Искандер Фазиль Абдулович

   На следующий день друзья долго шли каштановым лесом, а к полудню оказались на огромной зеленой лесной поляне, которую прорезал щебечущий на камнях ручей.
   Только они дошли до ручья, как увидели, что навстречу им идет человек могучего сложения и несет на плечах дом. Правда, небольшой, но все же дом, с верандой, с крыльцом, с курятником, приколоченным к боковой стене, и с дюжиной куриных гнезд, подвешенных вокруг дома, в которых сидели курицы, кудахтаньем извещающие, что им мешают нестись.
   
   Строительное оборудование является незаменимым помощником для человека. Чтобы мы делали без молотка, пилы, рубанка, гвоздей. Все эти инструменты должны соответствовать определённым стандартам качества. В противном случае Вам придется постоянно обновлять свой ассортимент инструментов.
   
   На вершине крыши сидел золотистый петух и, громко клокоча, укорял кур за их слишком шумное поведение. К довершению всех этих странностей на веранде дома стояла женщина и, держась руками за перила, пыталась заглянуть под дом, чтобы высмотреть того, кто его нес. Судя по словам, которые она старалась добросить до него, это была жена человека, несущего дом.
   - Остор-рожней, дубина! - кричала она. - Кур-р распугаешь, балбес! Мягче ступай! Кур-рам трудно нестись!
   - Вот это силач! - сказал Джамхух, когда несущий дом, перейдя ручей, поравнялся с ними. - Такого чуда я никогда не видел.
   Несущий дом после таких слов Джамхуха остановился, как бы прислушиваясь, не замолкнет ли жена, ругавшая его, и, убедившись, что не замолкнет, обратился к Джамхуху:
   - Да, меня в самом деле зовут Силачом. Но разве это чудо! Вот если б вы встретили Сына Оленя, вы бы подивились настоящему чуду!
   - Что стал как дерево, дурень! - продолжала ругаться его жена. - Бродяг не видел, что ли! Видишь, колодник с колодками на ногах! Небось беглые разбойники.
   - Я Джамхух - Сын Оленя, - сказал Джамхух.
   - Ты Джамхух - Сын Оленя?! - воскликнул Силач и теперь в самом деле не очень осторожно грохнул дом на свайные подпорки и вышел из-под него, потирая затекшую шею. - Дай же тебя расцелую, Джамхух! - Силач крепко обнимал Джамхуха. - Ну и молодчага ты! Ну и мудрец!
   - Доверчивый дуралей! - кричала в это время его жена. - Пусть покажет царскую грамоту, что он Сын Оленя! Джамхух небось только с князьями да с царскими визирями якшается! Станет он бродить с этими голодранцами да колодниками! .Кур-р раскрадут они, кур-р!
   - Ошибаешься, женщина, - сказал Джамхух, - я всегда со своим народом, а не с князьями да визирями.
   - Вижу, с каким ты народом, вижу! - закричала женщина, показывая рукой на ни в чем не повинного Скорохода. Она по глупости приняла жернова на его ногах за каторжные колодки.
   Но тут петух, громко кукарекнув, слетел с крыши, а за ним из курятника и из гнезд повылетели остальные куры, а за ними с радостными криками, топоча босыми ногами, выскочили из дому четверо малышей и окружили Джамхуха и его товарищей. Жена Силача тоже слетела с крыльца и, громко вопя, помчалась за своими курами.
   - Не кажется ли тебе, Джамхух, - сказал Объедало, - что все это плохое предзнаменование для твоей женитьбы?
   - Не кажется, - отвечал Джамхух, с нежностью глядя на маленьких босоногих крепышей, окруживших Скорохода и теребивших его со всех сторон.
   - Дяденька! - кричали они. - Ты что, мельница, что ли? Почему у тебя жернова на ногах?
   - Нет, - отвечал Скороход, - я Скороход!
   - Он Скороход! - восторженно закричали дети. - Дяденька Скороход, поскороходь, а мы посмотрим.
   - Ладно, - сказал Скороход и, осторожно отцепившись от детей, несколькими прыжками догнал разлетевшихся по поляне кур, согнал их в стаю и пригнал к дому.
