Гюго Виктор Мари

   - Какая прыткая! - холодно ответил Тенардье.
   Больше они не обменялись ни словом, несколько минут спустя их свеча потухла.
   
   Целый день проведя на работе, мы понимаем, как много сил было потрачено на сосредоточение и внимание. После таких усилий, дома, мы позволяем себе расслабиться, но оказывается, что это не так просто. Организм привел себя в боевую готовность и не хочет расставаться с этим ощущением. И здесь поможет визуализация. Полное расслабление тела и сознания приведет нас к успокоению и уравновесит наши силы. 
   
   А путешественник, как только хозяин ушел, положил в угол узелок и палку, опустился в кресло и несколько минут сидел задумавшись. Потом снял ботинки, взял одну из свечей, задул другую, толкнул дверь и вышел, осматриваясь вокруг, словно что-то искал. Он двинулся по коридору; коридор вывел его на лестницу. Тут он услыхал чуть слышный звук, напоминавший дыхание ребенка. Он пошел на этот звук и очутился возле трехугольного углубления, устроенного под лестницей или, точнее, образованного самой же лестницей, низом ступеней. Там, среди старых корзин и битой посуды, в пыли и паутине, находилась постель, если только можно назвать постелью соломенный тюфяк, такой дырявый, что из него торчала солома, и одеяло, такое рваное, что сквозь него виден был тюфяк. Простыней не было. Все это валялось на каменном полу. На этой-то постели и спала Козетта.
   Незнакомец подошел ближе и стал смотреть на нее.
   Козетта спала глубоким сном. Она спала в одежде: зимой она не раздевалась, чтобы было теплее.
   Она прижимала к себе куклу, большие открытые глаза которой блестели в темноте- Время от времени Козетта тяжело вздыхала, словно собиралась проснуться, и почти судорожно обнимала куклу. Возле ее постели стоял только один из ее деревянных башмаков.
   Рядом с каморкой Козетты сквозь открытую дверь виднелась довольно просторная темная комната. Незнакомец вошел туда. В глубине, сквозь стеклянную дверь, видны были две одинаковые маленькие, беленькие кроватки. Это были кроватки Эпонины и Азельмы. За кроватками, полускрытая ими, виднелась ивовая люлька без полога, в которой спал маленький мальчик, тот самый, что кричал весь вечер.
   Незнакомец предположил, что рядом с этой комнатой находится комната супругов Тенардье. Он хотел уже уйти, как вдруг взгляд его упал на камин, один из тех огромных трактирных каминов, в которых всегда горит скудный огонь, если только он горит, и от которых веет холодом. В камине не было огня, в нем не было даже золы, но то, что стояло в нем, привлекло внимание путника Это были два детских башмачка изящной формы и разной величины. Незнакомец вспомнил прелестный старинный обычай детей в рождественский сочельник ставить в камин свой башмачок, в надежде, что ночью добрая фея положит в него чудесный подарок. Эпонина и Азельма не упустили такого случая: каждая поставила в камин по башмачку.
   Незнакомец нагнулся.
   Фея, то есть мать, уже побывала здесь, - в каждом башмаке блестела новенькая монета в десять су.
   Путник выпрямился и уже собирался уйти, как вдруг заметил в глубине, в сторонке, в самом темном углу очага, какой-то предмет. Он взглянул и узнал сабо, грубое, ужасное деревенское сабо, разбитое, все в засохшей грязи и в золе. Это было сабо Козетты. Козетта с трогательной детской доверчивостью, которая постоянно терпит разочарования и все-таки не теряет надежды, поставила свое сабо в камин.
   Как божественна, как трогательна была эта надежда в ребенке, который знал одно лишь гope!
   В этом сабо ничего не лежало.
   Проезжий пошарил в кармане, нагнулся и положил в сабо Козетты луидор.
   Затем, неслышно ступая, вернулся в свою комнату.
   
   Глава девятая
   ТЕНАРДЬЕ ЗА РАБОТОЙ
   На другое утро, по крайней мере за два часа до рассвета, Тенардье. сидя в трактире за столом, на котором горела свеча, с пером в руке, составлял счет путнику в желтом рединготе.
   Жена стояла, слегка наклонившись над ним, и следила за его пером. Оба не произносили ни слова. Он размышлял, она испытывала то благоговейное чувство, с каким человек взирает на возникающее и расцветающее перед ним дивное творение человеческого разума. В доме слышался шорох: то Жаворонок подметала лестницу.
   Спустя добрых четверть часа, сделав несколько поправок, Тенардье создал следующий шедевр:
   СЧЕТ ГОСПОДИНУ ИЗ № 1
   Ужин ........ 3 фр.
