Гюго Виктор Мари

   С уверенностью человека, знающего себе цену, старик обратился к почтенной настоятельнице с глубокомысленной и по-деревенски многословной речью.
   
   Красивая и качественная сантехника будет радовать Вас долгие годы. Поэтому необходимо внимательно выбирать сантехнику для ванной комнаты. Чугунные ванны считаются прочнее и долговечнее в использовании. Правда они намного тяжелее по весу, но их прочность оправдывает этот недостаток.
   
   Он долго говорил о своем возрасте, о своих недугах, о бремени лет, усиливающемся по мере того, как ему все труднее становится работать, о том, как велик сад, и о том, что он не спит по ночам, - к примеру, прошлую ночь, когда ему из-за того, что светила луна, пришлось накрывать соломенными матами дыни, и в конце концов договорился вот до чего: у него есть брат (настоятельница сделала движение), брат не молодой (на этот раз настоятельница сделала более спокойное движение), и если угодно, брат мог бы поселиться с ним и помогать ему; это превосходный садовник, для общины он будет очень полезен, полезнее, чем сам Фошлеван; если же монахини взять брата не согласятся, то он, Фошлеван -старший, чувствуя упадок сил и видя, что ему не справиться с работой, вынужден будет, как это ни обидно, уйти; потом, у брата есть дочка, которую он привел бы с собой, девочка выросла бы здесь в страхе божьем и, как знать, может статься, в один прекрасный день постриглась бы в монахини.
   Когда он умолк, настоятельница перестала перебирать четки.
   - Вы можете сегодня, до вечера, раздобыть крепкий железный брус? - спросила она.
   - Для чего?
   - Чтобы можно было употребить его вместо рычага.
   - Найду, матушка, - сказал Фошлеван.
   Настоятельница встала и удалилась в соседние покои -в зал заседаний капитула, где, по всей вероятности, уже собрались матери -изборщнцы. Фошлеван остался один.
   
   Глава третья
   МАТЬ НЕПОРОЧНОСТЬ
   Прошло приблизительно четверть часа. Настоятельница вернулась и села на стул.
   Оба собеседника казались озабоченными. Добросовестнейшим образом воспроизводим их диалог.
   - Дедушка Фован!
   - Что, матушка?
   - Вы знаете молeльню?
   - У меня там есть местечко: я там стою обедню и другие службы.
   - А на клирос вы заходили по делам службы?
   - Раза два-три.
   - Вот что, там надо приподнять камень.
   - Тяжелый?
   - Каменную плиту возле алтаря.
   - Которая закрывает вход в склеп?
   - Да.
   - Вот тут бы и пригодился еще один мужчина.
   - Мать Вознесение вам поможет -она не уступит мужчине.
   - Женщина никогда не заменит мужчину.
   - Мы можем дать вам в помощь только женщину. Каждый делает то, что в его силах. Только потому, что отец Мабильон приводит четыреста семнадцать посланий святого Бернара, а Мерлонус Горстиус - всего триста шестьдесят семь, я ведь не отношусь презрительно к Мерлонусу Горстиусу.
   - Я тоже.
   - Надо соразмерять свои силы. Монастырь -не дровяной склад.
   - А женщина - не мужчина. Вот брат мой, тот силен!
   - Кроме того, у вас будет рычаг.
   - Только такой ключ и подходит к таким дверям.
   - В плите есть кольцо.
   - В него я продену рычаг.
   - А плита устроена так, что можно ее повернуть.
   - Хорошо, матушка Я отворю склеп.
   - Четыре сестры -клирошанки вам помогут.
   - А когда склеп будет отворен?..
   - Тогда его придется опять затворить.
   - И все?
   - Нет, не все.
   - Приказывайте, матушка.
   - Фован! Мы вам доверяем.
   - Я нахожусь здесь, чтобы исполнять любые приказания.
   - И хранить молчание.
   - Да, матушка.
   - Когда склеп будет открыт...
   - То я его опять затворю.
   - Но сначала...
   - Что, матушка?
   - В него надо будет кое-что опустить.
   Наступило молчание. Настоятельница поджала нижнюю губу, точно сомневаясь в чем-то, потом опять заговорила:
   - Дедушка Фован!
   - Слушаю, матушка.
   - Вам известно, что утром скончалась монахиня?
   - Нет.
   - Разве вы не слыхали колокольного звона?
   - В саду ничего не слышно.
   - Правда?
   - Я плохо слышу звон, которым вызывают меня.
   - Она скончалась на рассвете.
   - А кроме того, ветер дул не в мою сторону.
   - Преставилась матушка Распятие. Праведница.
