- Я отлично знаю, что я выскочка, - сказала она, - меня во всеуслышание так назвали.
- Что?
- Ну да; был даже процесс по этому поводу.
- Кто посмел?..
- О дорогой мой, это дела давно минувшие. Но ты же не мог не знать - Фрэнсис Уилмот, наверно...
Продвижение своего товара может быть очень быстрым и мощным только потому,
что у Вас есть фирменный стиль. Создать такой стиль поможет любая рекламная компания. Начиная с малого, Вы добьетесь больших результатов в будущем.
Джон в ужасе отшатнулся.
- Флер, не могла же ты подумать, что я...
- Ну конечно. Почему бы нет?
И правда, козырь! Джон схватил ее за руку.
- Флер, скажи, что ты не думаешь, что я нарочно...
Флер пожала плечами.
- Мой милый, ты слишком долго жил среди дикарей.
Мы тут каждый день колем друг друга насмерть, и хоть бы что.
Он выпустил ее руку, и она взглянула на него из-под опущенных век.
- Я пошутила, Джон. Дикарей иногда не вредно подразнить. Parlons d'autre chore [27]. Присмотрел ты себе место, где хозяйничать?
- Почти.
- Где?
- Около четырех миль от Уонсдона, на южной стороне холмов, ферма Грин-Хилл. Есть фрукты - несколько теплиц - и клочок пахотной земли.
- Так это, должно быть, недалеко оттуда, куда я повезу Кита, - на море, и только в пяти милях от Уонсдона. Нет, Джон, не пугайся. Мы пробудем там не больше трех недель.
- Пугаться? Напротив, я очень рад. Мы к тебе приедем. На Гудвудских скачках мы все равно встретимся.
- Я все думала... - Флер замолчала и украдкой взглянула на него. - Ведь можем мы быть просто друзьями, правда?
Не поднимая головы, Джон ответил:
- Надеюсь.
Прояснись его лицо, прозвучи его голос искренне - как по-иному, насколько спокойнее билось бы ее сердце!
- Значит, все в порядке, - сказала она тихо. - Я с самого Аскота хотела сказать тебе это. Так оно и есть, так и будет; что-либо другое было бы глупо, правда? Век романтики миновал.
- Гм!
- Что ты хочешь выразить этим мало приятным звуком?
- Я считаю совершенно лишним рассуждать о том, что один век такой, другой - этакий. Человеческие чувства все равно не меняются.
- Ты в этом уверен? Такая жизнь, какую ведем мы, влияет на них. Ничто в мире не стоит дороже одной-двух пролитых слез, Джон. Это мне теперь ясно. Но я и забыла - ты ненавидишь цинизм. Расскажи мне про Энн. Ей еще не разонравилась Англия?
- Напротив. Она, видишь ли, чистая южанка, а Юг еще не стал современным, то есть, во всяком случае, в какой-то своей части. Больше всего ей нравится здесь трава, птицы и деревни. Она совсем не скучает по родине. И, конечно, увлечена верховой ездой.
- И английский язык она, вероятно, быстро усваивает?
В ответ на его удивленный взгляд лицо ее приняло самое невинное выражение.
- Мне хотелось бы, чтобы ты полюбила ее, - сказал он серьезно.
- О, так, без сомнения, и будет, когда я узнаю ее поближе.
Но в сердце ее поднялась волна жгучего презрения. Что она такое, по его мнению? Полюбить ее! Женщину, которую он обнимает, которая будет матерью его детей. Полюбить! И она заговорила о красотах Бокс-Хилла. Весь остаток пути до Пулборо, где Джон вышел, она была осторожна как кошка, говорила легким дружеским тоном, глядела ясными, невинными глазами и почти не дрогнула, прощаясь:
- Итак, au revoir в Гудвуде, если не раньше. Забавная все-таки получилась встреча!
Но по пути в гостиницу, проезжая в станционном экипаже сквозь пропахший устрицами туман, она крепко сжала губы, и глаза ее под нахмуренными бровями были влажны.
IX
А ДЖОН!..
А Джон, которому предстояло пройти пешком пять с лишним миль, пустился в путь, и в ушах его, отбивая такт, звучала старая английская песня:
Как счастлив мог бы я быть с любой,
Когда б не мешала другая!