   Комната ..... 10 фр.
   Свеча ....... 5 фр.
   Топка . ..... 4 фр.
   Услуги..........1 фр
   Итого ..................... 23 фр.
   Вместо "услуги" было написано "усслуги".
   - Двадцать три франка! -воскликнула жена с восторгом, к которому все же примешивалось легкое сомнение.
   Тенардье, как все великие артисты, был, однако, не удовлетворен.
   - Пфа! - пыхнул он.
   То было восклицание Кастльри, составлявшего на Венском конгрессе счет, по которому должна была уплатить Франция.
   - Ты прав, господин Тенардье, он и правда нам столько должен, - пробормотала жена, вспомнив о кукле, подаренной Козетте в присутствии ее дочерей - Это справедливо, но многовато. Он не станет платить.
   Тенардье засмеялся сухим своим смехом.
   - Заплатит! -проговорил он.
   Этот его смех был высшим доказательством уверенности и превосходства. То, о чем говорилось таким тоном, не могло не сбыться. Жена не возражала. Она начала приводить в порядок столы; супруг расхаживал взад и вперед по комнате. Немного погодя он воскликнул:
   - Ведь долгу-то у меня полторы тысячи франков!
   Он уселся возле камина и, положив ноги на теплую золу, предался размышлениям.
   - Кстати, - снова заговорила жена, - ты не забыл, что сегодня я собираюсь вышвырнуть Козетту за дверь? Вот гадина! У меня сердце разорвется из-за этой ее куклы! Мне легче было бы выйти замуж за Людовика Восемнадцатого, чем лишний день терпеть ее в доме!
   Тенардье закурил трубку, выговорил между двумя затяжками:
   - Счет этому человеку подашь ты.
   И вышел.
   Когда он скрылся за дверью, в комнату вошел путник.
   Тенардье мгновенно показался за его спиной и стал в полураскрытых дверях таким образом, что виден был только жене.
   Человек в желтом рединготе держал в руке палку и узелок.
   - Так рано и уже на ногах? -воскликнула кабатчица. - Разве вы покидаете нас, сударь?
   Она в замешательстве вертела в руках счет, складывая его и проводя ногтями по сгибу. Ее грубое лицо выражало несвойственные ей смущение и беспокойство.
   Представить такой счет человеку, "ни дать ни взять - нищему", она считала неудобным.
   У незнакомца был озабоченный и рассеянный вид.
   - Да, сударыня, я ухожу, -ответил он.
   - Значит, у вас, сударь, не было никаких дел в Монфермейле?
   - Нет. Я здесь мимоходом. Вот и все. Сколько я вам должен, сударыня?
   Тенардье молча подала ему сложенный счет. Человек расправил его, взглянул, но, видимо, думал о чем-то ином.
   - Сударыня! Хорошо ли идут у вас дела в Монфермейле? - спросил он.
   - Так себе, сударь, - ответила кабатчица, изумленная тем, что счет не вызвал возмущения. -Ах, сударь! - продолжала она жалобным и плаксивым тоном, - тяжелое время теперь! Да и людей-то зажиточных здесь очень мало. Всё, знаете, больше мелкий люд. К нам только изредка заглядывают такие щедрые и богатые господа, как вы, сударь. Мы платим пропасть налогов. А тут, видите ли, еще и эта девчонка влетает нам в копеечку!
   - Какая девчонка?
   - Ну, девчонка-то, помните? Козетта. "Жаворонок", как ее тут в деревне прозвали.
   - А-а! - протянул незнакомец.
   - И дурацкие же у этих мужиков клички! - продолжала трактирщица. - Она больше похожа на летучую мышь, чем на жаворонка. Видите ли, сударь, мы сами милостыни не просим, но и подавать другим не можем. Мы ничего не зарабатываем, а платить должны много. Патент, подати, обложение дверей и окон, добавочные налоги! Сами знаете, сударь, как обдирает нас правительство. Кроме того, у меня есть родные дочери. Очень мне надо кормить чужого ребенка!
   Незнакомец, стараясь говорить равнодушно, хотя голос его слегка дрожал, задал ей вопрос:
   - А что, если бы вас освободили от нее?
   - От кого? От Козетты?
   -Да.
   Красное, свирепое лицо кабатчицы расплылось в омерзительной улыбке.
   - О, возьмите ее, сударь, оставьте у себя, уведите, унесите, осыпьте сахаром, начините трюфелями, выпейте ее, скушайте, и да благословит вас пресвятая дева и все святые угодники!