   Настоятельница умолкла, пошевелила губами, словно мысленно произнося молитву, и продолжала:
   - Три года тому назад госпожа Бетюн, янсенистка, приняла истинною веру только потому, что видела, как молится мать Распятие.
   - А, верно! Вот теперь, матушка, я слышу похоронный звон.
   - Монахини перенесли ее в покойницкую, рядом с церковью.
   - Я знаю, где это.
   - Ни один мужчина, кроме вас, не смеет и не должен входить туда. Следите за этим. Что было бы, если бы в покойницкую проник мужчина!
   Пробило девять часов.
   - В девять часов и на всякий час хвала и поклонение святым дарам престола! - произнесла настоятельница.
   - Аминь, - сказал Фошлеван и отер со лба пот.
   Настоятельница опять что-то пробормотала, наверно -из Священного писания, потом, повысив голос, изрекла:
   - При жизни мать Распятие обращала в истинную веру; после смерти она будет творить чудеса.
   - Уж она-то будет их творить! - подтвердил Фошлеван, подделываясь к настоятельнице.
   - Дедушка Фован! Для общины мать Распятие была благословением божьим. Конечно, не всякому посылается такая кончина, как кардиналу Берюлю, который, служа обедню, со словами Наnс igitur oblationem* на устах, отдал богу душу. Но, хотя наша усопшая и не была удостоена такого счастья, кончине ее все же можно позавидовать. Она до последней минуты была в полном сознании. Она говорила с нами, потом говорила с ангелами. Она сообщила нам свою последнюю волю. Если бы вы были крепче в вере и могли бы тогда быть у нее в келье, то она одним своим прикосновением исцелила бы вашу ногу. Она улыбалась. Чувствовалось, что она воскресает в боге. Блаженная кончина!
   
   *Вот это приношение " (лат )-слова из католической мессы
   
   Фошлеван решил, что это последние слова молитвы.
   - Аминь! - сказал он.
   - Дедушка Фован! Волю умерших надо исполнять.
   Настоятельница пропустила сквозь пальцы несколько зерен на четках. Фошлеван молчал.
   - Я справлялась насчет этого у многих духовных лиц, принявших во имя Христа подвиг монашеский, - продолжала она - Плоды их усилий удивительны.
   - Матушка! Отсюда похоронный звон слышен гораздо лучше, чем из сада.
   - Она больше, чем просто усопшая, она - святая.
   - Как и вы, матушка.
   - Она двадцать лет спала в гробу с разрешения святейшего отца нашего папы Пия Седьмого.
   - Того самого, который короновал импе... Буонапарта.
   Для такого смышленого человека, как Фошлевап, это напоминание было непростительно. К счастью, настоятельница, всецело поглощенная своей мыслью, не расслышала его.
   - Дедушка Фован! - продолжала она.
   - Слушаю, матушка.
   - Святой Диодор, архиепископ Каппадокийский, пожелал, чтобы на его склепе было написано одно -единственное слово; Acarus, что значит земляной .червь; это было исполнено. Не так ли?
   - Так, матушка.
   - Блаженный Меццокан, аквилийский аббат, пожелал быть преданным земле под виселицей; это было исполнено.
   - Верно.
   - Святой Теренций, епископ города Порта, расположенного при впадении Тибра в море, пожелал, чтобы на его надгробной плите была вырезана такая же надпись, как у отцеубийц, надеясь, что все прохожие будут плевать на его могилу; это было сделано. Волю усопших следует исполнять.
   - Конечно.
   - Тело Бернара Гвидония, родившегося во Франции близ Рош -Абейль, было, как он приказал, вопреки королю Кастилии, перенесено в церковь доминиканцев, в город Лимож, хотя Бернар Гвидоний был епископом в испанском городе Туй. Можно ли на это что-нибудь возразить?
   - Нет, матушка.
   - Этот случай засвидетельствован Плантавием де ла Фос.
   Молча пропустив еще несколько зерен, настоятельница продолжала:
   - Дедушка Фован! Мать Распятие будет погребена в том гробу, в котором спала двадцать лет.
   - Это правильно.
   - Это будет продолжение ее сна.
   - Значит, мне придется заколотить ее гроб?
   - Да.
   - А казенный гроб будет пустовать?
   - Совершенно верно.
   - Я готов услужить честной общине.
   - Четыре клирошанки вам помогут.
   - Заколотить гроб? Я и без них обойдусь.
   - Не заколотить, а спустить.
   - Куда?
   - В склеп.
   - В какой склеп?
   - Под алтарем.
   Фошлеван подскочил на месте.
   - В склеп под алтарем!
   - Под алтарем.
   - Но...
