Гюго Виктор Мари

   - Говорите.
   - Он беглый каторжник.
   - Я это знаю.
   - Вы это знаете лишь с той минуты, как я имел честь вам это сообщить.
   - Нет. Я знал об этом раньше.
   
   Породистые домашние питомцы, нуждаются в особом уходе и питании. Их уже не покормишь с общего стола. Чтобы не испортить породу, необходимо покупать корм Акана. Этот корм сделан из высококачественных пород мяса, насыщен витаминами и кальцием.
   
   Холодный тон Мариуса, дважды произнесенное "я это знаю", суровый лаконизм его ответов всколыхнули в незнакомце глухой гнев. Он украдкой метнул в Мариуса бешеный взгляд, но тут же притушил его. Как ни молниеносен был этот взгляд, он не ускользнул от Мариуса; такой взгляд, однажды увидев, невозможно забыть. Подобное пламя может разгореться лишь в низких душах; им вспыхивают зрачки - эти оконца мысли; даже очки ничего не скроют, -попробуйте загородить стеклом преисподнюю.
   Неизвестный возразил, улыбаясь:
   - Не смею противоречить, господин барон. Во всяком случае, вам должно быть ясно, что я хорошо осведомлен. А то, что я хочу сообщить вам теперь, известно лишь мне одному. Это касается состояния госпожи баронессы. Это жуткая тайна. Она продается. Я ее предлагаю вам первому. Очень дешево. За двадцать тысяч франков.
   - Мне известна эта тайна так же, как и другие, - сказал Мариус.
   Незнакомец почувствовал, что должен немного сбавить цену.
   - Господин барон! Выложите десять тысяч франков, и я ее открою.
   - Повторяю, вам нечего мне сообщить. Я знаю, что вы хотите сказать.
   В глазах человека снова загорелся огонь. Он вскричал:
   - Но надо же мне пообедать нынче! Это жуткая тайна, уверяю вас. Господин барон! Я скажу. Я уже говорю. Дайте мне двадцать франков.
   Мариус пристально посмотрел на него.
   - Я знаю вашу "жуткую" тайну так же, как знал имя Жана Вальжана, как знаю и ваше имя.
   - Мое имя?
   - Да.
   - Это нетрудно, господин барон. Я имел честь подписать свою фамилию и назвать ее. Я Тенар.
   - ...дье.
   - Как?
   - Тенардье.
   - Это кто такой?
   В минуту опасности дикобраз топорщит свои иглы, жук-скарабей притворяется мертвым, старая гвардия строится в каре, а этот человек разразился смехом.
   Вслед за тем он счистил щелчком пылинку с рукава своего сюртука.
   Мариус продолжал:
   - Вы также рабочий Жондрет, комический актер Фабанту, поэт Жанфло, испанец дон Альварес и, наконец, тетушка Бализар.
   - Тетушка? Что такое?
   - И у вас была харчевня в Монфермейле.
   - Харчевня? Никогда.
   - Я говорю вам, что вы Тенардье.
   - Я это отрицаю.
   - И что вы негодяй. Берите! Вынув из кармана банковый билет, Мариус швырнул его в лицо незнакомцу.
   - Благодарю! Извините! Пятьсот франков! Господин барон!
   Пораженный, продолжая кланяться, незнакомец подхватил билет и осмотрел его.
   - Пятьсот франков! - повторил он, не веря своим глазам, и, заикаясь, пробормотал: - Солидный куш!
   - Ладно, была не была! - воскликнул он внезапно. - Ну-ка, вздохнем посвободней.
   С проворством обезьяны откинув волосы со лба, сорвав очки, вытащив из носа и тут же упрятав куда-то две трубочки из перьев, о которых мы упоминали, - читатель уже ознакомился с ними на другой странице нашей книги, - этот человек снял с себя личину так же просто, как снимают шляпу.
   Глаза его заблестели, шишковатый, изрытый отвратительными морщинами лоб разгладился, нос вытянулся и стал острым, как клюв; снова выступил свирепый, хитрый профиль хищника.
   - Господин барон весьма проницателен. - Я Тенардье, - сказал он резким, без малейшего следа гнусавости голосом и выпрямил свою сгорбленную спину.
   Тенардье, - ибо, конечно, это был он, - не мог оправиться от изумления; он даже смутился бы, если был бы способен на это. Он пришел удивить, а был удивлен сам. За это унижение ему заплатили пятьсот франков, и он их принял охотно, что, однако, нисколько не уменьшило его растерянности.
