Гюго Виктор Мари

   Тенардье непринужденно поднялся с места, подошел к камину и, отодвинув ширмы, прислонил их к стоящей рядом кровати. Открылась жаровня, полная пылающих угольев, среди которых пленнику было отчетливо видно раскаленное добела долото, усеянное пурпурными искрами.
   Затем Тенардье снова подсел к Белому.
   - Итак, пойдем дальше, - сказал он. - Мы можем договориться. Закончим дело полюбовно. Я виноват, признаюсь, я погорячился, хватил через край, не знаю, где у меня только голова была, я наговорил всякого вздору. На том основании, что вы мильонщик, я заявлял, например, что требую денег, много денег, уйму денег. Это неправильно. Пусть вы богаты, но у вас свои расходы; господи боже мой, у кого их нет? Я вовсе не хочу вас разорять, не обирала ведь я в самом делe какой-нибудь. Я не из тех людей, которые злоупотребляют выгодами своего положения и остаются в конце концов в дураках. Послушайте: я готов приложить свое, я согласен пойти на уступки. Мне нужно только двести тысяч франков.
   
   Отдых на Красном море возможен для любого желающего. Билеты в Египет можно купить за чисто символическую цену, правда это касается, только горящих туров. Туры в Египет зимой, популярны и востребованы среди российских туристов. На сайте http://www.moskva-tur.ru можно найти полную информацию об отдыхе в Египте.
   
   Белый не проронил ни слова. Тенардье продолжал:
   - Как видите, я лишнего не запрашиваю. Мне неизвестны размеры вашего капитала, но я знаю, что деньги для вас ничто. И такому благотворителю, как вы, конечно, ничего не стоит дать двести тысяч франков несчастному отцу семейства. Впрочем, вы человек рассудительный и, конечно, не думаете, что я положил столько труда на это дельце и так здорово, по мнению вот этих господ, его наладил только для того, чтобы попросить у вас на бутылочку красного да порцию жаркого и сходить разок поужинать у Денуайе. Двести тысяч франков -вот моя цена. Это сущий пустяк. А как только денежки вылетят из вашего кармана, на том, ручаюсь, все и кончится. Никто вас пальцем не тронет. Вы можете возразить: "Помилуйте, да при мне нет двухсот тысяч франков!" О, я не ставлю невыполнимых условий! Этого не требуется. Я прошу вас только об одном: не откажите в любезности написать то, что я вам продиктую.
   Тут Тенардье прервал свою речь и, помолчав немного, добавил, подчеркивая каждое слово и поглядывая с многозначительной усмешкой на жаровню:
   - Предупреждаю: никаких отговорок насчет неграмотности я и слушать не хочу.
   Сам великий инквизитор мог бы позавидовать этой усмешке.
   Тенардье придвинул стол вплотную к Белому и вынул из ящика чернила, перо и лист бумаги, оставив ящик полуоткрытым; там блестело длинное лезвие ножа.
   Лист он положил перед Белым.
   - Пишите, -сказал он.
   Туг, наконец, заговорил пленник:
   - Как же вы хотите, чтобы я писал? Я привязан.
   - Совершенно верно, вы правы. Извините! - произнес Тенардье.
   Обратившись к Крючку, прозываемому также Весенним, а также Гнусом, приказал:
   - Развяжите господину правую руку. Крючок, он же Весенний, он же Гнус, выполнил приказание Тенардье. Когда правая рука пленника была освобождена, Тенардье обмакнул перо в чернила и протянул Белому.
   - Советую хорошенько запомнить, сударь, - сказал он, -что вы в полной нашей власти, в полном нашем распоряжении, что никакая человеческая сила не вырвет вас отсюда и что мы будем огорчены, если нас вынудят прибегнуть к крайним и неприятным мерам. Я не знаю ни вашего имени, ни адреса, но предупреждаю, что вас не развяжут до тех пор, пока не воротится особа, которой будет поручено отвезти ваше письмо. А теперь соблаговолите писать.
   - Что же я должен писать? - спросил пленник.
   - Я продиктую.
   Белый взял перо.
   Тенардье стал диктовать:
   - "Дочь моя..."
   Пленник вздрогнул и вскинул глаза на Тенардье.
   - Напишите: "Дорогая дочь моя", - продолжал Тенардье. Белый повиновался.
   - "...приезжай немедленно..."
   Он приостановился:
   - Ведь вы говорите ей "ты", не правда ли?
   - Кому? - спросил Белый.
   - Ну девчонке, Жаворонку, черт побери!
   - Я не понимаю, что вы хотите сказать...- ответил Белый без малейших признаков волнения.