   - У вас будет железный брус.
   - Да, но...
   - Вы приподнимете плиту за кольцо, продев в него брус.
   - Но...
   - Воле усопших надо повиноваться. Быть погребенной в склепе под алтарем молельни, не лежать в неосвященной земле, остаться после смерти там, где она молилась при жизни, - это предсмертная воля матери Распятие. Она просила нас об этом, вернее - приказала.
   - Но ведь это запрещено!
   - Запрещено людьми, поведено богом.
   - А если об этом узнают?
   - Мы вам доверяем.
   - Ну, я-то нем, как камень из вашей ограды.
   - Капитул собрался. Матери -изборщицы, с которыми я только что еще раз посоветовалась и которые продолжают совещаться, решили, что мать Распятие, согласно ее желанию, будет похоронена в своем гробу под нашим алтарем. Вы только подумайте, дедушка Фован, сколько здесь будет твориться чудес! Как прославит господь нашу обитель! Чудеса исходят от могил.
   - Матушка! А что, если уполномоченный санитарной комиссии...
   - Святой Бенедикт Второй расходился в вопросах погребения с Константином Погонатом.
   - А пристав...
   - Хонодмер, один из семи королей германских, вторгшихся в Галлию при императоре Констанции, признал за монахами право быть погребенными в лоне религии, то есть под алтарем.
   - Но инспектор префектуры...
   - Все мирское есть прах пред лицом церкви. Мартин, одиннадцатый магистр картезианцев, дал своему ордену такой девиз: Stat crux dum volvitur оrbis*.
   
   *Крест стоит, пока вращается вселенная (лат.).
   
   -Аминь! -сказал Фошлеван, неизменно выходивший подобным образом из затруднительного положения, в какое его всякий раз ставила латынь.
   Кто слишком долго молчал, тому годятся любые слушатели. В тот день, когда ритор Гимнасторас вышел из тюрьмы с множеством вбитых в него там новых дилемм и силогизмов, он остановился перед первым попавшимся ему по дороге деревом и, обратившись к нему с речью, затратил огромные усилия, чтобы убедить его. Настоятельница обычно соблюдала обет строгого молчания, но сейчас ее охватило непреодолимое желание высказаться; она встала и разразилась целой речью с неудержимостью потока, хлынувшего в открытый шлюз.
   - По правую руку мою - Бенедикт, по левую - Бернар. Кто такой Бернар? Первый настоятель Клерво. Фонтен в Бургундии - место священное, ибо там он подвился на свет. Отца его звали Теселином, мать - Алетой. Свой подвиг он начал в Сито, а закончил в Клерво; в настоятели он был рукоположен епископом Шалона -на -Соне, Гильомом де Шампо. У него было семьсот послушников, он основал сто шестьдесят монастырей; он поверг во прах Абелара на Санском соборе в тысяча сто сороковом году, а также Пьера де Брюи и его ученика Генриха и других заблудших, которые именовались "апостольскими учениками"; он смутил Арно из Брешии, разгромил монаха Рауля, убийцу евреев; в тысяча сто сорок восьмом году он диктовал свою волю собору в Реймсе, осудил Жильбера де ла Поре, епископа Пуатье, осудил Эона де л'Этуаль, помирил принцев, обратил в истинную веру Людовика Младшего, давал советы папе Евгению Третьему, руководил монастырем Тампль, проповедовал крестовый поход, сотворил всего двести пятьдесят чудес, творил иной раз тридцать девять чудес в день. Кто такой Бенедикт? Это патриарх Монте -Кассини; это второй основоположник монастырских уставов, это Василий Великий Запада. Учрежденный им орден дал сорок пап, двести кардиналов, пятьдесят патриархов, тысячу шестьсот архиепископов, четыре тысячи шестьсот епископов, четырех императоров, двенадцать императриц, сорок шесть королей, сорок одну королеву, три тысячи шестьсот канонизированных святых и существует уже тысячу четыреста лет. С одной стороны, святой Бернар; с другой - инспектор городских свалок! Государство, инспекция, бюро похоронных процессий, правила, администрация, - какое нам до этого дело? Кто бы ни увидел, как с нами обходятся, все были бы возмущены. Мы даже не имеем права отдавать прах наш Иисусу Христу! Ваша санитарная комиссия-это выдумка революции. Господь, подчиняющийся приставу, -вот наш век! Молчите, Фован!
   Под этим ливнем слов Фошлевану было не по себе.
