ДОМБРОВСКИЙ Ю.О.
ФАКУЛЬТЕТ НЕНУЖНЫХ ВЕЩЕЙ
АННЕ САМОЙЛОВНЕ БЕРЗЕР
С ГЛУБОКОЙ БЛАГОДАРНОСТЬЮ ЗА СЕБЯ И ЗА ВСЕХ ДРУГИХ ПОДОБНЫХ МНЕ ПОСВЯЩАЕТ ЭТУ КНИГУ АВТОР
Когда спросят нас, что мы делаем,
ми ответим - мы вспоминаем. Да,
мы памяти человечества, поэтому мы
в конце концов непременно победим;
когда-нибудь мы вспомним так много,
что выроем самую глубокую могилу в
мире.
(Р. Брэдбери)
Новая эра отличается от старой
эры главным образом тем, что плеть
начинает воображать, будто она
гениальна.
(К. Маркс)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Копали археологи землю, копали-копали, да так ничего и не выкопали. А между тем кончался уже август: над прилавками и садами пронеслись быстрые косые дожди (в Алма-Ате в это время всегда дождит) и времени для работы оставалось самое-самое большее месяц.
А днем-то ведь все равно парило: большой белый титан экспедиции накалялся так, что до него не дотронешься. Идешь в гору, расплеснешь ведро, и лужа высохнет тут же, а земля так и останется сухой, глухой и седой.
«Зимой нам хочется весны», ну а весной,…конечно же, лета. И обязательно теплого и плодородного лета. Ну, а если все же лето выдалось холодным, то необходимо восполнить этот пробел и поехать отдыхать в какое-нибудь теплое место. Туристические агентства пестрят своими предложениями,
туры доминикана, горящие туры, отдых в Египте. Ох, как заманчиво…
А однажды с одним из рабочих экспедиции приключился настоящий солнечный удар. Вот поднялся-то шум! Побежали в санчасть колхоза за носилками. Они стояли у стены, и когда Зыбин - начальник экспедиции Центрального музея Казахстана - наклонился над ними, то с серого брезента на него пахнуло йодоформом и карболкой. Он даже чуть не выронил ручку. Ведь вот: сад, ветер, запах трав и яблок, блеск и трепет листьев, на траве чуткие черные тени их, а тут больница и смерть.
Ну а потом все пошло очень быстро - больного прикрыли зеленым махрастым одеялом и стащили вниз. Все бестолково кричали: "Тише, тише! Ну чего вы его так? Это же больной!" - остановили под горой попутную пятитонку - в это время из домов отдыха все машины несутся порожняком, - осторожно вознесли носилки и поставили возле мотора - там трясет меньше, - и сейчас же два молодых землекопа, остро блеснув ботинками, вскочили и уселись по обе их стороны. Они уже успели где-то нагладиться, начиститься, вымыться и расчесаться. Ну а рабочий-то день, конечно, пропал. Все разбрелись по саду, кое-кто пошел к речке, и оттуда, из кустов, ударила гармошка и заорала девка. Орали здесь, как и на всех посиделках, - громко, визгливо, по-кошачьи.
- О, слышите, - с удовольствием сказал Корнилов, поднимая ослепшую, взмыленную голову. - Обрадовались! Вот работников-то мы с вами нашли, Георгии Николаевич, а? С ними как раз клад отыщем.
Их было двое. Начальник экспедиции Зыбин и археолог Корнилов. Они оба - он и Зыбин - с белыми литровыми жестянками из-под компота стояли над горным ледяным потоком (это и была речка Алмаатинка) и окатывались с головы до ног.
- А, черт с ними, - сказал Зыбин. - Дня-то все равно уже нет.
- Да, конечно, черт, дня нет, - вяло согласился Корнилов и по плечи окунулся в поток. - Но ведь это что значит? - продолжал он, выныривая и отфыркиваясь. - Ведь это значит, что пока мы тряслись над этим Поликарповым, кто-то уже успел сгонять в правление к Потапову за гармошкой, а это, я вам скажу, две версты верных по горам. Я однажды посмотрел на часы, пока шел, - полчаса, верных две версты.
- А вы сегодня Потапова видели? - быстро спросил Зыбин.
