- Мама-олениха, неужели я был такой маленький?
- Конечно, - отвечала мать-олениха, продолжая жевать жвачку, потому что разговаривали они глазами, - ты тогда был совсем маленький. Только не гогочи, ради бога, а то волки нас услышат.
На крупных международных выставках участвуют только самые лучшие. Именно у таких лучших должны быть современные выставочные стенды, такие как 3Dmaxima.
Строительство выставочных стендов от 3Dmaxima сейчас очень распространено. Такие стенды выглядят гораздо солиднее.
- Надо же, - говорил мальчик, - я тогда был такой маленький, что бедной маме приходилось на колени становиться, чтобы я достал до вымени. А теперь я такой большой, что сам становлюсь на колени, чтобы удобнее было пить молоко.
- Баловень, - ворчала мать-олениха, - пора переходить на траву,
- А я сегодня много травы съел, - отвечал мальчик, - у меня от нее даже оскомина на зубах.
- Вот и неправда! - вставляла тут сестричка-оленичка. - Я видела, сколько ты травы съел. Ты делал вид, что кушаешь траву, а сам землянику рвал.
- Правда, правда, - уверял мальчик, - я травы тоже много съел. Просто ты не заметила.
- Да?! Не заметила?! - горячилась сестричка-оленичка. - Тогда почему ты никогда жвачку не жуешь?
- Сам не пойму, - отвечал будущий Джамхух, - у меня почему-то никогда не получается жвачка из травы, которую съел.
- Из молока нельзя сделать жвачку, - не унималась сестричка.
- Молоко в желудке превращается в сыр, - важно изрек в этом месте олень-отец, - от теплоты внутренностей. Я сам видел, как пастухи ставили на огонь котел с молоком, а после вытаскивали оттуда большой белый ком, который они называют сыром, потому что он сырой. Так что и выпитое молоко можно прожевать, если его вовремя вернуть в рот, когда оно уже превратилось в сыр, но еще не ушло в тело. И на этом хватит болтать... А ты, дочурка-оленьчурка, никогда не выдавай своего братца. Это у нас, оленей, не принято, это принято у плохих людей.
Так или немножко по-другому они разговаривали по вечерам, а потом укладывались спать, и оленята вместе с мальчиком засыпали, прижавшись к животу матери-оленихи. Об этих днях Джамхух нежно вспоминал и охотно рассказывал о них друзьям.
...Однажды старый охотник Беслан из села Чегем увидел на лесной лужайке удивительную картину. Он увидел, что на ней пасутся олень-самец, олениха, два олененка и голый загорелый мальчик.
Охотник так обомлел, что в первое мгновение не мог дрожащими пальцами вытащить стрелу из колчана, чтобы поразить самца, потому что в те далекие времена настоящие охотники никогда не убивали самок.
А в следующее мгновение самец его почуял, семейство сгрудилось, и стрелять уже было невозможно, потому что охотник мог попасть в олениху, в оленят или мальчика.
А еще через миг странное оленье семейство рванулось в лес, и мальчик, почти не отставая, бежал за оленятами. Охотник, пораженный увиденным, как бы очнувшись, бросился вслед и, конечно, никогда бы не догнал мальчика, но тот, споткнувшись о лиану, упал на землю, и, пока выпрастывал ногу из лианы, подбежавший охотник схватил его.
Мальчик изо всех сил стал вырываться из рук охотника, он даже укусил его, но старый Беслан крепко держал его в своих объятиях. И тогда мальчик, поняв, что навсегда расстается с матерью-оленихой, закричал с невыразимой тоской, и этот крик расставания был первым звуком его человеческого голоса. Мать-олениха издали ответила ему трубным рыданием, ведь она любила его, как собственного олененка и даже сильней, потому что дольше, чем любого из своих оленят, кормила его молоком.
Старый Беслан принес мальчика к себе домой, крепко привязал его веревкой к тяжелой кухонной скамье, чтобы он не сбежал, но поближе к очагу, чтобы он не зябнул. Стояла осень, а мальчик был голым, и старому Беслану казалось, что мальчик может замерзнуть.
Со всего Чегема приходили люди полюбоваться ребенком, жившим с оленями. Мальчик ужасно тосковал по своей оленьей семье и ничего не ел целых пять дней. Старый Беслан давал ему хлеб, мед, сыр. Он приносил ему свежей травы, просяной соломы, но мальчик ничего не ел - ни человеческой еды, ни еды травоядных.