   - Дяденька Скороход, - завизжали дети, - теперь поскороходь без жерновов!
   - Нет, - возразил Скороход, - без жерновов я делаюсь слишком легким, боюсь улететь!
   - Ничего, - шумели дети, стараясь вытащить ноги Скорохода из жерновов, - наш папа тебя поймает!
   А в это время Силач, разговаривая с Джамхухом, узнал, куда он идет, в попросился идти с ним.
   - А как же жена? - спросил Джамхух.
   - Да пропади она пропадом со своими курами, - отвечал Силач. - Надоело таскать ее вместе с домом из села в село. Ни с кем из соседей ужиться не может. Пусть пока поживет среди леса, а я за это время отдохну от ее ругани. Тут к дому подошла жена Силача, бегавшая за курами. Узнав, что муж уходит с Джамхухом, она неожиданно легко согласилась с этим.
   - Ладно, ступай, - сказала она, - только пусть этот колодник здесь останется. Оказывается, он хорошо кур сгоняет.
   - Ну нет, - возмутился Скороход, - если вы меня с ней оставите, я скину жернова и через полчаса окажусь возле своих зайцев.
   - Слушай, Объедало, - вдруг сказал Опивало, - съел бы ты ее вместе с ее курами, и дело с концом! Освободил бы Силача от этой ведьмы!
   - Что я, людоед, что ли? - обиделся Объедало и, помрачнев, отвернулся от Опивалы.
   - Вот Объедало шуток не понимает! - громко засмеялся Опивало.
   - Такими вещами не шутят, - сказал Объедало, взглянув на Опивалу, и снова отвернулся.
   - Зато вот такими шутят! - воскликнул Опивало и, припав к ручью, за несколько минут выпил около пяти амфор воды.
   После этого он распрямился, приподнял голову и - фырк из себя длинную струю воды, которая, описав дугу на высоте хорошего дерева, превратилась в радугу, медленно тающую и осыпающуюся водяной пылью на землю.
   Дети Силача завизжали от восторга, запрыгали на месте и закричали:
   - Дяденька, еще раз рыгни и раду гни!
   - Рады дуге? - улыбаясь, спросил Опивало.
   - Рады радуге! - хором отвечали дети, прыгая на месте от нетерпения.
   - Кур-р распугаете! - не унималась жена Силача, а в это время Опивало выфонтанил в небо несколько радуг.
   - Эх, была не была! - крикнул Скороход, снимая с ног жернова. - Прыгаю через радугу! А ты лови меня, Силач!
   Он поставил Силача по одну сторону радуги, разогнался с другой и под радостный визг детей прыгнул через радугу.
   Несколько раз прыгнув через радугу, Скороход надел свои жернова.
   И тут Объедало, наконец забыв про свою обиду, тоже решил позабавить детей.
   - Внимание, - сказал он, - сейчас я буду есть пироги с травяной начинкой!
   С этими словами он вытащил нож из чехла, висевшего у него на поясе, вырезал на поляне два больших куска дерна, сложил их внутрь травой и стал есть, на радость детям Силача.
   - Пирог с травяной начинкой! - хохотали дети, окружая Объедалу, который ел свой пирог, делая вид, что шутливо преувеличивает аппетит, а на самом деле с истинным удовольствием.
   - Ребенок - чудо! - сказал Джамхух, глядя на сияющих от радости детей Силача, - Чудо ребенка в том, что он уже человек, но еще чистый.
   - Сладчайший мед мудрости выпили мои уши! - воскликнул Слухач, услышав слова Джамхуха.
   - Неужели только я один не могу чуда сотворить! - сказал Силач, разводя руками.
   - Сила, если она служит добру, - сказал Джамхух, - это самое великое чудо! Ты сейчас совершишь его. Есть у вас в запасе яйца?
   - Конечно, - сказал Силач.
   - Вынеси, - попросил Джамхух.
   Силач поднялся в дом и, не слушая криков жены, вынес из дому корзину с яйцами.
