Мы застали его окруженным целой кучкой маленьких карликов, усердно работавших над какими-то мелкими предметами. Так как мы с Бронским ворвались вихрем в комнату, увидев в окне Франциска, карлики, которых мы не видели, погруженные в работу, весьма неодобрительно поглядели на нас, и некоторые из них прикрыли свою работу ручонками и зелеными передниками, которые были на них надеты.
Всем известная сказка
алиса в стране чудес может поселиться в вашем доме. На стене или на стуле, над столом или на шкафчике. Как? Очень просто, при помощи специальных наклеек. Такие наклейки украсят любую комнату и доставят удовольствие и детям и взрослым.
- Вы испугали моих малюток, - ласково улыбаясь, сказал нам Франциск, - а также спугнули и птичек, которые им позируют. Эти малютки - лучшие в мире ювелиры и достигают тончайшей художественности в своей работе. Но, к сожалению, глаза их устроены так, что они могут делать только одно: собирать способом мозаики на любых вещах белых павлинов. Но коробочки они куют из любых металлов, с фоном из эмали любого цвета.
И Франциск показал нам несколько изумительных работ, образцы которых я видел уже на книжке брата Николая, в руках И. и Али и имел сам. Рыцарская вежливость Франциска, который старался не показать нам, что замечает, как мы сконфужены нашим глупым мальчишеским поведением, помогла нам овладеть собой, и я сказал ему:
- Просить у вас прощения, когда мы уже прощены вами, дорогой Франциск, язык не поворачивается. Я думаю, что правильно выражу свои и Станислава чувства, если поблагодарю вас за снисходительность к нашему мальчишеству. Мы были счастливы мчаться за вами, предвкушая удовольствие увезти вас с собой к И. в Общину. Каждый из нас мечтал, что именно его мехари будет иметь счастье нести вас на себе.
- Спасибо, дорогие мои. Ваши мехари пригодятся сегодня очень и очень, но только не мне, а двум несчастным людям. Как нельзя более кстати прислал вас сюда И. Подождите меня в моей комнате несколько минут. Я успокою моих малюток, отдам распоряжение о ваших мехари и моих путниках и вернусь к вам.
Мы прошли в комнату Франциска теперь уже так сдержанно, как будто мы ступали по священной и зеркальной земле.
- Экий я невоздержанный человек, - с досадой сказал Бронский. - Мои нервы, точно старые клавиши, пляшут от легчайшего прикосновения.
- Ваши хоть с клавишами могу быть сравнимы, Станислав. Я же хуже старой гитары. Тронь одну струну - все загудят, не разберешь и строя.
Каждому из нас захотелось помолчать. Мы сели на маленькие креслица Франциска и через несколько мгновений какую же тишину, легкую, благодатную, особую тишину его комнаты, мы ощутили! Мне казалось, что в этой комнате все говорит: "Любите, и благо вам будет".
- Левушка, все в этой комнате мне говорит: "Ищите, ищите, трудитесь любя - и придете к знанию, что все благо", - раздался вдруг голос Бронского.
Я не успел ему ответить - в дверях стоял Франциск, улыбаясь нам. Пристально посмотрел он на Бронского и сказал ему:
- Да, да, друг. Для вас не одна эта, но еще несколько жизней пройдут все в исканиях. И все ваши искания - все будет Любовь, которую вы понесете людям в искусстве. Ищите не только приспособлений, как вынести людям новые методы понять и передать гениальные произведения великих творцов. Но ищите как расширить сердца толпы, увлечь в такую гармонию, чтобы каждый своим сердцем проникал в то слово, что вы говорите, в те действия, что вы творите. Пусть двери вашего сердца откроются так широко в каждой встрече, как я сейчас открываю вам двери моего сердца.
Франциск подошел к Бронскому, обнял его, подвел его к своему красному столу и поднял крышку. Как и в первый раз, я увидел на нем полукругом стоящие высокие чаши, среди которых возвышалась красная чаша с горящим в ней огней. Взяв в руки эту чашу, Франциск опустил ее на голову преклонившего колени Бронского.