А люди приходили, рассаживались на скамьях вокруг него, гадали, откуда он, кто он и что все это предзнаменует. К вечеру пятого дня старый Беслан принес ему охапку ореховых веток, шелестящую желтеющими листьями, и бросил ее у ног мальчика, надеясь, что, может быть, он соблазнится этим козьим лакомством. И тут мальчик вдруг заговорил человеческим голосом, потому что человек ко всему привыкает, он привыкает даже к людям.
- Ты бы мне еще охапку папоротников принес, - сказал он старому охотнику. - Лучше дай мне молока... козьего, раз у вас нет оленьего...
Тут чегемцы страшно удивились, что мальчик заговорил по-человечьи, хотя до этого не уставали удивляться, что он ничего не говорит человеческим языком.
Старый охотник дал ему большую глиняную кружку молока, мальчик выпил его и стал говорить с людьми.
- Сначала отвяжите меня, - сказал мальчик, - я теперь никуда не убегу. Видно, судьба мне жить с вами, с людьми.
- Чей ты сын? - спросили чегемцы. - Давно ли ты попал в лес?
- Не знаю, - сказал мальчик, - я людей никогда не видел. Меня мать-олениха ребенком нашла в кустах и выкормила.
- Как?! - удивились чегемцы. - Ты никогда не видел человека, а сам разговариваешь с нами, да еще на нашем, абхазском языке? Разве такое слыхано?
- Слыхано, раз слышите, - сказал мальчик. - Вы за пять дней мне здесь все уши прожужжали. К концу второго дня я уже все понимал, что вы говорите. Дело в том, что олени говорят глазами. И я понимаю язык глаз. И вы, люди, когда говорите ртом, одновременно говорите глазами. И хотя не все то, что вы говорите ртом, совпадает с тем, что вы говорите глазами, я, сравнивая то и другое, научился понимать значение слов, которые вы говорите.
- Чудо-мальчик! - воскликнули чегемцы. - Божий сын!
- Придется мне наказать своего пастуха-грека, - вдруг сказал один из чегемцев. - Он у меня целый год пастушит и до сих пор не может говорить по-абхазски!
- Глупец, - мальчик поглядел на него своими большими оленьими глазами, - он же не знает языка глаз, потому ему трудно быстро заговорить на чужом языке.
- Откуда ты узнал, что он глупец?! -поразились чегемцы, переглядываясь. Они в самом деле считали этого своего земляка самым глупым человеком Чегема.
- Сначала по глазам, - пожал плечами мальчик, - а потом и по его словам. И тут вдруг старый охотник Беслан расплакался.
- Чегемцы, - сказал он, - вы знаете, как погибли трое моих сыновей. Жена моя умерла от горя, оплакивая их. Наш бог, Великий Весовщик Нашей Совести, послал мне этого мальчика в утешение, чтобы было кому радовать меня на старости лет и было кому закрыть мне глаза в смертный час.
- Не плачь, - сказал мальчик и, подойдя к старому охотнику, прижался к нему, отчего тот еще сильней расплакался. - В прошлом году, - добавил мальчик, - когда волк зарезал моего брата-олененка, мама-олениха долго плакала. Мне ужасно больно, когда кто-нибудь плачет. Я буду утешать твою старость, но дай мне слово никогда не охотиться на оленей!
- Клянусь моими погибшими сыновьями, - воскликнул старый охотник, - я никогда не буду больше охотиться на оленей!
- Хорошо, - сказал мальчик, - я всегда буду жить с тобой... Дайте мне одно из человеческих имен, раз вы без этого не можете.
- Нарекаю тебя Джамхухом, - произнес старый охотник, - в честь моего младшего сына.
- Джамхух - Сын Оленя, - сказали чегемцы, - так будет лучше.
Они еще долго сидели в доме старого охотника, а потом разошлись, разнося весть о мальчике, воспитанном оленихой и овладевшем человеческой речью в пять дней. На самом деле он овладел ею в два дня.
Так Джамхух - Сын Оленя зажил в доме старого охотника, и не было сына добрей и мальчика понятливей и сообразительней. Он в один месяц усвоил все обычаи абхазов, а обычаев этих так много, что абхазы и сами иногда путаются в них.