- Видел. А как галдели, как они, черти, галдели. Один так ко мне прямо в палатку влетел. Я проявляю, так он, скот, нарочно все настежь! "Наш товарищ доходит, а вы тут разложили свои..." Товарищ у него, черта, видишь, доходит. Очень нужен ему товарищ! - И он опять ушел по плечи в поток. Зыбин подождал, пока он вынырнет, отфырчится, отчертыхается, разлепит глаза, и сказал:
- Надоели мы им до чертиков, Володя. Устали они, разочаровались, изверились. ("Вот-вот, - согласился Корнилов, - вот-вот, они изверились, скоты!") А помните, как было сначала! Жара, дождь, а они знай грызут и грызут холм. А теперь, когда два месяца прошло впустую, ни горшка, ни рожка, ну конечно... Ну хотя бы вы снова скотские кости откопали, что ли.
Корнилов стоял молча и зло, докрасна растирал ледяной водой живот, грудь и шею. Движения у него были широкие и сильные. Когда Зыбин ему сказал о скотских костях, он вдруг приостановился и спросил:
- А мне, пока я в городе был, никто не звонил?
- Да нет... - скучно начал Зыбин и вдруг всплеснул руками. - Ой, звонили, два раза даже звонили! Потапов приходил за вами. Какая-то женщина звонила. Я велел ей дать музейный телефон. Ничего? Она вас застала?
У Корнилова вдруг остро блеснули глаза.
- Женщина-то? - Он схватил с большого синего валуна мохнатое полотенце и стал им быстро, ловко и весело растирать, как будто пилить, спину. Был он невысокий, загорелый, мускулистый, чернявый и очень подвижный. У него всегда все ходило: руки, спина, мускулы, губы, глаза. "Артист, - подумал Зыбин, любуясь им. - Ох артист же! Это он в Сандунах так". - Ничего, ничего, дорогой Георгий Николаевич, - бодро воскликнул Корнилов. - И не только ничего, но даже и очень, очень хорошо. - Он скомкал полотенце и бросил его в Зыбина. - Собирайтесь-ка, натягивайте новые сотельные брюки, и потопали. Директор, наверно, уж нас заждался.
Он всегда, когда был возбужден, говорил вот так:
"сотельньш", "потопали" или даже "увидишь- закачаешься".
- Директор? - Зыбин даже сел на валун (к этому бедламу еще и директор!). - Да разве он...
- Ну а как же, - весело и дружелюбно ответил Корнилов, с удовольствием рассматривая его полное белое лицо и светлые водянистые глаза, они даже как-то поглупели за секунду. - А как же, дорогой Георгий Николаевич? Он же вас любит, правда? Ну а если любит, то и сам приедет, и гостей привезет. Да каких гостей! Увидите-закачаетесь. Он так и сказал мне: "Ждите, я приеду". Ну-ка пошли встречать.
Они взбирались по пологому холму через кустарник. На одном уступе Зыбин вдруг остановился и ласково сказал Корнилову:
- Володя, вы посмотрите-ка туда, вон-вон туда, на дорогу.
- А что?
- Да как старинная гравюра.
Уже смеркалось. Тонкий туман стелился по уступам, и все огненно-кровавое, голубое, темно-зеленое, фиолетовое и просто белое - круглые листы осинника, уже налившиеся винным багрянцем; частые незабудки на светлом болотистом лужке, черные сердитые тростники; влажное, очень зеленое и тоже частое и чистое, как молодой лучок, поле (с одной стороны его покачивались ажурные белые зонтики, а с другой стороны стояли высокие строгие стебли иван-чая с острыми чуткими листьями и фиолетовым цветом), - все это, погруженное в вечер и туман, смирялось, тухло, стихало и становилось тонким, отдаленным и фантастическим.
- Как старинная гравюра под прокладкой, - повторил Зыбин.
- Да вы поглядите, где вы стоите, - вдруг сердито крикнул Корнилов, - вы же сотельные брюки испортили, ой горе мое!
Зыбин залез в куст степной полыни, и она обмарала его желтой, плотно пристающей пылью.
- Да что руками, что вы все руками? - еще сердитее закричал Корнилов. - Только еще больше вотрете. Вот придем - надо будет взять сухую щетку и отдраить вас всего. Но только пусть она сама драит. Она, а не вы. А то ничего не выйдет. - Он смешливо покачал головой. - Вот комиссия, создатель. Приедут, посмотрят. Рабочие водку глушат. Одного так уж даже замертво увезли. Научный состав навеселе, а руководитель сидит без штанов в шалаше. Красотища! А научные результаты-то, а?
- А ваши косточки, Володя, - ласково сказал Зыбин. - Ваши рожки да ножки. Вот мы их и предъявим. Ведь вы их еще не зарыли?