- Много раз лилась слеза твоя, сын мой. Много раз приходилось тебе приносить черные жемчужины в ожерелье Матери Жизни. Но не смущайся духом. И розовая и черная жемчужина - все единая Жизнь, единая Радость. Сейчас перед тобой новая жизнь. Много труда, здоровья и усердия вложил ты в течение своих жизней, чтобы нести и выносить в толпу зерна благородства и помочь человеку искать искусство в себе, а не себя в искусстве. Твое искусство пробило во многих людях новые борозды знания, помогло им, ища искусство в себе, найти Бога в себе. Путь твой да будет отныне освещен и моей помощью. Поедешь в дальние Общины, чтобы увидеть бездну человеческого горя, бездну человеческой слепоты. Там поймешь, что можно ходить у Света, искавши его всю жизнь, прийти к черте его - и все же не достичь освобождения от предрассудков, и не иметь силы видеть там, где много ниже стоящий по достоинствам и знаниям не только видит, но входит и действует. Перенеси в себе не муки и радости героев, что изображаешь на сцене, чтобы их высочайшим благородством побуждать людей к новым достижениям в красоте. Но любя вне пределов формы и времени, неси огонь своего Бога и разрывай условное в человеке. Пусть рождается скорбь от свиданий с тобою людей. То только их форма, их путь, ибо иначе разорвать своего условного они не могут. Форма же твоего пути - не земля, не ее законы, а Беспредельное, где труд не условность, но путь веков, и в нем звук-слово не знак внешнего призыва, что ты даешь людям, но действие сердца, огонь которого я беру в свою чашу, и переливаю тебе в сердце мой огонь.
Я услышал как бы стон Станислава, упавшего к ногам Франциска, точно его сразила пуля. Но через минуту, поднятый сильной рукой Франциска, он коснулся губами красной чаши, которую держал в руках Франциск.
Бог мой, что за лицо было у Бронского! Я вторично видел Бога в простом человеке, как видел Его недавно в лице Беаты. Не сознавая, что я делаю, я подошел к Бронскому и поклонился ему до земли.
Я точно провалился куда-то, увидел на мгновение Флорентийца, ощутил его мощное объятие - и очнулся на руках Бронского, укладывавшего меня на диван.
- Это ничего, вы напрасно встревожились, это вовсе не припадок, - услышал я голос Франциска, - это его награда за самоотверженную любовь к вам, за преклонение перед вашим страданием и вашими трудами веков. Вот он уже и глаза открыл, смотрит весело, как не могут смотреть больные.
Я понимал, что Франциск видел все, что со мной произошло, но так как он не сказал об этом ничего Бронскому, я понял, что и мне надо сохранить в тайне все сейчас пережитое.
- Теперь мы зайдем к детям в трапезную, немного поговорим с ними и только тогда пойдем к И. Вы не беспокойтесь, мои дорогие, мы будем вовремя и никого не заставим ждать, - прибавил он, подметив в Бронском некоторое беспокойство о нашем промедлении. - Вас беспокоит, что И. послал вас сюда на мехари, и вы думаете, что быстроходные животные предназначались именно для того, чтобы скорее доставить меня в Общину. Вас беспокоит, Станислав, что вы неточно выполняете приказ И. - снова обратился Франциск к артисту. - Сосредоточьтесь, думайте об И., и, когда мы пойдем в Общину, по дороге я постараюсь помочь вам разобраться в ваших мыслях, которые к тому времени накопятся в вас обоих, и найти правильное решение беспокоящего вас сейчас вопроса.
Мы вошли в трапезную, где дети и карлики пили молоко со сладким хлебом. Неожиданное появление всеобщего любимца вызвало восторг не только детворы и карликов, но и всех сестер и братьев Общины, несших свое дневное дежурство.
Где бы и когда бы ни появлялся неожиданно Франциск, никакая дисциплина не могла удержать маленьких людей - они мгновенно бросали все, кидались к нему, и через минуту он буквально исчезал под грудой виснувших на нем тел. Много раз я видел эту картину неудержимого влечения людей к Франциску, испытывал его сам, трепетал, что больное тело его не выдержит натиска лилипутов, и всегда развязка бывала одна и та же: приникнув к своему другу, маленькие люди складывали в умилении ручонки, становились полукругом вокруг него и ждали в полной тишине, когда он заговорит. И на этот раз повторилась та же сцена, но сегодня она на меня подействовала особенно сильно.