   - Сейчас вы увидите чудо! - сказал Джамхух и, обращаясь к Силачу, добавил: - Подбрасывай яйца как можно ближе к солнцу. Только осторожно, снизу подбрасывай!
   Силач начал вынимать из корзины яйца и осторожным, но сильным движением стал забрасывать их высоко в небо, и они, просверкнув на солнце, таяли в бездонной синеве.
   Минут пятнадцать яйца не возвращались - так высоко их забросил Силач, - и в наступившей тишине только раздавалось завывание жены Силача и удивленное кудахтанье кур, которые тоже видели, что яйца заброшены в небо, и сейчас, выворачивая шеи, они то и дело поглядывали вверх.
   И вдруг - чудо!
   Золотой дождь цыплят, взмахивающих слабыми крылышками и трепещущих в воздухе, посыпался на поляну.
   И тут не только дети, но и все друзья Джамхуха завизжали от восторга! Да что друзья Джамхуха, даже куры радостно закудахтали и побежали к цыплятам и вскоре, разобравшись между собой, какие из них вылупились из их собственных яиц, разделились и стали учить своих щебечущих детей искать корм в траве.
   И только жена Силача была недовольна.
   - Неправильное чудо! Неправильное чудо! - кричала она, - Яиц было сто, а цыплят прилетело только девяносто!
   Оказывается, пока цыплята приземлялись на поляну, она успела их пересчитать.
   - Значит, десять яиц были тухлыми, - сказал Джамхух. - Никакое чудо не заставит вылупиться цыпленка из тухлого яйца.
   - Никакое чудо не заставит вылупиться цыпленка из тухлого яйца! - восторженно повторял Слухач слова Джамхуха, одновременно затыкая уши глушилками. - Такого щербета мудрости уши мои никогда не пили!
   Слухач все время следил за Джамхухом, чтобы, прежде чем он раскроет рот, успеть вытащить из ушей пробки, потому что обычные речи ему приходилось приглушать, а мудрость он хотел слышать только в непроцеженном виде.
   Друзья собрались в путь. Силач, слегка тряхнув дом, подставил под сваи камни, чтобы дом стоял поустойчивей.
   - Папа, чего-нибудь вкусного принеси! - кричали на прощание дети Силача.
   Часа через два, когда они углубились в лес, Опивало подмигнул Слухачу.
   - А ну, послушай, что, интересно, говорит жена Силача?
   - Это мы можем. - Слухач вытащил из ушей глушилки, слегка повел головой, ища нужный источник звука. Найдя, замер, - "Кур распугаете! Цыплят передушите!" - сказал он. - Вот что она кричит.
   - Послушай, Слухач, - вдруг застенчиво попросил Объедало, - узнай, о чем сейчас говорит та, на шее которой я хотел бы быть повешенным, если мне суждено быть повешенным.
   - Начинается! - раздраженно сказал Опивало. Слухач недоуменно посмотрел на Объедало.
   - Ты бы у меня еще спросил, - процедил он, - о чем спорят торговки рыбами на константинопольском базаре? Я знаменитый Слухач, я могу расслышать человеческую речь за двадцать тысяч шагов, но ведь всему есть предел.
   Объедало покраснел от своей неловкости.
   - Прости, Слухач, - сказал он, - просто я соскучился по той...
   - Заткнись! - перебил его Опивало. - Знаем, по ком ты скучаешь! Сами семейные, но блюдем абхазские обычаи - о своих чувствах к жене молчим.
   - Друзья мои, не спорьте, - сказал Джамхух, - лучше я вам расскажу притчу о трех карманщиках.
   - Это другое дело! - воскликнул Слухач, поспешно вытаскивая пробки из ушей.