   - Пишите, пишите, - оборвал его Тенардье и опять принялся диктовать:
   - "Приезжай немедленно. Ты мне очень нужна. Особе, которая передаст тебе эту записку, поручено доставить тебя ко мне. Жду тебя. Приезжай не раздумывая".
   Белый написал все, что ему было продиктовано. Но Тенардье не успокоился:
   - Нет, вычеркните: "приезжай не раздумывая"; она может заподозрить, что тут не все ладно и что есть основания раздумывать.
   Белый зачеркнул эти три слова.
   - А теперь, - продолжал Тенардье, - подпишитесь. Как вас зовут?
   Пленник положил перо и спросил:
   - Кому предназначается это письмо?
   - Вы сами прекрасно знаете. Девчонке. Я же вам сказал.
   Тенардье явно избегал называть по имени девушку, о которой шла речь. Он говорил "Жаворонок", "девчонка", но имени ее не произносил. Это обычная предосторожность жулика, старающегося скрыть от сообщников свою тайну. Назвать имя значило бы раскрыть им все "дело" и дать возможность узнать о нем больше, чем им надлежало знать.
   - Подпишитесь. Как вас зовут? - повторил он.
   - Урбен Фабр, - сказал пленник.
   Тенардье кошачьим движением запустил руку в карман и вытащил носовой платок, отобранный у Белого. Отыскав метку, он поднес платок к свече.
   - У. Ф. Так, подходит. Урбен Фабр. Ну, ставьте подпись "У. Ф.".
   Пленник поставил подпись.
   - Одной рукой письма не сложить, - сказал Тенардье. -Давайте я сложу. Пишите адрес: "Мадмуазель Фабр", на вашу квартиру. Я знаю, что вы живете неподалеку отсюда, близ церкви Сен -Жак -дю -О -Па, так как ходите туда каждый день к обедне, но на какой улице, не знаю. Я вижу, что вы поняли свое положение. А раз уж вы не скрыли настоящего своего имени, надо думать, не скроете и адреса. Напишите его сами.
   Пленник на минуту задумался, затем взял перо и написал: "Мадмуазель Фабр у г-на Урбена Фабра на улице Сен -Доминик -д'Анфер, № 17".
   Тенардье с лихорадочной поспешностью схватил письмо.
   - Жена! - позвал он.
   Жена подбежала.
   - Вот письмо. Что с ним делать, ты знаешь. Фиакр ждет внизу. Поезжай и живо назад.
   Обратившись к человеку с топором, он распорядился:
   - А ты, если уж не хочешь ходить ряженым, проводишь хозяйку. Сядешь на запятки. Ты хорошо помнишь, где поставил повозку?
   - Помню, -ответил тот.
   Поставив топор в угол, он последовал за теткой Тенардье.
   Не успели они выйти, как Тенардье, просунув голову в полуоткрытую дверь, крикнул в коридор:
   - Главное, не потеряй письмо! Не забудь, что везешь двести тысяч франков.
   - Не беспокойся. Оно у меня за пазухой, - отвечал сиплый голое супруги.
   Не прошло и минуты, как послышалось щелканье кнута оно становилось все тише и вскоре совсем замерло.
   - Отлично, -пробормотал Тенардье. -Здорово гонят. Таким галопом хозяйка в три четверти часа обернется.
   Он придвинул стул к камину и сел, скрестив руки и приблизив к жаровне подошвы грязных сапог.
   - Ноги у меня совсем закоченели, - сказал он.
   Теперь, кроме Тенардье и пленника, в трущобе оставалось лишь пятеро бандитов. Хотя лица их были скрыты под масками или под черным клеем, что, в зависимости от степени внушаемого страха, делало их похожими на угольщиков, негров или чертей, люди эти казались угрюмыми и сонными. Чувствовалось, что они совершают преступление как бы по обязанности, не спеша, без злобы, без жалости, с неохотой. Словно скот, они сгрудились в углу и притихли. Тенардье грел ноги. Пленник снова погрузился в молчание. Мрачная тишина сменила дикий шум, наполнявший несколько минут назад логово Тенардье.
   Нагоревшая свеча едва освещала огромное грязное жилье, уголья в жаровне потускнели, и уродливые головы бандитов отбрасывали на стены и потолок чудовищные тени.
   Слышалось только мирное посапывание спавшего в углу пьяного старика.