В первое время ему трудно было привыкнуть к одежде, и он все норовил бегать голым, но потом и к одежде приучился. Играть он тоже в первое время любил с козлятами и телятами, а с детьми не играл. Он с ними начинал говорить о разных мудрых вещах, которых дети не понимали. Но потом, поняв, что дети его не понимают, он стал с ними играть, как с телятами и козлятами.
Мальчик только долго еще не мог привыкнуть к виду человека, сидящего верхом на лошади. Сначала он принял верхового человека за какое-то диковинное животное, но потом и к этому постепенно привык.
Однажды, когда чегемцы стали разбегаться перед взбесившейся буйволицей, он спокойно подошел к ней и вынул у нее из глаза кусочек коры, разъяривший буйволицу.
- Откуда ты узнал, - спрашивали чегемцы, - что она разъярилась из-за этого?
- Язык буйволов очень похож на олений, - сказал мальчик, - примерно так, как язык убыхов похож на абхазский.
Через десять лет о Джамхухе - Сыне Оленя уже знала вся Абхазия. Он жил со своим старым отцом, хорошо хозяйствовал, щедро давал людям мудрые советы и довольно точно предсказывал погоду и разные события. К этому времени он уже, кроме абхазского языка, знал язык греков, картвелов, лазов, черкесов, скифов. Кто к нему ни обратится, он всякому давал совет независимо от его происхождения.
Хотя советы его иногда оказывались не самыми правильными, а предсказания порой не сбывались, люди не слишком унывали. Люди, обдумывая и обсуждая советы и прорицания Джамхуха, всегда убеждались, что ошибки Сына Оленя бывали следствием его излишнего благородства.
Например, если он, рассчитывая поступки подлеца, предсказывал его дальнейшие подлости, то они нередко оказывались подлее, чем думал Джамхух. А если он предсказывал поведение доброго человека, то и доброта этого человека, увы, оказывалась ниже той зарубки, которую сделал Джамхух.
Постепенно люди, приходящие за советом или предсказанием Джамхуха, стали подправлять его слова.
- Если Сын Оленя, - говорили они, - предсказывает, какую подлость учинит подлец, подбавь от себя немного подлости и попадешь в самую точку.
- Если Сын Оленя, - говорили другие, - предсказывает доброе дело добряка, убавь от себя доброты и попадешь в самую точку.
Однако скоро выяснилось, что от этого прибавления и убавления предсказания Джамхуха стали еще реже сбываться. Дело в том, что люди, прибавляя подлости подлецу и убавляя доброту добряка, очень уж усердствовали, и получалась полная неразбериха.
- Этот Джамхух - Сын Оленя совсем нас запутал, - злились самые глупые. - Уж лучше бы он сам нам ничего не предсказывал.
- Нет, - говорили более благоразумные, - лучше будем делать так, как он говорит, ничего не прибавляя и не убавляя.
И люди в большинстве своем стали придерживаться советов в предсказаний Сына Оленя, чувствуя, что к его советам и предсказаниям не мешало бы немного прибавить огорчения или убавить надежды. Однако, боясь запутаться, не решались.
- Ох, и разорит меня этот Джамхух, - бывало, говорил какой-нибудь скупердяй, получив от него хозяйственный совет. Все же он поступал так, как велел Джамхух, боясь, что иначе будет еще хуже.
До двадцати лет, несмотря на всякие мелкие огорчения, вызванные хронической глупостью многих людей, Джамхух жил счастливо. Он был хорош собой, силен, ловок, имел легкую оленью походку и был мудр, как сто мудрецов, собранных в одном месте и согласных друг с другом. Но так как сто мудрецов, собранных в одно место, начинают спорить и отрицать друг друга, Джамхух был мудрее, чем сто мудрецов.
Порой, когда Джамхух слишком уставал от человеческой глупости и жестокости, он уходил в лес, разыскивал там маму-олениху в садился рядом с ней, припав к ее груди и обняв ее за шею.
- Мама, - говорил Джамхух, - я так устал от них. Люди мешают любить себя.
Если он не находил маму-олениху, он находил других оленей и спрашивал у них о том, как живет мать-олениха и как она себя чувствует. Другие олени ему рассказывали, что мать-олениха жива-здорова, и Джамхух, утешенный, возвращался в Чегем.