   А настоятельница продолжала:
   - В праве монастыря на погребение никто не сомневается. Только фанатики и еретики отрицают его. Мы живем в эпоху страшных заблуждений. То, о чем следует знать, никому не ведомо, а ведомо то, о чем знать не следует. Люди невежественны и нечестивы. В наше время находятся даже такие, которые не делают различия между Бернаром, величайшим из святых, и так называемым Бернаром Бедных католиков, добрым священником, жившим в тринадцатом веке. А иные доходят до такого богохульства, что сравнивают казнь Людовика Шестнадцатого на эшафоте с казнью Иисуса Христа на кресте. Людовик Шестнадцатый был всего лишь королем. Убоимся же гнева господня! Нет больше ни праведного, ни неправедного. Все знают Вольтера, но никто не знает Цезаря де Бюс. Между тем Цезарь де Бюс был блаженный, а Вольтер - блажной. Кардинал Перигор не знал даже, что Шарль де Кондран был преемником Берюля, а Франсуа Бургуэн - преемником Кондрана, а Жан -Франсуа Сено - преемником Бургуэна, а отец Сент -Март -преемником Жана -Франсуа Сено. Все знают отца Котона, но не потому, что он был одним из трех основателей оратории, а потому, что дал повод королю-гугеноту Генриху Четвертому сочинить ругательное присловие. Сердцу мирян святой Франсуа Сальский любезен потому, что он плутовал в карточной игре. И после этого нападают на религию! Почему? Потому что были дурные пастыри, потому что епископ Гапский Сагитер - брат епископа Амбренского Салона и потому что оба были последователями Момоля. Ну и что же? Разве это помешало Мартину Турскому остаться святым и отдать половину своего плаща нищему? Святых преследуют. Закрывают глаза на истину. Привыкли к мраку. Самые свирепые звери - звери слепые. Никто не думает об аде. Нечестивцы! "Именем короля" означает ныне "именем революции"; люди забыли свой долг и по отношению к живым и по отношению к мертвым. Умирать, как должно праведнику, воспрещено. Погребение стало делом гражданских властей. Это ужасно. Его святейшество Лев Второй написал по этому поводу два обращения: одно -к Пьеру Нотеру, другое- к королю вестготов, с целью оспорить и низвергнуть главенство экзарха и верховную власть императора в вопросах, касающихся усопших. Епископ Шалонский Готье дал по этому же поводу отпор герцогу Бургундскому Отону. Прежде магистратура держалась того же мнения. В былое время мы имели право высказываться на капитуле и по мирским делам. Магистр ордена аббат Сито был почетным советником в бургундской судебной палате. Мы поступаем с нашими усопшими так, как считаем нужным. Разве прах святого Бенедикта не покоится во Франции в аббатстве Флери, именуемом Сен -Бенуа -на -Луаре, хотя он скончался в Италии, в Монте -Кассини, в субботу двадцать первого марта пятьсот сорок третьего года? Все это бесспорно. Я презираю гнусавых псалмопевцев, терпеть не могу приоров, питаю отвращение к еретикам, но еще больше я возненавижу того, кто станет мне противоречить. Достаточно перелистать Арну Виона, Габриэля Бюселена, Тритема, Мороликуса и Люка д'Ашери, чтобы все со мной согласились.
   Настоятельница перевела дух.
   - Решено, дедушка Фован? - спросила она.
   - Решено, матушка.
   - Можно на вас рассчитывать?
   - Я повинуюсь.
   - Отлично.
   - Я всей душой предан монастырю.
   - Хорошо. Вы заколотите гроб. Сестры отнесут его в молельню. Там отслужат панихиду. Затем все вернутся в монастырь. Между одиннадцатью и двенадцатью ночи вы придете с железным брусом. Все будет совершено в величайшей тайне. В молельне будут находиться четыре клирошанки, мать Вознесение и вы.
   - А сестра, которая стоит у столба?
   - Она не обернется.
   - Но она услышит.
   - Она не будет слушать. Кроме того, что ведомо монастырю, то неизвестно миру. Вновь наступило молчание.
   - Вы снимете бубенчик, - продолжала настоятельница. -Сестре у столба незачем знать о том, что вы там находитесь.
   - Матушка!
   - Что, дедушка Фован?
   - А врач покойников был?
   - Он придет в четыре часа. Уже прозвонили, чтобы пришел врач. Но вы ведь не слышите никакого звона?
   - Я прислушиваюсь только к своему.
   - Похвально, дедушка Фован.
   - Матушка! Рычаг должен быть по крайней мере шести футов длины.
   - Где же вы такой найдете?
   - Где есть железные решетки, там найдутся и железные брусья. У меня куча всякого железного лома в глубине сада.
   - Примерно без четверти двенадцать. Не забудьте же!
   - Матушка!
   - Что?