Вот до чего он запутался, непреднамеренно, просто следуя порывам своей честной натуры. Флер его первая любовь, Энн - вторая. Но Энн его жена, а Флер - замужем за другим. Мужчина не может быть влюблен одновременно в двух женщин; напрашивался вывод, что он не влюблен ни в ту, ни в другую. Откуда же тогда эти странные ощущения в его крови? Или то, что говорят, неверно? Французское или староанглийское разрешение вопроса не пришло ему в голову. Он женат на Энн, он любит Энн, она прелесть! Вот и все. Почему же тогда, шагая по траве вдоль дороги, он думал почти исключительно о Флер? Какой бы ни представлялась она циничной, или непосредственной, или просто милой, она ввела его в заблуждение не больше, чем в душе того хотела. Он знал, что у нее сохранилось к нему прежнее чувство, знал и то, что сохранилось и его чувств к ней или хотя бы какая-то доля его. Но ведь он любит и другую женщину. Джон был не глупее других мужчин и не больше их обманывал себя. Как и многие мужчины до него, он решил не закрывать глаза на факты и делать то, что считает правильным, - или, вернее, не делать того, что считает неправильным. Что именно неправильно, в этом он тоже не сомневался. Его беда была проще: он владел своими мыслями и чувствами ничуть не лучше, чем любой мужчина. В конце концов не его вина, что когда-то он безраздельно любил Флер или что она безраздельно любила его; и не его вина, что он любит свою родину и устал жить вдали от нее.
Не его вина, что он полюбил снова и женился на той, которую полюбил. И не его, казалось бы, вина, что вид, и голос, и аромат, и близость Флер пробудили в нем что-то от прежнего чувства. И все же такая двойственность претила ему, и он шел, то ускоряя, то замедляя шаг, а солнце двигалось по небу и пригревало ему затылок, который после солнечного удара в Гренаде навсегда остался чувствительным. Раз он постоял, прислонившись к изгороди. Он еще не так давно вернулся в Англию, чтобы оставаться равнодушным к ее красоте в такой дивный день. Он часто останавливался и прислонялся к какой-нибудь изгороди и вообще, как говорил Вэл, спал наяву.
Подошел уже первый день матча между Итоном и Хэрроу [28], которого никогда в свое время не пропускал его отец, но сенокос только что кончился, и в воздухе еще стоял запах сена. К югу перед ним растянулись холмы, освещенные по северным склонам. Под деревьями, у самой изгороди, стояли, медленно помахивая хвостами, рыжие сэссекские коровы. Вдали на склонах тоже пасся скот. Покой окутал землю. Под косыми лучами солнца хлеб на ближнем поле отливал неземными оттенками - не то зеленью, не то золотом. И среди мирной красоты вечера Джон остро почувствовал разрушительную силу любви - чувства до того сладкого, тревожного и захватывающего, что оно отнимает у природы и краски и покой, а жертвы его отравляют жизнь окружающим и сами ни на что не годны. Работать - и созерцать природу во всех ее образах! Почему он не может уйти от женщин? Почему, как в анекдоте, который рассказывала Холли, где бедную девушку пришло проводить на вокзал все ее семейство, - почему он не может уехать и сказать: "Слава тебе господи, с этим добром я разделался!"
Кусали мошки, и он пошел дальше. Рассказать Энн, что он ехал с Флер? Умолчать об этом - значило бы подчеркнуть значение этой встречи; но рассказывать почему-то не хотелось. И тут он набрел на Энн; она сидела на заборе, без шляпы, засунув руки в карманы джемпера, очень прямая и гибкая.
- Помоги мне слезть, Джон!
Он помог и не сразу выпустил ее. И сейчас же сказал:
- Угадай, с кем я ехал в поезде? С Флер Монт. Мы встретились на вокзале. Она на будущей неделе привезет сынишку в Лоринг, чтобы подправить его.
- О, как жаль!
- Почему?
- Потому что я люблю тебя, Джон. - Она вздернула подбородок, и теперь ее прямой точеный носик казался совсем тупым.
- Не понимаю... - начал Джон.
- Другая женщина, Джон. Я еще в Аскоте заметила...
Наверно, я старомодна, Джон.