   Мариус ждал, охваченный все возрастающей тревогой. Загадка стала теперь еще непостижимее. Кто же она, "эта девчонка", которую Тенардье называл еще "Жаворонком"? Уж не его ли "Урсула"? Пленник, казалось, нисколько не смутился при слове "Жаворонок" и ответил просто: "Я не понимаю, что вы хотите сказать". Нашли объяснения буквы "У" и "Ф": они означали "Урбен Фабр", и Урсула перестала, таким образом, быть Урсулой. Последнее обстоятельство особенно отчетливо врезалось в сознание Мариуса. Словно какие-то страшные чары приковали его к месту, откуда он мог наблюдать за всей сценой. Он стоял почти неспособный двигаться и мыслить, как бы уничтоженный зрелищем подлости, открывшимся в непосредственной близости от него. Он ждал, надеясь на что-то, сам не зная на что, не в силах собраться с мыслями и принять решение.
   "Во всяком случае, -думал он, -если Жаворонок-это она, я, конечно, увижу ее, так как жена Тенардье должна привезти ее сюда. А тогда, если понадобится, я не пощажу ни своей жизни, ни своей крови, но освобожу ее! Я ни перед чем не остановлюсь.
   Так прошло около получаса. Тенардье, казалось, был поглощен мрачными мыслями. Пленник застыл в неподвижной позе. Между тем Мариусу уже несколько минут слышался по временам как бы легкий, приглушенный звук, доносившийся оттуда, где находился пленник.
   - Господин Фабр! - вдруг обратился к пленнику Тенардье. - Запомните хорошенько то, что я сейчас скажу.
   Эта короткая фраза походила на начало объяснения. Мариус насторожился.
   - Потерпите немного, - продолжал Тенардье. - Жена моя скоро вернется. Я думаю, что Жаворонок - на самом деле ваша дочь, и нахожу в порядке вещей, чтобы она оставалась с вами. Только вот какое дело. Жена поехала за нею с вашим письмом. Я велел жене принарядиться так, чтобы ваша барышня без опаски отправилась с ней, вы это видели. Обе они сядут в фиакр, приятель мой станет на запятки. За заставой, в одном местечке, поджидает повозка, запряженная парой добрых коней. Туда-то и доставят вашу барышню. Там она выйдет из фиакра. Приятель посадит ее вместе с собой в повозку, а жена вернется к нам и доложит: "Все сделано". Что касается вашей барышни, то никакого зла ей не причинят, повозка отвезет ее туда, где ей будет спокойно, и как только вы выложите эти несчастные двести тысяч, вам ее вернут. Если же по вашей милости меня арестуют, приятель уберет Жаворонка. Вот и все.
   Пленник не проронил ни слова. Тенардье после небольшой паузы продолжал:
   - Как видите, все очень просто. Ничего дурного не случится, если вы сами этого не захотите. Я вам для того все и рассказываю. Я предупреждаю вас о том, как обстоит дело.
   Он остановился, но пленник не нарушал молчания, и Тенардье снова заговорил:
   - Как только супруга моя вернется и подтвердит, что Жаворонок находится в пути, мы вас отпустим, и вы можете беспрепятственно идти домой ночевать. Вы видите, что дурных намерений у нас нет.
   Потрясающие картины проносились в воображении Мариуса. Как! Разве похищенную девушку не привезут сюда? Одно из этих чудовищ потащит ее куда-то в ночной мрак? Но куда?.. А вдруг это она? А что это была она, он уже не сомневался. Мариус чувствовал, как сердце его перестает биться в груди. Что делать? Выстрелить? Отдать в руки правосудия всех этих негодяев? Но это не помешает страшному человеку с топором, увозящему девушку, остаться вне пределов досягаемости. Мариусу вспомнились слова Тенардье, и ему приоткрылся их кровавый смысл: "Если же по вашей милости меня арестуют, приятель уберет Жаворонка".
   Теперь он чувствовал, что его удерживают не только заветы полковника, но и любовь, а также опасность, нависшая над любимой.
   Это ужасное положение длилось уже больше часа, поминутно рисуя ему все происходившее в новом свете. Мариус имел мужество последовательно перебрать все самые страшные возможности, которыми оно грозило, стараясь отыскать выход, но так и не нашел его. Возбуждение, царившее в его мыслях, составляло резкий контраст с могильной тишиной притона.
   Стук открывшейся и вновь захлопнувшейся наружной двери нарушил эту тишину.
   Связанный пленник пошевелился.
   - А вот и хозяйка, -сказал Тенардье.
   Не успел он договорить, как в комнату ворвалась тетка Тенардье, вся красная, задыхающаяся, запыхавшаяся, с горящим взглядом, и, хлопнув себя толстыми руками по бедрам, завопила:
   - Фальшивый адрес!
   Вслед за ней появился бандит, которого она возила с собой, и поспешил снова схватить свой топор.
   - Фальшивый адрес? - переспросил Тенардье.
   - Никого! На улице Сен -Доминик, в доме номер семнадцать никакого господина Урбена Фабра нет! Там никто такого и не знает!