   - Хорошо.
   - Правда? Вы возьмете ее?
   - Возьму.
   - Сейчас?
   - Сейчас. Позовите девочку.
   - Козетта! - крикнула Тенардье.
   - А пока, - продолжал путник, - я уплачу вам по счету. Сколько с меня следует?
   Взглянув на счет, он не мог скрыть удивление:
   - Двадцать три франка!
   Он посмотрел на трактирщицу и повторил:
   - Двадцать три франка?
   В тоне, в каком незнакомец повторил эти три слова, слышались и восклицание и вопрос.
   У трактирщицы было достаточно времени, чтобы приготовиться к атаке. Она ответила твердо:
   - Да, сударь! Двадцать три франка.
   Незнакомец положил на стол пять монет по пяти франков.
   - Приведите малютку, - сказал он.
   Тут на середину комнаты выступил сам Тенардье.
   - Этот господин должен двадцать шесть су, - сказал он.
   - Как двадцать шесть су? - вскричала жена.
   - Двадцать су за комнату и шесть су за ужин, - холодно ответил Тенардье.- Что же касается малютки, то на этот счет мне надо потолковать с господином проезжим. Оставь нас одних, жена.
   Тетка Тенардье ощутила нечто подобное тому, что испытывает человек, ослепленный внезапным проявлением большого таланта. Она почувствовала, что на подмостки вышел великий актер, и молча удалилась.
   Как только они остались одни, Тенардье предложил путнику стул. Путник сел; Тенардье остался стоять, и лицо его приняло необычно добродушное и простоватое выражение.
   - Послушайте, сударь! - сказал он. - Скажу вам прямо: я обожаю это дитя.
   Незнакомец пристально взглянул на него.
   - Какое дитя?
   - Смешно! -продолжал Тенардье. -А вот привязываешься к ним. На что мне эти деньги? Можете забрать обратно ваши монетки в сто су. Этого ребенка я обожаю.
   - Да кого же? - переспросил незнакомец.
   - А нашу маленькую Козетту. Вы ведь, кажется, собираетесь увезти ее от нас? Так вот, говорю вам откровенно, я не соглашусь расстаться с ребенком, и это так же верно, как то, что вы честный человек. Я не могу на это согласиться. Когда-нибудь девочка упрекнула бы меня. Я видел ее совсем крошкой. Правда, она стоит нам денег, правда, у нее есть недостатки, правда, мы не богаты, правда, я заплатил за лекарства только во время одной ее болезни более четырехсот франков! Но ведь надо что-нибудь делать для бога. У бедняжки нет ни отца, ни матери, я ее вырастил. У меня хватит хлеба и на нее и на себя. Одним словом, я привязан к этому ребенку. Понимаете, постепенно привыкаешь любить их; моя жена вспыльчива, но и она любит ее. Девочка для нас, видите ли, все равно что родной ребенок. Я привык к ее лепету в доме.
   Незнакомец продолжал пристально глядеть на него.
   - Прошу меня простить, сударь, -продолжал Тенардье, - но своего ребенка не отдают ведь ни с того ни с сего первому встречному. Разве я не прав? Конечно, ничего не скажешь, вы богаты, у вас вид человека вполне порядочного. Может быть, это принесло бы ей счастье... но мне надо знать. Понимаете? Предположим, я отпущу ее и пожертвую своими чувствами, но я желал бы знать, куда она уедет, мне не хотелось бы терять ее из виду. Я желал бы знать, у кого она находится, чтобы время от времени навещать ее: пусть она чувствует, что ее добрый названый отец недалеко, что он охраняет ее. Одним словом, есть вещи свыше наших сил. Я даже имени вашего не знаю. Вы уведете ее, и я скажу себе: "Ну, а где же наш Жаворонок? Куда он перелетел?" Я должен видеть хоть какой-нибудь клочок бумажки, хоть краешек паспорта, ведь так?
   Незнакомец, не спуская с него пристального, словно проникающего в глубь его совести взгляда, ответил серьезно и решительно:
   - Господин Тенардье! Отъезжая из Парижа на пять лье, паспорта с собой не берут. Если я увезу Козетту, то увезу ее, и баста! Вы не будете знать ни моего имени, ни моего местожительства, вы не будете знать, где она, и мое намерение таково, чтобы она никогда вас больше не видела. Я порываю нити, связывающие ее с этим домом, она исчезает. Вы согласны? Да или нет?