   - На диоскурийском базаре, - начал Джамхух, - где бывает очень много народу, особенно когда показывает фокусы индусский факир или когда торговец сцепится с покупателем, в толпе так и шныряют карманщики. Всех карманщиков я разделяю на три вида. Для ясности понимания я буду говорить о них как о трех карманщиках, которые залезли в мой карман и чью воровскую руку я поймал в своем кармане. Первый карманщик, пойманный с рукой, сунутой в мой карман, говорит: "Джамхух, клянусь Великим Весовщиком, больше никогда не буду лезть в карманы! Не зови стражника!" Ты можешь пожалеть его и не позвать стражника, но он, конечно, нарушит клятву и снова полезет в чужой карман. Второй карманщик, пойманный с рукой, сунутой в твой карман, бледнеет от гнева и говорит: "Сегодня ты меня опозорил, Джамхух, но завтра я тебя опозорю!" И если у него будет возможность, он тебя опозорит и отомстит. Такие бывают гордые карманщики. Но есть еще один вид карманщика, самый зловредный. Когда ты ловишь его за руку, сунутую в твой карман, он кричит: "Как тебе не стыдно, Джамхух! Неужели ты не понимаешь, что я случайно залез в твой карман!" - "Как же можно случайно полезть в чужой карман?" - спрашиваешь ты его. "Очень просто, Джамхух, - убеждает он тебя, - мы стояли, стиснутые толпой, я хотел полезть к себе в карман и случайно попал в твой". Тогда я, продолжая сжимать его руку, сунутую в мой карман, говорю ему: "Хорошо, ты случайно полез в мой карман. Но почему ты взял оттуда три серебряные монеты, которые ты сейчас стискиваешь в своем кулаке? Значит, у тебя в кармане тоже были три серебряные монеты и ты их можешь показать?" Тут он на миг задумывается и говорит: "Нет у меня в кармане трех серебряных монет. Но именно поэтому, приняв твой карман за свой, я очень удивился, что там лежат монеты, и думаю: дай-ка я посмотрю, что это за монеты оказались в моем кармане! - И тут он вдруг начинает кричать на весь базар: - Люди города, послушайте, что говорит Джамхух! Он говорит, что я, как вор, полез к нему в карман! Люди города, подойдите и послушайте, что говорит Джамхух!" И тут ты уже не выдерживаешь и думаешь: наверное, он в самом деле случайно полез к тебе в карман. Не может быть, чтобы он злонамеренно полез к тебе в карман и сам же звал свидетелей. И тебе становится стыдно, и ты стараешься скорее от него избавиться и уходишь, а он еще кричит тебе вслед: "Что, бежишь, Джамхух? Стыдно стало доброго человека чернить! То-то же!" Вот так еще бывает на свете в нашем благословенном краю. Все карманщики плохи, но этого, последнего, истинно говорю вам, бойтесь больше всех остальных! Он вас ограбит и опозорит на весь мир!
   - До чего противный, - сказал Силач, - я бы его прихлопнул, как комара!
   Так они шли, разговаривая о всякой всячине, а к вечеру очутились возле села, жителей которого Джамхух не уважал, потому что это было единственное село Абхазии, где люди до того испоганились, что, не стыдясь друг друга, держали у себя рабов. У самого входа в село Джамхух со своими друзьями свернул с дороги, чтобы даже не встречаться с людьми этого села. Но как раз поблизости от того места, где они сворачивали, стоял, постругивая ножом палочку, один из жителей села.
   - Путники! - окликнул он их. - Что это вы обходите наше село? Уж не брезгуете ли вы нами?
   - Брезгуем, - ответил Джамхух, - и сам знаешь почему. Весовщику Нашей Совести нечего взвешивать, когда он занимается людьми вашего села.
   - Надо же ему на ком-то отдохнуть, - дерзко бросил житель этого села, - вот он и отдыхает за наш счет. А то мы все боимся, как бы он не надорвался, взвешивая вашу совесть. Ха! Ха! Ха!
   - Джамхух, - сказал Силач, потирая руки, - можно я его как следует проучу?
   - Не надо, - остановил Джамхух, - они сами от безделья скоро перережут друг друга.
   Так они миновали это село, стоявшее на караванной дороге и развращенное работорговцами, провозившими здесь рабов с Северного Кавказа в Рим и Византию.
   К полудню следующего дня друзья вышли к большому абхазскому селу под названием Дал. Это было во всех отношениях хорошее село, но здесь жил молодой князь, приторговывавший рабами. Он был племянником бездетного абхазского царя и уже привык к своей безнаказанности.
   У входа в село их встретили старейшины.