Корнилов загадочно посмотрел на него.
- А что мне их зарывать, - сказал он. - Что их зарывать, если...
А история с костями была такая. Когда после первых робких успехов экспедиции началась полоса сплошных неудач, Корнилов по каким-то понятным одному ему приметам вдруг решил, что место, где они копают, конечно, безнадежное, но вот если приняться за небольшой пологий холмик на яблочной просеке...
- Да ведь это же погребение, - убеждал он Зыбина, - очень богатое, вероятно, даже конное погребение. Обязательно надо попробовать. Ну обязательно.
Копали долго и безнадежно. Меняли места, изрыли весь участок и под конец докопались. Отрыли преогромную ямину, полную костей. Видимо, сюда свалили остатки какого-то богатырского пиршества - персон эдак на тысячу. Коровы, овцы, козы, лошади, свиньи! - в общем, такой груды мослаков, пожалуй, еще никто никогда не видал. Ну что ж! Отрыли и зарыли, что еще делать с костями? Но по колхозу уж пополз слушок, что ученые раскопали сапное кладбище. Что тут только поднялось! Сначала взбунтовался колхоз, затем забеспокоились дамы из дома отдыха СНК, за домом отдыха СНК зазвонил и загудел во все аппараты Наркомздрав. На место раскопок прилетела стремительная комиссия эпидемуправления с молодыми сотрудниками в пенсне, террористического вида и с ящиками с крестами, колбами, пробирками. Яму снова раскопали, обвели канатами и поставили мрачного человека с кобурой. А пока шел суд да разбор, двум парням-землекопам где-то на вечеринке просадили головы. "Сап разводите, проклятые! Вот ваш прораб нам попадется! Всем головы поотмотаем!" Головы, правда, никому не отмотали, и комиссия уехала, составив даже акт, что кости по давности времени опасности не представляют, но все равно все могло бы обернуться очень плохо, если бы не бригадир Потапов. Он - умница! - притащил на заре два ведра карболки и залил яму. Вонь, конечно, поднялась страшенная, но она сразу всех и успокоила. Несло двадцатым годом, вокзалом, бараком, сборным пунктом, пропускной камерой-то есть чем-то сугубо житейским, во всяком случае сап, вылезший из тысячелетней могилы, так не пахнет.
Директор узнал об этой истории только через месяц, когда вернулся из срочной столичной командировки. Он вызвал Зыбина и хмуро сказал (а глаза все-таки смеялись):
- Ну то, что вы казенные деньги без меня в землю зарыли, это черт с вами - "наука умеет много гитик", а что такое гитика, никто не знает, значит, и спросу нет. Ну а если вам колхозники ваши ученые головы посшибают, тогда что? Я за вас, дураков, не ответчик!
Так и стояла яма посередине сада, пахла двадцатыми годами, и, проходя мимо нее, все плевались и поминали ученых.
...Корнилов загадочно посмотрел на Зыбина.
- А что мне их зарывать? - сказал он. - Что их зарывать, если их завтра же увезут в город?
- Это зачем же? - остановился Зыбин. - На студень, что ли?
- А затем, - ответил Корнилов с великолепной легкостью, - затем, дорогой, что Ветзооинститут у нас покупает костный материал. Так вот, завтра приедет директор с профессором Дубровским, он осмотрит все, заактирует, а затем переведет нам бобики в размере затрат. Но это завтра-завтра, не сегодня, как ленивцы говорят. Это я вам так, для страха сказал, что сегодня.
Зыбин засмеялся.
- Не проходит, Володя. Фамилия подвела. Вам бы выбрать другого кого-нибудь. Профессор Дубровский месяц как арестован.
- Да это не тот, голуба моя, - ласково пропел Корнилов. - Тот историк, голуба, а это-ветеринар.
Зыбин посмотрел на Корнилова, хотел сказать что-то язвительное и вдруг осекся. Он вспомнил, что и правда Дубровских два и один из них, старший, как раз в Ветзооинстатуте ведает кафедрой зоологии.
- Нет, правда? - спросил он робко (коленки у него были желтые-прежелтые).
- Святая истина, - проникновенно ответил Корнилов. - Мы продали костный материал чистопородных линий скота третьего-четвертого веков. Еще не верите! Знаете что тогда? У Потапова висит натуральный Никола Мирликийский. Идемте - приложусь. Там и водка есть. Пойдемте.