   Тетка Тенардье остановилась, чтобы перевести дыхание, и сейчас же опять заговорила:
   - Эх ты, господин Тенардье! Ведь старик-то тебя околпачил! Ты слишком добр! На твоем месте я прежде всего дала бы ему хорошенько по роже для острастки, а стал бы упираться - живьем бы изжарила! Надо было его заставить открыть рот, сказать, где девчонка и куда он запрятал свою кубышку! Вот как бы я, доведись до меня, повела дело! Недаром говорят, что мужчины куда глупее женщин! В доме семнадцать - никого! Это дом с большими воротами. Никакого господина Фабра на улице Сен -Доминик нет! А я-то мчусь очертя голову, а я-то бросаю на водку кучеру и все такое! Расспрашивала я и привратника и привратницу, женщину очень толковую, они о нем и слыхом не слыхали!
   Мариус облегченно вздохнул. Она, Урсула или Жаворонек, - та, имя которой он теперь не сумел бы уже назвать, - была спасена.
   Между тем как жена продолжала исступленно вопить, Тенардье уселся на стол. Покачивая свисавшей правой ногой, он несколько минут молча, со свирепым и задумчивым видом, глядел на жаровню.
   Наконец, обернувшись к пленнику, он медленно, с каким-то злобным клокотанием в голосе, спросил:
   - Фальшивый адрес? На что же ты, собственно говоря, надеялся?
   - Выиграть время! -крикнул в ответ пленник. В то же мгновение он сбросил с себя веревки; они были перерезаны. Теперь пленник был привязан к кровати только за одну ногу.
   Прежде чем кто-либо из семерых успел опомниться и кинуться к нему, он нагнулся над камином, протянул руку к жаровне и снова выпрямился, Тенардье, его жена и бандиты отпрянули в глубь логова и оцепенели от ужаса, увидев, как он, почти свободный от уз, в грозной позе, поднял над головой раскаленное докрасна долото, светившееся зловещим светом.
   Судебное расследование, произведенное впоследствии по делу о злоумышлении в доме Горбо, установило, что при полицейской облаве в мансарде была обнаружена монета в два су, особым образом разрезанная и отделанная. Эта монета являлась одной из диковинок ремесленного мастерства каторги, порождаемого ее терпением во мраке и для мрака, -одной из тех диковинок, которые представляют собой не что иное, как орудие побега. Эти отвратительные и в то же время тончайшие изделия изумительного искусства занимают в ювелирном деле такое же место, как метафоры воровского арго в поэзии. На каторге существуют свои Бенвенуто Челлини, совершенно так же, как в языке -Вийоны. Несчастный, жаждущий освободиться, умудряется иной раз даже без всякого инструмента, с помощью ножичка или старого долота, распилить су на две тонкие пластинки, выскоблить их, не повредив чекана, и сделать по ребру нарезы, чтобы можно было снова соединять пластинки. Монета завинчивается и развинчивается; это - коробочка. В нее прячут часовую пружинку, а часовая пружинка в умелых руках перепиливает цепи любой толщины и железные решетки. Глядя на бедного каторжника, мы полагаем, что он обладает одним су. Нет, он обладает свободой. Вот такую монету стоимостью в два су, обе отвинченные половинки которой валялись под кроватью у окна, и нашли при обыске в логове Тенардье. Была обнаружена и стальная пилка голубого цвета, умещавшаяся в монете. Когда бандиты обыскивали пленника, монета, вероятно, была при нем, но ему удалось спрятать ее в руке, а как только ему освободили правую руку, он развинтил монету и воспользовался пилкой, чтобы перерезать веревки. Этим объясняются легкий шум и едва уловимые движения, которые заметил Мариус.
   Боясь нагнуться, чтобы не выдать себя, пленник не перерезал пут на левой ноге.
   Между тем бандиты опомнились от испуга.
   - Не беспокойся, - обращаясь к Тенардье, сказал Гнус, -одна нога у него привязана, и ему не уйти. Могу ручаться. Эту лапу я сам ему затянул.
   Но тут возвысил голос пленник:
   - Вы подлые люди, но жизнь моя не стоит того, чтобы так уж за нее бороться. А если вы воображаете, что меня можно заставить говорить, заставить писать то, чего я не хочу говорить и чего не хочу писать, то...
   Он засучил рукав на левой руке и прибавил:
   - Вот, глядите!
   С этими словами он вытянул правую руку и приложил к голому телу раскаленное до свечения долото, которое держал за деревянную ручку.