   - Если еще когда-нибудь потребуется такая работа, вспомните о моем брате. Вот это силач! Настоящий турок!
   - Все это вы сделаете по возможности скорее.
   - Я-то не очень проворен. Я калека; потому-то мне и нужен был бы помощник. Я хромаю.
   - Хромота не недостаток, это благодать господня. У императора Генриха Второго, который ниспроверг лжепапу Григория и восстановил Бенедикта Восьмого, было два имени "Святой" и "Хромой".
   - Хорошо иметь два имения, -пробормотал Фошлеван; он в самом деле был туговат на ухо.
   - Дедушка Фован! Потратим, пожалуй, на все это час времени. Это не так уж много. Будьте с вашим железным брусом в одиннадцать часов у главного алтаря. Заупокойная служба начинается в полночь. Надо, чтобы все было кончено по крайней мере за четверть часа.
   - Я сделаю все, что в моих силах, чтобы доказать общине мое усердие. Мое слово крепко. Я заколочу гроб. Ровно в одиннадцать я приду в молельню. Там уже будут клирошанки. Там будет и мать Вознесение. Двое мужчин со всем этим управились бы лучше. Ну да ладно, уж как-нибудь! У меня будет рычаг. Мы откроем склеп, спустим гроб и опять закроем. И никаких следов! Начальство ничего не заподозрит. Значит, все в порядке, матушка?
   - Нет.
   - Что же еще?
   - А пустой гроб?
   Это замечание послужило причиной паузы в диалоге. Фошлеван раздумывал. Раздумывала и настоятельница.
   - Дедушка Фован! Что же делать с гробом?
   - Его понесут на кладбище.
   - Пустым?
   Снова молчание. Фошлеван сделал левой рукой такое движение, словно отмахивался от назойливой мысли.
   - Матушка! Но ведь я один заколачиваю гроб внизу, туда, кроме меня, никто не может войти, я и накрою гроб покровом.
   - Да, но когда носильщики будут поднимать гроб на похоронные дроги, а потом опускать его в могилу, они непременно почувствуют, что он пустой.
   - Ах, дья...! - воскликнул Фошлеван.
   Настоятельница подняла руку, чтобы осенить себя крестным знамением, и пристально взглянула на садовника. Окончание "вол" застряло у него в горле.
   - Матушка! Я насыплю в гроб земли. Будет казаться, что в нем кто-то лежит.
   - Вы правы. Земля - то же, что человек. Значит, вы уладите дело с пустым гробом?
   - Это я беру на себя.
   Лицо настоятельницы, до этой минуты мрачное и встревоженное, прояснилось. Жестом начальницы она отпустила своего подчиненного. Фошлеван направился к двери. Когда он переступал порог, настоятельница тихонько окликнула его:
   - Дедушка Фован! Я вами довольна. Завтра после похорон придите ко мне с братом. Скажите ему, чтобы он привел с собой девочку.
   
   Глава четвертая,
   ПРИ ЧТЕНИИ КОТОРОЙ МОЖЕТ ПОКАЗАТЬСЯ, ЧТО ЖАН ВАЛЬЖАН ЧИТАЛ ОСТЕНА КАСТИЛЬХО
   Шаг хромого похож на мигание кривого: оба не скоро достигают цели. Кроме того, Фошлеван был озадачен. Он потратил около четверти часа, чтобы достигнуть садовой сторожки. Козетта уже проснулась. Жан Вальжан усадил ее возле огня. Когда Фошлеван входил в сторожку, Жан Вальжан, указывая ей на висевшую на стене корзину садовника, говорил:
   - Слушай хорошенько, маленькая моя Козетта. Мы должны уйти из этого дома, но мы опять вернемся сюда, и нам здесь будет очень хорошо. Старичок, который тут живет, вынесет тебя отсюда в этой корзине на спине. Ты будешь поджидать меня у одной женщины. Я приду за тобой. Главное, если не хочешь, чтобы Тенардье опять тебя забрала, будь послушна и ничего не говори!
   Козетта с серьезным видом кивнула головой.
   На скрип отворяемой Фошлеваном двери Жан Вальжан обернулся.
   - Ну как?
   - Все устроено, а толку мало, - ответил Фошлеван. - Мне разрешили привести вас; но прежде чем привести, надо вас отсюда вывести. Вот в чем загвоздка! С малюткой это просто.
   - Вы ее унесете?
   - А она будет молчать?
   - Ручаюсь.
   - Ну, а как же вы, дядюшка Мадлен?
   После некоторого молчания, в котором чувствовалось беспокойство, Фошлеван воскликнул:
   - Да выйдите отсюда той же дорогой, какой вошли!