К этому времени чегемцы в благодарность за мудрость Джамхуха отказались от охоты на оленей, и олени очень близко подходили к селу. Так что Джамхух, отправляясь в лес, если не встречал маму-олениху, все равно встречал какого-нибудь оленя и передавал ему весточку для нее.
Отец Джамхуха, старый Беслан, не мог нагордиться своим сыном, и закатные дни его старости были озарены тихим счастьем. Но всему приходит срок, и пришел срок жизни старому Беслану.
Он стал умирать. Чегемцы вызвали лекаря из Диоскурии, и тот, важно осмотрев старика, сказал, что у него слишком сгустилась кровь и ему надо отворить жилы.
- Глупец, - вздохнул старый Беслан, - зачем мне отворять жилы? Я же умираю не от болезни, а от старости. Разве от старости есть лекарство?
- Ну, знаете! - оскорбился лекарь из Диоскурии, в свое время отворявший жилы константинопольским купцам и гордившийся этим. - Тогда зачем вы меня позвали?
- Для людей, - объяснили чегемцы, дежурившие у постели больного. - Люди скажут, что Джамхух загордился и даже лекаря не вызвал к умирающему отцу. Лучше волоки в Диоскурию причитающихся тебе трех баранов и там отворяй им жилы.
- Ну, знаете! - повторил лекарь, однако, сев на ослика, поволок на веревке в Диоскурию трех заработанных баранов.
Перед самой смертью старый Беслан велел всем выйти из комнаты и, оставшись один на один с Джамхухом, сказал:
- Сын мой, я тебе должен открыть одну тайну, потому что покидаю этот мир, как и положено всякому отжившему человеку. Я хочу уберечь тебя, сын мой, от страшной опасности. В нашем доме есть комната, закрытая на три замка. Я никогда ее не открывал, и ты, зная, что я не хочу тебе о ней говорить, никогда не спрашивал. Теперь пришло время рассказать о тайне закрытой комнаты. Множество лет тому назад, на мою беду, в дом ко мне пришел бродячий художник и стал умирать от лихорадки. И он мне сказал перед смертью: "Я нарисовал портрет самой красивой девушки, которая когда-либо жила на свете. Это заколдованная, вечно юная красавица Гунда, сестра знаменитых семи братьев-великанов. Они живут на самом западном краю Абхазии, недалеко от села Пшада. Я прошу тебя, сохрани этот портрет и никому никогда не показывай его, потому что каждый, кто увидит портрет, влюбится в красавицу и попытается жениться на ней. А свирепые братья-великаны каждому жениху обещают отдать свою сестру только в том случае, если он выполнит все испытания по сноровке ума и тела, которые они придумали. А если жених не справится со всеми испытаниями, они его убивают. Такие у них условия. Черепа неудачливых женихов нахлобучены на колья изгороди вокруг двора великанов. Два неудачливых жениха погибли, пока я рисовал портрет юной красавицы. Я в нее не влюбился, потому что перенес влюбленность на портрет, который рисовал. Этот портрет должен остаться в веках, чтобы люди видели, как красива может быть девушка и каким божественным мастером был я, художник Нахар. Клянись нашим богом. Великим Весовщиком Нашей Совести, что ты навсегда сохранишь мой портрет, чтобы он дошел до потомков!" - "Клянусь!" - сказал я ему. И художник умер. Я его предал земле со всеми полагающимися почестями. Потом, перебирая его бедные пожитки, нашел портрет, завернутый в леопардовую шкуру, и, не разворачивая шкуры, отнес его в комнату и запер дверь на три замка. С этого начались мои беды. Оказывается, все три мои сына, поочередно выкрадывая у меня ключи, проникали в запертую комнату, смотрели на портрет, влюблялись в красавицу и тайно уходили из дому попытать счастья. Трое моих сыновей в одну неделю были убиты братьями-великанами. Но я тогда об этом но знал, я думал, .что они погибли на охоте. Пытаясь найти их следы, я ходил по всей Абхазии. В конце концов, расспрашивая людей, встречавшихся с ними, я понял, что все они шли в сторону дома братьев-великанов. Жена моя умерла от горя, оплакивая своих детей. Но вот на старости лет Великий Весовщик Нашей Совести сжалился надо мной и послал мне тебя. Я молю тебя никогда не входить в комнату, где лежит портрет этой красавицы. После гибели сыновей я его развернул и снова завернул уже в три шкуры. Пусть он там лежит, пока не умрут великаны или пока не найдется джигит, который выполнит все их условия, и пока она наконец не выйдет замуж.