Глядя на умаленные личики детей и на не менее умиленных карликов, из которых некоторые встали на колени, что-то про себя бормоча, иные, раскрыв свои уродливые рты, тяжело дышали, точно бежали десяток верст, третьи, вытянув моляще руки, старались обратить на себя внимание Франциска, я подумал: какое это было бы ужасное зрелище, если бы можно было рассматривать его как одно внешнее явление! Толпа прелестных детей, перемешанных с самыми уродливыми карликами, которым ум едва соглашался приписать человеческие имена!
Каким же духовным великаном должен был быть этот человек, чтобы, не употребляя никакой власти, побеждая одной любовью, овладевать той крошечной искрой Божества, что тлела в этих несчастных, более чем полуживотных существах, и увлекать их в красоту, слов о которой они не слыхали за всю свою несчастную жизнь.
Я старался вникнуть в самую глубь этой встречи Титана Любви с лилипутами. И красота, величие героического подвига этого человека, отдавшего всю свою жизнь, не только душу, на помощь и просветление этих духовно немощных, поражала меня как совершенно невозможный и невообразимый для меня феномен героизма.
- Здравствуйте, мои маленькие друзья, - прервал мои размышления голос Франциска. - Отчего вы сегодня так возбуждены и не слушаетесь своих заботливых наставников? Неужели все мои слова вчера я бросил попусту? Вчера вы обещали мне сохранять мир и спокойствие в столовой до тех пор, пока я к вам не приду. Вот я пришел, а слова своего вы не сдержали.
- Это все наделали вот эти злющие, - шепелявя и коверкая слова, сказал один из наиболее уродливых карликов, показывая на маленького, с приятным и добрым лицом карлика, державшего на своих крохотных, но, должно быть, очень сильных руках небольшого прелестного мальчика с кротким и болезненным личиком. Рядом с карликом стояла малюткадевочка, похожая на мальчика, и пыталась помочь карлику-няньке держать мальчика. Во всем ее существе была видна ранняя забота о чужой жизни и ноше, и я был поражен, что на них, таких невинных видом, таких бессильных и кротких, могло пасть обвинение карлика.
Франциск молчаливо смотрел на карлика-обвинителя, и тот, еще наглее и злее, глядя прямо в глаза Франциску, завопил:
- Ты глупый, ты воображаешь, что кто-нибудь здесь тебе верит. Они все говорят, что ты притворщик и лгун, что ты всех нас обманываешь. Ты нам обещал, что сегодня мы увидим чудо, а сам пришел поздно и никакого чуда не показываешь.
Он гнусно захохотал и стал кривляться до того невыносимо, что я едва находил сил сохранять спокойствие. Точно молния, сверкнул огненный взгляд Франциска, когда он посмотрел на урода.
- Я тебе много раз уже говорил, чтобы ты не лгал и не доносил на своих товарищей, несчастный человек. Ты обвиняешь самых кротких детей и их друга, которых ты обокрал, у которых ты отнял их кукол и сломал игрушки. Они на тебя мне не пожаловались, а ты в благодарность за это их же еще и оболгал?
- Кто тебе сказал, что это я взял их дурацкие игрушки? Это вот те мальчишки, обыщи их кровати, там все и найдешь.
Обвиненные уродом два мальчика лет восьми-девяти, были оскорблены и готовы уже заплакать, как Франциск протянул им руку, улыбнулся и поставил их подле себя. Точно так же он подозвал и обвиненного милого карлика с его детьми, которые со счастливыми лицами уселись у его ног.
Возле злого урода сгруппировались пять таких же уродливых карликов, как он сам, и говоривший вначале Франциску от себя лично урод теперь крикнул еще более вызывающим тоном:
- Чего ты нас здесь держишь? Мы здесь, в твоем вонючем царстве, жить не хотим. Мы хотим опять в свое, откуда ты нас забрал, хотим к себе, на волю, к нашим совам и змеям. Нам надоели твои противные цветы и все твои притворщики. Выпусти нас на волю, наши хозяева уже три раза нас звали, а мы все не можем уйти отсюда.
