному помещению, и в темноте постучался в дверь мансарды. Чей-то голос сказал:
   - Войдите.
   То был голос Грибье.
   Фошлеван толкнул дверь. Квартира могильщика, как все подобные ей убогие жилища, представляла собой лишенную убранства каморку. Ящик для упаковки товара -а может быть, гроб -служил комодом, горшок из-под масла - посудой для воды, соломенный тюфяк - постелью, вместо стульев и стола - плитчатый пол. В углу на дырявом обрывке старого ковра сидели, сбившись в кучку, худая женщина и дети. Все в этой жалкой комнате носило следы домашней бури. Можно было подумать, что здесь произошло "комнатное" землетрясение. Крышки с кастрюль были сдвинуты, лохмотья разбросаны, кружка разбита, мать заплакана, дети, по-видимому, избиты; всюду следы безжалостного, грубого обыска. Было ясно, что могильщик совсем потерял голову, разыскивая пропуск, и возложил ответственность за пропажу на все, что находилось в каморке, - от кружки до жены. Всем своим видом он выражал отчаяние.
   Фошлеван стремился к развязке, а потому не обратил внимания на печальную сторону своего успеха.
   - Я принес ваш заступ и лопату, - сказал он, войдя.
   Грибье с изумлением взглянул на него.
   - Это вы, поселянин?
   - А завтра утром вы получите у сторожа пропуск.
   Он положил на пол лопату и заступ.
   - Что это значит? - спросил Грибье.
   - Это значит, что вы выронили из кармана пропуск, а когда вы ушли, я нашел его на земле; покойницу я похоронил, могилу засыпал, работу вашу выполнил, привратник вернет вам пропуск, и вы не уплатите пятнадцать франков штрафа. Так-то, новичок!
   - Благодарю вас, провинциал! - в восторге вскричал Грибье. - В следующий раз за выпивку плачу я!
   