- Значит, отец, ты видел портрет? - спросил Джамхух. Ведь ему было двадцать лет и он уже мечтал о необыкновенной девушке.
- Да, - ответил старый Беслан.
- Ну и как она? - не удержался Джамхух.
- Не знаю, сынок, - вздохнул старый охотник, - я не заметил ее красоты, потому что на ней была кровь моих сыновей.
Джамхух дал слово отцу никогда не входить в комнату с портретом красавицы, и старик умер. Джамхух помог ему унять последние судороги тела, мучающегося от необходимости расстаться с душой, как помогают роженице.
И когда душа ушла из тела, Джамхух прикрыл веками опустевшие глаза отца.
Джамхух похоронил старого Беслана со всеми почестями и стал жить один в своем доме. День и ночь он думал о портрете красавицы, но не смел открыть комнату, где он хранился.
Сердце Джамхуха разрывалось. Его жгло любопытство, но он не мог нарушить слово, данное отцу. Может быть, Джумхух и нарушил бы данное слово, но боялся, что, если влюбится и его попытка жениться на красавице Гунде кончится неудачей, он не сможет справить годовщину смерти отца. Джамхух был благочестивый сын и хотел, чтобы мертвый отец получил все, что положено по абхазским обычаям.
Через год, справив годовщину смерти отца, Джамхух открыл комнату, где лежал портрет. Запах затхлости и гнили от плохо обработанной кожи ударил ему в ноздри.
Портрет, завернутый в леопардовую шкуру, лежал на столе в пустой комнате. Джамхух развернул леопардовую шкуру и увидел, что под ней шкура дикой свиньи. Джамхух развернул шкуру дикой свиньи и увидел, что под ней шкура осла. Джамхух развернул шкуру осла и увидел портрет. Он повернул его к окну и, пронзенный нежной красотой золотоголовой девушки, потеряв сознание, упал.
Придя в себя, он еще долго рассматривал портрет девушки, продолжая сидеть на полу и потирая ушибленную голову. Боль в ушибленной голове смягчала впечатление от головокружительной красоты девушки.
Наконец, насмотревшись на портрет, он встал, бережно завернул его на этот раз только в леопардовую шкуру и положил его на стол. Удивляясь отцу и не понимая, зачем он завернул портрет в три шкуры, Джамхух вынес шкуры осла и дикой свиньи, запер комнату на три замка и бросил обе шкуры в огонь очага. Джамхух уже был влюблен.
"Какая же она в жизни? - думал он, глядя, как коробятся, словно корчатся в огне, шкуры дикой свиньи и осла. - Я умру, - думал Джамхух, - или освобожу ее от братьев-извергов, которые погубили столько невинных людей".
На следующий день рано утром Джамхух пошел в лес, чтобы встретиться с матерью-оленихой и рассказать ей, что он хочет жениться на красавице Гунде, которая живет на краю Абхазии, недалеко от села Пшада, вместе со свирепыми братьями-великанами.
Но маму-олениху в окрестностях Чегема он не нашел, зато встретил других оленей и передал им, чтобы они рассказали матери о его решении. Вернувшись домой, он надел свою лучшую черкеску с серебряным поясом и кинжалом и натянул на ноги мягкие чувяки. Он перекинул через плечо плотно скатанную бурку, увязанную ремнем. Через другое плечо перекинул хурджин, в котором лежали круг сыра, кусок вяленого мяса и дюжина чурчхелин. Попросив соседей, чтобы они присматривали за его скотом, он, никому ничего не говоря, двину лея в путь.
К полудню второго дня своего пути он вышел на тропу, которая проходила мимо пахоты. И тут вот что предстало его глазам Остановив быков на борозде, пахарь, нагнувшись ел землю большими ломтями, то и дело приговаривая:
- До чего же вкусная, черт подери, до чего жирная земля! И хотя земля в самом деле была сочная и жирная, Джамхух, конечно, очень удивился такому необычайному зрелищу. Джамхух постоял-постоял, глядя на пахаря, уплетающего землю, а потом не удержался и окликнул его.