   Впервые в жизни он видел этого барона Понмерси, а барон Понмерси узнал его, несмотря на переодевание, и знал про него всю подноготную. И барон был не только в курсе дел Тенардье, но, казалось, и в курсе дел Жана Вальжана. Кто же этот человек, такой молодой, почти юнец, такой суровый и такой великодушный, который, зная имена людей, - даже все их клички, - вместе с тем щедро открывает им свой кошелек, изобличает мошенников, как судья, и платит им, как простофиля?
   Читатель помнит, что хотя Тенардье и был одно время соседом Мариуса, однако никогда его не видел, что нередко случается в Париже; он только слышал краем уха, что дочери упоминали об очень бедном молодом человеке, по имени Мариус, жившем в их доме. Он написал ему известное читателю письмо, не зная его в лицо. В мыслях Тенардье не могло возникнуть никакой связи между Мариусом и г-ном бароном Понмерси.
   Что же до имени Понмерси, то на поле битвы под Ватерлоо он расслышал лишь два его последних слога -"мерси", к которым всегда испытывал законное презрение, как к ничего не стоящей благодарности.
   Впрочем, при помощи своей дочери Азельмы, следившей по его приказу за новобрачными со дня свадьбы, и путем расследований, произведенных им самим, ему удалось кое-что разузнать; оставаясь в тени, он добился того, что распутал немало таинственных нитей. Благодаря своей ловкости он открыл, или попросту, идя от заключения к заключению, догадался, кто был человек, встреченный им однажды в Главном водостоке. От человека он без труда добрался до имени. Он узнал, что баронесса Понмерси и есть Козетта. Но здесь он решил действовать осмотрительно. Кто такая Козетта? В точности он и сам не знал. Он предполагал, конечно, что она незаконнорожденная, - история Фантины всегда казалась ему подозрительной. Но какая ему корысть говорить об этом? Чтобы ему уплатили за молчание? Он полагал, что мог продать кое-что получше. Вдобавок, судя по всему, явиться к барону Понмерси, не имея доказательств, с разоблачением, вроде: "Ваша жена незаконнорожденная", значило бы лишь нарваться на удар сапогом в зад.
   С точки зрения Тенардье, разговор его с Мариусом еще и не начинался. Правда, ему приходилось отступать, менять стратегию, оставлять позиции, перемещать фронт, однако ничто существенное еще не было выдано, а пятьсот франков уже лежали в кармане. Кроме того, он собирался сообщить нечто совершенно бесспорное и чувствовал свою силу даже перед этим бароном Понмерси, так хорошо осведомленным и так хорошо вооруженным. Для натур, подобных Тенардье, всякий разговор - сражение. Какую выбрать позицию в том бою, который он решился завязать? Он не знал, с кем говорит, но знал, о чем говорит. Молниеносно произвел он этот внутренний смотр своим силам и после слов "Я Тенардье" выжидающе замолчал.
   Мариус стоял в раздумье. Итак, он нашел наконец Тенардье. Человек, которого он так страстно желал отыскать, был здесь. Он может, следовательно, выполнить наказ полковника Понмерси. Его унижало сознание, что герой был чем-то обязан бандиту и что вексель, переданный отцом ему, Мариусу, из глубины могилы, до сих пор еще не погашен. При его сложном и противоречивом отношении к Тенардье ему представлялось также, что тем самым он отплатит за отца, имевшего несчастье быть спасенным таким мерзавцем. Как бы там ни было, он чувствовал удовлетворение. Наконец-то он мог освободить тень полковника от столь недостойного кредитора; ему казалось, будто он выводит из долговой тюрьмы память о своем отце.
   Кроме этой обязанности, на нем лежала и другая: пролить свет, если удастся, на источник богатства Козетты. Такой случай как будто представлялся. Возможно, Тенардье было что-нибудь известно об этом. Узнать, что именно он разведал, могло оказаться полезным. С этого и начал Мариус.
   Тенардье упрятал "солидный куш" в свой жилетный карман и вперил в Мариуса ласковый, почти нежный взгляд.
   - Тенардье! Я сказал вам ваше имя. Теперь насчет тайны, которую вы собирались мне сообщить. Хотите, я скажу вам ее? У меня тоже есть сведения. Вы сейчас убедитесь, что я знаю больше вашего. Жан Вальжан, как вы сказали, убийца и вор. Вор потому, что ограбил богатого фабриканта, господина Мадлена, совершенно его разорив. Убийца потому, что убил полицейского агента Жавера.
   - Что-то не пойму, господин барон, - сказал Тенардье.