- Это ничего, я тоже.
Глаза ее, не до конца укрощенные американской цивилизацией, обратились на него, и она взяла его под руку.
- У Рондавеля пропал аппетит. Гринуотер очень расстроен. А я никак не усвою английское произношение, а очень хочу. Я теперь англичанка и по закону и по происхождению, французского только и есть, что одна прабабка.
Если у нас будут дети, они будут англичане, и жить мы будем в Англии. Ты окончательно решил купить ферму Грин-Хилл?
- Да, и теперь уж возьмусь за дело серьезно. Два раза играл в игрушки, довольно с меня.
- Разве в Северной Каролине ты играл?
- Не совсем. Но теперь другое дело; там это было не так важно. Что такое в конце концов персики? А здесь вопрос серьезный. Я намерен наживать деньги.
- Чудно! - сказала Энн. - Но я никак не ожидала, что ты это скажешь.
- Прибыль - единственный критерий. Буду разводить помидоры, лук, спаржу и маслины; из пахотной земли выжму все, что можно, и, если смогу, еще прикуплю.
- Джон! Сколько энергии! - И она схватила его за подбородок.
- Ладно, ладно, - свирепо сказал Джон. - Вот посмотришь, шучу я или нет.
- А дом ты предоставишь мне? Я так чудесно все устрою!
- Идет.
- Так поцелуй меня.
Полуоткрыв губы, она смотрела ему в глаза чуть косящим взглядом, придававшим ее глазам их особую манящую прелесть, и он подумал: "Все очень просто. То, другое, - нелепость! Иначе и быть не может!" Он поцеловал ее в лоб и в губы, но и тут, казалось, видел, как дрогнула Флер, прощаясь с ним, слышал ее слова: "A! А забавная все-таки получилась встреча!"
- Зайдем посмотреть Рондавеля, - сказал он.
Когда они вошли в конюшню, серый жеребенок стоял у дальней стены стойла и вяло разглядывал морковку, которую протягивал ему Гринуотер.
- Никуда не годится! - через плечо бросил им тренер. - Не быть ему в Гудвуде. Заболел жеребенок.
Как это Флер сказала: "Аи геусиг в Гудвуае, если не раньше!"
- Может, у него просто голова болит, Гринуотер? - сказала Энн.
- Нет, мэм, у него жар. Ну, да ничего, еще успеет взять приз в Ньюмаркете [29].
Джон погладил жеребенка по ляжке.
- Эх ты, бедняга! Вот чудеса! На ощупь чувствуешь, что он не в порядке.
- Это всегда так, - сказал Гринуотер. - Но с чего бы? Во всей округе, насколько я знаю, нет ни одной больной лошади. Самое капризное существо на свете - лошадь! К Аскотским скачкам его не тренировали - взял да и пришел первым. Теперь готовили его к Гудвуду - а он расклеился. Мястер Дарти хочет, чтобы я дал ему какого-то южноафриканского снадобья, а я о нем и не слышал.
- У них там лошади очень много болеют, - сказал Джон.
- Вот видите, - продолжал тренер, протягивая руку к ушам жеребенка, - совсем невеселый! Много бы я дал, чтобы знать, с чего он захворал.
Джон и Энн ушли, а он остался стоять около унылого жеребенка, вытянув вперед темное ястребиное лицо, словно стараясь разгадать ощущения своего любимца.
В тот вечер Джон поднялся к себе, совершенно одурелый от взглядов Вала на коммунизм, лейбористскую партию и личные свойства сына Голубки да еще целой диссертации на тему о болезнях лошадей в Южной Африке. Он вошел в полутемную спальню. У окна стояла белая фигура; при его приближении она обернулась и бросилась ему на шею.
- Джон, только не разлюби меня!
- С чего бы?
- Ведь ты мужчина. А потом - верность теперь не в моде.
- Брось! - мягко сказал Джон. - Настолько же в моде, как и во всякое другое время.
- Я рада, что мы не едем в Гудвуд. Я боюсь ее. Она такая умная.
- Флер?
- Конечно, ты был в нее влюблен, Джон, я это чувствую; лучше бы ты сказал мне.
Джон облокотился на окно рядом с ней.
- Почему? - сказал он устало.