   - Добро вам, путники! - сказали они, - Кто вы и куда держите путь? Не встречался ли вам Джамхух - Сын Оленя? Говорят, он идет в нашу сторону.
   - Я и есть Джамхух - Сын Оленя, - признался Джамхух. - Знаю, зажиточно ваше село и трудолюбиво. Лучшие винограды Абхазии созревают в ваших виноградниках. Но также знаю, что ваш молодой князь приторговывает рабами. А это позор! Образумьте его, пока не поздно!
   И тут совестливые старейшины покраснели и опустили головы.
   - Правда твоя, - сказал самый старший из них, - тайно, по ночам приторговывает рабами наш князь. Но торгует он рабами из чужеземных народов Ну разве что иногда его люди прихватят зазевавшегося эндурца.
   - Неважно, кем торгует, - рассудил Джамхух, - абхаз, продающий раба, - это уже порченый абхаз. Сегодня он торгует зазевавшимся эндурцем, а завтра возьмется за своего абхаза.
   - Ох, и не верю я, - сказал Опивало, - в зазевавшегося эндурца. Скорее весь мир зазевается, прежде чем найдется хоть один зазевавшийся эндурец.
   - Нет худшей заразы, чем рабство, - продолжал Джамхух. - Представьте такое: скажем, моя пересохшая обувь давит ногу. Можно сказать - стопа моей ноги в рабстве. Оттого, что стопа моей ноги в рабстве, все тело мое чувствует неудобство. Оттого, что тело мое чувствует неудобство, у меня портится настроение, и, значит, душа моя теряет равновесие и правильное отношение к людям. Вот точно так же, если червоточина рабства завелась в деревне, душа ее жителей теряет равновесие и справедливое отношение к людям.
   - Ты прав, Джамхух, - сказали старцы, - твоя мудрость - наша опора. Но наш царь ради племянника обещал построить в нашем селе храм Великому Весовщику Нашей Совести. Ради добра, которое принесет храм людям нашей деревни и окрестным деревням, мы терпим баловство князя работорговлей.
   - Мудревато, да внутри вата, как говаривал один проезжий скиф, - отвечал Джамхух. - Храм, воздвигнутый на лукавстве, - это лавка менялы, и больше ничего. Неужели вы думаете, Весовщик Нашей Совести этого не знает? По старым законам высшая власть села - народная сходка. И если она осудит князя, он должен ей подчиниться. Народ царю платит подать и отдает сынов для войска. Больше народ царю ничем не обязан. Высшая власть села - народная сходка. Если абхазы забудут об этом, они будут наказаны провидением.
   - И уже, кажется, наказаны, - сказал старейший из старейшин. - Странное чудо случилось в нашем селе. Ни один прорицатель не может разгадать его значения. И мы всем этим опечалены. У нашего односельчанина, почтенного торговца вином, в двадцативедерном кувшине завелась рыба. Она плещется в кувшине и иногда, высовывая голову, поет застольную песню "Многие лета". Ну, то, что она поет, это понятно. В кувшине с вином она, конечно, опьянела и поет. Но нас удивляет и печалит, как-как?! - рыба могла попасть в кувшин с вином. Такого отродясь ни один абхаз не слыхал.
   - Ладно, - сказал Джамхух, немного успокоившись, - пойдем посмотрим.
   - Не означает ли рыба, плещущаяся в кувшине, - спросил один из старцев, когда они шли к дому виноторговца, - что нас враги покорят и сбросят в море к рыбам?
   - Не означает, - сказал Джамхух. - Но кто слышал, как она поет?
   - Как она поет, кое-кто слышал, - отвечали старейшины. - Но как она плещется в кувшине, видели мы сами своими глазами.
   Они пришли к хозяину самых богатых виноградников села, и тот повел их в сарай, где у него были зарыты в землю кувшины. Хозяин открыл крышку одного из них, и Джамхух вместе с друзьями заглянул в него. Темно-красная поверхность вина колебалась. Чувствовалось, что в кувшине ходит какое-то живое существо.
   - Может, перелить вино из кувшина, - сказал хозяин, - чтобы поймать рыбу?