   - Сейчас поймете. Слушайте. В округе Па-де-Кале около тысяча восемьсот двадцать второго года жил человек, который в прошлом был не в ладах с правосудием и который, под именем господина Мадлена, исправился и восстановил свое доброе имя. Человек этот стал в полном смысле слова праведником. Основав промышленное заведение, фабрику мелких изделий из черного стекла, он поднял благосостояние целого города. Он и сам приобрел состояние, но уже потом и, так сказать, случайно. Он был благодетелем и кормильцем бедноты. Он основывал больницы, открывал школы, навещал больных, давал приданое девушкам, оказывал помощь вдовам, усыновлял сирот; он стал как бы опекуном этого города. Он отказался от ордена Почетного легиона; его избрали мэром. Один отбывший срок каторжник знал о совершенном некогда преступлении этого человека. Он донес на него и, добившись его ареста, воспользовался этим, чтобы самому отправиться в Париж и получить в банкирском доме Лафита - я знаю это со слов кассира -по чеку с подложной подписью сумму, превышающую полмиллиона франков, которая принадлежала господину Мадлену. Каторжник, обокравший господина Мадлена, и есть Жан Вальжан. Теперь насчет второго дела. О нем вы тоже не сообщите мне ничего нового. Жан Вальжан убил полицейского агента Жавера; убил его выстрелом из пистолета. Я сам при этом присутствовал.
   Тенардье бросил на Мариуса торжествующий взгляд; он был уверен, что вновь держит в руках исход битвы и в один миг может отвоевать утраченные позиции. Однако тут же угодливо улыбнулся: низшему надлежит сохранять смирение даже одержав победу, и Тенардье ограничился тем, что сказал Мариусу:
   - Вы на ложном пути, господин барон.
   Он подчеркнул эту фразу, выразительно побренчав связкой брелоков.
   - Как? - возразил Мариус. - Вы станете это оспаривать? Но это факты.
   - Это чистая фантазия. Доверие, которым почтил меня господин барон, обязывает меня сказать ему это. Истина и справедливость прежде всего. Я не люблю, когда людей обвиняют несправедливо. Господин барон! Жан Вальжан вовсе не обкрадывал господина Мадлена, и Жан бальжан вовсе не убивал Жавера.
   - Вот это, я понимаю, открытие! Как же так?
   - Я могу привести два довода.
   - Какие же? Говорите!
   - Вот вам первый: он не обокрал господина Мадлена, потому что сам Жан Вальжан и есть господин Мадлен.
   - Что за вздор вы мелете?
   - А вот и второй: он не убивал Жавера, потому что убил Жавера сам Жавер.
   - Что вы хотите сказать?
   - Что Жавер покончил самоубийством.
   - Докажите! Докажите! - сне себя вскричал Мариус.
   Тенардье, скандируя фразу на манер античного александрийского стиха, продолжал:
   - Жавер -агент -полиции -найден -утонувшим -под -баркой -у -моста -Менял.
   - Докажите же!
   Тенардье вынул из бокового кармана широкий конверт из серой бумаги, где лежали сложенные листки самого разного формата.
   - Вот мои документы, - сказал он гордо и продолжал: -Господин барон! В ваших интересах я постарался разузнать о Жане Вальжане все досконально. Я утверждаю, что Жан Вальжан и Мадлен - одно и то же лицо, и я утверждаю, что Жавера никто не убивал, кроме самого Жавера. А раз утверждаю, значит имею доказательства. И доказательства не рукописные, так как письмо не внушает доверия, его можно легко подделать -мои доказательства напечатаны.
   С этими словами Тенардье извлек из конверта два пожелтевших номера газеты, выцветших и пропахших табаком.
   Одна из этих газет, протертая на сгибах и распавшаяся на квадратные обрывки, казалась более старой, чем другая.
   - Два дела, два доказательства, -заметил Тенардье и протянул Мариусу обе развернутые газеты.
   Читателю знакомы эти газеты. Одна, более давняя, номер Белого знамени от 25 июля 1823 года, выдержки из которой можно прочесть во второй части этого романа, устанавливала тождество господина Мадлена и Жана Вальжана. Другая, Монитер от 15 июня 1832 года, удостоверяла самоубийство Жавера, присовокупляя, что, как явствует из устного доклада, сделанного Жавером префекту, он, будучи захвачен в плен на баррикаде, на улице Шанврери, был обязан своим спасением великодушию одного из мятежников, который, взяв его на прицел, выстрелил в воздух, вместо того чтобы пустить ему пулю в лоб.