Она не ответила. Они стояли рядом в теплой тишине ночи, мотыльки задевали их крыльями, крик ночной птицы прорезал молчание, да изредка было слышно, как в конюшне переступает с ноги на ногу лошадь. Вдруг Энн протянула вперед руку.
- Вот там - где-то - она не спит и хочет тебя. Нехорошо мне, Джон!
- Не расстраивай себя, родная!
- Но мне, право же, нехорошо, Джон.
Прижалась к нему, как ребенок, щекой к щеке, темный завиток щекотал ему шею. И вдруг обернулась, отчаянно ища губами его губы.
- Люби меня!
Но когда она уснула, Джон еще долго лежал с открытыми глазами. В окно прокрался лунный свет, и в комнату вошел призрак - призрак в костюме с картины Гойи, кружился, придерживая руками широкое платье, манил глазами, а губы словно шептали: "И меня! И меня!"
И, приподнявшись на локте, он решительно посмотрел на темную головку на подушке. Нет! Ничего, кроме нее, нет - не должно быть - в этой комнате. Только не уходить от действительности!
X
НЕПРИЯТНОСТИ
На следующий день, в понедельник, за завтраком Вэл сказал Холли:
Вот послушай-ка!
"Дорогой Дарти,
Я, кажется, могу оказать тебе услугу. У меня имеются кой-какие сведения относительно твоего жеребенка от Голубки и вообще о твоей конюшне, и стоят они гораздо больше, чем те пятьдесят фунтов, которые ты, я надеюсь, согласишься мне за них заплатить. Думаешь ли ты приехать в город на этой неделе? Если да, нельзя ли нам встретиться у Брюмеля? Или, если хочешь, я могу прийти на Грин-стрит. Дело важное.
Искренне тебе преданный Обри Стэйнфорд".
- Опять этот человек!
- Не обращай внимания, Вэл!
- Ну, не знаю, - мрачно протянул Вэл. - Какая-то шайка что-то слишком заинтересовалась этим жеребенком. Гринуотер волнуется. Я уж лучше постараюсь выяснить, в чем тут дело.
- Так посоветуйся сначала с дядей. Он еще не уехал от твоей мамы.
Вэл скорчил гримасу.
- Да, - сказала Холли, - но от него ты узнаешь, что можно делать и чего нельзя. Против таких людей не стоит действовать в одиночку.
- Ну ладно. Пари держу, что тут дело нечисто. Кто-то еще в Аскоте знал о Рондавеле.
Он поехал в Лондон утренним поездом и к завтраку был уже у матери. Она и Аннет завтракали в гостях, но Сомс был дома и не слишком радушно пожал ему руку.
- Этот молодой человек с женой все еще у вас?
- Да, - сказал Вэл.
- Что он, никогда не соберется чем-нибудь заняться? Узнав, что Джон как раз собирается заняться делом, он проворчал:
- Сельское хозяйство? В Англии? Это еще зачем ему понадобилось? Только швырять деньги на ветер. Лучше ехал бы обратно в Америку или еще в какую новую страну. Почему бы ему не попробовать Южной Африки? Там его сводный брат умер.
- Он больше не уедет из Англии, дядя Сомс, - по-видимому, проникся нежной любовью к родине.
Сомс пожевал молча.
- Дилетанты все эти молодые Форсайты, - сказал он. - Сколько у него годовых?
- Столько же, сколько у Холли и ее сводной сестры, - около двух тысяч, пока жива его мать.
Сомс заглянул в рюмку и извлек из нее микроскопический кусочек пробки. Его мать! Он слышал, что она опять в Париже. Она-то имеет теперь по меньшей мере три тысячи годовых. Он помнил время, когда у нее не было ничего, кроме несчастных пятидесяти фунтов в год, но оказалось, что и этого было слишком много, - не они ли навели ее на мысль о самостоятельности? Опять в Париже! Булонский лес, зеленая Ниобея, исходящая слезами, - он хорошо ее помнил, - и сцена, которая произошла тогда между ними...
- А ты зачем приехал в город?
- Вот, дядя Сомс.
Сомс укрепил на носу очки, которые совсем недавно начал надевать для чтения, прочел письмо и вернул его племяннику.
- Видал я в свое время нахалов, но этот тип?