- Кто же вас здесь держит? Здесь нет ни запоров, ни оград, ни злых сторожей. Вы все можете идти, куда только хотите. Я сегодня же отправлю вас к вашим хозяевам в тот дальний лес, где вас сторожат змеи и совы.
Не успел Франциск договорить своих последних слов, как все пять карликов, группировавшиеся вокруг буяна, бросились прочь от него с ужасными воплями, моля Франциска не отправлять их, обещая больше никогда не лгать, не воровать и не лениться. Для меня было ясно, что и сам злодей перетрусил, но озорное упрямство завело его так далеко, что отступать он уже не хотел.
- Хвастаешь всех отправить, хватит ли у тебя умения меня одного отправить? - точно вызывая Франциска на бой, орал буян.
- Нет, несчастный, бедненький дружок. Я не одного тебя отправлю, но вместе с твоим приятелем, приказания которого ты так охотно выполняешь. Выйди сюда, трусишка, прячущийся за чужую спину, - сказал Франциск; как мне показалось, куда-то в пространство. - Повинуйся немедленно, - и на этих словах голос его напомнил мне звенящие мечи Ананды.
Из-под стола в противоположном конце комнаты вылез карлик, страшнее которого нельзя было себе вообразить живое человеческое существо. Да и был ли он человеком, решить было трудно. Он скорее походил на ужасную собаку, по ошибке природы ходящую на двух ногах.
Чудовищной величины брови нависали над маленькими кровавокрасными глазами. Огромная всклокоченная борода и усы закрывали все лицо и рот почти до ушей. Вдобавок и уши-то были огромны и по-собачьи свисали вниз.
Меня поразило, что дети совершенно не боялись урода, но карлики трепетали и прятались за Франциска. Оставался только буян, похожий сейчас на снежную бабу, истаявшую на солнце, так с него скатились его озорство и наглость.
Маленькое чудовище приближалось медленно и точно приказывало своим ногам бежать обратно, а взгляд Франциска заставлял ставить грубую ногу вперед. Адская злоба и ненависть сверкнули в его глазах, когда он проходил мимо своего приятеля. Он вытянул руку и хотел ударить его по голове, но Франциск сделал едва заметное движение рукой, и вся сила удара пришлась по собственной голове страшного урода. Взвыв от боли, он хотел кинуться на Франциска и приготовился ударить его головой в живот, но в тот же миг лежал на полу, разбив свой нос в кровь.
- Бедный ты, бедный, жаль мне тебя очень. Но ничего больше сделать для тебя я не могу. Бери своего приятеля, который предпочел служить тебе, а не мне, и иди с ним к своим хозяевам.
На лице первого забияки мелькнуло нечто вроде ужаса, но через момент он оправился и заорал:
- Как это ты нас отправишь отсюда, когда сам не знаешь дороги? Да и мы желаем ехать в другое место, а вовсе не к прежним хозяевам. Мы желаем ехать в пещеры, к свободному племени.
- Вы оба поедете туда, откуда я вас взял. Я ведь брать вас не хотел. Вы умоляли меня вас спасти, говорили, что замучены, что вам грозит смерть. Я видел вашу ложь, но думал, что Свет, в который вас привезу, поможет вам пробудиться. Ваши товарищи все стали добрыми, только вы двое не смогли освободиться от демонов злобы. Много бы отдал я, чтобы спасти вас от ужасов вашего существования, но насильно никого освободить от его цепей нельзя. Вы не дети. На вашей совести не один десяток загубленных жизней. И несмотря ни на что, Милосердие предоставило вам все возможности пройти в радостное существование. Вы же и здесь не могли жить без лжи, измен и предательства. Все невинное, что здесь общалось с вами, не боялось вас, потому что в них самих не было и намеков того зла, что живет в вас. И вы были бессильны перед ними. И сейчас все эти маленькие люди бесстрашно молятся за вас, посылая вам свою посильную помощь и защиту. Боятся вас, прячутся за мою спину от вас только те, кого зло касалось, ибо сердца их носили в себе зло и притягивали к себе зло ваше. Учтите это. Быть может, урок бесстрашия детей пред вами поможет вам в вашей жизни у ваших злых хозяев. Не будьте трусами, и жизнь для вас будет легче. Не просите меня еще раз оставить вас здесь. Вы уже дважды обещали мне, что будете бороться со своими склонностями ко лжи, воровству и предательству. Сегодня должен был совершиться ваш третий заговор, вы решились даже посягнуть на мою святыню и, когда вам это не удалось, обокрали детей и сестер, где и как могли. Единственное и последнее милосердие я могу оказать вам: когда вам будет невмоготу, назовите имя мое и защищайтесь моим образом от ваших врагов. Вызывайте в памяти мой образ, и, если в сердце вашем не будет лицемерия, а будет оно полно чистой мольбы ко мне, вы увидите, как образ мой встанет между вами и вашим врагом, и все его усилия причинить вам вред будут напрасны. Это все, что я могу еще для вас сделать. И все ваши мольбы, которые я вижу, будут напрасны. Всему есть мера - вы исчерпали Милосердие. Отойдите к окну и ждите там, пока настанет ваш час и вас посадят на тех же мехари, на которых я привез вас сюда.