   - А зачем переливать, - развел руками Опивало, - я сейчас приналягу и доберусь до рыбы.
   Не успел хозяин опомниться, как Опивало лег перед кувшином и, сунув туда голову, стал пить вино, постепенно углубляясь в кувшин, что явно не нравилось хозяину, хотя он вместе со старейшинами был поражен такими способностями Опивалы.
   - Зачем было выпивать? - бормотал хозяин, стараясь из-за головы Опивалы заглянуть в кувшин. - Можно было перелить в амфору.
   А между тем Опивало, усердствуя, уже наполовину влез в кувшин, и было похоже, что он скоро свалится в него.
   - Сдается мне, - сказал один из старейшин, обращаясь к Джамхуху, - что этот твой человек сам скоро заплещется в кувшине и запоет с рыбой в два голоса!
   - Зачем было вообще выпивать, - сказал хозяин, уже даже не пытаясь заглянуть в кувшин через голову Опивалы, - вон у меня сколько пустых амфор.
   - Ничего, - заметил Джамхух, - он не свалится в кувшин. Силач, подержи его за ноги.
   Силач схватил за ноги Опивалу, продолжавшего углубляться в смысл кувшина и легко одолевавшего этот смысл.
   Вдруг из кувшина раздалось пение застольной песни "Многие лета".
   - Кто поет? - спросили сверху.
   - Вино поет, - загадочно ответил Опивало, продолжая углубляться в смысл кувшина.
   - Можно было перелить, - в последний раз сказал хозяин и безнадежно махнул рукой.
   - Допил! - наконец раздался голос Опивалы из глубины кувшина.
   - Лови рыбу! - крикнул Силач, сидя на корточках перед кувшином. Он держал за щиколотки обе ноги Опивалы одной рукой и равномерно двигал ею, чтобы тот мог достать дно кувшина в любой части.
   - Поймал! - загудел Опивало, и Силач мигом вытащил его наверх. В руках Опивалы билась большая, порозовевшая от пребывания в вине форель.
   - Форель?! - удивились все, словно ожидали совсем другую рыбу.
   - Сейчас она у меня запоет! - воскликнул Объедало и, выхватив форель у Опивалы, откусил ее до хвоста, а хвост почему-то протянул Опивалу.
   - Я выпил, а ты закусил, - слегка обиделся Опивало и почему-то вручил хвост хозяину вина.
   - Зачем? - спросил хозяин, вовсе ничего не понимая, потому что все еще горевал по поводу опустевшего кувшина.
   - Да, - сказал Объедало, с видом знатока дожевывая форель, - оказывается, форель, вымоченная в вине, даже в сыром виде очень вкусна.
   Говорят, именно с тех пор ценители вкусной еды стали жарить форель, предварительно вымочив ее в вине.
   - Все ясно, - сказал Джамхух, обращаясь к хозяину, - форель - речная рыба. Только вместе с речной водой она могла попасть в кувшин. Ты подливаешь воду в вино. Скорее всего ты это делаешь ночью. Ночью ты черпанул в амфору воду из реки вместе с форелью и, не заметив этого, перелил в кувшин.
   - Земляки, не взыщите! - взмолился виноторговец, продолжая держать в руке хвост форели. - Я это вино только диоскурийцам продаю. Своих я им не поил...
   - Так начинается порча, - сказал Джамхух, - Там, где один по ночам приторговывает рабами, другой по ночам начинает подливать воду в вино.
   - А ты докажи, что я продавал рабов! - вдруг раздался голос молодого князя. Оказывается, он незаметно подошел к ним, пока Опивало добирался до дна кувшина.
   - Вроде рыба запела, - сказал Опивало, озираясь. Он сначала вопросительно посмотрел на Объедалу, съевшего форель, а потом на князя. Опивало был явно под хмельком.
   Джамхух тоже оглянулся и увидел князя. Он сразу определил, что лицо князя отмечено печатью молодости, печатью красоты, однако не отмечено печатью мудрости.
   Через много лет время стерло с его лица печать молодости и печать красоты, но снабдить его отсутствующей печатью мудрости времени не удалось.