- Как вы мне советуете поступить?
- Брось письмо в корзину, забудь о нем.
Вэл покачал головой.
- Стэйнфорд как-то заезжал ко мне в Уонсдон. Я ничего ему не сказал; но вы помните, что в Аскоте мы смогли получить только вчетверо, а ведь это был первый дебют Рондавеля. А теперь, перед самым Гудвудом, жеребенок заболел; что-то тут кроется.
- Так что же ты намерен делать?
- Я думал повидаться с ним, и может быть, вы бы не отказались присутствовать при нашем разговоре, чтобы не дать мне свалять дурака.
- Это, пожалуй, не глупо. Такого беззастенчивого мерзавца, как этот, мне еще не приходилось встречать.
- Чистокровный аристократ, дядя Сомс, порода сказывается.
- Гм, - буркнул Сомс. - Ну что же, пригласи его сюда, если уж непременно хочешь с ним говорить, но сначала вынеси из комнаты все ценное и скажи Смизер, пусть уберет зонты.
В то утро он проводил Флер и внука на взморье и скучал, особенно после того, как, проводив их, посмотрел карту Сэссекса и обнаружил, что Флер будет жить в двух шагах от Уонсдона и от этого молодого человека, который теперь не выходил у него из головы, о чем бы он ни думал. Возможность взять реванш с "этого мерзавца" Стэйнфорда сулила какое-то развлечение. Как только посланный ушел, он пододвинул стул к окну, откуда видна была улица. Про зонты он так и не сказал ничего - решил, что это будет недостойно, - но сосчитал их. День был теплый, шел дождь, и в открытое окно столовой с Грин-стрит струился влажный воздух, чуть отдающий запахами кухни.
- Идет, - сказал он вдруг. - Экая томная фигура!
Вэл пересек комнату и стал за его стулом. Сомс заерзал на своем месте. Этот тип и его племянник вместе учились - кто их знает, может быть, у них есть и еще какие-нибудь общие пороки.
- Ого, - сказал Вэл вполголоса, - вид у него и правда больной.
На "томной фигуре" был тот же темный костюм и шляпа, в которых Сомс видел его в первый раз; та же небрежная элегантность; поднятая бровь и полузакрытые глаза по-прежнему излучали презрение на горькие складки в углах рта. И ни с чем не сравнимое выражение обреченного, которому только и осталось, что презирать всякое чувство, как и в тот раз, пробудили в Сомсе крошечную искру жалости.
- Надо предложить ему выпить, - сказал он.
Вэл двинулся к буфету.
Раздался звонок, голоса в передней; потом появилась Смизер, красная, запыхавшаяся, с виноватым лицом.
- Вы примете этого джентльмена, сэр, который унес сами знаете что, сэр?
- Проведите его сюда, Смизер.
Вэл повернул к двери. Сомс остался сидеть.
"Томная фигура" появилась в дверях, кивнула Вэлу и подняла брови в сторону Сомса. Тот сказал:
- Здравствуйте, мистер Стэйнфорд.
- Мистер Форсайт, если не ошибаюсь?
- Коньяку или виски, Стэйнфорд?
- Спасибо, коньяку.
- Давай покурим. Ты хотел меня видеть. Мистер Форсайт - мой дядя и мой поверенный.
Сомс заметил, как Стэйнфорд улыбнулся, словно говоря: "Да ну? Вот удивительные люди!" Он закурил предложенную сигару, и воцарилось молчание.
- Ну? - не выдержал Вэл.
- Очень сожалею, Дарти, что твой жеребенок от Голубки расклеился.
- А откуда это тебе известно?
- Вот именно. Но прежде чем я тебе это сообщу, будь добр дать мне пятьдесят фунтов и обещание, что мое имя не будет упомянуто.
Сомс и Вэл остолбенели. Наконец Вэл сказал:
- А какая у меня гарантия, что твои сведения стоят пятьдесят фунтов или хотя бы пять?
- О, что я знаю, что твой жеребенок болен.
Как ни мало был Сомс знаком с миром скачек, он все же понял силу этого аргумента.
- Ты хочешь сказать, что знаешь, где моя конюшня протекает?
Стэйнфорд кивнул.