Зыбин наклонился и стал резкими боковыми ударами ладоней отряхивать коленки. Корнилов стоял над ним и смотрел. Брюки Зыбина его больше не трогали.
- Вы гений, - решительно сказал наконец Зыбин, поднимая голову от своих теперь уже безнадежно замаранных темно-оливковых коленок. - Второй Остап Бендер. Выдумать такое... нет, точно гений!
- Не я, - скромно ответил Корнилов. - Я гений, я Остап Бендер, но мне принадлежит только общая идея, а воплощение ее... - он загадочно помолчал, - завтра вы сами увидите это воплощение. О, там бьют уже в рельсу. Каша готова! Идемте к Потапову. Я сказал, жди, притащу твоего ученого!
Комиссия нагрянула к концу следующего дня в двух машинах. В первой, трескучей, помятой, но известной всему городу "ЭМ-!" ехали директор и дед-столяр. Черт знает зачем везли сюда деда. Но он сидел, гордо курил и озирал окрестность. И по ту сторону и по эту. Вид у него был трезвее трезвого.
"Орел", - подумал Зыбин.
Третьей в машине сидела высокая, очень красивая, похожая на индуску девушка с чистым, продолговатым, матовым лицом и черными блестящими волосами. Клара Фазулаевна, завотделом хранения. Она смотрела поверх машины и думала что-то совсем свое. А за "эмкой" шла еще машина - длинная, худая, желтая, стремительная, как гончая или борзая (в машинных марках Зыбин совсем не разбирался). В ней были только двое: высокий тощий старик в чесучовом костюме и полный немчик, белобрысый, нежно-веснушчатый, очкастый, в пробковом шлеме и с фотоаппаратом через плечо. Он и вел машину.
Музейная машина доехала до бугра, урча взобралась на него и остановилась, покачиваясь и порыкивая. Дед и директор соскочили. Клара осталась. Директор что-то спросил ее или сказал ей что-то (ткнул пальцем в палатки и фыркнул), но она в ответ только дернула плечиком. Оба археолога смотрели на них с вершины другого холма. Вокруг - кто с киркой, кто с лопатой - стояли рабочие. Сейчас раскапывали именно этот холм. Только теперь предполагалось, что это не цитадель, а могила вождя-курган.
- И опять полдня летят! И самые продуктивные, по холодку, - вздохнул Зыбин, смотря на дорогу. - Ну что ж, Володя, идите встречайте, а я пока сбегаю в лавочку. Раз уж деда привезли, без этого не обойдешься. - И он побежал вниз.
Корнилов секунду смотрел ему вслед, соображая, а потом крикнул:
- Но берите только водку! Шампанское есть, стоит в заводи!
- А это как же? - удивился Зыбин, останавливаясь.
- А вот так же, - отрезал Корнилов и покатился вниз.
Зыбин постоял, подумал, пожал плечами.
- С чего ж это он шампанского? - спросил он недоуменно. - Вечно чего-то он...
- А подвела, - радостно объяснил ему парень, что стоял рядом, - не приехала. Вот он и продал вам свои заготовки!
- Кто? Да ну, глупости! - резко отмахнулся Зыбин и пошел было вниз, но тут другой рабочий, Митрич, пожилой, степенный, которого бригадир Потапов втер в экспедицию (толку от него колхозу все равно было чуть), авторитетно подтвердил:
- Нет, приезжала, приезжала. Он с ней из города приехал. Машину там около реки оставили - она сама ее вела - и сразу оба к яме. Он: "Стойте, я вам покажу - вот, вот и вот!" - взял ее зонтик да ка-ак начал шуровать, она сразу и нос в платок: "Не надо, не надо, я и так вас поняла".
Все засмеялись. "А ведь не любят они Корнилова", - подумал Зыбин и сам не различил, приятно это ему или нет, во всяком случае в эту минуту он понял, что Корнилова можно и не любить.
- Ну а потом что? - спросил он.
- А потом они ко мне пришли: "Митрич, принимай гостей". Жена им яиченку с луком сварганила, а меня за коньяком послали. Я обратно шел, три яблока ей самых-самых, ну что ни на есть самых крупных сорвал, она даже перепугалась: "Ой, ой, какие, разве такие бывают?"
Зыбин взглянул на рабочих. Они слушали и ухмылялись.
- Да кто же она такая? - спросил Зыбин ошарашенно. - Откуда?