   Как демоны и гении по определенным признакам познают присутствие высшего существа, так понял и Тенардье, что имеет дело с кем-то очень сильным. Он понял это как бы по наитию, мгновенно, со свойственной ему сообразительностью и проницательностью. Накануне, выпивая с возчиками, куря и распевая непристойные песни, он весь вечер наблюдал за неизвестным, подстерегая его, словно кошка, изучая его, как математик. Он выслеживал его из личных интересов, ради удовольствия и следуя инстинкту; одновременно он шпионил за ним, как будто должен был получить за это вознаграждение. Ни один жест, ни одно движение человека в желтом рединготе не ускользали от него. Еще до того, как неизвестный так явно проявил свое участие к Козетте, Тенардье уже разгадал его. Он перехватил задумчивый взгляд старика, непрестанно обращаемый на ребенка. Но чем могло быть вызвано это участие? Кто этот человек? Почему, имея такую толстую мошну, он был так нищенски одет? Вот те вопросы, которые напрасно задавал себе Тенардье, не будучи в силах разрешить их, и это его раздражало. Он размышлял об этом всю ночь. Незнакомец не мог быть отцом Козетты. Может быть, дедом? Но тогда почему же он не открылся сразу? Если твои права законны, предъяви их! Этот человек, видимо, не имел никаких прав на Козетту. Но тогда кто же он? Тенардье терялся в догадках. Он предполагал все и не знал ничего. Как бы то ни было, завязав разговор с этим человеком и будучи уверен, что тут кроется тайна, что путник не без умысла пожелал остаться в тени, Тенардье чувствовал себя сильным. Но когда по ясному и твердому ответу незнакомца Тенардье понял, что эта загадочная фигура была при всей ее загадочности проста, кабатчик почувствовал себя слабым. Ничего подобного он не ожидал. Это было полное крушение всех его догадок. Он собрал свои мысли, он все взвесил в одну секунду. Тенардье принадлежал к людям, умеющим в мгновение ока уяснить себе положение. Заключив, что пришло время действовать прямо и быстро, он поступил так, как поступают великие полководцы в решительный момент, который им одним дано угадать: он внезапно сорвал прикрытия со всех своих батарей.
   - Сударь! - заявил он. - Мне нужны полторы тысячи франков.
   Незнакомец вынул из бокового кармана старый черный кожаный бумажник, достал три банковых билета и положил на стол. Затем, прикрыв широким большим пальцем билеты, сказал:
   - Приведите Козетту.
   Что же делала все это время Козетта?
   Проснувшись, она побежала к своему сабо. В нем она нашла золотую монету. Это был не наполеондор, а монета времен Реставрации, стоимостью в двадцать франков, совершенно новенькая, и на лицевой ее стороне вместо лаврового венка был изображен прусский хвостик. Козетта была ослеплена. Ее судьба начинала опьянять ее. Козетта не знала, что такое золотой, она никогда не видела золота, и она поспешила спрятать монету в карман передника, как будто она украла ее. Между тем она чувствовала, что этот золотой -неоспоримая ее собственность, она догадалась, чей это дар, однако испытывала смешанное чувство радости и страха. Она была довольна; более того: она была поражена. Подарки, такие великолепные, такие красивые, казались ей ненастоящими. Кукла возбуждала в ней страх, золотой возбуждал в ней страх. Она бессознательно трепетала перед этим великолепием. Только незнакомец не внушал ей страха. Напротив, одна мысль о нем успокаивала ее. Со вчерашнего дня, сквозь все потрясения, сквозь сон, она своим маленьким, детским умом не переставала размышлять об этом человеке, на вид таком старом, жалком и печальном, а на самом деле - таком богатом и добром. С момента встречи со стариком в лесу все для нее словно изменилось. Козетта, испытавшая счастья меньше, чем самая незаметная пташка, не знала, что значит жить под крылышком матери. С пятилетнего возраста, то есть с тех пор, как она себя помнила, бедная малютка дрожала от страха и холода. Она всегда была беззащитна перед пронизывающим студеным ветром беды, теперь же ей казалось, что она укрыта. Прежде ее душе было холодно, теперь - тепло. Она уже не так боялась Тенардье. Она уже была не одинока; кто-то стоял подле нее.
   Она поспешила приняться за свою ежедневную утреннюю работу. Луидор, лежавший в том же кармашке, из которого выпала монета в пятнадцать су, отвлекал ее. Дотронуться до него она не смела, но минут по пять любовалась им, и надо сознаться, высунув язык. Подметая лестницу, Козетта вдруг останавливалась и застывала на месте, позабыв о метле, обо всем на свете, уйдя в созерцание звезды, блиставшей в глубине кармашка.