   Послышалось потрескивание горящего мяса, чердак наполнился запахом камеры пыток. У Мариуса, обезумевшего от ужаса, подкосились ноги; даже бандиты, и те содрогнулись. Но едва ли хоть один мускул дрогнул на лице этого удивительного старика. Меж тем как раскаленное железо все глубже погружалось в дымящуюся рану, невозмутимый, почти величественный, он остановил на Тенардье беззлобный прекрасный взор, в возвышенной ясности которого растворялось страдание.
   У сильных, благородных натур, когда они становятся жертвой физической боли, бунт плоти и чувств побуждает их душу открыться и явить себя на челе страдальца; так солдатский мятеж заставляет выступить на сцену командира.
   - Несчастные! - сказал он. - Я не боюсь вас, и вы меня не бойтесь.
   Резким движением вырвав долото из раны, он бросил его за окошко, остававшееся открытым. Страшный огненный инструмент, кружась, исчез в темноте ночи и, упав где-то далеко в снег, погас.
   - Делайте со мной, что угодно, - продолжал пленник.
   Теперь он был безоружен.
   - Держите его! - крикнул Тенардье.
   Два бандита схватили пленника за плели, а человек в маске, говоривший голосом чревовещателя, встал перед ним, готовый при малейшем его движении размозжить ему череп ключом.
   В ту же минуту внизу за перегородкой, в такой непосредственной от нее близости, что Мариус не мог видеть собеседников, он услышал тихие голоса:
   - Остается одно.
   - Укокошить?
   - Вот именно.
   Это совещались супруги Тенардье.
   Тенардье медленно подошел к столу, выдвинул ящик и вынул нож.
   Мариус беспокойно сжимал рукоятку пистолета. Непростительная нерешительность! Вот уже целый час два голоса звучали в его душе: один призывал чтить завет отца, другой требовал оказать помощь пленнику. Непрерывно шла борьба голосов, причиняя ему смертельную муку. Он все лелеял надежду, что найдет средство примирить два долга, но так и не нашел. Между тем опасность приближалась, истекли все сроки ожидания. Тенардье, с ножом в руках, о чем-то думал, стоя в нескольких шагах от пленника.
   Мариус растерянно водил глазами, - к этому, как последнему средству, бессознательно прибегает отчаяние.
   Внезапно он вздрогнул.
   Прямо у его ног, на столе, яркий луч полной луны освещал, как бы указуя на него, листок бумаги. Мариусу бросилась в глаза строчка, которую еще нынче утром вывела крупными буквами старшая дочь Тенардье:
   Легавые пришли.
   Неожиданная мысль блеснула в уме Мариуса: средство, которое он искал, решение страшной, мучившей его задачи, как, пощадив убийцу, спасти жертву, было найдено. Не слезая с комода, он опустился на колени, протянул руку, поднял листок, осторожно отломил от перегородки кусочек штукатурки, обернул его в листок и бросил через щель на середину логова Тенардье.
   И как раз вовремя. Тенардье, поборов последние страхи и сомнения, уже направлялся к пленнику.
   - Что-то упало! - крикнула тетка Тенардье.
   - Что такое? - спросил Тенардье.
   Жена со всех ног кинулась подбирать завернутый в бумагу кусочек штукатурки. Она протянула его мужу.
   - Как он сюда попал? -удивился Тенардье.
   - А как ещё, черт побери, мог он, по-твоему, попасть сюда? Из окна, конечно, - объяснила жена.
   - Я видел, как он влетел, -заявил Гнус.
   Тенардье поспешно развернул листок и поднес его к свече.
   - Почерк Эпонины. Проклятие!
   Он сделал знак жене и, когда та подскочила, пока-
   зал ей написанную на листе строчку. Затем глухим голосом отдал распоряжение:
   - Живо! Лестницу! Оставить сало в мышеловке, а самим смываться!
   - Не свернув ему шею? - спросила тетка Тенардье.
   - Теперь некогда этим заниматься.
   - А как будем уходить? - задал вопрос Гнус.
   - Через окно, - ответил Тенардье. - Раз Понина бросила камень в окно - значит, дом с этой стороны не оцеплен.
   Человек в маске, говоривший голосом чревовещателя, положил на пол громадный ключ, поднял обе руки и трижды быстро сжал и разжал кулаки. Это было сигналом бедствия команде корабля. Разбойники, державшие пленника, тотчас оставили его; в одно мгновение была спущена за окошко веревочная лестница и прочно прикреплена к краю подоконника двумя железными крюками.
   Пленник не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг. Казалось, он о чем-то думал или молился.
   Как только лестница была прилажена, Тенардье крикнул:
   - Хозяйка, идем!
   И бросился к окошку.
   Но едва он занес ногу, как Гнус схватил его за шиворот.
   - Нет, шалишь, старый плут! После нас!
   - После нас! -зарычали бандиты.
   - Перестаньте дурачиться! - принялся увещевать их Тенардье. -Мы теряем время. Фараоны у нас за горбом.