- Вот откуда она! - с удовольствием сказал Митрич. - Откуда - не знаю! Я ведь не прислушивался. Только я вот что понял. Она вроде где-то с вами встречалась. Или вы отдыхали вместе, или куда ездили.
- Я? Нет! - сказал Зыбин. - Этого не может быть.
- Нет, точно, точно, она вас знает, очень она интересовалась! Говорит: "Он меня теперь не узнает". А он говорит: "Узнает". Потом он сбегал, какие-то ей два черепа принес, козьи, что ли. Скатерть чистая, так он их прямо на нее! Жена ее потом в золе стирала. Потом они на речку вместе пошли... - Он помолчал и добавил: - Руки мыть!
Все дружно заржали.
- Ну ладно, Митрич, пошли, ты мне поможешь! Пока они там будут...
- А красивая, - сказал Митрич, идя за ним. - Полная! Волос желтый, лет двадцать пять, не больше! Прическа! Цепка! Часики!
Тучи разошлись, проглянуло солнце, и сразу стало очень жарко. Вообще лето было сухим. Дожди прошли только недавно - редкие, косые, мелкие дожди. Такие, если они пролетят где-нибудь около Москвы или Рязани, называются грибными. Но тут истомленная жаром земля принимала их жадно, раскрыто, всеми холмами и ложбинами предгорий, всеми гектарами бурых кашек и белых колокольчиков, пожухлыми листьями кустарников. Белые парашютист плавали в воздухе - отцвели одуванчики. Нежизненные нежные голубые цикории на высоких, узловатых, крепких в прямых, как веревки, стеблях выгорали и становились розовато-фарфоровыми, белыми, серыми, бесцветными. Зной дрожал, как жар над самоваром. Но вовсю заливались кузнечики. В непогодь они притихали, а в солнце выбирали самые что ни на есть сухие, сожженные откосы, и все сотрясалось тогда от их стрекота, он был так убийственно ровен, что Зыбину казалось - не просто тишина, а мертвое безмолвие окружало его все эти месяцы. Но сейчас все вокруг было опять полно осколков - мелких, остро ранящих. Трава пела, стонала, стрекотала. Зыбин различал даже отдельные голоса. Кто-то отчетливо и жалобно просил: приди, приди, приди... А там, выслушав его до конца, отвечали отчетливо и сердито: нет, нет, нет! Проходя мимо зонтика, Зыбин увидел ее - зеленую, большеглазую, словно выкроенную из зелено-белого серебристого листа кукурузы кобылку. "Она? - подумал он. - Но ведь саранча не стрекочет, кажется..."
Директор с профессором Дубровским стояли посреди поляны. И Клара тоже стояла с ними.
- "Орошай вином желудок. Совершили круг созвездья. Тихо нежная цикада, притаясь, от жара стонет", - сказал Зыбин, подходя, и стиснул Кларе руку. - Стихотворение Алкея, перевод Вересаева, собрание сочинений, том девятый. Здравствуйте, товарищи!
- Нет, с вином мы, похоже, подождем, - жизнерадостно ответил директор, - мы пока с тобой и на квас не заработали. Значит, и орошать желудок нам вроде бы не с чего. Ну, здравствуй, здравствуй, хранитель! Вот за костями к тебе приехали.
Он говорил и смотрел ему в лицо добрыми, смешливыми глазами.
- Но мы-то с вами, пожалуй, заработали, - сказала тихо Клара директору.
- Но мы-то с вами, - махнул рукой директор, - мыто с вами, известно, - золото! Мы люди деловые, точные, с нами шутки плохи. Так. - Он обернулся к профессору. - Вот представляю - Георгий Николаевич Зыбин. Читали, наверно, его статью в "Казахстанской правде" про библиотеку. Такой скандал там наделал! А по-нашему - хранитель древности. Руководитель всех работ. А это, хранитель, Николай Федорович Дубровский, наш покупатель из Ветзоо. Ну что - уступим ему твои мослы или нет?
25
"Володя гений", - подумал Зыбин, но сказал:
- Да что уступать-то? Ведь их карболкой залили. К ним и не подойдешь.
- А неважно! А совсем неважно, - энергично запел седой профессор, похожий на пастора. - Мы, дорогой коллега, их и отмочим и отмоем. И знаете, какие у нас получатся препараты! Ваша неудача для нас превеликое счастье. Такого количества костного материала чистопородных линий скота для Средней Азии начала эры нет нигде! А для Артура Германовича, - он кивнул головой в сторону ямы, - это же самый настоящий клад! Он же лошадник! Сейчас как раз пишет кандидатскую об истории киргизпа и его отношении к лошади Пржевальского. Вот смотрите. - Он махнул рукой через поляну. - Видите?