- Приятного тебе аппетита, пахарь! - крикнул Джамхух. - Хотя я впервые вижу, чтобы человек ел землю!
- Здравствуй, путник, - отвечал пахарь, сглатывая большой ком земли. - Дело в том, что та, на шее которой я хотел бы быть повешенным, если мне суждено быть повешенным, запаздывает с обедом. Вот я и решил подкрепиться...
- О ком это ты говоришь? - не понял его Джамхух.
- Ну, конечно, о женушке своей, - пояснил пахарь, - о ком же еще!
- И много ты можешь земли съесть? - спросил Джамхух.
- Ну, как тебе сказать, путник, - ответил пахарь, утирая рот рукавом. - Я могу съесть примерно столько земли, сколько ее выбрасывают наверх, когда роют колодец глубиной в сто локтей. А если глубже - не могу. Ну, разве что через силу.
Джамхух внимательно оглядел пахаря. Это был плотный, упитанный, но не слишком толстый человек.
- Ничего себе, - сказал Джамхух, - хотя, с другой стороны, человек и так ест землю, потому что питается ее плодами, а потом земля ест человека, потому что питается его останками. Но чтобы так прямо, я никогда такого не видел.
- Это все пустяки, - возразил пахарь, - Вот если бы ты увидел Джамхуха - Сына Оленя, вот кому бы ты подивился. Он самый мудрый человек в Абхазии, а значит, считай, и во всем мире. Ни разу не слыша человеческой речи, он, услышав ее, выучил наш язык за пять дней! Слыхано ли такое?
- Я и есть Джамхух - Сын Оленя, - сказал Джамхух, - и я в самом деле выучил абхазский язык, только не за пять дней, а за два, хотя это не имеет значения. Но я. признаюсь, и ломтя земли не смог бы съесть.
- Ты Джамхух - Сын Оленя?! - воскликнул пахарь, - Тогда возьми меня с собой! Меня зовут Объедало, авось я тебе где-нибудь пригожусь!
Джамхух рассказал ему о цели своего путешествия и предупредил об опасностях, связанных с ним.
- Ничего, - сказал Объедало, - с тобой я готов идти на все!
- Ну что ж, Объедало, идем, - согласился Джамхух. Объедало жил неподалеку и крикнул брату, чтобы тот пришел и допахал за него поле.
- У вас в семье все такие? - поинтересовался Джамхух.
- Нет, - сказал Объедало, - я один Объедало. Но я могу насытиться и как обычный человек - от цыпленка до барашка. А если, бывает, проголодаюсь, как сейчас, могу землицей покрениться. Со мной в дороге легко.
- Ну что ж, идем, - сказал Джамхух, и они пошли.
К полудню следующего дня они выбрались к водопаду и увидели странное зрелище. Под водопадом стоял человек. Он ловил ртом белопенную струю, жадно пил ее, время от времени переводя дыхание, и повторял:
- Господи, до чего я изжаждался! Никак не могу напиться! Долго следили Джамхух с Объедалом, как пьет воду этот человек, стоя на дне ручья, в который стекал водопад. Сейчас ручей до того обмелел, что было видно, как бьется в мелких заводях серебристая форель в золотых накрапинках.
- Да ты лопнешь, черт тебя подери! - наконец не выдержал Джамхух. Тут пьющий водопад обернулся к ним и гордо сказал:
- Скорее дятел умрет от сотрясения мозга, чем я, Опивало, упьюсь этим хилым водопадиком... Рыб жалко, а то б еще пил...
- В первый раз вижу, чтобы человек столько воды пил, - проговорил Джамхух. - Я в самую жаркую погоду могу не больше трех кружек выпить.
- Это все ерунда, - сказал Опивало, выходя на берег, - недаром же меня зовут Опивалом. Вот если б вы увидели Джамхуха - Сына Оленя, вы бы подивились настоящему чуду! Он всем дает бесплатные советы и делает предсказания, которые сбываются даже раньше, чем он предсказал. Впервые шестилетним мальчиком, услышав человеческую речь -, я, конечно, имею в виду абхазскую речь, - он выучил наш язык за пять дней! Вот это чудо!
