|
Домик Турунды был расположен на самом берегу. Проходя во двор, я спросил:
- Не заливает волнами, когда шторм?
- Случается. Прошлой осенью майстра* задул, и такие волны пошли, что стекло выбило водою. Моя жинка даже кур на чердак переселила, чтобы море не украло.
* Так азовские рыбаки называют северо-восточный ветер.
В горнице с низким потолком было прохладно. Все окна, кроме одного, распахнутого настежь, были завешаны кисеей от мух. На подоконниках стояли вазончики с геранью и фикусами и бутыли с вишневой настойкой.
- Знакомьтесь! - предложил Лука. - Вот мой папаша, а это жинка. Перед вами Василий Степанович. Он прибыл к нам на пополнение литейного цеха... Откуда ты прибыл Василь?
- Из Подолии, - сказал я, здороваясь с отцом Луки и с его женой. - Но я ведь не Степанович, а Миронович...
- Правда? - Лука удивился. - Значит, я тебя с напарником спутал: он у нас Степанович. Сидай вот сюда, под окошечко: нет-нет, да с моря низовкой потянет.
Я протиснулся под окно и сел за хорошо вымытый сосновый стол. Отец Луки, черный от солнца и такой же сухопарый, как его сын, присел напротив, а жена Турунды, симпатичная женщина лет двадцати пяти, захлопотала у печи, которую было видно через сени. Смуглая, крепко сбитая, с косами, уложенными в корону, она неслышно пробегала по кухне, то показываясь перед печью, то пропадая за простенком.
- А мы тут разговариваем с батькой на одну тему житейскую, - сказал Лука. - Ты ведь знаешь, что третий месяц один процент нашего заработка отчисляется на английских рабочих. А мои домашние, как принесу я домой книжку расчетную, шумят: "Опять эти "А. Р."! Что они, родня тебе? Лучше бы вместо тех отчислений платье жинке купил или еще что-нибудь нужное в дом..."
- При чем здесь платье! - перебил сына старый Турунда, показывая желтые от табака, редкие зубы. - А они, эти "А. Р.", помогали нам в девятьсот пятом, когда "Потемкин" красный флаг выбросил? Напротив! Старый Кейворт от себя сотню казаков из Мелитополя позвал забастовщиков усмирять. Помог, думаешь, тогда нам кто-нибудь из-за границы? Черта с два! Целое лето одной тюлькой пробавлялись. А с какой-такой стати мы теперь ихним забастовщикам помогать должны?
- Потому что мы отечество всех трудящихся мира, - сказал я осторожно, чтобы не разозлить ворчливого старика. - У нас советская власть, а у них еще ее нет... У них капиталисты на шее сидят.
- То не ответ, - буркнул старик. - Ты под корень гляди, а политику мне разводить нечего!
Слова Турунды задели меня за живое. Вспомнились наши собрания в фабзавуче на международные темы, и так же запальчиво, как там, я сказал:
- Почему "не ответ"? Ясно, что мы в лучшем положении, чем те английские горняки, что ради наживы всяких капиталистов угольную пыль глотают.
- А мало мы той пыли при царизме наглотались, чтобы буржуй английский вон в тех хоромах жил да на собственной яхте по морю раскатывал? - Старик показал крючковатым пальцем в сторону виллы, которую я разглядывал с берега. - Ему пикники на свежем воздухе были нужны, а нам один кабак оставался на потеху, да и тот в долг!
- И не берись даже моего старого переспорить. Все равно что митрополит Введенский! Ты ему свое, а он тебе свое. Наперекор. Я тоже толкую ему: поскольку мы рабочая власть, значит всякому рабочему, который нуждается, подсоблять должны в беде, - сказал Лука.
Неслышно ступая по глиняному полу босыми загорелыми ногами, в горницу вошла жена молодого Турунды. В руках у нее был задымленный противень. Она поставила его тихонько на две деревянные подставочки, и я увидел на дне противня четыре жирные рыбины. В нос ударил сильный запах чеснока.
- Едал когда-нибудь такое? - спросил Лука.
Я отрицательно покачал головой.
- Чебак по-рыбачьи! - заявил Лука. - Утреннего улова. Батька его ущучил, а мы сейчас отведаем. - И, поддев вилкой тяжелую рыбину, он положил ее передо мной на тарелку.
Тут я заметил, что даже чешуя не была счищена с чебаков. От жара духовки блестящие чешуйки взъерошились так, будто кто-то причесывал рыб "против шерсти".
Довольно скоро, снимая, по примеру хозяина, кожу с чебака, я угадал немудреный способ приготовления этого вкусного блюда. Перед тем как бросить рыбины на противень и отправить в жар духовки, их нашпиговывали дольками чеснока. Рыбы пеклись целиком, в собственном жиру. Белое их мясо легко отделялось от костей и вкусно пахло.
- Но ведь рыбка посуху не ходит! Верно, Василь? - подмигнув мне, сказал Лука и достал из темного угла тяжелый кувшин с вином. Он налил в стаканы бледно-желтое, удивительно чистое вино.
- Хватит! Хватит! - остановил я Луку, когда была налита половина моего стакана.
- Чего испугался? - Лука поднял на меня быстрые глаза. - Думаешь, крепкое? Да это "березка". Слабенькое. Ее у нас малые детки заместо воды пьют.
- Все равно, будет. Я непривычный.
- Привыкать надо, - заметил отец Луки. - У Азовского моря жить - "березку" пить!
- Ну, за твою удачу, Василь! Чтоб ты стал хорошим литейщиком. Пусть фартит тебе в молодой жизни! - сказал Лука, и мы чокнулись стаканами.
Подняла свой стакан и жена его, поправляя полной рукой уложенные короной иссиня-черные тяжелые косы.
От взгляда ее глубоких, темных, как маслины, добрых глаз повеяло большим радушием. Показалось, что я уже давно знаком с милыми хозяевами этой хатки, выросшей на песчаном приазовском берегу.
Вино было холодное, ароматное, чуть кисловатое, со слабой горчинкой. Оно и в самом деле не было крепким.
Я отставил пустой стакан и мимоходом глянул на часы-ходики, висящие на стене, у печки. Лука перехватил мой взгляд и сказал успокоительно:
- Не бойся, молодой, мне ведь тоже в университет идти.
- В какой университет? - удивился я.
- Он студент у меня, - ответила за Турунду его жена и, поглядывая на Луку очень ласково, положила ему на плечо смуглую руку.
- С прошлого года. Вечерами! - сказал Лука. - Поженились мы с Катей, я и подумал: надо учиться. Хватит время свободное попусту переводить. Поступил на подготовительные курсы, припомнил все, чему еще в приходской школе учили, алгебру одолел, а тут открывается вечерний рабочий университет. Ну, как не воспользоваться!
- И доволен? - спросил я, чувствуя, как от этого слабенького вина тепло растекается по телу. Лука весело вскинул голову:
- И не спрашивай даже! До этого что было? Пошабашил, приоделся - и на проспект. А с проспекта куда? В "Родимую сторонку", к Челидзе. Идешь после него домой сонный, ноги вензеля пишут. Иной раз так раскачает, что в кепке да в сапогах на койку бухнешься. Не успел глаза прикрыть, уж гудок заливается. А с похмелья работа какая? Ползаешь, что та муха осенняя по стеклу, а напарник тебя ругает на чем свет стоит, потому что и его задерживаешь. Спасибо Ивану Федоровичу, что он университет открыть придумал.
- Директор?
- Он самый. Смекнул, что в городе учителей всяких много - и по химии и по астрономии, - созвал их к себе и говорит: "Давайте, милые, по вечерам рабочий класс учить, деньги я для вас найду!" Сказано - сделано. И завертелась карусель. И вот с той поры, как начал я тот университет посещать, вроде как другим человеком стал. Вагранка гудит вдали, а я тем часом формулы припоминаю, что учитель разъяснял, и соображаю, что к чему, отчего чугун плавится, как из него сталь получить и при какой именно температуре... И получается так, что вместо этого маленького окошечка смотришь на жизнь из большущего окна...
- А на занятия сегодня опоздаешь, - очень мягко, вполголоса сказала жена.
- Я? Ничего подобного! - спохватился Лука и, подбежав к этажерке, принялся собирать книги.
- Заходите до нас запросто, - сказала Катерина, прощаясь. - А задумаете в море пойти - старый вас на рыбалку возьмет.
Я поблагодарил хозяев хатки за угощение и сказал, что в следующий раз приду к ним уже с хлопцами. Вместе с Лукой мы пошли Генуэзской улицей к проспекту.
- Кусачий мой батька, правда? Ему пальца в рот не клади! Тоже до революции в литейной, на ковком чугуне работал.
- Отчего же сейчас не возвращается?
- Да в гражданскую, как завод остановился, он рыбачить начал. Рыскалистым рыбаком стал. И однажды, на исходе зимы, ушел он в море со своей ватагой на подледный лов, за красной рыбой. Ветер все с запада дул, а потом вдруг возьми да и сорвись ночью левант*. Лед зашевелился, крошиться стал, и понесло его в открытое море. Вынесло моего батьку тем левантом аж на кубанскую сторону. Половина ватаги погибла, а они чудом по мелководью вброд выбрались, почитай уже с самого крошева. А вода была студеная, проняла она батькины ноги до самого костного мозга. Сейчас, как перемена погоды, папаша не игрок. Добро еще - курорт близко. Жинка ездит туда да в цыбарках вонючую грязь, лиманную, ему привозит. Нагреет ее на плите, посадит старика в корыто и давай его той грязью лечебной исцелять. Боль утихнет, и опять батька сети свои в баркас - и гайда в море. Либо за рыбцом, либо за пузанком, либо за таранью. Рыбы в этой луже пропасть! - И Лука кивнул в сторону моря.
* Восточный ветер.
- Послушай, Лука, а кто на том курорте лечится?
- Отовсюду люди приезжают. Вот, скажем, жил бы ты еще на своем Подоле или дальше. Пробуждаешься ночью и слышишь - ноги ломит, спасу нет. Бегом в поликлинику. Делает доктор тебе ощупывание: так, мол, и так, самая что ни на есть острая форма ревматизма. Ну, а страхкасса тебе путевку бесплатную - и ты здесь...
"А может, все-таки я Вуковича встретил на проспекте? - подумал я, оставшись один. - Направили его на курорт, переоделся он в штатское и не захотел признаваться?.." Но тут же отогнал эту несуразную мысль.
"НУ ЛАДНО, МАДАМ!"
Уже издалека было видно, что около заведения Рогаль-Пионтковской толпится молодежь. Одни из них лениво щелкали семечки, поглядывая на тех счастливцев, которые без всякого колебания заходили в открытые двери прихожей. Другие, более нетерпеливые, отступали подальше, к палисаднику, и, приподымаясь на цыпочки, норовили заглянуть через высокие окна вглубь зала, откуда доносилась музыка, смешанная с шарканьем ног танцующих.
Оставив у билетерши в клетчатом платье целый полтинник, я вошел в продолговатый зал с потрескавшимися колоннами из папье-маше. Сразу повеяло духотой, кисло-сладкими запахами пудры и дешевых духов.
Несколько пар с окаменелыми туловищами расхаживали то взад, то вперед посредине зала в каком-то непонятном танце-марше. Позже я узнал его название: "фокстрот".
Кавалеры с важными и вместе с тем ничего не выражающими лицами, то приподымаясь на носки и наступая, то отходя на два шага назад, колесили по залу водя разморенных жарою девушек. Видно было - они очень гордятся, что могут ходить так, соблюдая этот однообразный ритм и проделывая два-три незатейливых движения перед глазами отдыхающих танцоров либо зевак, которые, подобно мне, пришли поглазеть на это диковинное зрелище. Хозяйки танцкласса еще не было, и я с нетерпением ждал ее появления.
Глядел я, как развлекаются посетители салона Рогаль-Пионтковской, и невольно вспомнились мне совсем иные танцевальные вечера в совпартшколе нашего города. Я часто посещал их до поступления в фабзавуч, потому что в совпартшколе работал печатником мой отец.
Музыканты-курсанты располагались там на дощатой сцене, и медь оркестра сотрясала высокий мраморный зал, переделанный в клуб из бывшей церкви женского епархиального училища. Было так весело и людно, что казалось, не замазанные еще святые радуются этой громкой музыке и сам бог Саваоф, стоящий в сандалиях на босу ногу над лозунгом "Мир хижинам, война дворцам!", тоже готов пуститься в пляс вместе со своими крылатыми архистратигами и пророком Моисеем.