   Глава восьмая
   УДАЧНЫЙ ДОПРОС
   Час спустя, поздним вечером, двое мужчин и ребенок подошли к дому номер 62 по улочке Пикпюс. Старший из мужчин поднял молоток и постучал -Это были Фошлеван, Жан Вальжан и Козетта. Оба старика зашли за Козеттой к торговке фруктами на Зеленую дорогу, куда Фошлеван доставил ее накануне. Все эти двадцать четыре часа Козетта провела, дрожа втихомолку от страха и ничего не понимая. Она так боялась, что даже не плакала. Она не ела, не спала. Почтенная фруктовщица забрасывала Козетту вопросами, но та вместо ответа смотрела на нее мрачным взглядом. Козетта ничего не выдала из того, что видела и слышала в течение последних двух дней. Она догадывалась, что происходит какой-то перелом в ее жизни. Она всем своим существом ощущала, что надо "быть умницей". Кто не испытал могущества трех слов, произнесенных с определенным выражением на ухо маленькому, напуганному существу: "Не говори ничего!" Страх нем. Лучше всех хранят тайну дети.
   Но когда по прошествии мучительных суток она вновь увидела Жана Вальжана, то испустила такой восторженный крик, что если б его услыхал человек вдумчивый, он угадал бы в нем счастье человека, которого только что извлекли из бездны.
   Фошлеван жил в монастыре, и ему были известны условные слова. Все двери перед ним отворились.
   Так была разрешена двойная страшная задача: выйти и войти.
   Привратник, которому дано было особое распоряжение, отпер служебную калитку со двора в сад, которую еще двадцать лет тому назад можно было видеть с улицы, в стене, в глубине двора, как раз напротив ворот. Привратник впустил всех троих, и они дошли до внутренней, отдельной приемной, где накануне Фошлеван выслушал распоряжения настоятельницы.
   Настоятельница ожидала их, перебирая четки. Одна из матерей -изборщиц, с опущенным на лицо покрывалом, стояла возле нее. Робкий огонек свечи освещал, вернее, - силился осветить, приемную.
   Настоятельница произвела смотр Жану Вальжану. Особенно зорким был ее взгляд из-под опущенных век.
   Затем она стала его расспрашивать:
   - Вы его брат?
   - Да, матушка, - ответил Фошлеван.
   - Ваше имя?
   - Ультим Фошлеван.
   У него был брат Ультим, давно умерший.
   - Откуда вы родом?
   - Из Пикиньи, близ Амьена, - ответил Фошлеван.
   - Сколько вам лет?
   - Пятьдесят, - ответил Фошлеван.
   - Чем вы занимаетесь?
   - Я садовник, - ответил Фошлеван.
   - Добрый ли вы христианин?
   - В нашей семье все добрые христиане, - ответил Фошлеван.
   - Это ваша малютка?
   - Да, матушка, - ответил Фошлеван.
   - Вы ее отец?
   - Я ее дед, - ответил Фошлеван.
   Мать -изборщица сказала настоятельнице вполголоса:
   - Он отвечает разумно.
   Жан Вальжан не произнес ни слова.
   Настоятельница внимательно оглядела Козетту и шепнула матери -изборщице:
   - Она будет дурнушкой.
   Монахини тихо побеседовали в углу приемной, затем настоятельница обернулась и проговорила:
   - Дедушка Фован! Вам дадут второй наколенник с бубенчиком. Теперь нужны будут два.
   И правда, на следующий день в саду раздавался звон уже двух бубенчиков, и монахини не могли побороть искушение приподнять кончик покрывала. В глубине сада, под деревьями, двое мужчин бок о бок копали землю - Фован и кто-то еще. Событие из ряда вон выходящее! Молчание было нарушено - монахини сообщали друг другу:
   - Это помощник садовника.
   А матери-изборщицы прибавляли:
   - Это брат дедушки Фована.
   Жан Вальжан вступил в должность по всем правилам: у него был кожаный наколенник и бубенчик; отныне он стал лицом официальным. Звали его Ультим Фошлеван.
   Главное, что заставило настоятельницу принять его на службу, это ее впечатление от Козетты: "Она будет дурнушкой".
   Предсказав это, настоятельница тотчас почувствовала расположение к Козетте и зачислила ее бесплатной монастырской пансионеркой.
   Это было вполне последовательно. Пусть в монастырях нет зеркал, но внутреннее чувство подсказывает женщинам, какова их внешность, вот почему девушки, сознающие, что они красивы, неохотно постригаются в монахини. Так как степень склонности к монашеству обратно пропорциональна красоте, то больше надежд возлагается на уродов, чем на красавиц. Отсюда вытекает живой интерес к дурнушкам.
   Это происшествие возвеличило старика Фошлевана; он имел тройной успех: в глазах Жана Вальжана, которого он приютил и спас; в глазах могильщика Грибье, говорившего себе: "Он избавил меня от штрафа"; в глазах обители, которая, сохранив благодаря ему гроб матери Распятие под алтарем, обошла кесаря и воздала "богово богу". Гроб с телом усопшей покоился в монастыре Малый Пикпюс, а пустой гроб - на кладбище Вожирар. Конечно, общественный порядок был подорван, но никто этого не заметил. Что же касается монастыря, то его благодарность Фошлевану была велика. Фошлеван считался теперь лучшим из служителей и исправнейшим из садовников. Когда монастырь посетил архиепископ, настоятельница рассказала обо всем его высокопреосвященству, как будто бы и каясь, а вместе с тем и хвалясь. Архиепископ, уехав из монастыря, одобрительно шепнул об этом духовнику его высочества де Латилю, впоследствии архиепископу Реймскому и кардиналу. Слава Фошлевана дошла до Рима. Мы видели записку папы Льва XII к одному из его родственников, архиепископу, парижскому нунцию, носившему ту же фамилию - делла Женга; в ней есть такие строки: "Говорят, что в одном из парижских монастырей есть замечательный садовник и святой человек по имени Фован". Но ни единого отзвука этой славы не достигло сторожки Фошлевана; он продолжал прививать, полоть, прикрывать от холода грядки, не подозревая о своих высоких достоинствах и о своей святости. Он столько же знал о собственной славе, сколько знает о своей дургемский или сюррейский бык, изображение которого красуется в Illustrated London News* с подписью: "Бык, получивший первый приз на выставке рогатого скота".
   