- Я и есть Джамхух - Сын Оленя, - сказал Джамхух. - В твоих словах немало правды, хотя есть и преувеличение. Ну, а насчет абхазского языка, то я его выучил не за пять дней, а за два, хотя это не имеет значения.
- Спасибо Великому Весовщику, - воскликнул Опивало, - что он меня надоумил пить из этого водопада! Возьми меня с собой, Джамхух, авось я тебе пригожусь в пути.
- Ну что ж, Опивало, идем, - сказал Джамхух, - только знай... И он ему рассказал о цели своего путешествия и о многих опасностям, связанных с ним.
- Ничего, - успокоил Опивало, - с тобой я готов на все! А если дело дойдет до выпивки, то скорее дятел, долбящий дерево, умрет от сотрясения мозга, чем эти великаны меня перепьют!
- Слушайте, а вы похожи друг на друга, - сказал Джамхух, оглядывая упитанную, но не слишком толстую фигуру Опивала.
Опивало и Объедало были в самом деле похожи друг на друга. Только у Объедала волосы были черные, как жирная земля, а у Опивала были волосы светло-золотистые, как вода на зорьке.
- Да-а, - сказал Опивало, ревниво взглянув на Объедало, - пусть становится под водопад, и тогда посмотрим, на что он способен.
- Да-а, - сказал Объедало, - пусть меня повесят на шее моей жены, если ты способен съесть хотя бы мысок, на котором мы стоим. Съешь, а потом запьешь водопадом.
Опивало очень удивился такому предложению, но тут Джамхух поведал ему о способностях Объедала, и они втроем пошли дальше.
Они пошли дальше по дороге, и Джумхух им рассказывал поучительные истории, чтобы они мудрели на ходу, а также делал попутные замечания, разглядывая окружающую природу.
Однажды Объедало сказал:
- Меня вот что удивляет, Сын Оленя. Я как-то заметил орла, который - высоко! высоко! высоко! - летал в небе и вдруг камнем опустился на землю. Я думал, он сейчас схватит зайца или дикую индюшку, а он сел на дохлого осла и стал его клевать. И я подивился: зачем было так высоко летать, чтобы потом сесть на дохлого осла?
- Чем выше летает птица, тем вернее она питается падалью, - сказал Джамхух. - Чем разумнее живое существо, тем вонючей его дерьмо... Понятно я говорю, Объедало?
- Первая часть понятна, - проговорил Объедало, подумав, - а вторая часть не совсем.
- По-моему, ты намекаешь на человека, - сказал Опивало.
- Правильно, - заметил Джамхух.
- Но ведь у свиньи тоже очень нехороший запах помета, - сказал Объедало, ревнуя Опивало за то, что тот понял намек, а он не понял.
- К сожалению, ты прав, - согласился Джамхух, - это только доказывает, что у свиньи много сходства с дурным человеком или у человека много общего со свиньей.
- Но, Джамхух, - воскликнул добрый Объедало, - может, хотя бы в будущем человек отойдет от свиньи!
- Будем надеяться, - улыбнулся Джамхух, - отчасти в этом смысл нашей с вами жизни.
- Или свинья отойдет от человека, - пошутил Опивало.
- Я вижу, друзья, - сказал Джамхух, - наше путешествие идет вам впрок.
Когда они вечером, расстелив бурку, поужинали у костра, Джамхух решил познакомить своих спутников с поэзией. Оказалось, что ни Объедало, ни Опивало никогда не слышали настоящих стихов. Правда, они оба любили народные песни. Особенно много застольных песен знал Опивало.
- Нет, - сказал Джамхух, - я имею в виду совсем другое. Вот я вам прочту стихи древнеабхазского поэта, а вы догадайтесь, о чем они. - И он прочел им такие стихи:
Скорпион
Влез на белый цветок
И умер от неожиданности.
Опивало посмотрел на Объедало и сделал вид, что он понимает, о чем эти стихи, но не хочет говорить. Объедало тоже досмотрел на Опивало и сделал такой же вид.
- Так что же? - спросил Джамхух.
- Я-то догадываюсь, - сказал Опивало, который был похитрей Объедала. - Но если я скажу, Объедало Тут же станет уверять, что и он так думал.