- В университете мы были друзьями, - сказал Вэл. - Чего ты ожидал бы от меня, если бы я располагал такими же сведениями о твоей конюшне?
- Дорогой Дарти, величины несоизмеримые. Ты богат, я - нет.
Избитые фразы вертелись на языке у Сомса. Он проглотил их. Что толку разговаривать с таким типом!
- Пятьдесят фунтов - большие деньги, - сказал Вэл. - Твои сведения действительно ценны?
- Да, клянусь честью.
Сомс громко фыркнул.
- Если я куплю у тебя эту течь, - продолжал Вэл, - можешь ты гарантировать, что она не обнаружится в Другом месте?
- Мало вероятия, чтобы у тебя в конюшне оказались две трубы с течью.
- Мне и в одну не верится.
- Одна-то есть.
Сомс увидел, как его племянник подошел к столу и стал отсчитывать банковые билеты.
- Сначала скажи мне, что ты знаешь, и я заплачу тебе, если найду, что твои сведения правдоподобны. Имя твое упомянуто не будет.
Сомс увидел, как томные брови поднялись.
- Я доверчивый человек, Дарти, не то что ты. Дай расчет конюху по фамилии Синнет - вот где твоя конюшня протекает.
- Синнет? - сказал Вэл. - Мой лучший конюх! Чем ты можешь доказать?
Стэйнфорд извлек грязный листок почтовой бумаги и протянул его Вэлу. Тот прочел вслух:
- "Серый жеребенок болен, все в порядке - в Гудвуде ему не быть". Все в порядке? - повторил он. - Так, значит, он это подстроил?
Стэйнфорд пожал плечами.
- Можешь ты мне дать эту записку? - спросил Вэл.
- Если ты пообещаешь не показывать ему.
Вэл кивнул и взял записку.
- Ты знаешь его почерк? - спросил Сомс. - Очень это все подозрительно.
- Нет еще, - сказал Вэл и, к ужасу Сомса, положил в протянутую руку пачку банкнот. Сомс ясно расслышал легкий вздох облегчения. Вэл вдруг сказал:
- Ты с ним сговорился в тот день, когда заезжал ко мне?
Стэйнфорд чуть заметно улыбнулся, еще раз пожал плечами и повернул к двери.
- До свидания, Дарти, - сказал он.
Сомс раскрыл рот. Так реванш окончен! Он ушел!
- Послушай, - сказал он. - Не выпускай же его! Это чудовищно!
- Ой, до чего смешно, - сказал вдруг Вал и захохотал. - Ой, до чего смешно!
- Смешно, - проворчал Сомс. - Куда идет мир, не понимаю.
- Не горюйте, дядя Сомс. На пятьдесят фунтов он меня обчистил, но за такое не жаль и заплатить. Синнет, мой лучший конюх!
Сомс все ворчал.
- Совратить твоего работника и тебя же заставить платить за это! Дальше идти некуда!
- В том-то и прелесть, дядя Сомс. Ну, поеду домой я выгоню этого мошенника.
- Я бы, на твоем месте, не постеснялся сказать ему, откуда мне все известно.
- Ну, не знаю. Ведь Стэйнфорд еле на ногах держится. Я не моралист, но думается мне, что свое слово я сдержу.
Сомс помолчал, потом искоса взглянул на племянника.
- Делай как знаешь. Но не мешало бы его засадить.
С этими словами он прошел в переднюю и пересчитал зонты. Все были целы, он взял один из них и вышел на улицу. Его тянуло на воздух. Если не считать истории с Элдерсоном, он сталкивался с явной бесчестностью не часто и только у представителей низших классов. Можно оправдать какого-нибудь бродягу, или даже клерка, или домашнюю прислугу. У них много соблазнов и никаких традиций. Но чего ждать от жизни, если даже на аристократа нельзя положиться в таком простом вопросе, как честность! Каждый день приходится читать о преступлениях, и можно с уверенностью сказать, что на одно дело, которое доходит до суда, десятки остаются нераскрытыми. А если прибавить все темные дела, что творятся в Сити, все сделки на комиссиях, подкуп полиции, торговлю титулами - с этим, впрочем, как будто покончено, - все мошенничества с подрядами... Прямо волосы дыбом встают!
...