   * "Лондонские иллюстрированные новости" (англ.).
   
   Глава девятая
   ЖИЗНЬ В ЗАТОЧЕНИИ
   Козетта и в монастыре продолжала молчать.
   Коззета считала себя дочерью Жана Вальжана, что было вполне естественно. Но, ничего не зная, она ничего не могла рассказать, а если б и знала, все равно бы никому не сказала. Ничто так не приучает детей к молчанию, как несчастье, - мы уже об этом говорили. Козетта так много страдала, что боялась всего, даже говорить, даже дышать. Как часто из-за одного только слова на нее обрушивалась страшная лавина! Она понемногу начала приходить в себя лишь с тех пор, как попала к Жану Вальжану. С монастырем она освоилась довольно быстро. Тосковала только по Катерине, но говорить об этом не осмеливалась. Как-то раз она все же сказала Жану Вальжану: "Если бы я знала, отец, то взяла бы ее с собой".
   Как воспитанница монастыря, Козетта обязана была носить форму пансионерки. Жану Вальжану удалось упросить, чтобы ему отдали снятую ею одежду. Это был тот самый траурный наряд, в который он переодел ее, когда увел из харчевни Тенардье. Она его еще не совсем износила. Жан Вальжан запер это старое платьице вместе с ее шерстяными чулками и башмачками в чемоданчик, который умудрился себе раздобыть, и все пересыпал камфорой и благовонными веществами, распространенными в монастырях. Чемодан он поставил на стул возле своей кровати, а ключ от него носил с собой. "Отец! Что это за ящик, который так хорошо пахнет?" - как-то спросила его Козетта.
   Дедушка Фошлеван, кроме славы, о которой мы только что говорили и о которой он не подозревал, был вознагражден за свое доброе дело: во-первых, он был счастлив, что оно удалось, а во-вторых, у него намного убавилось работы благодаря помощнику. Наконец, питая пристрастие к табаку, он теперь мог нюхать его втрое чаще и с гораздо большим наслаждением, так как платил за него г-н Мадлен.
   Имя Ультим у монахинь не привилось; они называли Жана Вальжана "другой Фован".
   Если бы эти святые души обладали долей проницательности Жавера, то они бы в конце концов заметили, что всякий раз, когда приходилось выходить за пределы монастыря по делам садоводства, то шел дряхлый, хворый, хромой Фошлеван -старший, а другой никогда не выходил. Потому ли, что взор, устремленный к богу. не умеет шпионить, потому ли, что монахини были заняты главным образом тем, что следили друг за другом, но только они не обращали на это внимания.
   Впрочем, хорошо, что Жан Вальжан оставался в тени и нигде не показывался. Жавер целый месяц наблюдал за кварталом.
   Монастырь для Жана Вальжана был словно окруженный безднами остров. Эти четыре стены представляли для него вселенную. Здесь он мог видеть небо, - этого было достаточно для душевного спокойствия, - и Козетту -этого было достаточно для его счастья.
   Для него вновь началась счастливая жизнь.
   Он жил со стариком Фошлеваном в глубине сада, в сторожке. В этом домишке, сколоченном из строительных отходов и еще существовавшем в 1845 году, было, как известно, три совершенно пустые, с голыми стенами, комнаты. Самую большую Фошлеван отдал, несмотря на упорное, но тщетное сопротивление Жана Вальжана, г-ну Мадлену. Стена этой комнаты, помимо двух гвоздей, предназначенных для наколенника и корзины, украшена была висевшим над камином роялистским кредитным билетом 1793 года, изображение которого мы здесь приводим:
...
Страницы:

Обратная связь Главная страница

Copyright © 2010.
ЗАО АСУ-Импульс.

Пишите нам по адресу : info@e-kniga.ru