   - Кажется, я не называл имени того, кто торгует рабами, - сказал Джамхух, оглядывая собравшихся, - или я назвал имя того, кто торгуем рабами,
   - Нет, не называл, - ответили старцы, взглянув сначала на Джамхуха, а потом на князя.
   - Ясно, что ты намекал на меня, - сказал князь и добавил: - Всем известно, что ты выучил абхазский язык за пять дней, а не за два, как ты утверждаешь. Какой же ты праведник после этого и какое ты имеешь право нас учить,
   - Лучше бы избавил нас от эндурцев, - взбодрился виноторговец и наконец отшвырнул хвост форели, - чем заглядывать в чужие кувшины и приводить сюда каких-то чудищ-выпивох.
   - Словоблуды, - сказал Джамхух. - Ты их обвиняешь в одном, а они оправдываются в другом. Продающий раба - сам раб власти! Продающий нечистое вино - сам раб нечистоты! Запомните, что рабство уже тем плохо, что создает труса, связанного цепью, чувство равенства с героем, связанным цепью. И не только чувство равенства! Чувство превосходства! Когда и трус и герой одинаково беспомощны, трус приписывает себе все, что мог бы сделать герой на свободе. Потому что оба беспомощны, а герой молчит. Герой в цепях всегда молчит, трус в цепях всегда говорит. Когда ему еще поговорить о своих геройствах, как не в цепях! Но лев, сидящий в клетке, - это все-таки лев, а не шакал!
   С этими словами Джамхух - Сын Оленя вместе со своими друзьями покинул село, не отведав хлеба-соли и оставив старейшин в печальном недоумении.
   Сын Оленя был так разгневан, что долго не мог прийти в себя и не разговаривал с друзьями.
   - Лев, сидящий в клетке, - это не то, что шакал, сидящий в клетке, - шепотом сказал Опивало Объедале. - А ты что думаешь, землеед?
   - Отстань, - отмахнулся Объедало, - я тоже так думал.
   - Знаю, знаю, что ты думал, - не отставал от него Опивало. - Ты думал, раз уже в клетке, все равно, что шакал, что лев, что лиса.
   - Уж не опьянел ли ты? - спросил Объедало.
   - Да, - признался Опивало, - малость захмелел. Оказывается, когда пьешь вниз головой, быстро хмелеешь. Хмель сразу же стекает в голову.
   - Ах, вот оно что, - сказал Объедало и успокоился.
   - То-то и оно, - кивнул Опивало и добавил: - Только не имей привычки выхватывать из рук чужую рыбу.
   - Я думал, ты сырую не будешь есть, - примирительно сказал Объедало, - а у меня желудок привычный.
   - Уж как-нибудь сами разберемся, - ответил Опивало, - как нам быть с рыбой, пойманной на дне кувшина.
   На этом они окончательно примирились. Тут тропа, по которой шли друзья, привела их под сень грецкого ореха, где сидели несколько человек и закусывали, привязав лошадей к веткам самшитника, растущего рядом. По обличью это были городские люди. Подошедшие поздоровались с сидящими на бурках. Те, встав со своих мест, пригласили их разделить с ними трапезу. Друзья присели.
   - Путники, куда путь держите? - спросил Джамхух.
   - Мы из города Питиунта, - ответили путники, - отцы города послали нас искать Джамхуха - Сына Оленя. У нас очень важное дело.
   - Считайте, что вы его нашли, - сказал Джамхух, улыбнувшись путникам.
   - И не ошибетесь, - добавил Объедало, двумя пальцами подымая жареную курицу и со сдержанной деликатностью отправляя ее в рот.
   Путники из Питиунта посмотрели на Объедалу, удивляясь такому сочетанию мощи аппетита и сдержанной деликатности.
   - Если перед нами Джамхух - Сын Оленя, - сказал старший из путников, - то мы сразу же выложим нашу просьбу, а заодно наши запасы еды и питья, которые мы взяли на неделю, чтобы искать тебя.
   - И не ошибетесь, выкладывая, - согласился Опивало, когда рядом с ним поставили бурдюк с вином.