Зыбин посмотрел и улыбнулся. Немчик - так он сразу окрестил его - засучил брюки и полез в яму. За ним прыгнул и Корнилов.
- И наш дурак тоже туда, - осердился директор и закричал: - Владимир Михайлович, будешь копаться в этой гадости, сейчас пошлю к титану руки отпаривать! На них, может, верно сто пудов допотопного сифилиса!
Профессор засмеялся и положил руку на плечо директора.
- Да нет, не может быть! - сказал он задумчиво. - Никак не может быть, дорогой Степан Митрофанович. Вы сами говорите, полторы тысячи лет. Какой уж тут!.. - Он вдруг элегантно, чисто по-профессорски подхватил директора под руку. - Пойдемте-ка лучше посмотрим их...
...Кости лежали сплошным навалом. Сверху они были черные от карболки, но когда их ворошили, они становились белыми, желтыми, кремовыми. Видимо, сперва их долго - столетья, может быть, - обдувало ветром, мыло дождем, засыпало снегом - и вот они сделались сухими, легкими и звонкими. А в общем, в яме под тросточкой вскипало что-то похожее на груду разноцветных кружев - румяный ассистент сидел над ямой и вертел в руках лошадиный череп.
- Терем-теремок"! - тихонько позвал его Корнилов.
- Обратите внимание, - вдруг поднял голову ассистент, - и затылок цел. И вот, смотрите-ка... - И он сунул в руки профессора лошадиный череп.
Тот взял его, повертел так и сяк и осторожно положил на землю.
- Да, - сказал он, отряхивая щелчком кончики пальцев, - все это очень, очень!! Знакомьтесь, пожалуйста. Это хозяин, Георгий Николаевич Зыбин. А это... - И он назвал имя и отчество ассистента.
Артур Германович улыбнулся и встал.
- Здравствуйте, - сказал он. - Извините, руки не подаю. Грязные. У меня для вас письмо от Полины Юрьевны. Только оно там, в машине, в портфеле. Я сейчас, если позволите...
Он с сожалением поглядел на лошадиный череп, встал и пошел. И Зыбин тоже пошел за ним. Он был так ошеломлен, что даже ничего не спросил.
"Боже мой, боже мой, - восклицало в нем что-то, - Лина. Боже ты мой, боже".
Письмо было в конверте узком и тонком, и Зыбин мгновенно вспомнил руку Лины в перчатке.
"Дорогой Георгий Николаевич, две недели я уже здесь. Ищу, ищу вас и все не могу найти. Еще в Москве узнала, что вы работаете в музее, но когда зашла туда, ваша очаровательная сотрудница ничего, кроме того, что вы где-то в экспедиции, объяснить мне не смогла. Но есть бог! Я встретилась с Владимиром Михайловичем. Он мне все и рассказал. Найдите же меня, пожалуйста. Вам это будет, наверно, куда легче, чем мне. У меня в номере есть телефон. Узнаете по справочной. Гостиница "Алма-Ата", № 42. Недели две я еще буду сидеть в нем. Мечтаю выбраться к вам в горы. Я была, правда, там раз с Владимиром Михайловичем, но без вас. Впрочем, может быть, это и хорошо, что без вас. Теперь я имею совершенно точное представление о том, где и как вы живете, а то вы бы совсем меня заговорили. Но знаете, что меня поразило иасмерть? Горы! Как и море в том 35-м. Впрочем, вы, может быть, все уже и забыли. А я помню.
Жду ответа, как соловей лета.
Ваша Лина.
P.S. А верно, помните море? То есть - море, Анапинский музей, краб под кроватью и все остальное. Вот были-то времена, Георгий Николаевич! Подумать страшно! Так звоните же, пожалуйста. Еще раз ваша Лина".
Он сунул письмо в карман.
- Полина Юрьевна вас очень хотела видеть, - почтительно сказал Артур Германович. - Она даже собиралась поехать с нами, мы ее даже специально еще полчаса прождали, но, видимо, что-то там не вышло.
- Вот как? - сказал Зыбин, плохо понимая, что он говорит. - Значит, что... это... - Он не знал, что сказать и о чем спросить.
- Тут вот как все получилось, - солидно объяснил ассистент. - Владимир Михайлович привез в институт эти кости с просьбой определить и дать заключение. Мы его, конечно, отослали на кафедру зоологии. Тут он встретился с Полиной Юрьевной. Она тогда только что приехала и знакомилась с нашим учебным музеем. Ну, увидела этот костный материал, поговорила с Владимиром Михайловичем и попросила все показать на месте. Приехала, посмотрела, кое-что захватила с собой в лабораторию. Потом подала докладную в ректорат и копию в Институт истории Казахстана:
"Обнаружен большой костный материал домашнего скота до всякой метизации. Считаю нужньм приобрести всю коллекцию". Ее поддержал профессор Дубровский. Деньги на это отпустили. Вот мы и приехали посмотреть, что покупаем.
- Так, - сказал Зыбин, уже отдышавшись. - Так! Теперь я все понял. - И вдруг он страшно заторопился и заюлил. - Так я сейчас пойду позвоню Полине Юрьевне, а то контора закроется и... А вы, пожалуйста, идите туда. Я сейчас тоже прибегу. Вот позвоню и прибегу. Это одна минута!
В конторе горела только одна настольная лампа и счетовод сидел и уныло играл на счетах. Зыбин вошел и, не спрашивая разрешения, снял трубку. В трубке что-то шумело и разрывалось. Порой даже как будто доносились какие-то обрывки слов. Зыбин несколько раз опускал и поднимал трубку, но ничего, кроме гроз и разрядов, в ней не было. А потом и это замолкло, и все заполнил ровный и какой-то пористый шум. "Как в раковине, - подумал он смутно, - как в большой морской раковине". И сейчас же ему представилось, что вот он опять идет ночью по узенькой тропинке высоким берегом и ничего вокруг нет, одна тьма, и только впереди белым круглым огнем горит какой-то фонарик, а внизу кипит, ухает и закипает море. Однажды вот так он шел и нес в тюбетейке краба. И краб был огромный, черно-зеленый, сердитый и колючий, как кактус. "Да, тот краб был человек", - подумал он. Но трубка продолжала шуметь, и он бросил ее на рычаг. Счетовод щелкнул последний раз какой-то костяшкой, вздохнул и бросил счеты на стол.
- У нас телефон тугой, - сказал он с удовольствием. - Третий год вот так мучаемся. Иногда нужно срочно связаться - и никак, никак!
Зыбин посмотрел на него и вдруг, разъярясь, изо всей силы ухнул кулаком по рычагу. В трубке что-то с шумом взорвалось, лопнул какой-то пузырь, и опять зашумело. Море снова было тут.
"И какого черта мне загорелось, - подумал он, трезвея. - Нашел время". И уже почти бессознательно поднял трубку, и тут отчетливый женский голос сказал ему: "Вторая".
- Вторая, будьте добры, - крикнул он, вскакивая, - дайте Ветинститут!.. Какой номер-то? Да все равно какой! Справочную, справочную дайте!
В трубке помолчали, а потом тот же голос сказал:
"Справочная не обозначена. Даю отдел кадров".
Трубку не поднимали довольно долго. Потом женский голос спросил, кого ему нужно. Он спросил, как ему разыскать Полину Юрьевну Потоцкую. "Одну минуточку", - сказал голос. И он вдруг услышал дробный стук спешащих каблучков: тук-тук-тук. "Ее в институте звали козой", - вспомнил он. Звякнула трубка, и ему радостно сказали: "Да". Он перевел дыхание. Она!
Это ее "да". Вот оно! Встретились! И еще одно "да" получил он от нее. Такое же радостное и искреннее, как и всегда. И столь же, как и всегда, ничего не значащее и ровно ничего не стоящее.
- Здравствуйте, Лина, - сказал он. - Это я, Георгий. Вы давно приехали?
Как только он назвал себя, она с какой-то даже обидой вскрикнула: "Ну наконец-то!.." И... Впрочем, после конца разговора он так и не мог вспомнить его начало. Помнил только, что все сразу пошло так, как будто тут не пролегали годы, встречи, разрывы, разлуки. Полностью память к нему возвратилась, только начиная с ее вопросов.
- Ну когда же вы все-таки приедете? Я очень хочу вас видеть!
- Да, господи, да когда угодно, - ответил он. - Ну хоть сейчас! - И верно, он готов был, как мальчишка, сейчас же сбежать на шоссе и вскочить в любую машину.
Она засмеялась.
- А я ведь боялась, что вы изменились. Да нет, сегодня нельзя. У вас же там наши? Вы сейчас один?