   Мариус прочел. Перед ним были точные даты, неоспоримые, неопровержимые доказательства. Не могли же два номера газеты быть напечатаны нарочно, для подтверждения россказней Тенардье! Заметка, опубликованная в Монитере, являлась официальным сообщением полицейской префектуры. У Мариуса не осталось сомнений. Сведения кассира оказались неверными, а сам он был введен в заблуждение. Образ Жана Вальжана, внезапно выросший, словно выступил из мрака. Мариус не мог сдержать радостный крик:
   - Но, значит, этот несчастный -превосходный человек! Значит, все это богатство действительно принадлежит ему! Это Мадлен - провидение целого края! Это Жан Вальжан - спаситель Жавера! Это герой! Это святой!
   - Он не святой и не герой. Он убийца и вор, -сказал Тенардье и тоном человека, который начинает чувствовать свой вес, прибавил: - Спокойствие!
   Мариус снова услыхал эти слова: "вор, убийца", с которыми, казалось, было уже покончено: его как будто окатили ледяной водой.
   - Опять! - воскликнул он.
   - Да, опять, -сказал Тенардье. - Жан Вальжан не обокрал Мадлена, но он вор, не убил Жавера, но он убийца.
   - Вы говорите о той ничтожной краже, совершенной сорок лет назад, которая искуплена, как явствует из ваших же газет, целой жизнью, полной раскаяния, самоотвержения и добродетели?
   - Я говорю об убийстве и воровстве, господин барон. И, повторяю, говорю о совсем недавних событиях. То, что я хочу вам открыть, никому еще не известно. Это нигде не напечатано. Быть может, здесь-то вы и найдете источник богатств, которые Жан Вальжан ловко подсунул госпоже баронессе. Я говорю "ловко", потому что втереться при помощи такого подношения в почтенное семейство, делить с ним довольство, утаить тем самым свое преступление, пользоваться плодами кражи, скрыть свое имя и приобрести себе родню, -это, что ни говори, ловкая штука.
   - Я мог бы прервать вас здесь, - заметил Мариус, - однако продолжайте.
   - Господин барон! Я выложу все и предоставлю вам вознаградить меня, как подскажет ваше великодушие. Эту тайну надо ценить на вес золота. "Почему же ты не обратился к Жану Вальжану?" - спросите вы. Да по самой простой причине: я знаю, что он отказался от всего и отказался в вашу пользу. Я нахожу, что это хитро придумано. Но больше у него нет ни гроша, он мне вывернет пустые карманы. А так как мне нужны деньги для поездки в Жуайю, я предпочитаю обратиться к вам: у вас есть все, у него ничего нет. Я немного устал, разрешите мне сесть.
   Мариус сел сам и подал ему знак сесть.
   Тенардье, опустившись на мягкий стул, взял обе газеты, вложил их снова в конверт и пробормотал, постукивая пальцем по Белому знамени:
   - Не так-то легко было заполучить эту бумажонку.
   Потом, заложив нога за ногу и откинувшись на спинку стула, -поза, свойственная людям, уверенным в себе, -он с важностью начал, подчеркивая отдельные слова:
   - Господин барон! Шестого июня тысяча восемьсот тридцать второго года, примерно год назад, в самый день мятежа, один человек находился в Главном водостоке парижской клоаки, с той стороны, где водосток выходит на Сену, между мостом Инвалидов и Иенским мостом.
   Мариус внезапно придвинул свой стул ближе к Тенардье. Тот заметил это движение и продолжал с медлительностью оратора, который овладел вниманием слушателя и чувствует, как трепещет сердце противника под ударами его слов:
   - Человек этот, вынужденный скрываться по причинам, впрочем, совершенно чуждым политике, избрал клоаку своим жилищем и имел от нее ключ. Повторяю: это случилось шестого июня, вероятно, около восьми часов вечера. Человек услышал шум в водостоке. Очень удивленный, он прижался к стене и стал прислушиваться. Это были шаги; кто-то пробирался в темноте, кто-то шел в его сторону. Странное дело! В водостоке, кроме него, оказался еще один человек. Решетка выходного отверстия находилась неподалеку. Слабый свет, проникавший через нее, позволил ему узнать этого человека и увидеть, что он что-то нес на спине и шел согнувшись. Тот, кто шел согнувшись, был беглый каторжник, а то, что он тащил на плечах, был труп. Убийца, захваченный с поличным, если здесь имело место убийство. Ну, а насчет ограбления, то это само собой разумеется. Задаром человека не убивают. Каторжник собирался бросить труп в реку. И вот что стоит отметить: чтобы добраться до выходной решетки, каторжник, пройдя через всю клоаку, не мог миновать ужасную трясину, куда, казалось бы, мог сбросить труп. Чистильщики клоаки на другой же день нашли бы убитого, а это не входило в расчет убийцы. Он предпочел перейти через топь со своей тяжелой ношей, хотя это стоило ему, должно быть, страшных усилий; большего риска для жизни невозможно себе представить. Не могу понять, как он выбрался оттуда живым.