   - Вот что, Сын Оленя, - сказал один из путников, - наш город издревле прославлен своими базарами, банями, портом, крепостью, храмом Великому Весовщику и многими другими радующими глаза делами рук человеческих. Здесь всегда жили абхазы, убыхи, гениохи, картвелы, мингрелы, греки и люди многих других племен. Ну, и эндурцы, само собой. Они торговали с Византией, с Римом, со скифами и хазарами. Они ловили рыбу, рубили самшит, выращивали фрукты, выделывали кожу, чеканили и занимались всяческими другими ремеслами. Если им иногда и доводилось ссориться, то ссорились ненадолго. И мы не знаем теперь, что с нами со всеми случилось. Каждое племя тянет в свою сторону, а раньше только эндурцы этим занимались. И человек одного племени теперь смотрит подозрительно на человека другого племени, хвалит все свое и чернит все чужое. И жить с каждым днем становится все скучней и опасней. Отцы города встревожены. Объясни ты нам, ради Великого Весовщика, что же случилось со всеми нами и как помочь людям нашего города снова обрести мир и доброжелательность между племенами.
   - Порча пришла к вам, - сказал Джамхух, - а может быть, и не только к вам. Люди потеряли главную цель человека - быть угодным нашему богу, Великому Весовщику Нашей Совести. Его весам часто нечего взвешивать, и он грустит на небесах. Народ не может жить без святынь, - рассуждал Джамхух, - вера в главную святыню порождает множество малых святынь, необходимых для повседневной жизни: святыню материнства, святыню уважения к старшим, святыню верности в дружбе, святыню верности данному слову и тому подобное. И когда теряется главная святыня, постепенно утрачиваются и все остальные и на людей нисходит порча. Люди начинают ненавидеть друг друга и угождать только себе или тем, кто сильнее их, чтобы еще лучше угождать самим себе. Когда корабль в море дает течь, - продолжал Джамхух, - люди, находящиеся на корабле, ведут себя по-разному. Всех их можно разделить на три части во тому, как они себя ведут на корабле...
   - Джамхух, - вдруг спросил Объедало, - отчего у тебя все на три части делится?..
   - Не перебивай, - ответил Джамхух, - потом я тебе все объясню. Так вот, всех, кто находится на корабле, можно разделить на три части по тому, как они себя ведут, когда корабль дал течь. Слепые духом на оба глаза думают только о том, как себя спасти, не ведая, что без спасения корабля невозможно себя спасти вдали от берега. Это самые худшие. Если они окажутся сильнее всех остальных, корабль потонет и никто не спасется. Другие, слепые духом на один глаз, думают только о том, как спасти себя и свою семью. И эти плохи потому, что, если они окажутся сильнее всех, корабль все равно потонет. И только зрячие духом на оба глаза думают, как спасти всех. Это настоящие люди, любимцы Великого Весовщика. Если они окажутся сильнее всех, корабль будет спасен. И вы передайте отцам города, чтобы они приблизили к себе этих и взывали к совести остальных.
   - Спасибо, Джамхух, - сказали люди из Питиунта, - мы передадим отцам города твои слова. Над твоими словами, как над всякими мудрыми словами, надо думать и думать.
   - Пусть думают, - согласился Сын Оленя, - это еще никому не повредило.
   На этом они расстались.
   Путники сели на своих лошадей и направились в Питиунт, а Джамхух с друзьями пошел своим путем. Вдалеке перед их глазами вставала стена голубого моря, растворяющегося на горизонте в голубизне неба. Оно тогда называлось не Черным морем, как сейчас, а Гостеприимным морем, или, как говорили греки, Понтом Эвксинским.
   - В людях, - сказал Джамхух, кивнув на море, - много дикарского. Не удивлюсь, если они в один прекрасный день переименуют Гостеприимное море и назовут его как-нибудь иначе. Людям кажется, что, если они переименуют древние названия гор, рек, морей, они будут могучими, как боги! Жалкие себялюбцы! Народ должен чувствовать, что его страна не вчера началась и не завтра кончится. Так ещ уютнее жить в вечности и легче защищать свою землю.
   - