- Нет ли еще чего? Поищи-ка хорошенько, - спросил Петр Иваныч, осматриваясь кругом, - уж за один бы раз делать умное дело. Вон что там это на шкафе за связка?
- Туда же! - говорил Александр, доставая ее, - это статьи о сельском хозяйстве.
- Не жги, не жги этого! Отдай мне! - сказал Петр Иваныч, протягивая руку, - это не пустяки. Но Александр не слушал.
- Нет! - сказал он со злостью, - если погибло для меня благородное творчество в сфере изящного, так я не хочу и труженичества: в этом судьба меня не переломит!
И связка полетела в камин.
Представляем Вашему вниманию сайт фотографа и видеооператора Постниковых Марии и Николая - http://fotovideo-msk.ru, которые предлагают следующие услуги: услуги
свадебного фотографа; фотосъемку love story; фото- и видеосъемку детских праздников, корпоративов и вечеринок, дней рождений, юбилеев и торжеств в Москве.
- Напрасно! - заметил Петр Иваныч и между тем сам палкой шарил в корзине под столом, нет ли еще чего-нибудь бросить в огонь.
- А что же мы с повестью сделаем, Александр? Она у меня.
- Не нужно ли вам оклеить перегородки?
- Нет, теперь нет. Не послать ли за ней? Евсей! Опять заснул: смотри, там мою шинель у тебя под носом украдут! Сходи скорее ко мне, спроси там у Василья толстую тетрадь, что лежит в кабинете на бюро, и принеси сюда.
Александр сидел, опершись на руку, и смотрел в камин. Принесли тетрадь. Александр поглядел на плод полугодовых трудов и задумался. Петр Иваныч заметил это.
- Ну, кончай, Александр, - сказал он, - да поговорим о другом.
- И это туда же! - крикнул Александр, швырнув тетрадь в печь.
Оба стали смотреть, как она загорится, Петр Иваныч, по-видимому, с удовольствием, Александр с грустью, почти со слезами. Вот верхний лист зашевелился и поднялся, как будто невидимая рука перевертывала его; края его загнулись, он почернел, потом скоробился и вдруг вспыхнул; за ним быстро вспыхнул другой, третий, а там вдруг несколько поднялись и загорелись кучей, но следующая под ними страница еще белелась и через две секунды тоже начала чернеть по краям.
Александр, однако ж, успел прочесть на ней: глава III-я. Он вспомнил, что было в этой главе, и ему стало жаль ее. Он встал с кресел и схватил щипцы, чтобы спасти остатки своего творения. "Может быть, еще..." - шептала ему надежда.
- Постой, вот я лучше тростью, - сказал Петр Иваныч, - а то обожжешься щипцами.
Он подвинул тетрадь в глубину камина, прямо на уголья. Александр остановился в нерешимости. Тетрадь была толста и не вдруг поддалась действию огня. Из-под нее сначала повалил густой дым; пламя изредка вырвется снизу, лизнет ее по боку, оставит черное пятно и опять спрячется. Еще можно было спасти. Александр уже протянул руку, но в ту же секунду пламя озарило и кресла, и лицо Петра Иваныча, и стол; вся тетрадь вспыхнула и через минуту потухла, оставив по себе кучу черного пепла, по которому местами пробегали огненные змейки. Александр бросил щипцы.
- Все кончено! - сказал он.
- Кончено! - повторил Петр Иваныч.
- Ух! - промолвил Александр, - я свободен!
- Уж это в другой раз я помогаю тебе очищать квартиру, - сказал Петр Иваныч, - надеюсь, что на этот раз...
- Невозвратно, дядюшка.
- Аминь! - примолвил дядя, положив ему руки на плечи. - Ну, Александр, советую тебе не медлить: сейчас же напиши к Ивану Иванычу, чтобы прислал тебе работу в отделение сельского хозяйства. Ты по горячим следам, после всех глупостей, теперь напишешь преумную вещь. А он все заговаривает: "Что ж, говорит, ваш племянник..."
Александр с грустью покачал головой.
- Не могу, - сказал он, - нет, не могу: все кончено.
- Что ж ты станешь теперь делать?
- Что? - спросил он и задумался, - теперь пока ничего.
- Это только в провинции как-то умеют ничего не делать; а здесь... Зачем же ты приезжал сюда? Это непонятно!.. Ну, пока довольно об этом. У меня до тебя есть просьба.
Александр медленно приподнял голову и взглянул на дядю вопросительно.
- Ведь ты знаешь, - начал Петр Иваныч, подвигая к Александру свои кресла, - моего компаниона Суркова?
Александр кивнул головой.
- Да, ты иногда обедывал у меня с ним, только успел ли ты разглядеть хорошенько, что это за птица? Он добрый малый, но препустой. Господствующая его слабость - женщины. Он же, к несчастию, как ты видишь, недурен собой, то есть румян, гладок, высок, ну, всегда завит, раздушен, одет по картинке: вот и воображает, что все женщины от него без ума - так, фат! Да черт с ним совсем, я бы не заметил этого; но вот беда: чуть заведется страстишка, он и пошел мотать. Тут у него пойдут и сюрпризы, и подарки, и угождения; сам пустится в щегольство, начнет менять экипажи, лошадей... просто разоренье! И за моей женой волочился. Бывало, уж я и не забочусь посылать человека за билетом в театр: Сурков непременно привезет. Лошадей ли надо променять, достать ли что-нибудь редкое, толпу ли растолкать, съездить ли осмотреть дачу, куда ни пошлешь - золото! Уж как был полезен: этакого за деньги не наймешь. Жаль! Я нарочно не мешал ему, да жене очень надоел: я и прогнал. Вот когда он этак пустится мотать, ему уж недостает процентов, он начинает просить денег у меня - откажешь, заговаривает о капитале. "Что, говорит, мне ваш завод? никогда нет свободных денег в руках!" Добро бы взял какую-нибудь... так нет: все ищет связей в свете: "Мне, говорит, надобно благородную интригу: я без любви жить не могу!" - не осел ли? Малому чуть не сорок лет, и не может жить без любви!
Александр вспомнил о себе и печально улыбнулся.
- Он все врет, - продолжал Петр Иваныч. - Я после рассмотрел, о чем он хлопочет. Ему только бы похвастаться, - чтоб о нем говорили, что он в связи с такой-то, что видят в ложе у такой-то или что он на даче сидел вдвоем на балконе поздно вечером, катался, что ли, там с ней где-нибудь в уединенном месте, в коляске или верхом. А между тем выходит, что эти так называемые благородные интриги - чтоб черт их взял! - гораздо дороже обходятся, чем неблагородные. Вот из чего бьется, дурачина!
- К чему же это все ведет, дядюшка? - спросил Александр, - я не вижу, что я могу тут сделать.
- А вот увидишь, Недавно воротилась сюда из-за границы молодая вдова, Юлия Павловна Тафаева. Она очень недурна собой. С мужем я и Сурков были приятели. Тафаев умер в чужих краях. Ну, догадываешься?
- Догадываюсь: Сурков влюбился во вдову.
- Так: совсем одурел! а еще?
- Еще... не знаю...
- Экой какой! Ну, слушай: Сурков мне раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Я сейчас догадался, что это значит, только с какой стороны ветер дует - не мог угадать. Я допытываться, зачем деньги? Он мялся, мялся, наконец сказал, что хочет отделать себе квартиру на Литейном. Я припоминать, что бы такое было на Литейном, - и вспомнил, что Тафаева живет там же и прямехонько против того места, которое он выбрал. Уж и задаток дал. Беда грозит неминучая, если... не поможешь ты. Теперь догадался?
Александр поднял нос немного кверху, провел взглядом по стене, по потолку, потом мигнул раза два и стал глядеть на дядю, но молчал.
Петр Иваныч смотрел на него с улыбкой. Он страх любил заметить в ком-нибудь промах со стороны ума, догадливости и дать почувствовать это.
- Что это, Александр, с тобой? А еще повести пишешь! - сказал он.
- Ах, догадался, дядюшка!
- Ну, слава богу!
- Сурков просит денег; у вас их нет, вы хотите, чтоб я... - и не договорил.
Петр Иваныч засмеялся. Александр не кончил фразы и смотрел на дядю в недоумении.
- Нет, не то! - сказал Петр Иваныч. - Разве у меня когда-нибудь не бывает денег? Попробуй обратиться когда хочешь, увидишь! А вот что: Тафаева через него напомнила мне о знакомстве с ее мужем. Я заехал. Она просила посещать ее; я обещал и сказал, что привезу тебя: ну, теперь, надеюсь, понял?
- Меня? - повторил Александр, глядя во все глаза на дядю. - Да, конечно... теперь понял... - торопливо прибавил он, но на последнем слове запнулся.
- А что ты понял? - спросил Петр Иваныч.
- Хоть убейте, ничего, дядюшка, не понимаю! Позвольте... может быть, у ней приятный дом... вы хотите, чтоб я рассеялся... так как мне скучно...
- Вот, прекрасно! стану я возить тебя для этого по домам! После этого недостает только, чтоб я тебе закрывал на ночь рот платком от мух! Нет, все не то. А вот в чем дело: влюби-ка в себя Тафаеву.
Александр вдруг поднял брови и посмотрел на дядю.
- Вы шутите, дядюшка? это нелепо! - сказал он.
- Там, где точно есть нелепости, ты их делаешь очень важно, а где дело просто и естественно - это у тебя нелепости. Что ж тут нелепого? Разбери, как нелепа сама любовь: игра крови, самолюбие... Да что толковать с тобой: ведь ты все еще веришь в неизбежное назначение кого любить, в симпатию душ!
- Извините: теперь ни во что не верю. Но разве можно влюбить и влюбиться по произволу?
- Можно, но не для тебя. Не бойся: я такого мудреного поручения тебе не дам. Ты вот только что сделай. Ухаживай за Тафаевой, будь внимателен, не давай Суркову оставаться с ней наедине... ну, просто взбеси его. Мешай ему: он слово, ты два, он мнение, ты опровержение. Сбивай его беспрестанно с толку, уничтожай на каждом шагу...
- Зачем?
- Все еще не понимаешь! А затем, мой милый, что он сначала будет с ума сходить от ревности и досады, потом охладеет. Это у него скоро следует одно за другим. Он самолюбив до глупости. Квартира тогда не понадобится, капитал останется цел, заводские дела пойдут своим чередом... ну, понимаешь? Уж это в пятый раз я с ним играю шутку: прежде, бывало, когда был холостой и помоложе, сам, а не то кого-нибудь из приятелей подошлю.
- Но я с нею незнаком, - сказал Александр.
- А для этого-то я и повезу тебя к ней в среду. По средам у ней собираются кое-кто из старых знакомых.
- А если она отвечает любви Суркова, тогда согласитесь, что мои угождения и внимательность взбесят не одного его.
- Э, полно! Порядочная женщина, разглядев дурака, перестанет им заниматься, особенно при свидетелях: самолюбие не позволит. Тут же около будет другой, поумнее и покрасивее: она посовестится, скорей бросит. Вот для этого я и выбрал тебя.
Александр поклонился.
- Сурков не опасен, - продолжал дядя, - но Тафаева принимает очень немногих, так что он может, пожалуй, в ее маленьком кругу прослыть и львом и умником. На женщин много действует внешность. Он же мастер угодить, ну его и терпят. Она, может быть, кокетничает с ним, а он и того... И умные женщины любят, когда для них делают глупости, особенно дорогие. Только они любят большею частью при этом не того, кто их делает, а другого... Многие этого не хотят понять, в том числе и Сурков, - вот ты и вразуми его.
- Но Сурков, вероятно, там и не по средам бывает: в среду я ему помешаю, а в другие дни как?
- Все учи тебя! Ты польсти ей, прикинься немножко влюбленным - со второго раза она пригласит тебя уж не в среду, а в четверг или в пятницу; ты удвой внимательность, а я потом немножко ее настрою, намекну, будто ты и в самом деле - того... Она, кажется... сколько я мог заметить... Такая чувствительная... должно быть, слабонервная... она, я думаю, тоже не прочь от симпатии... от излияний...
- Как это можно? - говорил в раздумье Александр. - Если б я мог еще влюбиться - так? а то не могу... и успеха не будет.
- Напротив, тут-то и будет. Если б ты влюбился, ты не мог бы притворяться, она сейчас бы заметила и пошла бы играть с вами с обоими в дураки. А теперь... да ты мне взбеси только Суркова: уж я знаю его, как свои пять пальцев. Он, как увидит, что ему не везет, не станет тратить деньги даром, а мне это только и нужно... Слушай, Александр, это очень важно для меня: если ты это сделаешь - помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? - они твои: только пьедестал ты сам купи.
- Помилуйте, дядюшка, неужели вы думаете, что я...
- Да за что ж ты станешь даром хлопотать, терять время? Вот прекрасно! Ничего! вазы очень красивы. В наш век без ничего ничего и не сделают. Когда я что-нибудь для тебя сделаю, предложи мне подарок: я возьму.
- Странное поручение! - сказал Александр нерешительно.
- Надеюсь, ты не откажешься исполнить его для меня. Я для тебя тоже готов сделать, что могу: когда понадобятся деньги - обратись... Так в среду! Эта история продолжится месяц, много два. Я тебе там скажу, как не нужно будет, тогда и брось.
- Извольте, дядюшка, я готов; только странно... За успех не ручаюсь... если б я мог еще влюбиться, тогда... а то нет...
- И очень хорошо, что не можешь, а то бы все дело испортил. Я сам ручаюсь за успех. Прощай!
Он ушел, а Александр долго еще сидел у камина, над милым пеплом.
Когда Петр Иваныч воротился домой, жена спросила: что Александр, что его повесть, будет ли он писать?
- Нет, я его вылечил навсегда. Адуев рассказал ей содержание письма, полученного им с повестью, и о том, как они сожгли все.
- Ты без жалости, Петр Иваныч! - сказала Лизавета Александровна, - или не умеешь ничего порядочно сделать, за что ни примешься.
- Ты хорошо делала, что принуждала его бумагу марать! разве у него есть талант?
- Нет.
Петр Иваныч посмотрел на нее с удивлением.
- Так зачем же ты?..
- А ты все еще не понял, не догадался? Он молчал и невольно вспомнил сцену свою с Александром.
- Чего ж тут не понять? это очень ясно! - говорил он, глядя на нее во все глаза.
- А что, скажи?
- Что... что... ты хотела дать ему урок... только иначе, мягче, по-своему...
- Не понимаешь, а еще умный человек! Отчего он был все это время весел, здоров, почти счастлив? Оттого, что надеялся. Вот я и поддерживала эту надежду: ну, теперь ясно?
- Так это ты все хитрила с ним?
- Я думаю, это позволительно. А ты что наделал? Тебе его вовсе не жаль: отнял последнюю надежду.
- Полно! какую последнюю надежду: еще много глупостей впереди.
- Что он теперь будет делать? Опять станет ходить повеся нос?
- Нет! не станет: не до того будет: я задал ему работу.
- Что? опять перевод какой-нибудь о картофеле? Разве это может занять молодого человека, и особенно пылкого и восторженного? У тебя бы только была занята голова.
- Нет, моя милая, не о картофеле, а по заводу кое-что.
III
Настала и среда. В гостиной Юлии Павловны собралось человек двенадцать или пятнадцать гостей. Четыре молодые дамы, два иностранца с бородами, заграничные знакомые хозяйки да офицер составляли один кружок.
Отдельно от них, на бержерке, сидел старик, по-видимому отставной военный, с двумя клочками седых волос под носом и со множеством ленточек в петлице. Он толковал с каким-то пожилым человеком о предстоявших откупах.
В другой комнате старушка и двое мужчин играли в карты. За фортепиано сидела очень молоденькая девица, другая тут же разговаривала со студентом.
Явились Адуевы. Редко кто умел войти с такой непринужденностью и достоинством в гостиную, как Петр Иваныч. За ним с какой-то нерешимостью следовал Александр.
Какая разница между ними: один целой головой выше, стройный, полный, человек крепкой и здоровой натуры, с самоуверенностью в глазах и в манерах. Но ни в одном взгляде, ни в движении, ни в слове нельзя было угадать мысли или характера Петра Иваныча - так все прикрыто было в нем светскостью и искусством владеть собой. Кажется, у него рассчитаны были и жесты и взгляды. Бледное, бесстрастное лицо показывало, что в этом человеке немного разгула страстям под деспотическим правлением ума, что сердце у него бьется или не бьется по приговору головы.
В Александре, напротив, все показывало слабое и нежное сложение, и изменчивое выражение лица, и какая-то лень или медленность и неровность движений, и матовый взгляд, который сейчас высказывал, какое ощущение тревожило сердце его или какая мысль шевелилась в голове. Он был среднего роста, но худ и бледен, - не от природы, как Петр Иваныч, а от беспрерывных душевных волнений; волосы не росли, как у того, густым лесом по голове и по щекам, но спускались по вискам и по затылку длинными, слабыми, но чрезвычайно мягкими, шелковистыми прядями светлого цвета, с прекрасным отливом.
Дядя представил племянника.
-А моего приятеля Суркова нет? - спросил Петр Иваныч, оглядываясь с удивлением. - Он забыл вас.
- О нет! я очень благодарна ему, - отвечала хозяйка. - Он посещает меня. Вы знаете, я, кроме знакомых моего покойного мужа, почти никого не принимаю.
- Да где же он?
- Он сейчас будет. Вообразите, он дал слово мне и кузине достать непременно ложу на завтрашний спектакль, когда, говорят, нет никакой возможности... и теперь поехал.
- И достанет; я ручаюсь за него: он гений на это. Он всегда достает мне, когда ни знакомство, ни протекция не помогают. Где он берет и за какие деньги - это его тайна.
Приехал и Сурков. Туалет его был свеж, но в каждой складке платья, в каждой безделице резко проглядывала претензия быть львом, превзойти всех модников и самую моду. Если, например, мода требовала распашных фраков, так его фрак распахивался до того, что походил на распростертые птичьи крылья; если носили откидные воротники, так он заказывал себе такой воротник, что в своем фраке он похож был на пойманного сзади мошенника, который рвется вон из рук. Он сам давал наставления своему портному, как шить. Когда он явился к Тафаевой, шарф его на этот раз был приколот к рубашке булавкой такой неумеренной величины, что она походила на дубинку.
- Ну что, достали? - раздалось со всех сторон. Сурков только что хотел отвечать, но, увидев Адуева с племянником, вдруг остановился и поглядел на них с удивлением.
- Предчувствует! - сказал Петр Иваныч тихо племяннику. - Ба! да он с тростью: что это значит?
- Это что? - спросил он Суркова, показывая на трость.
- Давеча выходил из коляски... оступился и немного хромаю, - отвечал тот, покашливая.
- Вздор! - шепнул Петр Иваныч Александру. - Заметь набалдашник: видишь золотую львиную голову? Третьего дня он хвастался мне, что заплатил за нее Барбье шестьсот рублей, и теперь показывает: вот тебе образчик средств, какими он действует. Сражайся и сбей его вон с этой позиции.
Петр Иваныч указал в окно на дом, бывший напротив.
- Помни, что вазы твои, и одушевись, - прибавил он.
- На завтрашний спектакль имеете билет? - спросил Сурков Тафаеву, подходя к ней торжественно.
- Нет!
- Позвольте вам вручить! - продолжал он и досказал весь ответ Загорецкого из "Горя от ума".
Усы офицера слегка зашевелились от улыбки. Петр Иваныч искоса поглядел на племянника, а Юлия Павловна покраснела. Она стала приглашать Петра Иваныча в ложу.
- Очень вам благодарен, - отвечал он, - но я завтра дежурный в театре при жене; а вот позвольте представить вам взамен молодого человека...
Он показал на Александра.
- Я хотела просить и его; нас только трое: я с кузиной, да...
- Он вам заменит и меня, - сказал Петр Иваныч, - а в случае нужды и этого повесу.
Он указал на Суркова и начал что-то тихо говорить ей. Она при этом два раза украдкою взглянула на Александра и улыбнулась.
- Благодарю, - отвечал Сурков, - только не худо было бы предложить этот замен пораньше, когда не было билета: я бы посмотрел тогда, как бы заменили меня.
- Ах! я вам очень благодарна за вашу любезность, - с живостью сказала хозяйка Суркову, - но не пригласила вас в ложу потому, что у вас есть кресло. Вы, верно, предпочтете быть прямо против сцены... особенно в балете...
- Нет, нет, лукавите, вы не думаете этого: променять место подле вас - ни за что!
- Но оно уж обещано...
- Как? Кому?
- Monsieur Рене.
Она показала на одного из бородатых иностранцев.
- Oui, madam-e ni'a fait cet honneur...* - живо забормотал тот.
* Да, сударыня оказала мне эту честь... (франц.).
Сурков, разиня рот, поглядел на него, потом на Тафаеву.
- Я переменюсь с ним: я предложу ему кресло, - сказал он.
- Попробуйте.
Бородач и руками и ногами.
- Покорно вас благодарю! - сказал Сурков Петру Иванычу, косясь на Александра, - этим я вам обязан.
- Не стоит благодарности. Да не хочешь ли в мою ложу? нас только двое с женой; ты же давно с ней не видался: поволочился бы.
Сурков с досадой отвернулся от него. Петр Иваныч тихонько уехал. Юлия посадила Александра подле себя и говорила с ним целый час. Сурков вмешивался несколько раз в разговор, но как-то некстати. Заговорил что-то о балете и получил в ответ да, когда надо было сказать нет, и наоборот: ясно, что его не слушали. Потом вдруг перескочил к устрицам, уверяя, что он съел их утром сто восемьдесят штук, - и не получил даже взгляда. Он сказал еще несколько общих мест и, не видя никакого толку, схватил шляпу и вертелся около Юлии, давая ей заметить, что он недоволен и сбирается уехать. Но она не заметила.
- Я уезжаю! - сказал он наконец выразительно. - Прощайте!
В этих словах слышалась худо скрытая досада.
- Уже! - отвечала она покойно. - Завтра дадите взглянуть на себя в ложе хоть на одну минуту?
- Какое коварство! Одну минуту, когда знаете, что за место подле вас я не взял бы место в раю.
- Если в театральном, верю!
Ему уж не хотелось уезжать. Досада его прошла от брошенного Юлиею ласкового слова на прощанье. Но все видели, что он раскланивался: надо было поневоле уходить, и он ушел, оглядываясь, как собачонка, которая пошла было вслед за своим господином, но которую гонят назад.
Юлии Павловне было двадцать три, двадцать четыре года. Петр Иваныч угадал: она в самом деле была слабонервна, но это не мешало ей быть вместе очень хорошенькой, умной и грациозной женщиной. Только она была робка, мечтательна, чувствительна,
как большая часть нервных женщин. Черты лица нежные, тонкие, взгляд кроткий и всегда задумчивый, частию грустный - без причины или, если хотите, по причине нерв.
На мир и жизнь она глядела не совсем благосклонно, задумывалась над вопросом о своем существовании и находила, что она лишняя здесь. Но, боже сохрани, если кто, даже случайно, проговаривался при ней о могиле, о смерти - она бледнела. От ее взгляда ускользала светлая сторона жизни. В саду, в роще она выбирала для прогулки темную, густую аллею и равнодушно глядела на смеющийся пейзаж. В театре смотрела всегда драму, комедию редко, водевиль никогда: зажимала уши от доходивших до нее случайно звуков веселой песни, никогда не улыбалась шутке.
В другое время черты ее лица выражали томление, но не страдальческое, не болезненное, а томление будто неги. Видно было, что она внутренне боролась с какою-нибудь обольстительной мечтою - и изнемогала. После такой борьбы долго она была молчалива, грустна, потом вдруг впадала в безотчетно веселое расположение духа, не изменяя, однако же, своему характеру: что веселило ее - не развеселило бы другого. Все нервы! А послушать этих дам, так чего они не скажут! слова: судьба, симпатия, безотчетное влечение, неведомая грусть, смутные желания - так и толкают одно другое, а кончится все-таки вздохом, словом "нервы" и флакончиком со спиртом.
- Как вы угадали меня! - сказала Тафаева Александру при прощанье. - Из мужчин никто, даже муж, не могли понять хорошенько моего характера.
А дело в том, что чуть ли Александр и сам не был таков. То-то было раздолье ему!
- До свиданья. Она подала ему руку.
- Надеюсь, что теперь вы без дядюшки найдете ко мне дорогу? - прибавила она.
Настала зима. Александр обыкновенно обедал по пятницам у дяди. Но вот уж прошло четыре пятницы, он не являлся, не заходил и в другие дни. Лизавета Александровна сердилась; Петр Иваныч ворчал, что он заставлял понапрасну ждать себя лишние полчаса.
А между тем Александр был не без дела: он исполнял поручения дяди. Сурков уж давно перестал ездить к Тафаевой и везде объявил, что у них все кончено, что он разорвал с ней связь. Однажды вечерам - это было в четверг - Александр, воротясь домой, нашел у себя на столе две вазы и записку от дяди. Петр Иваныч благодарил его за дружеское усердие и звал на другой день, по обыкновению, обедать. Александр задумался, как будто это приглашение расстроивало его планы. На другой день, однако же, он пошел к Петру Иванычу за час до обеда.
- Что с тобой? совсем тебя не видать? забыли нас? - закидали его вопросами и дядя и тетка.
- Ну! удружил, - продолжал Петр Иваныч, - сверх ожидания! а скромничал: "Не могу, говорит, не умею!" - не умеет! Я хотел давно повидаться с тобой, да тебя нельзя поймать. Ну, очень благодарен! Получил вазы в целости?
- Получил. Но я их назад пришлю.
- Зачем? ни, ни: они по всем правам твои.
- Нет! - сказал Александр решительно, - я не возьму этого подарка.
- Ну, как хочешь! они нравятся жене: она возьмет.
- Я не знала, Александр, - сказала Лизавета Александровна с лукавою улыбкой, - что вы так искусны на эти дела... мне ни слова...
- Это дядюшка придумал, - отвечал сконфуженный Александр, - я тут ровно ничего, он и меня научил...
- Да, да, слушай его: он сам не умеет. А так обработал дельце... Очень, очень благодарен! А дуралей-то мой, Сурков, чуть с ума не сошел. Насмешил меня. Недели две назад тому вбегает ко мне сам не свой: я сейчас понял зачем, только не показываю виду, пишу, будто ничего не знаю. "А! это ты, говорю: что скажешь хорошего?" Он улыбнулся, хотел притвориться покойным... а у самого чуть не слезы на глазах. "Ничего, говорит, хорошего: я приехал к вам с дурными вестями". Я поглядел на него будто с удивлением. "Что такое?" - спрашиваю. "Да о вашем, говорит, племяннике!" - "А что? ты пугаешь меня, скажи скорей!" - спрашиваю я. Тут спокойствие его лопнуло: он начал кричать, беситься. Я откатился от него с креслами - нельзя говорить: так и брызжет: "Сами, говорит, жаловались, что он мало занимается, а вы же его и приучаете к безделью". - "Я?" - "Да, вы: кто его познакомил с Julie?" Надо тебе сказать, что он со второго дня знакомства с женщиной уж начинает звать ее полуименем. "Что ж за беда?" - говорю я. "А та беда, говорит, что он у ней теперь с утра до вечера сидит..." Александр вдруг покраснел.
- Видишь ведь, как лжет от злости, думал я, - продолжал Петр Иваныч, поглядывая на племянника, - станет Александр сидеть там с утра до вечера! об этом я его не просил; так ли?
Петр Иваныч остановил на племяннике свой холодный и покойный взор, который показался Александру просто огненным.
- Да... я иногда... захожу... - бормотал Александр.
- Иногда - это разница, - продолжал дядя, - я так и просил; не каждый же день. Я знал, что он лжет. Что там делать каждый день? соскучишься!
- Нет! она очень умная женщина... прекрасно воспитана... любит музыку... - говорил Александр невнятно, с расстановкою, и почесал глаз, хотя он не чесался, погладил левый висок, потом достал платок и отер губы.
Лизавета Александровна пристально, украдкою, взглянула на него, отвернулась к окну и улыбнулась.
- А! ну, тем лучше, - сказал Петр Иваныч, - если тебе не было скучно; а я все боялся, не наделал ли я тебе неприятных хлопот. Вот я говорю Суркову: "Спасибо, милый, что ты принимаешь участие в моем племяннике; очень, очень благодарен тебе... только не преувеличиваешь ли ты дела? Беда не так еще велика..." - "Как не беда! - закричал он, - он, говорит, делом не занимается; молодой человек должен трудиться..." - "И это не беда, - говорю я, - тебе что за нужда?" - "Как, говорит, что за нужда: он вздумал действовать против меня хитростями..." - "А, вот где беда!" - стал я дразнить. "Внушает, говорит, Юлии черт знает что про меня... Она совсем теперь переменилась ко мне. Я проучу его, молокососа, - извини, повторяю его слова, - где, говорит, ему со мной бороться? он только клеветой взял; надеюсь, что вы вразумите его..." - "Пожурю, - говорю я, - непременно пожурю; только, полно, правда ли это? чем он тебе надосадил?" Ты ей там цветы, что ли, дарил?.. - Петр Иваныч опять остановился, как будто ожидая ответа. Александр молчал. Петр Иваныч продолжал: - "Как говорит, неправда? зачем он ей каждый день букет цветов носит? теперь, говорит, зима... чего это стоит?.. я знаю, говорит, что значат эти букеты". Вот что, подумал я сам про себя, свой-то человек: нет, я вижу, родство не пустая вещь: стал ли бы ты так хлопотать для другого? "Только точно ли каждый день? - говорю я. - Постой, я спрошу его: ты, пожалуй, солжешь". И верно соврал! да? Не может быть, чтоб ты...
Александру хоть сквозь землю провалиться. А Петр Иваныч беспощадно смотрел прямо ему в глаза и ждал ответа.
- Иногда... я точно... носил... - сказал Александр, потупив глаза.
- Ну, опять-таки - иногда. Не каждый день: это в самом деле убыточно. Ты, впрочем, скажи мне, что все это стоит тебе: я не хочу, чтоб ты тратился для меня; довольно и того, что ты хлопочешь. Ты дай мне счет. Ну, и долго тут Сурков порол горячку. "Они всегда, говорит, прогуливаются вдвоем пешком или в экипаже там, где меньше народу".
Александра при этих словах немного покоробило: он вытянул ноги из-под стула и вдруг опять поджал их.
- Я покачал сомнительно головой, - продолжал дядя. - "Станет он гулять каждый день!" - говорю. "Спросите, говорит, у людей..." - "Я лучше у самого спрошу", - сказал я... Ведь неправда?
- Я несколько раз... точно... гулял с ней...
- Так не каждый же день; об этом я не просил; я знал, что он врет. "Ну, что ж, - я говорю ему, - за важность? Она вдова, близких мужчин нет у ней, Александр скромен - не то, что ты, повеса. Вот она и берет его: нельзя же ей одной". Он слушать ничего не хочет. "Нет, говорит, меня не проведете! я знаю. Всегда с ней в театре; я же, говорит, и ложу достану, иногда бог знает с какими хлопотами, а он в ней и заседает". Я уж тут не выдержал и расхохотался. "Так тебе и надо, думаю, болван!" Ай да Александр! вот племянник! Только совестно мне, что ты так хлопочешь для меня.
Александр был как в пытке. Со лба капали крупные капли пота. Он едва слышал, что говорил дядя, не смел взглянуть ни на него, ни на тетку.
Лизавета Александровна сжалилась над ним. Она покачала мужу головой, упрекая, что он мучит племянника. Но Петр Иваныч не унялся.
- Сурков от ревности вздумал уверять меня, - продолжал он, - что ты уж будто и влюблен по уши в Тафаеву. "Нет, уж извини, - говорю я ему, - вот это неправда: после всего, что с ним случилось, он не влюбится. Он слишком хорошо знает женщин и презирает их..." Не правда ли?
Александр, не поднимая глаз, кивнул головой. Лизавета Александровна страдала за него.
...