   Мариус придвинул стул еще ближе, Тенардье воспользовался этим, чтобы перевести дух. Затем продолжал:
   - Господин барон! Клоака -не Марсово поле. Там всего в обрез, даже места. Если двое попадают туда, они неизбежно должны встретиться. Так оно и произошло. Старожил этих мест и прохожий, к крайнему своему неудовольствию, должны были столкнуться. Прохожий сказал старожилу: "Ты видишь, что у меня на спине, мне надо отсюда выйти; у тебя есть ключ, дай его мне". Этот каторжник - человек непомерной силы. Отказывать ему нечего было и думать. Тем не менее обладатель ключа вступил с ним в переговоры, единственно затем, чтобы выиграть время. Он оглядел мертвеца, но мог определить только, что тот молод, хорошо одет, с виду богат и весь залит кровью. Во время разговора он ухитрился незаметно для убийцы оторвать сзади лоскут от платья убитого. Вещественное доказательство, знаете ли, - средство напасть на след и заставить преступника сознаться в преступлении. Это вещественное доказательство человек спрятал в карман. Затем он отпер решетку, выпустил прохожего с его ношей за спиной, снова запер решетку и скрылся, вовсе не желая быть замешанным в это происшествие и в особенности не желая оказаться свидетелем того, как убийца будет бросать убитого в реку. Понятно вам теперь? Тот, кто нес труп, был Жан Вальжан; хозяин ключа беседует с вами в эту минуту; а лоскут от платья...
   Не закончив фразу, Тенардье достал из кармана и поднял до уровня глаз зажатый между большими и указательными пальцами изорванный, весь в темных пятнах, обрывок черного сукна.
   Устремив глаза на этот лоскут, с трудом переводя дыхание, бледный как смерть, Мариус поднялся и, не произнося ни слова, не спуская глаз с этой тряпки, отступил к стене; протянув назад правую руку, он стал шарить по стене возле камина, нащупывая ключ в замочной скважине стенного шкафа. Он нашел ключ, открыл шкаф и, не глядя, сунул туда руку; его растерянный взгляд не отрывался от лоскута в руках Тенардье.
   Между тем Тенардье продолжал:
   - Господин барон! У меня есть веское основание думать, что убитый молодой человек был богатым иностранцем, который имел при себе громадную сумму денег, и что Жан Вальжан заманил его в ловушку.
   - Этот молодой человек был я, а вот и сюртук! - вскричал Мариус, бросив на пол старый окровавленный черный сюртук.
   Выхватив из рук Тенардье лоскут, он нагнулся и приложил к оборванной поле сюртука кусок сукна. Тот кусок пришелся к месту, и теперь пола казалась целой.
   Тенардье остолбенел от неожиданности. Он успел только подумать: "Эх, сорвалось!"
   Мариус выпрямился, весь дрожа, охваченный и отчаяньем и радостью.
   Он порылся у себя в кармане, в бешенстве шагнул к Тенардье и поднес к самому его лицу кулак с зажатыми в нем пятисотфранковыми и тысячефранковыми билетами.
   -Вы подлец! Вы лгун, клеветник, злодей! Вы хотели обвинить этого человека, но вы его оправдали; хотели его погубить, но добились только того, что его возвеличили. Это вы вор! И это вы убийца! Я вас видел, Тенардье -Жондрет, в том самом логове на Госпитальном бульваре. Я знаю достаточно, чтобы упечь вас на каторгу, а если бы пожелал, то и дальше. Нате, вот вам тысяча, мерзавец вы этакий!
   Он швырнул Тенардье тысячефранковый билет.
   - А, Жондрет -Тенардье, подлый плут! Пусть это послужит вам уроком, продавец чужих секретов, торговец тайнами, гробокопатель, презренный негодяй? Берите еще пятьсот франков и убирайтесь вон! Вас спасает Ватерлоо.
   - Ватерлоо? - проворчал пораженный Тенардье, распихивая по карманам билеты в пятьсот и тысячу франков.