   Как и в первый раз, Жан Вальжан кратко ответил:
   - Немыслимо.
   Фошлеван, обращаясь больше к самому себе, чем к Жану Вальжану, забормотал:
   - Меня еще одна вещь беспокоит. Я ей сказал, что наложу туда земли. Но мне кажется, что земля в гробу вместо тела... Нет, тут не обманешь, ничего не выйдет, она будет передвигаться, пересыпаться. Носильщики это почувствуют. Понимаете, дядюшка Мадлен, начальство непременно догадается.
   Жан Вальжан пристально поглядел на него и подумал, что он бредит.
   Фошлеван продолжал:
   - Но как же вам, дья... шут побери, выйти отсюда? Главное, все это надо уладить до завтрашнего дня! Как раз завтра мне ведено привести вас. Настоятельница будет ждать.
   И тут он объяснил Жану Вальжану, что это награда за услугу, которую он, Фошлеван, оказывал общине: что в круг его обязанностей входит участие в похоронах, что он заколачивает гробы и помогает могильщику на кладбище; что умершая сегодня утром монахиня завещала положить ее в гроб, который при жизни служил ей ложем, и похоронить в склепе под алтарем молельни; что это воспрещено полицейскими правилами, но усопшая принадлежала к того рода праведницам, предсмертной просьбе которых перечить нельзя; что поэтому настоятельница и другие монахини хотят исполнить волю усопшей; что тем хуже для правительства; что он, Фошлеван, заколотит гроб в келье, поднимет в молельне плиту и опустит усопшую в склеп; что в благодарность настоятельница согласна принять в монастырь его брата садовником, а племянницу -воспитанницей; что его брат - это г-н Мадлен, а племянница - Козетта; что настоятельница приказала привести к ней брата завтра вечером, после мнимых похорон на кладбище; что он не может привести в монастырь г-на Мадлена, если тот уже находится внутри монастыря, что в этом заключается первое затруднение, что, наконец, есть и другое затруднение -пустой гроб.
   - Какой такой пустой гроб? - спросил Жан Вальжан.
   - Казенный гроб.
   - Почему гроб? И почему казенный?
   - Умирает монахиня. Приходит врач из мэрии и говорит: "Монахиня умерла". Градоначальство присылает гроб. Завтра оно присылает катафалк и факельщиков, чтобы взять гроб и отвезти на кладбище. Факельщики придут, поднимут гроб, а внутри - ничего.
   - Так положите в него что-нибудь.
   - Покойника? Его у меня нет.
   - Нет, не покойника.
   - А кого?
   - Живого.
   - Какого живого?
   - Меня, - сказал Жан Вальжан.
   Фошлеван вскочил так стремительно, словно под его стулом взорвалась петарда.
   - Вас?
   - А почему бы и нет?
   Жан Вальжан улыбнулся одной из своих редких улыбок, напоминавшей солнечный луч на зимнем небе.
   - Помните, Фошлеван, вы сказали: "Мать Распятие скончалась", а я добавил: "А дядюшка Мадлен погребен". Так оно и будет.
   - Ну, ну, вы шутите, вы это не серьезно говорите!
   - Вполне серьезно Выйти отсюда надо?
   - Конечно.
   - Говорил я вам, чтобы вы нашли корзину с чехлом и для меня?
   - Ну, говорили.
   - Корзина будет сосновая, а чехол из черного сукна.
   - Во-первых, из белого сукна. Монахинь хоронят в белом.
   - Пусть будет белое.
   - Вы не похожи на других людей, дядюшка Мадлен.
   Увидеть, как игра воображения, являющаяся примером дикарской, смелой изобретательности каторги, возникает среди окружающей его мирной обстановки и посягает на то, что он именовал "житьем-бытьем монастырским", было для Фошлевана так же необычно, как для прохожего увидеть морскую чайку, вылавливающую рыбу из канавы на улице Сен -Дени.
   - Все дело в том, чтобы выйти отсюда незамеченным, - продолжал Жан Вальжан. - Вот вам и способ. Но только сообщите мне все подробности. Как это происходит? Где гроб?
   - Пустой гроб?
   - Да.
   - Внизу, в комнате, которую называют покойницкой. Он стоит на двух подставках и накрыт погребальным покровом.
   - Длина гроба?
   - Шесть футов.
   - А какая она, эта покойницкая?
   - Комната в нижнем этаже; в ней есть окно с решеткой, - оно выходит в сад и закрывается снаружи ставнями, - и две двери: одна - в монастырь, другая - в церковь.
   - В какую церковь?
   - В церковь, что на этой улице, в общую церковь.
   - У вас есть ключи от этих двух дверей?