- И не собираюсь, - обиделся Объедало, - подумаешь, умник-водохлеб! Считай, Джамхух, что я не знаю, о чем эта притча.
- Ну, а ты? - спросил Джамхух у Опивала.
- Я думаю, - произнес Опивало, - что скорпион влез на белый цветок, а цветок-то оказался ядовитым! Вот он и умер!
- Нет, - сказал Джамхух, - я вижу, вам пока нужно объяснять смысл поэзии. Вот что хотел сказать поэт. Скорпион сам черный, мысли у него черные, и дела у него черные- И он думал, что все на свете черное. И вдруг он увидел белый цветок и понял, что вся его жизнь неправильная, и он от этого умер.
- А-а-а, - протянул Опивало, - вот оно как! Здорово придумано!
- Но не сразу допрешь, - добавил Объедало, довольный, что Опивало тоже, оказывается, не понимал стихотворения, как и он.
- Ничего, - сказал Джамхух, - постепенно привыкнете. С этим они улеглись у костра на расстеленной бурке и уснули. На следующий день Джамхух и его друзья шли по цветущей весенней долине. Дикие груши и алычовые деревья под легким ветерком осыпали нежно-розовые лепестки. Каждое деревцо алычи, опушенное цветами и брызжущей свежестью зелени, напоминало Джамхуху о любимой девушке и о доблести подвига, наградой за который и будет прекрасная Гунда, сестра свирепых и хитрых братьев-великанов.
- Вот я вам все рассказываю да рассказываю, - спохватился Джамхух, - а теперь, друзья, расскажите вы что-нибудь из своей жизни. Например, удалось ли кому-нибудь из вас совершить подвиг! Мне, к сожалению, еще не удавалось.
- Да, - сказал Объедало, подумав, - был у меня в жизни подвиг.
- Конечно, - подтвердил Опивало, - если у меня что хорошо получается, так это подвиг.
- Хочу быть повешенным на шее моей любимой жены, - сказал Объедало, - если мой подвиг не лучше твоего.
- Скорее дятел, долбящий дерево, умрет от сотрясения мозга, - воскликнул Опивало, - чем твой подвиг окажется лучше моего!
- Не спорьте, друзья, - сказал Джамхух, - лучше расскажите каждый о своем подвиге. Ты начинай, Опивало!
Вот что рассказал Опивало. Оказывается, в одном абхазском селе было озеро, откуда люди брали питьевую воду. И в этом озере завелся дракон. И он почти каждый вечер хватал одну из женщин, которая приходила туда за водой или постирать. Никто не мог убить дракона, потому что он прятался в глубине озера и, неожиданно поднырнув, хватал зазевавшуюся женщину.
Узнав о безобразиях дракона, Опивало сам пришел в это село и предложил свои услуги. Он велел всем мужчинам села с копьями и стрелами в руках стоять вокруг озера. А сам прилег у воды и стал пить, время от времени поглядывая, чтобы дракон не поднырнул к нему. Опивало пил озеро четыре дня и четыре ночи подряд и выпил почти всю воду, так что дракон к утру пятого дня заметался на мелководье. Тут мужчины, окружившие озеро, стали осыпать его стрелами и копьями. Дракону оставалось только одно - сдохнуть, что он и сделал.
Жители села в честь своего освобождения от дракона устроили пир и пригласили на него Опивало. Опивало поблагодарил их и сказал: "Садитесь за стол, друзья. Я подсяду к вам попозже. Раз я пил озеро четыре дня и четыре ночи, я должен, извините, что об этом говорю, но я должен шесть дней и шесть ночей избавляться от воды. А потом я подсяду к вам и догоню вас".
"Ладно, - ответили жители, - мы сядем за столы, а ты иди вон к тому ручью, потому что мы из него все равно воду не берем, он мутный. А потом приходи к нам. Небось догонишь".
"Думаю, догоню", - сказал Опивало и, найдя укромное место у ручья, принялся, как говорят абхазы, сливать воду. Может, это выражение появилось у абхазов именно с того времени.
К несчастью, ни сам Опивало, ни жители села на радостях не учли, что он слишком много воды выпил. Как-никак целое озеро. К концу шестого дня ручей вздулся и смыл дом, стоявший над ним. Три козы, не успевшие удрать из загона, и сам хозяин дома были унесены потоком.
...
| Страницы: |
|