Курсанты в голубых буденовках и девчата из предместий города танцевали самую настоящую бальную мазурку, и никто, конечно, не обращал особого внимания, что кавалеры пляшут в залатанных сапогах со стоптанными каблуками, а на ногах у дам иной раз можно было увидеть простые деревяшки.
Быстрые венгерки чередовались с плавными и легкими вальсами - от "Души полка" до чудесного вальса "Дунайские волны". Веселые краковяки приходили на смену падэспаню, а уж если лектор природоведения Бойко просил музыкантов сыграть его любимую "китайскую польку" с приседаниями да иными выкрутасами, не было в клубе человека, который бы не пристроился к цепочке танцующих.
И я ходил в тот пляс! И я приседал на корточки, а потом проносился через весь зал, помахивая то вправо, то влево поднятыми указательными пальцами.
Однажды в паре со мной очутился пожилой повар Махтеич. Он пришел справиться у дежурного по школе, когда давать звонок на ужин, а лектор Бойко завлек его в пляс. Под звон литавр мы кружились с Махтеичем по залу, едва не налетая на сцену, пылающую от медных труб музыкантов, и я слышал, как пахнет от моей "дамы" гречневой кашей, жареными шкварками, луком, и почти наверняка мог догадаться, какой ужин приготовлен для курсантов.
Много потехи и непринужденного молодого веселья было на тех, забытых уже курсантских вечерах. Дружные и неприхотливые, они придавали бодрости. Там молодость выплескивалась через край. Там чувствовался боевой, смелый коллектив людей, которые решили запросто отдохнуть и повеселиться.
А здесь что? Разве это танцы? Сучат ногами на одном месте, как истуканы! И никому нет ровно никакого дела до соседа. И всяк прельщен мыслью, что он танцует лучше всех. А танца-то и нет!
И я громко рассмеялся при этой мысли. Один из танцоров - желтолицый, с остренькими черными усиками - угрожающе покосился в мою сторону, видно решив, что это я над ним насмехаюсь.
- Соседушка, мой свет, да вы ли это? Ах, какой прогресс! - раздалось рядом.
Оборачиваюсь, вижу - Анжелика. Стоит около меня в зелененьком платье с белыми горошками и показывает в улыбке оба ряда ровных зубов. Делать нечего, я протянул ей руку и сказал:
- Добрый вечер!
- Вы танцуете? Вот не думала! Такой тихоня...
- Просто поглядеть пришел, - буркнул я, оглядываясь, нет ли еще поблизости других знакомых.
- Бросьте, бросьте! - погрозила мне пальчиком Анжелика. - Меня вы не обманете... А вот и мадам Рогаль-Пионтковская. Она заменит тапера, и это прекрасно! - И, приподымаясь на носки, чтобы стать более заметной, сложив ладони ковшиком у рта, Лика, как в рупор, крикнула: - Глафира Павловна, чарльстон попросим!
Дородная седая старуха в черном платье, с удивительно румяными щеками оглянулась на этот возглас. Ее лицо расплылось в довольной и многообещающей улыбке. Нет, она решительно ничем не напоминала сухопарую графиню с Заречья! Скорее, эта мадам была похожа на владелицу мясной лавки или колбасной.
- А тот, маленький, вероятно, муженек вашей мадам? - спросил я тихо Лику, показывая на тапера.
- Что вы! - возмутилась Лика. - Ее муж был инженером и погиб под Уманью от шальной пули. Умань - это где-то в ваших краях, не правда ли?
- Куда там! До Умани нам еще сутки езды поездом! - воскликнул я и про себя отметил, что рассказ Головацкого и слова Лики частично совпадают.
Маленький тапер в длинном замусоленном пиджаке с фалдами до колен, похожий на сверчка, ставшего на задние лапы, угодливо придвинул Рогаль-Пионтковской кругленький вращающийся стульчик. Мадам подобрала юбки и села. Стульчик сразу же перекосился под тяжестью ее грузного тела. Приподняв над клавиатурой пухлые пальцы в сверкающих перстнях, хозяйка задумалась.
- Вы чарльстоните? - шепнула мне Анжелика.
- Что?
Громкие звуки нового танца прогрохотали в зале: мадам без сожаления принялась разбивать свой рояль.
- Пойдемте, это чарльстон! - сказала Лика.
- Да я не умею!
- Чепуха! Очень легкий танец. Смотрите на мои ноги - и быстро научитесь! - Лика вытащила меня на середину зала и сразу положила свою ладошку мне на плечо.
Вокруг уже танцевали, оттопыривая туловища, какие-то пары. Пестрые платья девушек, пролетая мимо, рябили в глазах.
Я внимательно смотрел вниз, где трясла длинными загорелыми ногами моя соседка. Казалось, ноги Анжелике надоели и она хочет отбросить их в сторону. Ее ноги ходили, как на шарнирах: бросит ногу, помашет ею и снова наступает на меня.
"Не танец, а пляска святого Витта!" - подумал я, выворачивая ноги в коленках так, что кости захрустели. "Эх, была не была!" - решил я и, вспомнив курсантские вечера, с силой подхватил Анжелику и закружил ее, подпрыгивая, как в "китайской польке". Она смотрела на меня изумленно остановившимися и немного злыми глазами. Но только хотел я сделать крутой поворот, как правая нога моя наступила с ходу на что-то мягкое, ускользающее. Я пошатнулся назад и со всего размаху ударил локтем в спину Рогаль-Пионтковскую.
Мелодия чарльстона на мгновение оборвалась. В наступившей тишине я услышал не очень громкое, но ожегшее меня короткое слово:
- Хам!
Отлетая как можно скорее от рояля, я увидел перекошенное злобой нарумяненное лицо хозяйки танцкласса. Вне всякого сомнения, это она пальнула в меня обидным словом. Но злость на ее лице гостила недолго: Рогаль-Пионтковская мигом заулыбалась и, словно желая наверстать потерянное время, забарабанила по клавишам еще громче. Возможно, Анжелика не слышала этого оскорбления, отпущенного по моему адресу, а может быть, просто сделала вид, что не слышит, - только я решительно рванул свою даму вправо, к струе свежего воздуха, бьющего из дверей, и вывел ее из зала.
- Экий вы, право, увалень! - сказала Лика не то шутя, не то презрительно. - Играют одно, а вы, совершенно игнорируя мелодию, пляшете какую-то "ойру". Да у вас вовсе нет слуха! Вам, сударь, Михайло Михайлович Топтыгин на ухо наступил. Вы совершенно не чувствуете ритма.
- Насчет Топтыгина не знаю, а что в такой жаре могут толкаться одни сумасшедшие - это факт!
- Они умеют чарльстонить, а вы нет. Так зачем же злиться? - сказала Лика примирительно.
- А разве не лучше в такой вечер к морю пойти, на лодке покататься?
И только сказал это, как мой взгляд остановился на яблочном огрызке, раздавленном на полу. Так вот, оказывается, из-за чего заработал я "хама"! "Ну ладно, мадам! Посмотрим еще, кто "хам". По полтиннику с танцора загребать можешь, старая карга, а порядка соблюдать не хочешь!"
- А вы на лодке любите кататься? - спросила Лика, размахивая надушенным платочком.
- А кто же не любит? - сказал я, не подозревая подвоха.
- Тогда знаете что? Убежим отсюда к морю! - И снова Анжелика схватила меня за руку.
Пяти шагов мы не прошли с нею по Генуэзской, как навстречу попался Зюзя.
- Куда же вы, Лика? - недовольно сказал франт, растопыривая руки.
- К морю с молодым человеком отправляемся! - капризным голосом бросила она. - Кстати, вы незнакомы?
- Тритузный! - буркнул франт и, не глядя, сунул мне свою лапу.
Я пожал ее без всякого удовольствия и назвался.
- Пардон, дорогуша! Меня Иван Федорович задержал. Меняйте гнев на милость и возвращайтесь. Сегодня танго "В лохмотьях сердце". Разучивать будем. Со словами...
Тут уж я не стерпел. Разряженный пижон абсолютно не хотел считаться с моим существованием!
- Давайте, Анжелика, скорее, а то позже комары нас на море заедят! - сказал я басом, и она пошла со мной.