   - Да, бандит! Вы спасли там жизнь полковнику...
   - Генералу, -поправил Теиардье, вздернув голову.
   - Полковнику! - запальчиво крикнул Мариус. - За генерала я не дал бы вам ни гроша. И вы еще посмели прийти сюда бесчестить других? Нет преступления, какого бы вы не совершили. Уходите прочь! Скройтесь с моих глаз! И будьте счастливы -вот все, чего я вам желаю. А, изверг! Вот вам еще три тысячи франков. Держите. Завтра же вы уедете в Америку, вдвоем с вашей дочерью, так как жена ваша умерла, бессовестный враль! Я прослежу за вашим отъездом, разбойник, и перед тем, как вы уедете, отсчитаю вам еще двадцать тысяч франков. Отправляйтесь, пусть вас повесят где-нибудь в другом месте!
   - Господин барон! - сказал Жондрет, поклонившись до земли. - Я век буду вам благодарен.
   Он вышел, ничего не соображая, изумленный и восхищенный, раздавленный отрадным грузом свалившегося на него богатства и этой нежданно разразившейся грозой, осыпавшей его банковыми билетами.
   Правда, он был повержен, но вместе с тем ликовал; было бы досадно, если бы при нем оказался громоотвод против подобных гроз.
   Покончим тут же с этим человеком. Через два дня после описанных здесь событий он, с помощью Мариуса, выехал под чужим именем в Америку вместе с дочерью Азельмой, увозя в кармане переводной вексель на двадцать тысяч франков, адресованный банкирскому дому в Нью-Йорке. Подлость этого неудавшегося буржуа Тенардье была неизлечимой; в Америке, как и в Европе, он остался верен себе. Дурному человеку достаточно иметь касательство к доброму делу, чтобы все погубить, обратив добро во зло. На деньги Мариуса Тенардье стал работорговцем.
   Не успел Тенардье выйти из дому, как Мариус побежал в сад, где все еще гуляла Козетта.
   - Козетта! Козетта! - закричал он. -Идем, идем скорее! Едем. Баск, фиакр! Идем, Козетта. Ах, боже мой! Ведь это он спас мне жизнь! Нельзя терять ни минуты! Накинь свою шаль.
   Козетта подумала, что он сошел с ума, но повиновалась.
   Он задыхался, он прижимал руки к сердцу, чтобы сдержать его биение. Он ходил взад и вперед большими шагами, он обнимал Козетту.
   - Ах, Козетта! Какой я негодяй! - твердил он.
   Мариус потерял голову. Он начинал прозревать в Жане Вальжане человека возвышенной души. Перед ним предстал образ беспримерной добродетели, образ высокий и кроткий, смиренный при всем его величии. Каторжник преобразился в святого. Мариус был ослеплен этим чудесным превращением. Он не давал себе полного отчета в своих чувствах - он знал только, что увидел нечто великое.
   Спустя минуту фиакр был у дверей. Мариус помог сесть Козетте и быстро сел сам.
   - Живей! - сказал он кучеру. -Улица Вооруженного человека, дом семь.
   Фиакр покатился.
   - Ах, какое счастье! - воскликнула Козетта. - Улица Вооруженного человека. Я не смела тебе о ней говорить. Мы едем к господину Жану.
   - К твоему отцу! Он теперь больше чем когда-либо твой отец, Козетта! Козетта, я догадываюсь. Ты говорила, что так и не получила моего письма, посланного с Гаврошем. Должно быть, оно попало ему в руки, Козетта, и он пошел на баррикаду, чтобы меня спасти. Его призвание - быть ангелом-хранителем, поэтому он спасал и других; он спас Жавера. Он извлек меня из пропасти, чтобы отдать тебе. Он нес меня на спине по этому ужасному водостоку. Ах, я неблагодарное чудовище! Козетта! Он был твоим провидением, а потом стал моим. Вообрази только, что там, в клоаке, была страшная трясина, где можно было сто раз утонуть. Слышишь, Козетта? Утонуть в грязи! И он перенес меня через нее. Я был в обмороке, я ничего не видел, не слышал, ничего не знал о том, что приключилось со мною. Мы его сейчас увезем, заберём с собой, и, хочет не хочет, больше он с нами не разлучится. Только бы он был дома! Только бы нам застать его! Я буду молиться на него до конца моих дней. Да, Козетта, видишь ли, все именно так и было. Это ему передал Гаврош мое письмо. Теперь все объяснилось. Понимаешь?