- Один, - ответил он. - А что?
- Ну а с костями что? Порядок? Все благополучно?
- Очень, - ответил он, хотя ровно ничего не сообразил - какие кости? какой порядок? - Очень, очень все благополучно, - сказал он.
- И Володя не подкачал? Ну, передайте ему мой привет. Так нам и не удалось сделать вам сюрприз. Слушайте, хранитель... Вас ведь тут хранителем прозвали. Я так смеялась... После двух я всегда свободна. Так, скажем, завтра, а?
- Отлично, - ответил он решительно. - Где?
И тут она заговорила как-то по-иному, по-старому, вот как тогда на море. Его даже в жар бросило от ее голоса.
- Да где хотите, дорогой, где вы хотите. Может, в музей к вам зайти?
- Да, - сказал он с разбегу. - Зайдите в музей. - Потом опомнился. - Постойте, - сказал он, - не надо в музей. Вот вы знаете главный вход в парк, где фонтан? Так вот у фонтана. Хорошо? - И сейчас же подумал, что нет, нехорошо, слишком уж там людно.
Но она уже ответила:
- Всегда обожала сцену у фонтана. "Пред гордою полячкой унижаться?" Блеск, как говорит Володя. Только вы уж очень не опаздывайте, а то знаете, стоять на виду у всех... - Тут ей что-то крикнули со стороны. - Видите, тут мне подсказали - молодой, красивой, одинокой. Хорошо, договорились, у фонтана. А теперь попросите к телефону моего профессора. Только скорее - нужен телефон. Здесь все интересуются его покупкой.
Чтоб как следует спрыснуть покупку, они облюбовали отличное место. Поставили стол над самым откосом. Тут к шоссе сбегал влажный песчаный косогор - не желтый, а ржаво-оранжевый, и весь до самой вершины он зарос дудками, колючим барбарисом с круглыми багровыми листьями и эдакими небольшими ладными лопушками, ровными и аккуратными, как китайские зонтики. А за шоссе начинались болота осоки, чистая и частая россыпь незабудок, бурная речка Алмаатинка, а в ней среди пены и брызг, грохота и блеска лоснился на солнце похожий на купающегося бегемота огромный черный валун. В общем, отличное место!
Тень и солнце, прохлада и свежесть.
И подходя, еще издали Зыбин услышал голос директора. Директор громыхал. Значит, кого-то громил. "Кого же это он?" - подумал Зыбин.
Он подошел, и за яблонями его никто не заметил. Все сидели и слушали. Только дед спал, независимо откинувшись головой на ствол яблони, и чуть всхрапывал, Перед Кларой на скатерти лежало несколько папиросных коробок. "Да ведь она же не курит", - смутно подумал Зыбин. Клара молчала и играла вилкой. Рядом с Кларой сидела Даша, племянница бригадира Потапова, веснушчатая, нежно-розовая девушка. Она в этом году перешла на четвертый курс театральной студии, и Потапов никак не мог простить ей этого. Все не отрываясь смотрели на директора.
А он кончил одну тираду, выдержал этакую эффектную паузу, крякнул, подцепил на вилку колечко лука, истово прожевал его и продолжал уже иным голосом, легким и артистичным:
- И вот еще что, профессор, не думайте, что это пустяк. Сказать на лекции студентам "товарищ Сталин ошибся" - это таки настоящее государственное преступление.
"Ах вот почему они и молчат", - подумал Зыбин и тревожно взглянул на Корнилова - сильно ли он набрался? Нет, как будто не особенно, во всяком случае, сидит, как и все.
- Но ведь не так же, не так же это было, - чуть не заплакал профессор. - Мой брат на вопрос студентов, можно ли считать, что падение Римской империи - это следствие революции рабов, ответил...
- Это не важно. Это совершенно не важно, - властно отрубил и отбросил ладонью его возражения директор. - Важно, что он сказал "нет"! Он сказал "нет", когда вождь сказал "да". А как же иначе? Что значат слова: "Не знаю, что имел в виду Иосиф Виссарионович, но факт тот, что после спартаковского восстания Рим просуществовал еще пятьсот пятьдесят лет и сделался мировой империей"? А ведь товарищ Сталин написал совершенно ясно и просто: варвары и рабы с грохотом повалили Римскую империю. Значит, вот это и есть научная истина. Так или не так?
- Это так, конечно, - уныло согласился профессор. - Но...
...