   - Нет. У меня ключ от двери в монастырь, а ключ от двери в церковь у привратника.
   - А когда привратник отворяет эту дверь?
   - Когда факельщики приходят за гробом. Как вынесет гроб, дверь сейчас же запирается.
   - А кто заколачивает гроб?
   - Я.
   - Кто накрывает его покровом?
   - Я.
   - Вы бываете один в это время?
   - Никто, кроме врача, не может войти в покойницкую. Это даже на стене написано.
   - Могли бы вы ночью, когда все в обители уснут, спрятать меня в этой комнате?
   - Нет. Но я могу вас спрятать в темной каморке рядом с покойницкой, -я там держу мой инструмент для погребения, я за ней присматриваю, и у меня есть ключ от нее.
   - В котором часу приедет завтра катафалк за гробом?
   - В три часа пополудни. Хоронят на кладбище Вожирар, когда свечереет. Кладбище довольно далеко отсюда.
   - Я спрячусь в вашей каморке с инструментом на всю ночь и на все утро. Но как быть с едой? Ведь я проголодаюсь.
   - Я вам что-нибудь принесу.
   - Вы могли бы прийти заколотить меня в гроб часа в два ночи.
   Фошлеван отшатнулся и хрустнул пальцами.
   - Это невозможно!
   - Э, невелик труд - взять молоток и вбить несколько гвоздей в доски!
   То, что Фошлевану казалось неслыханным, для Жана Вальжана было, повторяем, делом простым. Ему приходилось проскальзывать в любые щели. Кто бывал в тюрьме, тот познал искусство уменьшаться соответственно выходу на волю. Заключенный так же неизбежно приходит к попытке бегства, как больной к кризису, который исцеляет его или губит. Исчезновение - это выздоровление. А на что только те решаются, лишь бы выздороветь! Дать себя заколотить в ящик и унести, как тюк с товаром, лежать в такой коробке долгое время, находить воздух там, где его нет, часами сберегать дыхание, уметь задыхаться, не умирая, -вот один из мрачных талантов Жана Вальжана.
   Впрочем, эта уловка каторжника - гроб, в который ложится живое существо, - была также и уловкой короля. Если верить монаху Остену Кастильхо, то к такому способу, желая в последний раз повидать г-жу Пломб, прибегнул после своего отречения Карл Пятый, чтобы ввести ее в монастырь святого Юста, а затем вывести оттуда.
   Придя в себя, Фошлеван воскликнул:
   - Но как же вы будете дышать?
   - Уж как-нибудь буду.
   - В этом ящике! Я только подумаю - и уже задыхаюсь.
   - У вас, конечно, найдется буравчик, вы просверлите около моего рта несколько дырочек, а верхнюю доску приколотите не слишком плотно.
   - Ладно. Ну, а если вам случится кашлянуть или чихнуть?
   - Кто спасается бегством, тот не кашляет и не чихает, -заметил Жан Вальжан и добавил: -Дедушка Фошлеван! Надо на что-нибудь решиться: дать себя захватить здесь или выехать отсюда на погребальных дрогах.
   Всем известна повадка кошек останавливаться у приотворенной двери и прохаживаться между ее створок. Кто из нас не говорил кошке: "Да ну, входи же!". Есть люди, которые, попав в неопределенное положение, так же склонны колебаться между двумя решениями, рискуя быть раздавленными судьбой, внезапно закрывающей для них все выходы. Слишком осторожные, при всех их кошачьих свойствах и благодаря им, иногда подвергаются большей опасности, чем смельчаки. Фошлеван был человеком именно такого нерешительного склада. Однако, вопреки его воле, хладнокровие Жана Вальжана покоряло его.
   - И правда, другого средства не найдешь, - пробормотал он.
   - Одно меня беспокоит: как все это пройдет на кладбище, - заметил Жан Вальжан.
   - А вот это меня как раз и не тревожит! - воскликнул Фошлеван. - Если вы уверены, что выберетесь живым из гроба, то я уверен, что вытащу вас из ямы. Тамошний могильщик-пьяница. Это мой приятель, дядюшка Метьен. Старый пропойца. Мертвец у могильщика в яме, а сам могильщик у меня в кармане. Я вам объясню, как все произойдет. На кладбище мы приедем незадолго до сумерек, за три четверти часа до закрытия кладбищенских ворот. Похоронные дроги доедут до могилы. Я пойду следом; это моя обязанность. У меня с собой будут молоток, долото, клещи. Дроги останавливаются, факельщики обвязывают ваш гроб веревкой и спускают в могилу. Священник читает молитву, крестится, брызгает святой водой - и дело с концом. Мы остаемся вдвоем с дядюшкой Метьеном. Повторяю: он мой приятель. Одно из двух: или он уже будет пьян, или он еще не будет пьян. Если он не пьян, то я говорю ему: "Пойдем выпьем по стаканчику, пока не заперли "Спелую айву". Я его увожу, угощаю, - а дядюшку Метьена напоить недолго, он и так-то всегда под мухой, - потом укладываю его под стол, забираю его пропуск на кладбище и возвращаюсь один. Тогда вы уже имеете дело только со мной. Ну, а если он будет уже пьян, то я скажу ему: "Ступай себе, я сам все сделаю". Он уходит, а я вытаскиваю вас из ямы.