Франциск повернулся к жавшимся вокруг него карликам, так недавно воинственно группировавшимся вокруг урода, и сказал:
- Вы слышали слова мои: "Всему есть мера". Будьте осторожны и бдительны, чтобы не исчерпать Милосердия. Будьте внимательны, когда сближаетесь с людьми, так как каждый из вас знает, сколько раз в жизни он был предателем, сколько раз давал себе и другим слово - нести всю верность в своих делах и встречах и сколько раз эта верность оказывалась пылью, которую уносит легчайший ветерок. Идите к своим делам. Еще раз поблагодарите Жизнь за свет и мир, в которых живете. Еще раз убедитесь, как трусливость свойственна лицемерам, а бесстрашие живет всегда в чистом и правдивом сердце.
Отпустив повеселевших и успокоившихся карликов, Франциск благословил детей, помог некоторым из них встать с коленей, перецеловал наиболее маленьких и сказал им:
- Запомните, как сегодня вы видели, что вор, укравший ваши игрушки, сам себя наказал, ударив себя же по голове собственной вороватой рукою. Всю жизнь помните это время и это зрелище и всегда знайте: чужое добро ничего, кроме зла, вам не принесет. Любите друг друга, прощайте друг другу, не доносите друг на друга. Помогайте друг другу во всех тяжелых вещах, старайтесь облегчить каждому его тяжесть дня, и радость будет жить в ваших днях.
Отпустив всех детей и карликов, кроме двух, которым он велел раньше ждать себя, Франциск оставил нас в трапезной вместе с сестрами и братьями ждать его возвращения. Он вышел один.
Мы с Бронским сели на скамью, откуда нам были хорошо видны оба маленьких преступника. Какая это была жуткая пара! Где угодно, в любой кунсткамере, я не мог ожидать подобного отчаяния, какое лежало на этих двух лицах, если это слово можно было применить к этим двум ужасным маскам-пугалам.
Озорник сел на пол, обхватив свою голову руками, он тихо выл и раскачивался, выл, как собака по покойнику. Злющий же метал молнии из глаз; полный ненависти, он делал попытки рукой или ногой ударить своего врага, недавнего приятеля, но каждый раз наносил удары себе самому, что его приводило в совершенное неистовство.
Наконец, потеряв всякое самообладание, он стал буквально бешеным, схватил со стола нож, которым резали в трапезной хлеб, и со всей силы ударил карлика в спину. Но нож скользнул по спине, не причинив карлику вреда, и врезался в собственный сапог поскользнувшегося злодея, разрезал его безобразную, огромную обувь и впился в пол. Сколько ни пытался злодей вытащить нож, все его усилия были напрасны, нож сидел плотно в полу.
Этой сценой были потрясены все присутствовавшие, кроме все так же продолжавшего выть и раскачиваться первого карлика. Он, казалось, никого и ничего не замечал, кроме своего горя.
- Посмотрите, Левушка, какой ужас. Злодей не нож старятся высвободить, а он руки своей не может оторвать от ножа, точно невидимая сила гнет его всего к земле. Это приводит его не только в бешенство, но и в неистовый ужас, - шепнул мне Бронский.
Я пригляделся к действиям злодея и действительно заметил, что он прилагает все усилия, чтобы оторваться от ножа. Разогнуться он никак не мог и наконец с воем упал на пол, колотя ногами.