   - Давайте тянуть жребий, кому первому вылезать, - предложил один из бандитов.
   - Да что вы, рехнулись? Спятили? -завопил Тенардье. - Видали олухов? Терять время! Тянуть жребий! Как прикажете, на мокрый палец? На соломинку? Или, может, напишем наши имена? Сложим записочки в шапку?
   - Не пригодится ли вам моя шляпа? - крикнул с порога чей-то голос.
   Все обернулись. Это был Жавер.
   Он, улыбаясь, протягивал свою шляпу бандитам.
   
   Глава двадцать первая
   ВСЕГДА НАДО НАЧИНАТЬ С АРЕСТА ПОСТРАДАВШИХ
   Как только стемнело, Жавер расставил своих людей, а сам спрятался за деревьями на заставе Гобеленов, против дома Горбо, по ту сторону бульвара. Он хотел прежде всего "засунуть в мешок" обеих девушек, которым было поручено сторожить подступы к логову. Но ему удалось "упрятать" только Азельму. Эпонины на месте не оказалось, она исчезла, и он не успел ее задержать Покончив с этим, Жавер уже не выходил из засады, прислушиваясь, не раздастся ли условный сигнал. Уезжавший и вновь вернувшийся фиакр его сильно встревожил. Наконец Жавер потерял терпение, он узнал кое-кого из вошедших в дом бандитов, заключил отсюда, что "напал на гнездо", что ему "повезло", и решил подняться наверх, не дожидаясь пистолетного выстрела.
   Читатель помнит, конечно, что Мариус отдал ему ключ от входной двери.
   Жавер подоспел как раз вовремя.
   Испуганные бандиты схватились за оружие, брошенное ими где попало при попытке бежать. Через минуту эти страшные люди, все семеро, уже стояли в оборонительной позиции, один с топором, другой с ключом, третий с палкой, остальные -кто со щипцами, кто с клещами, кто с молотом, а Тенардье- сжимая в руке нож. Жена его подняла большой камень, который валялся в углу у окна и служил скамейкой ее дочерям.
   Жавер снова надел на голову шляпу и, скрестив руки, засунув трость под мышку, не вынимая шпаги из ножен, сделал два шага вперед.
   - Стой, ни с места! -крикнул он. -Через окно не лазить. Выходить через дверь. Так оно будет лучше. Вас семеро, нас пятнадцать. Нечего зря затевать потасовку, давайте по-хорошему.
   Гнус вынул спрятанный за пазухой пистолет и вложил его в руку Тенардье, шепнув ему на ухо:
   - Это -Жавер. Ты как хочешь, а я в него стрелять не могу.
   - Плевать я на него хотел, - ответил Тенардье.
   - Ну что ж, стреляй.
   Тенардье взял пистолет и прицелился в Жавера.
   Жавер, находившийся в трех шагах от Тенардье, пристально взглянул на него и сказал:
   - Не стреляй. Все равно даст осечку.
   Тенардье спустил курок. Пистолет дал осечку.
   - Я ведь тебе говорил, - заметил Жавер.
   Гнус бросил к ногам Жавера палку.
   - Ты, видно, сам дьявол! Сдаюсь.
   - А вы? - обратился Жавер к остальным бандитам.
   - Мы тоже, -последовал ответ.
   - Вот это дело, вот это правильно. Ведь я же говорил- надо по-хорошему, -спокойно добавил Жавер.
   - Я прошу одного, - снова заговорил Гнус, - пусть не лишают меня курева, пока буду сидеть в одиночке.
   - Хорошо, - ответил Жавер.
   Тут он обернулся и крикнул в дверь:
   - Войдите!
   Постовые, с саблями наголо, и полицейские, вооруженные кастетами и короткими дубинками, ввалились в комнату на зов Жавера. Бандитов связали. От такого скопления людей в логове Тенардье, освещенном только свечой, стало совсем темно.
   - Всем наручники! - распорядился Жавер.
   - А ну, подойдите! - раздался вдруг чей-то, не мужской, но и не женский, голос.
   Это рычала тетка Тенардье, загородившаяся в углу у окна.
   Полицейские и постовые отступили.
   Она сбросила с себя шаль, но осталась в шляпе. Муж, скорчившись за ее спиной, почти исчезал под упавшей шалью, а жена прикрывала его своим телом и, подняв обеими руками над головой булыжник, раскачивала им, словно великанша, собирающаяся швырнуть утес.
   - Берегитесь! - крикнула она.
   Все попятились к выходу. Середина чердака сразу опустела.
   Тетка Тенардье взглянула на бандитов, давших себя связать, и хриплым, гортанным голосом пробормотала:
   - У-у, трусы!