В ДОМЕ ИНЖЕНЕРА
По обе стороны дощатого мостика болтались на приколе лодки. Лика нагнулась и щелкнула ключом, отмыкая замок на цепи.
- Прыгайте! - скомандовала она, подтягивая лодку к причалу.
Не раздумывая, я напружил ноги и прыгнул. Как только подошвы встретили решетчатое дно, проклятый тузик закачался так, что я едва не вылетел за борт.
- Возьмите круг, Лика! - донеслось сверху. Это крикнул дежурный матрос Общества спасания на водах. Он стоял на мостике в одних трусах да в фуражке-капитанке с белым флажком на околыше. На мускулистой груди матроса висел на цепочке свисток.
- А для чего, Коля? - сказала Лика, отталкиваясь веслом от причала. - Я думаю, мой гидальго умеет плавать. Да в случае чего я и сама спасу его, без круга.
- Как знаете! - Матрос усмехнулся. - А если что, давайте полундру. -- И он бросил круг обратно на причал.
Насупившись, прислушивался я к этому разговору. Моя соседка положительно во всем хочет показать свое превосходство надо мной! И в этой фразе, оброненной матросу, тоже звучал презрительный намек, что я не умею плавать и, как котенок, пойду ко дну, если она меня не подхватит.
Анжелика легко перебирала веслами, и берег постепенно уходил от нас. Причал казался отсюда уже совсем маленьким, как две спички, сложенные буквой "Т" и прилипшие к берегу.
- Пустите, я немного погребу!
- Рискните, - согласилась Анжелика, и мы переменились местами.
Багровый шар солнца, падающего куда-то левее, за Керчь, ослепил меня и окрасил удивительно спокойную воду бухты в яркокирпичный цвет. Я зарыл весла глубоко в воду и одним толчком подал лодку вперед. Она забрала вправо, но весло вырвало уключину. Еще немного - и уключина утонула бы в море.
- Я верю, Василь, что вы силач, но зачем же лодку ломать? Загребайте легко, как бы нехотя, от скуки. И тузик скорее пойдет.
И в самом деле, как только я уменьшил усилия и перестал зарывать лопасти весел глубоко в воду, лодка заскользила по поверхности бухты, как плоский камешек, пущенный с берега, оставляя за рулем нежный дрожащий след.
- Забирайте чуть-чуть левее. На волнорез!
- Вы туда хотите?
- А вы нет?
- Далеко же!
- Вы не знаете еще, что такое "далеко"! Если бы мы с вами на косу сейчас отправились, на ночь глядя, - другое дело. А волнорез - рукой подать.
Порт с полукруглыми пакгаузами остался уже позади. И почти сразу же за сигнальным колоколом его последнего мола открылись высокие гранитные глыбы волнореза.
- Пожалуй, близко! - согласился я. - Версты две будет?
- Полторы.
Непривычный к веслам, всякий раз напрягаясь, я сжимал губы. Вид у меня, наверное, был неестественный. Теперь моя соседка, нисколько не смущаясь, разглядывала меня в упор с очень близкого расстояния.
- А знаете, Василь, у вас взгляд - как прикосновение. Как у лейтенанта Глана! - неожиданно сказала она.
- Это что еще такое? - буркнул я.
- Это любимый герой одного скандинавского писателя. Лейтенант Глан скрывался от несчастной любви в лесу, жил в глухой избушке и, чтобы досадить любимой девушке, послал ей в подарок голову своей собаки...
- Дикарь какой-то! - бросил я. - Настоящий человек не будет от людей бегать.
- Не от людей, а от несчастной любви. Ему цивилизация надоела.
- Все равно! - сказал я, уже заранее возненавидев отшельника. - А скажите, какой взгляд у вашего Тритузного? Тоже "как прикосновение"?
Не улавливая иронии в моем вопросе, Анжелика с готовностью ответила:
- Взгляд обыкновенный, зато удар пушечный! Жаль, что вы не поспели на матч с Еникале. Вот была игра! Зюзя пробил с центра поля и повалил мячом вратаря. Наши болельщики прямо визжали от восторга.