   В одну из таких минут ее застигла тетка Тенардье.
   По приказанию мужа она отправилась за девочкой. Потрясающее событие! Хозяйка не наградила ее ни одним тумаком и не обругала ее.
   - Козетта! -сказала она почти кротко -Иди скорее.
   Спустя минуту Козетта вошла в кабачок. Незнакомец развязал сверток. В свертке лежали детское шерстяное платьице, фартучек, бумазейный лифчик, нижняя юбка, косынка, шерстяные чулки, башмаки -одним словом, полное одеяние для семилетней девочки. Все вещи были черного цвета.
   - Дитя мое! - сказал незнакомец. - Возьми все это и пойди скорее переоденься.
   День еще только занимался, когда жители Монфермейля, отпирая двери, увидели, как по Парижской улице шел бедно одетый старик, ведя за руку девочку в трауре, державшую розовую куклу Они шли по направлению к Ливри.
   Это были незнакомец и Козетта.
   Никто не знал этого человека, а так как Козетта сбросила свои лохмотья, то многие не узнали и ее.
   Козетта уходила. С кем? Об этом она не имела понятия. Куда? Этого она не знала. Одно ей было понятно она покидала харчевню Тенардье. Никто не подумал проститься с ней, как и она не простилась ни с кем. Козетта уходила из этого дома ненавидящая и ненавидимая.
   Бедное, кроткое существо, чье сердце до сея поры знало одно лишь горе!
   Козетта шла степенно, широко открыв большие глаза и глядя в небо. Луидор она положила в кармашек нового передника. Время от времени она наклонялась и смотрела на него, потом переводила взгляд на старика. Ей казалось, будто рядом с нею идет сам господь бог.
   
   Глава десятая
   КТО ИЩЕТ ЛУЧШЕГО, ТОТ МОЖЕТ НАЙТИ ХУДШЕЕ
   Тетка Тенардье, по обыкновению, предоставила действовать мужу. Она ожидала великих событий. Когда путник и Козетта ушли, Тенардье, подождав добрых четверть часа, отвел жену в сторону и показал ей полторы тысячи франков.
   - И только-то? - удивилась она.
   Впервые за всю их супружескую жизнь она осмелилась критиковать действия своего владыки. Удар попал в цель.
   - Да, ты права! - сказал он. - Я дурак! Дай-ка мне шляпу.
   Сложив три банковых билета, он сунул их в карман и выскочил из дома, но сперва ошибся, взяв вправо. Соседи, которых он расспросил, направили его по верному следу; они видели, как Жаворонок и незнакомец шли в сторону Ливри. Он быстро зашагал в указанном направлении.
   "Этот человек, очевидно, миллион, одетый в желтoe, а я - болван, - рассуждал он сам с собой. - Начал он с того, что дал двадцать су, затем пять франков, затем пятьдесят, затем полторы тысячи франков, и всё - с одинаковой легкостью. Он дал бы и пятнадцать тысяч франков. Но я нагоню его. А узелок с платьем, заранее заготовленный для девчонки, -все это очень странно; тут много таинственного. Но пойманную тайну из рук не выпускают. Секреты богачей -это губки, пропитанные золотом, надо только уметь их выжимать". Все эти мысли вихрем кружились у него в голове. "Я болван", -повторял он.
   Если выйти из Монфермейля и дойти до поворота на Ливри, то видно далеко, как эта дорога бежит в сторону плато. Тенардье надеялся увидеть старика и девочку. Он всматривался в даль, насколько хватал глаз, но никого не заметил. Тогда он вторично обратился за указаниями. А время между тем шло. Встречные ответили ему, что старик и девочка, о которых он спрашивал, направились к лесу в сторону Ганьи. Он поспешил туда.
   Правда, они опередили его, но девочка идет медленно, а Тенардье шел быстро. К тому же местность была ему хорошо знакома.
   Вдруг он остановился и ударил себя по лбу, как человек, забывший самое главное и готовый повернуть обратно.
   - Надо было захватить с собой ружье, -пробормотал он.
   Тенардье принадлежал к числу тех двойственных натур, которые незаметно появляются среди нас и исчезают непонятыми, потому что судьба показала их нам лишь с одной стороны. Удел множества людей именно таков: проявлять себя наполовину. При ровной и спокойной жизни Тенардье обладал всеми данными, чтобы "прослыть" -мы не говорим' "быть"- честным, как принято выражаться, торговцем, честным гражданином. В других условиях, при некоторых потрясениях, пробуждавших скрытые его инстинкты, он обнаруживал все данные негодяя. Это был лавочник, в котором таилось чудовище. Должно быть, сам Сатана, сидя на корточках в углу трущобы, где жил Тенардье, иной раз предавался размышлениям над этим высочайшим образцом человеческой низости.