   Жавер усмехнулся и пошел прямо в опустевшую часть комнаты, находившуюся под неусыпным наблюдением супруги Тенардье.
   - Не подходи! Не то расшибу! -завопила она.
   - Экий гренадер! -сказал Жавер. -Ну, мамаша, хоть у тебя борода, как у мужчины, зато у меня когти, как у женщины.
   И он продолжал идти вперед.
   Растрепанная, страшная тетка Тенардье расставила ноги, откинулась назад и с бешеной силой запустила камнем в голову Жавера. Жавер пригнулся. Камень перелетел через него, ударился в заднюю стену, отбив от нее громадный кусок штукатурки, затем рикошетом, от угла к углу, пересек все, к счастью, теперь почти пустое, помещение и упал, совсем уже на излете, к ногам Жавера.
   В одну минуту Жавер очутился возле четы Тенардье. Одна из огромных его ручищ опустилась на плечо супруги, другая на голову супруга.
   - Наручники! - крикнул он.
   Полицейские гурьбой бросились к нему, и приказание Жавера было исполнено.
   Это сломило тетку Тенардье. Взглянув на свои закованные руки и на руки мужа, она упала на пол и, рыдая, воскликнула:
   - Дочки, мои дочки!
   - Они за решеткой, - объявил Жавер.
   Тем временем полицейские заметили и растолкали спавшего за дверью пьяницу.
   - Уже успели управиться, Жондрет? - пробормотал он спросонья.
   - Да, - ответил Жавер.
   Шестеро бандитов стояли теперь связанные; впрочем, они все еще походили на привидения, трое сохраняли свою черную размалевку, трое других -маски.
   - Масок не снимать, - распорядился Жавер. Он окинул всю компанию взглядом, точно Фридрих II, производящий смотр на потсдамском параде, и, обращаясь к трем "трубочистам", бросил:
   - Здорово, Гнус! Здорово, Башка! Здорово, Два Миллиарда!
   Затем, повернувшись к трем маскам, приветствовал человека с топором:
   -- Здорово Живоглот!
   Человека с палкой:
   - Здорово, Бабет!
   А чревовещателя:
   - Здравия желаю, Звенигрош!
   Тут Жавер заметил пленника, который с момента прихода полицейских не проронил ни слова и стоял опустив голову.
   - Отвяжите господина, и не уходить! - приказал он.
   Потом он с важным видом сел за стол, на котором еще стояли свеча и чернильница, вынул из кармана лист гербовой бумаги и приступил к допросу.
   Написав первые строчки, состоящие из одних и тех же условных выражений, он поднял глаза.
   - Подведите господина, который был связан этими господами.
   Полицейские огляделись.
   - В чем дело? Где же он? - спросил Жавер.
   Но пленник бандитов, - г-н Белый, г-н Урбен Фабр, отец Урсулы или Жаворонка, - исчез.
   Дверь охранялась, а про окно забыли. Почувствовав себя свободным, он воспользовался шумом, суматохой, давкой, темнотой, минутой, когда внимание от него было отвлечено, и, пока Жавер возился с протоколом, выпрыгнул в окно.
   Один из полицейских подбежал и выглянул на улицу. Там никого не было видно.
   Веревочная лестница еще покачивалась.
   - Экая чертовщина! - процедил сквозь зубы Жавер - Видно, этот был почище всех.
   
   Глава двадцать вторая
   МАЛЫШ, ПЛАКАВШИЙ ВО ВТОРОЙ ЧАСТИ НАШЕЙ КНИГИ
   На другой день после описанных событий, происшедших в доме на Госпитальном бульваре, какой-то мальчик шел по правой боковой аллее бульвара, направляясь, по-видимому, от Аустерлицкого моста к заставе Фонтенебло. Уже совсем стемнело. Это был бледный, худой ребенок, в лохмотьях, одетый, несмотря на февраль, в холщовые панталоны; он шел. распевая во все горло.
   На углу Малой Банкирской улицы сгорбленная старуха при свете фонаря рылась в куче мусора. Проходя мимо, мальчик толкнул ее и тотчас же отскочил.
   - Вот тебе раз! - крикнул он. - А я-то думал, что это большущая -пребольшущая собака!
   Слово "пребольшущая" он произнес, как-то особенно насмешливо его отчеканивая, что довольно точно можно передать с помощью прописных букв: большущая, ПРЕБОЛЬШУЩАЯ собака!
   Взбешенная старуха выпрямилась.
   - У, висельник! -заворчала она. -Мне бы прежнюю силу, я бы такого пинка тебе дала!
   Но ребенок находился уже на почтительном от нее расстоянии.