- Подумаешь! - нарочито дерзко сказал я, налегая на весла. - Мы играли однажды с молодежной Бердичева, а Бобырь защищал ворота. Двух наших беков подковали, а на Сашу трое игроков летело, на открытого вратаря! И вы думаете что? Пропустил Саша мяч?.. Задержал! Правда, пришлось мне одному вражескому инсайту по физиономии съездить за то, что ножку подставил. Судья остановил игру и выдал Бердичеву пенальти. С одиннадцати метров! И опять Саша мяч не пустил, а тот негодяй ушел с поля с побитой мордой!
- Ой, Василь, Василь, надо вам научиться хорошему тону... - назидательно сказала Лика. - Если бы вы знали, как меня шокируют эти ваши словечки! Юноша вы приятный, а выражаетесь подчас, как мужик неотесанный.
Прежде всего я не знал тогда, что обозначает мудреное слово "шокировать". Но даже не оброни она его, уже один ее холодно-поучительный тон взбесил меня. И я сказал дерзко:
- "Неотесанные" революцию делали, хорошо бы вам знать это!
Анжелика не нашлась, что ответить, или не захотела продолжать этот разговор.
Багровый венчик угасающего солнца выглядывал над поверхностью моря, окрашивая воду тревожным цветом пожара.
За нами море стало уже густочерным и маслянистым. Оно неслышно вздыхало, отражая последние розовые блики заката и тень от волнореза, падающую к портовому молу.
Легко и небрежно поправляя волосы, Лика сказала:
- Бунация!
Я пожал в недоумении плечами, давая понять, что не понимаю этого слова.
- Бунация - вот такое спокойное состояние моря, как сейчас. Полный штиль. Больше всего я люблю море таким.
- Мне казалось, наоборот, что вы любите шторм. Вы тогда прыгнули с лесенки прямо в кипящее море.
- Я выросла у моря и не могу дня прожить, чтобы не купаться. Это вошло в привычку. Но больше всего на свете уважаю покой, тишину. И чтобы кошка мурлыкала рядом... Сидеть на качалке и гладить тихонечко кошку. А у нее в шерсти чуть-чуть потрескивает электричество... Что может быть еще лучше? Прелесть!
Слушать такое - и не возмутиться?! Я сказал:
- Да это же мещанство! Вы еще не начинали жить, а уже вас тянет к покою.
- Ого-го! - Лика прищурилась. - Тихоня начинает показывать коготки. Очень любопытно! Я не знала, что вы такой спорщик. Мои поклонники слушают меня обычно без возражений.
"Однако какая наглость! Кто ей дал право меня к своим поклонникам причислять?"
- Нет, серьезно, Василь, грешна я: люблю потосковать наедине, забыться от мирской суеты, уйти в царство грез...
И Лика неожиданно пропела мягким, приятным голосом:
...В сером домике на окраине,
В сером домике скука жила...
- Особенно зимой, -- продолжала она, - когда день еще не ушел и борется с лиловыми сумерками, я люблю быть одна и разговаривать с тоской... Она выходит неслышно из-за портьеры, вся серая-серая, добрая, унылая фея с пепельными волосами, вот такого цвета, как море сейчас, и успокаивает меня...
"Бесится с жиру на отцовских харчах! Вот и мерещится ей всякое", - подумал я. Таких откровенных обывательниц мне еще вблизи не приходилось видеть.
- Для чего же вы, собственно говоря, живете?
- По инерции. Жду счастливого случая. Авось придет кто-либо сильный, возьмет меня за руку, и все сразу изменится.
- А сами? Без няньки?
- Не пробовала.
-
А вы попробуйте!
- Ах, надоело!
- Какой же смысл коптить небо зря? Ждать сильного кого-то и ныть: "надоело", "надоело"...
Видно было - слова эти не на шутку задели Анжелику. Опять в глазах ее мелькнул злой огонек, как давеча, в салоне Рогаль-Пионтковской.
- А вы, сударь, для чего живете? Вас устраивает, что ли, однообразная работа в литейной?
- Однообразная! - возмутился я. - Напротив! Сегодня я формую одну деталь, завтра - другую. Из-под моих рук выходят тысячи новых деталей. Мне радостно при мысли, что я тружусь для своего народа, никого не обманывая. Разве это не интересно? Я горжусь тем, что я рабочий, горжусь, вы понимаете? А насчет однообразия вы бросьте! Нет скучных занятий, есть скучные, безнадежные люди.
...
|