   Козетта ничего не понимала.
   - Ты прав, -сказала она.
   Экипаж катился вперед.
   
   Глава пятая
   НОЧЬ, ЗА КОТОРОЙ БРЕЗЖИТ ДЕНЬ
   Услышав стук в дверь, Жан Вальжан обернулся.
   - Войдите, - сказал он слабым голосом.
   Дверь распахнулась. На пороге появились Козетта и Мариус.
   Козетта бросилась в комнату.
   Мариус остался на пороге, прислонившись к косяку двери.
   - Козетта! - произнес Жан Вальжан и, протянув ей навстречу дрожащие руки, выпрямился в кресле, взволнованный, мертвенно-бледный, с выражением беспредельной радости во взоре.
   Задыхаясь от волнения, Козетта припала к груди Жана Вальжана.
   - Отец! - сказала она.
   Жан Вальжан, потрясенный, невнятно повторял:
   - Козетта! Она! Вы, сударыня! Это ты! О господи! - И, ощутив объятия Козетты, вскричал: - Это ты! Ты здесь! Значит, ты меня прощаешь!
   Мариус, полузакрыв глаза, чтобы сдержать слезы, сделал шаг вперед и прошептал, подавляя рыдания:
   - Отец мой!
   - И вы, и вы тоже прощаете меня! - сказал Жан Вальжан.
   Мариус не мог вымолвить ни слова,
   - Благодарю вас, -добавил Жан Вальжан.
   Козетта сорвала с себя шаль и бросила на кровать шляпку.
   - Мне это мешает, -сказала она.
   Усевшись на колени к старику, она осторожно откинула его седые волосы и поцеловала в лоб.
   Жан Вальжан, совершенно растерянный, не противился.
   Понимая лишь очень смутно, что происходит, Козетта усилила свои ласки, как бы желая уплатить долг Мариуса.
   Жан Вальжан шептал:
   - Как человек глуп! Ведь я воображал, что не увижу ее больше. Представьте себе, господин Понмерси, что в ту минуту, когда вы входили, я говорил себе: "Все кончено. Вот ее детское платьице, а я, несчастный, никогда уже не увижу Козетту". Я говорил это в ту самую минуту, когда вы поднимались по лестнице. Ну не глупец ли я был? Вот как слепы люди! Они не принимают в расчет милосердия божьего. А милосердный господь говорит: "Ты думаешь, что все тебя покинули, бедняга? Да не будет так! Я знаю, что тут есть бедный старик, которому нужен ангел-утешитель". И ангел приходит, и человек узнает свою Козетту. Он снова видит свою маленькую Козетту! Ах, как я был несчастен!
   Он замолк на мгновение, потом продолжал:
   - Мне, право же, необходимо было видеть Козетту время от времени, хотя бы на миг. Видите ли, сердцу тоже надо поглодать косточку. И вместе с тем я чувствовал, что я лишний. Я убеждал себя: "Ты им не нужен, оставайся в своем углу, ты не имеешь права надоедать им вечно". Слава богу, я снова вижу ее! Знаешь, Козетта, у тебя очень красивый муж. Что за славный вышитый воротничок на тебе, носи его на здоровье! Мне нравится этот рисунок. Это твой муж выбирал, правда? Но тебе нужны кашемировые шали. Господин Понмерси! Позвольте мне говорить ей "ты". Это ненадолго.
   А Козетта журила его:
   - Как дурно с вашей стороны, что вы нас покинули! Куда же вы уезжали? Почему так надолго? Прежде ваши поездки продолжались не больше трех-четырех дней. Я посылала Николетту, а ей всегда отвечали: "Его нет". Когда вы вернулись? Почему не известили нас? А знаете, вы ведь очень изменились. Как вам не стыдно, отец! Вы были больны, а мы и не знали! Посмотри, Мариус, тронь его руку, какая она холодная!
   - Итак, вы пришли! Значит, вы меня прощаете, господин Понмерси? - повторил Жан Вальжан.
   При этих словах, сказанных Жаном Вальжаном уже во второй раз, все, что переполняло сердце Мариуса, вырвалось наружу, и он вскричал:
   - Слышишь, Козетта? Он опять о том же, он все просит у меня прощения! А знаешь, чем он виноват передо мной, Козетта? Он спас мне жизнь. Он сделал больше: дал мне тебя. А после того как он спас меня и дал мне тебя, знаешь, что он сделал с самим собой? Он принес себя в жертву. Вот что это за человек. И мне, неблагодарному, мне, забывчивому, мне, бессердечному, мне, виноватому, он говорит: "Благодарю вас". Козетта! Провести всю мою жизнь у ног этого человека, и то было бы мало. Все, и баррикаду, и водосток, эту огненную печь, эту клоаку, -через все он прошел ради меня, ради тебя, Козетта! Он пронес меня сквозь тысячу смертей, оберегая меня от них и подставляя им свою грудь. Все, что есть на свете мужественного, добродетельного, героического, святого, - все в нем! Козетта, он ангел!