   - Куси, куси! - поддразнил он. - Ну если так, то я, пожалуй, не ошибся.
   Задыхаясь от возмущения, старуха выпрямилась теперь уже во весь рост, и красноватый свет фонаря упал прямо на бесцветное, костлявое, морщинистое ее лицо с сетью гусиных лапок, спускавшихся до самых углов рта. Вся она тонула в темноте, видна была только голова. Можно было подумать, что, потревоженная лучом света, из ночного мрака выглянула страшная маска самой дряхлости. Вглядевшись в нее, мальчик заметил:
   - Красота ваша не в моем вкусе, сударыня.
   И пошел дальше, распевая:
   
   Король наш Стуконог,
   Взяв порох, дробь и пули,
   Пошел стрелять сорок.
   
   Пропев эти три стиха, он замолк. Он подошел к дому № 50/52 и, найдя дверь запертой, принялся колотить в нее ногами, причем раздававшиеся в воздухе мощные, гулкие удары свидетельствовали не столько о силе его детских ног, сколько о тяжести мужских сапог, в которые он был обут.
   Следом за ним, вопя и неистово жестикулируя, бежала та самая старуха, которую он встретил на углу Малой Банкирской улицы.
   - Что такое? Что такое? Боже милосердный! Разламывают двери! Разносят дом! - орала она.
   Удары не прекращались
   - Да разве нынешние постройки на это рассчитаны? - надрывалась старуха и вдруг неожиданно смолкла. Она узнала гамена.
   - Да ведь это же наш дьяволенок!
   - А! Да ведь это же наша бабка! -сказал мальчик. - Здравствуйте, Бюргончик. Я пришел повидать своих предков.
   Старуха скорчила гримасу, к сожалению, пропавшую даром из-за темноты, но отразившую разнородные чувства: то была великолепная импровизация злобы при поддержке уродства и дряхлости.
   - Никого нет, бесстыжая твоя рожа, - сказала старуха.
   - Вот тебе раз! -воскликнул мальчик. -А где же отец?
   - В тюрьме Форс.
   - Смотри-ка! А мать?
   - В Сен -Лазаре.
   - Так, так! А сестры?
   - В Мадлонет.
   Мальчик почесал за ухом, поглядел на мамашу Бюргон и вздохнул:
   - Э -эх!
   Затем повернулся на каблуках, и через минуту старуха, продолжавшая стоять на пороге, услыхала, как он запел чистым детским голосом, уходя куда-то все дальше и дальше под черные вязы, дрожавшие на зимнем ветру:
   
   Король наш Стуконог,
   Взяв порох, дробь и пули,
   Пошел стрелять сорок,
   Взобравшись на ходули.
   Кто проходил внизу,
   Платил ему два су.
   
   Часть 4
   ИДИЛЛИЯ УЛИЦЫ ПЛЮМЕ И ЭПОПЕЯ УЛИЦЫ СЕН-ДЕНИ
   Книга первая
   НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИСТОРИИ
   Глава первая
   ХОРОШО СКРОЕНО
   Два года, 1831 и 1832, непосредственно примыкающие к Июльской революции, представляют собою одну из самых поразительных и своеобразных страниц истории. Эти два года среди предшествующих и последующих лет -как два горных кряжа. От них веет революционным величием. В них можно различить пропасти. Народные массы, самые основы цивилизации, мощный пласт наслоившихся один на другой и сросшихся интересов, вековые очертания старинной французской формации то проглядывают, то скрываются за грозовыми облаками систем, страстей и теорий. Эти возникновения и исчезновения были названы противодействием и возмущением. Время от времени они озаряются сиянием истины, этим светом человеческой души.
   Замечательная эта эпоха ограничена достаточно узкими пределами и достаточно от нас отдалена, чтобы сейчас уже мы могли уловить ее главные черты.
   Попытаемся это сделать.
   Реставрация была одним из тех промежуточных периодов, трудных для определения, где налицо- усталость, смутный гул, ропот, сон, смятение, иначе говоря, она была не чем иным, как остановкой великой нации на привале. Это эпохи совсем особые, и они обманывают политиков, которые хотят извлечь из них выгоду. Вначале нация требует только отдыха; все жаждут одного- мира; у всех одно притязание- умалиться. Это означает -жить спокойно. Великие события, великие случайности, великие начинания, великие люди, - нет, покорно благодарим, навидались мы их, сыты по горло. Люди променяли бы Цезаря на Прузия, Наполеона на короля Ивето: "Какой это был славный, скромный король!" Шли с самого рассвета, а теперь вечер долгого и трудного дня; первый перегон сделали с Мирабо, второй - с Робеспьером, третий-с Бонапартом; все выбились из сил, каждый требует постели.
...

---