   После минутного колебания Тенардье подумал! "Ну нет! А то они успеют скрыться!"
   И он продолжал свой путь быстрым, уверенным шагом, с безошибочным чутьем лисицы, которая выследила стаю куропаток.
   В самом деле, когда он, миновав пруды, пересек наискось большую прогалину, вправо от лесной дороги на Бельвю, и дошел до заросшей травой аллеи, которая окружает почти весь холм, скрывая под собою своды старинного водопровода Шельского аббатства, он разглядел над кустарниками шляпу, по поводу которой он мысленно нагромоздил множество догадок. Шляпа принадлежала незнакомцу. Кустарник был низкорослый. Тенардье догадался, что путник и Козетта присели там отдохнуть. Девочка была так мала, что ее не было видно, зато видна была голова куклы.
   Тенардье не ошибся. Незнакомец сел, чтобы дать Козетте передохнуть. Кабатчик обогнул кустарник и внезапно предстал перед теми, кого он искал.
   - Прошу прощения, сударь, - проговорил он, запыхавшись, - извольте получить ваши полторы тысячи франков.
   С этими словами он протянул незнакомцу три банковых билета.
   Тот взглянул на него.
   - Что это значит?
   - Это значит, сударь, что я беру Козетту обратно, - почтительно ответил Тенардье.
   Козетта вздрогнула и прижалась к старику. А он, глядя пристально в глаза Тенардье, сказал, отчеканивая каждый слог.
   - Вы бе -ре-те об -рат -но Козетту?
   - Да, сударь, беру. Сейчас объясню, почему. Я передумал. В самом деле, я не имею права отдать ее вам. Видите ли, я человек честный. Это не мое дитя, оно принадлежит своей матери. А мать доверила его мне, поэтому я могу вернуть его только матери. Вы скажете "Мать умерла". Допустим. В таком случае я доверю ребенка только тому, кто представит мне записку с подписью матери, где будет сказано, что я должен отдать ребенка предъявителю этой записки. Ясно?
   Вместо ответа человек порылся в кармане, и Тенардье снова увидел бумажник с банковыми билетами.
   Трактирщик задрожал от радости.
   "Прекрасно! - подумал он. - Держись, Тенардье! Он хочет меня подкупить"
   Прежде чем открыть бумажник, путник огляделся. Место было пустынное. В лесу и в долине не видно было ни души. Путник открыл бумажник и, достав из него не пачку банковых билетов, как ожидал Тенардье, а клочок бумаги, развернул его и протянул трактирщику.
   - Вы правы, -сказал он. -Прочтите.
   Тенардье взял бумажку и прочел:
   "Монрейль -Приморский, 25 марта 1823 года.
   Господин Тенардье!
   Отдайте Козетту подателю сего письма Все мелкие расходы будут вам оплачены Уважающая вас
   Фантина".
   - Вам знакома эта подпись? - спросил путник.
   Подпись действительно принадлежала Фантине. Тенардье узнал ее.
   Возражать было нечего. Тенардье был зол, и вдвойне на то, что приходится отказаться от денег и на то, что был побежден.
   - Эту бумажку вы можете сохранить как оправдательный документ, -сказал незнакомец.
   Тенардье пришлось отступать по всем правилам.
   - Подпись довольно ловко подделана, -проворчал он сквозь зубы. - Ну да ладно!
   Затем он сделал еще одну безнадежную попытку.
   - Пусть так, сударь, - сказал он, - раз вы являетесь подателем записки. Но ведь надо оплатить мне "все мелкие расходы". А должок-то порядочный.
   Человек встал и, счищая щелчками пыль с потертого рукава, ответил:
   - Господин Тенардье! В январе мать считала, что должна вам сто двадцать франков, но в феврале вы послали ей счет на пятьсот; вы получили триста франков в конце февраля и триста франков в начале марта. С той поры прошло девять месяцев; по условию, вы за каждый месяц должны получать пятнадцать франков; это составляет всего сто тридцать пять франков. Вы получили лишних сто. Остается тридцать пять франков. А я только что дал вам тысячу пятьсот.
   Тенардье испытал то же чувство, какое испытывает волк, схваченный стальными челюстями капкана.
   "Черт, а не человек!" -подумал он и поступил так, как поступает волк: рванулся из капкана. Ведь однажды его уже выручила наглость.