   - Тише, тише! -прошептал Жан Вальжан. - К чему говорить об этом?
   - Ну, а вы! - вскричал Мариус гневно и вместе с тем почтительно. - Почему вы ничего не говорили? В этом и ваша вина. Вы спасаете людям жизнь и скрываете это от них. Более того, под предлогом разоблачения вы клевещете сами на себя. Это ужасно!
   - Я сказал правду, -заметил Жан Вальжан.
   - Нет, - возразил Мариус, - правда - это правда до конца, а вы всего не сказали. Вы были господином Мадленом, почему вы не сказали этого? Вы спасли Жавера, почему вы не сказали этого? Я вам обязан жизнью, почему вы не сказали этого?
   - Потому что я думал, как и вы. Я находил, что вы правы. Я должен был уйти. Если бы вы знали насчет клоаки, вы заставили бы меня остаться с вами. Значит, я должен был молчать. Если бы я сказал, это стеснило бы всех.
   - Чем стеснило? Кого стеснило? - возмутился Мариус. - Не воображаете ли вы, что останетесь здесь? Мы вас увозим. О боже! Подумать только, что обо всем я узнал случайно! Мы вас увозим. Вы и мы- одно целое, неразделимое. Вы ее отец, и мой также. Ни единого дня вы не останетесь больше в этом ужасном доме. И не думайте, будто завтра вы еще будете здесь.
   - Завтра, -сказал Жан Вальжан, -меня не будет здесь, но не будет и у вас.
   - Что вы хотите этим сказать? - спросил Мариус. -Ну нет, мы не разрешим вам уехать. Вы не расстанетесь с нами больше. Вы принадлежите нам. Мы вас не отпустим.
   - На этот раз уж мы не шутим, -добавила Козетта. - У нас внизу экипаж. Я вас похищаю. И если понадобится, применю силу.
   Смеясь, она сделала вид, будто поднимает старика.
   - Ваша комната все еще ожидает вас, -продолжала она. - Если бы вы знали, как красиво сейчас в саду! Азалии так чудесно цветут! Все аллеи посыпаны речным песком, и в нем попадаются лиловые ракушки. Вы отведаете моей клубники. Я сама ее поливаю. И чтобы не было больше ни "сударыни", ни "господина Жана"! Мы живем в Республике, все говорят друг другу "ты", правда, Мариус? Политическая программа изменилась. Какое горе у меня стряслось, отец, если бы вы знали! В трещине, на стене, свил себе гнездышко реполов, а противная кошка съела его. Бедная моя хорошенькая птичка! Она высовывала головку из гнезда и глядела на меня. Я так плакала о ней! Я просто убила бы эту кошку! Но сейчас никто больше не плачет. Все смеются, все счастливы. Вы поедете с нами. Как будет доволен дедушка! Мы отведем вам особую грядку в саду, вы возделаете ее, и тогда посмотрим, будет ли ваша клубника вкуснее моей. Я обещаю делать все, что вы хотите, только и вы должны меня слушаться.
   Жан Вальжан слушал ее и не слышал. Он слушал музыку ее голоса, но не понимал смысла ее слов; крупные слезы - таинственные жемчужины души - медленно навертывались на его глаза. Он прошептал:
   - Вот доказательство, что господь милосерд: она здесь.
   - Отец! - сказала Козетта.
   Жан Вальжан продолжал:
   - Правда, как было бы прекрасно жить вместе! На деревьях там полно птиц. Я гулял бы с Козеттой. Так радостно быть среди живых, здороваться друг с другом, перекликаться в саду. Быть вместе с самого утра. Каждый бы возделывал свой уголок в саду. Она угощала бы меня клубникой, я давал бы ей срывать розы. Это было бы восхитительно. Только...
   Он остановился и тихо сказал:
   - Как жаль!
   Жан Вальжан удержал слезу и улыбнулся.
   Козетта сжала руки старика в своих руках.
   - Боже мой! - воскликнула она. - Ваши руки стали еще холоднее! Вы нездоровы? Вам больно?
...

---