   Жан Вальжан протянул ему руку, Фошлеван схватил ее с трогательной сердечностью крестьянина.
   - Уговорились, дедушка Фошлеван. Все будет хорошо!
   "Только бы прошло гладко, - подумал Фошлеван. - А вдруг беда стрясется!"
   
   Глава пятая
   БЫТЬ ПЬЯНИЦЕЙ ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ
   На другой день к вечеру немногочисленные прохожие обнажали головы, встретив на Менском бульваре старинные похоронные дроги, украшенные изображениями черепов, берцовых костей и стеклянными слезками. На дорогах стоял гроб под белым покровом, на котором виднелся большой черный крест, напоминавший огромную покойницу со свисающими по обе стороны руками. Сзади следовала нарядная траурная карета, в которой можно было разглядеть священника в облачении и маленького певчего в красной скуфейке. Два факельщика в сером одеянии с черными галунами шли по левую и по правую сторону похоронных дрог. Сзади плелся хромой старик в одежде рабочего. Шествие направлялось к кладбищу Вожирар.
   Из кармана рабочего высовывались молоток, долото и клещи.
   Кладбище Вожирар представляло исключение среди парижских кладбищ. У него были свои порядки, свои ворота и своя калитка, которые у старожилов квартала, придерживавшихся старинных наименований, назывались воротами для возничих и воротами для пешеходов. Как мы уже говорили, бернардинки -бенедиктинки Малого Пикпюса получили разрешение хоронить своих покойниц вечером, в особом углу кладбища - этот участок земли некогда принадлежал их общине. Для могильщиков, которые по этой причине работали там летом по вечерам, а зимой по ночам, были установлены особые правила. В те времена ворота парижских кладбищ запирались сразу после захода солнца, а так как приказ этот исходил от городского управления, то он распространялся и на кладбище Вожирар. Ворота для возничих и ворота для пешеходов с двух сторон соприкасались решетками с павильоном работы архитектора Перроне, в котором жил кладбищенский сторож. Эти решетки неумолимо повертывались на своих петлях в ту самую минуту, когда солнце опускалось за купол Инвалидов. Если к этому времени какой-нибудь могильщик задерживался на кладбище, то у него оставалась только одна возможность выйти оттуда: предъявить пропуск, выданный ему бюро похоронных процессий. В ставню сторожки было вделано нечто вроде почтового ящика. Могильщик бросал туда пропуск, сторож слышал звук падения, дергал за шнур, и ворота для пешеходов отворялись. Если у могильщика пропуска не было, то он называл свое имя, и тогда сторож, иногда уже спавший, вставал с постели, опознавал могильщика и отпирал ключом ворота; могильщик выходил, уплачивая, однако, пятнадцать франков штрафа.
   Это кладбище, со всеми его особенностями, выходившими за рамки общих правил, нарушало административное единообразие. Вскоре после 1830 года кладбище Вожирар закрыли. На его месте возникло кладбище Мон -Парнас, унаследовавшее и граничивший с кладбищем Вожирар знаменитый кабачок, увенчанный нарисованной на доске айвой. Одной своей стороной он был обращен к столикам посетителей, а другой - к могилам. На вывеске его было выведено: "Под спелой айвой".
   Кладбище Вожирар, что называется, отмирало. Им переставали пользоваться. Его завоевывали плесень, цветы покидали его. Буржуа не стремились быть похороненными на кладбище Вожирар; это свидетельствовало бы о бедности. Кладбище Пер-Лашез - это дело другое! Покоиться на кладбище Пер-Лашез-все равно что иметь обстановку красного дерева. В этом сказывался изящный вкус. Кладбище Вожирар, разбитое по образцу старинных французских садов и обнесенное оградой, представляло собой уголок, внушавший уважение. Прямые аллеи, буксы, туи, остролистники, старые могилы, осененные старыми тисами, высокая трава... Вечером от него веяло чем-то трагическим. В его очертаниях чувствовалась безысходная печаль.
...

---