   - Господин -имени -которого -не -имею -чести -знать! - сказал он решительно, оставив всякую вежливость. - Я забираю Козетту, или вы дадите мне тысячу экю.
   - Идем, Козетта, -спокойно сказал незнакомец.
   Левую руку он протянул Козетте, а правой подобрал палку, лежавшую на земле.
   Тенардье принял во внимание увесистость дубинки и уединенность местности.
   Человек углубился с девочкой в лес; озадаченный кабатчик не тронулся с места.
   Они уходили все дальше. Тенардье глядел на широкие, чуть согнутые плечи незнакомца и на его внушительные кулаки.
   Потом он перевел взгляд на себя, на свои слабые, худые руки. "Выходит, я и вправду отпетый дурак, - подумал он, -пошел на охоту без ружья!"
   И все же ему не хотелось сдаваться.
   - Мне надо знать, куда он пойдет, - пробормотал он. Держась на известном расстоянии, он пошел за ними. У него оставались насмешка: клочок бумажки с подписью "Фантина" и утешение; полторы тысячи франков.
   Человек уводил Козетту по направлению к Ливри и Бонди. Он шел медленно, понурив голову, задумчивый и грустный. Зимою лес стал совсем сквозным, и Тенардье не мог потерять их из виду, хоть и держался на довольно значительном расстоянии. Время от времени незнакомец оборачивался, чтобы удостовериться, не следит ли кто за ними. Внезапно он заметил Тенардье. Тогда он быстро углубился с Козеттой в кустарник, в котором легко было скрыться.
   - Тьфу ты пропасть! - воскликнул Тенардье и ускорил шаг.
   Густота кустарника принудила его близко подойти к ним. Войдя в самую чащу, незнакомец обернулся. Напрасно Тенардье укрывался за кустами, - ему так и не удалось остаться незамеченным. Незнакомец бросил на него беспокойный взгляд, покачал головой и продолжал идти. Трактирщик возобновил преследование. Так прошли они шагов двести-триста. Вдруг незнакомец снова оглянулся и снова увидел трактирщика. На этот раз его взгляд, обращенный на Тенардье, был так мрачен, что тот счел дальнейшее преследование бесполезным. И повернул домой.
   
   Глава одиннадцатая
   НОМЕР 9430 ПОЯВЛЯЕТСЯ СНОВА, И КОЗЕТТА ВЫИГРЫВАЕТ ЕГО В ЛОТЕРЕЮ
   Жан Вальжан не умер.
   Упав в море, точнее, бросившись туда, он был, как известно, без кандалов. Он поплыл под водой до стоявшего на рейде корабля, к которому было принайтовано гребное судно. Ему удалось спрятаться на нем до вечера. Ночью он снова пустился вплавь и достиг берега неподалеку от мыса Брен. Денег у него было достаточно, и он раздобыл себе там одежду. Кабак в окрестностях Балагье был в ту пору гардеробной беглых каторжников, что увеличивало его прибыльность. Затем Жан Вальжан, подобно всем несчастным беглецам, старающимся обмануть бдительность закона и уйти от злой участи, уготованной им обществом, избрал сложный, беспокойный маршрут. Первый приют он нашел в Прадо близ Боссе. Затем направился к Гран -Вилару, около Бриансона, в Верхних Альпах. То было отчаянное бегство вслепую, путь крота, подземные ходы которого никому неведомы. Впоследствии можно было обнаружить некоторые следы его пребывания в Эне, находящемся в области Сиврие; в Пиренеях, в Аконе, расположенном в округе Гранжде -Думек; около деревушки Шавайль и в окрестностях Периге в Брюни (кантон Шапель -Гонаг). Наконец он добрался до Парижа. Мы только что видели его в Монфермейле.
   Первой его заботой в Париже было купить траурную одежду для девочки лет семи-восьми и подыскать себе жилье. Затем он направился в Монфермейль.
   Читатель, вероятно, припомнит, что перед своим предыдущим бегством он уже совершал в окрестностях Монфермейля таинственное путешествие, о котором правосудие имело некоторые сведения.
   Но его считали умершим, и это еще сильнее сгущало окутывавшую его тьму. В Париже ему попалась в руки газета, устанавливавшая факт его смерти. Теперь Жан Вальжан был спокоен, почти умиротворен; у него было такое чувство, словно он и в самом деле умер.
   В тот день, когда Жан Вальжан вырвал Козетту из когтей Тенардье, он в сумерки вошел с ней в Париж через заставу Монсо. Здесь он сел в кабриолет, кабриолет доставил его на эспланаду Обсерватории, и тут он сошел. Уплатив кучеру, он взял Козетту за руку, и оба глубокой ночью направились по пустынным улицам, прилегавшим к Лурсин и Гласьер, в сторону Госпитального бульвара.