На этом месте представления дверь открылась и вошел Франциск. Раскачивавшийся и вывший карлик мгновенно перестал и раскачиваться и выть, встал и робко заковылял через всю комнату к Франциску.
- Я понял, все понял, святой отец, я знал и раньше, что ты святой, но уж очень я был зол на тебя. Теперь уж совсем знаю, что ты святой, а я пропал. Сейчас ты защитил меня, - он указал на нож и валявшегося на полу карлика. - Там, - он махнул рукой куда-то в пространство, - меня никто не спасет. Я пропал. Вот возьми, это дал мне старик, которому ты велел учить меня грамоте. Он мне надел, сказал, что это крест и он спасет меня от беды. Да, видишь сам, не спас. Пришла беда, и не спас, - почти прошептал несчастный.
Он был истинно, глубоко жалок, и у меня даже слеза была готова скатиться из глаз.
- Меня не спас этот амулет, он, наверное, не для злых сделан. Он для добрых - ты добрый, возьми, спасет, - совал он своими дрожащими ручонками крест в прекрасную руку Франциска. - Ах, мне бы амулет для злых: змею с глазом, тогда бы я не пропал, она бы защитила. Но тот амулет дорогой, его мне не достать. Пропал я. Прости, если можешь. Понял я, о чем ты говорил про верность. Только уж поздно теперь, все равно там убьет, если здесь не убил, - снова показал он на лежавшего на полу злодея.
- Бедный брат мой, - тихо сказал Франциск, так нежно, ласково, столько нечеловеческой доброты и любви было в его словах, что слезы покатились по моим щекам, я готов был броситься к ногам Франциска и молить его о пощаде карлику. - Не один ты виноват, что жизнь здесь оказалась трудной для тебя, - чуть помолчав, продолжал Франциск. - Я не устоял против твоих молений и взял тебя сюда, хотя видел, что ты еще не готов. И всю твою вину я беру на себя. Вот тебе тот амулет, о котором мечтаешь. Но не думай, что то амулет злых. Это амулет Великой Любви, которая посылает его тебе в помощь и спасение. Если будешь носить его на руке и будешь чист сердцем, ни один злой не сможет ни ударить тебя, ни подчинить твою волю злу. Но для этого ты должен помнить обо мне, оставаться мне верным. И если будешь верен, я часто буду тебе помогать в твои тяжелые минуты. Три вещи ты должен помнить:
Ничего ни у кого не воровать.
Стараться всюду пролить мир, неся мой образ в сердце.
Не только не убивать людей, но и никогда не бить ни людей, ни животных.
Тогда мой браслет защитит тебя. Если проживешь, как я сказал тебе сейчас, не только увидишь меня, но и вернешься ко мне.
Франциск вынул из кармана красный платок, развернул его и вынул из него прелестный детский браслет, изображавший змею, кусавшую собственный хвост. В голове змеи сверкал крупный рубин. Франциск надел браслет карлику на руку, и пределов его счастью не было. Он целовал ноги Франциска, льнул к его рукам, смеялся и плакал одновременно.
- Помни же, то Великая Любовь посылает тебе свой дар верности и помощи. То амулет добрых, побеждающих зло своей чистой любовью. Встань и подойди сюда, - приказал Франциск звенящим голосом лежавшему на полу карлику.
- Видишь, не могу, нечего больше и пытаться. Чуть спину не сломал и не могу разогнуться, - отвечал тот, точно выплевывая проклятия.
- Встань, я сказал, - раздался снова голос Франциска, и я еще раз вспомнил Ананду и его "звон мечей".
Точно пружиной поднятый, карлик вскочил с земли и ни минуты не медля подошел к Франциску. Странная происходила с ним вещь. Первые шаги он шел в полном бешенстве, кривляясь и как бы стараясь сбросить с себя какие-то стягивающие его плечи и руки веревки, потом на его лице стало меньше гримас, на половине дороги гримасы исчезли и появилось какое-то робкое выражение, совсем неожиданное у этого зверя. Когда же он подошел вплотную к Франциску, то нечто вроде мольбы, восхищения и удивления застыло в его ужасных глазах. Это выражение делало даже этого урода более достойным человеческого имени.
...