   Для Козетты это был необычайный, полный впечатлений день. Они ели под плетнями купленные в одиноких харчевнях хлеб и сыр, часто пересаживались из одного экипажа в другой, часть дороги шли пешком. Она не жаловалась, но устала, -Жан Вальжан заметил это по тому, с какой силой она при ходьбе тянула его за руку. Он посадил ее к себе за спину. Козетта, не выпуская Катерины из рук, положила головку на плечо Жана Вальжана и уснула.
   
   Книга четвертая
   ЛАЧУГА ГОРБО
   Глава первая
   ХОЗЯИН ГОРБО
   Если бы сорок лет тому назад одинокий прохожий, вздумавший углубиться в трущобы глухой окраины Сальпетриер, поднялся по бульвару до Итальянской заставы, он дошел бы до одного из тех мест, где, так сказать, исчезает Париж. Нельзя сказать, чтобы это была совершенная глушь, - здесь попадались прохожие; нельзя сказать, чтобы это была деревня, -здесь попадались городские домики и улочки. Но это был и не город, - на улицах лежали колеи, как на больших дорогах, росла трава; это было и не село, -дома были слишком высоки. Что же представляла собой эта окраина, и обитаемая и безлюдная, пустынная и в то же время кем-то населенная? То был бульвар большого города, парижская улица, ночью более жуткая, чем лес, а днем более мрачная, чем кладбище.
   Это был старый квартал Конного рынка.
   Если прохожий отваживался выйти за пределы четырех обветшалых стен Конного рынка, если он решался миновать Малую Банкирскую улицу, и, оставив вправо конопляник, обнесенный высокими стенами, потом луг, где высились кучи молотой дубовой коры, похожие на жилища гигантских бобров, затем огороженное место, заваленное строевым лесом, пнями, грудами опилок и щепы, на верхушке которых лаяли сторожевые псы, затем длинную низкую полуразвалившуюся стену с грязной черной дверцей, покрытой мхом, сквозь который весной пробивались цветы, и далее, уже в самом глухом месте, отвратительное ветхое строение, на котором большими печатными буквами было выведено: ВОСПРЕЩАЕТСЯ ВЫВЕШИВАТЬ ОБЪЯВЛЕНИЯ, то этот отважный прохожий достигал конца улицы Винь -Сен -Марсель, мало кому известной. Там, недалеко от завода, между двумя садами, виднелась в ту пору лачуга; с первого взгляда она казалась маленькой хижинкой, на самом деле она была огромна, как собор. На проезжую дорогу она выходила боковой стороной - отсюда обманчивое представление о ее величине. Почти весь дом был укрыт от взоров. Видны были только дверь и окно.
   Лачуга была двухэтажная.
   Внимательный глаз прежде всего заметил бы такую странность: дверь годилась бы разве только для чулана, окно, будь оно пробито в тесаном камне, а не в песчанике, могло бы украшать какой-нибудь особняк.
   Дверь представляла собой ряд полусгнивших досок, соединенных поперечными перекладинами, похожими на плохо обтесанные поленья. Она открывалась внутрь, на крутую лестницу с высокими, покрытыми грязью, пылью и осыпавшейся штукатуркой ступеньками такой же ширины, как дверь. С улицы видно было, как эта лестница, совершенно прямо, словно приставная, уходила между двух стен в темноту. Верхняя часть грубого проема пряталась за узкой доской с выпиленным в середине треугольным отверстием, служившим и слуховым оконцем, и форточкой, когда дверь была закрыта. На внутренней стороне двери размашистой кистью, обмакнутой в чернила, была изображена цифра 52, а над дверью -теми же чернилами -цифра 50; это ставило вас в тупик. Куда же вы попали? Закрытая дверь утверждала, что номер дома 50; она же, открытая, возражала: нет, это номер 52. На треугольной форточке вместо занавески висело грязное тряпье.
   Окно было широкое и довольно высокое, с решетчатыми ставнями и большими стеклами. Однако на этих стеклах было множество самых разнообразных повреждений, которые были скрыты и одновременно подчеркнуты искусно наложенным пластырем из бумажных наклеек, а полуоторванные и расшатанные ставни служили не столько защитой для обитателей лачуги, сколько угрозой для прохожих. То там, то тут на этих жалюзи не хватало поперечных планок; их простодушно заменили прибитыми перпендикулярно досками; таким образом, то, чему надлежало быть жалюзи, превратилось в ставни.
...

---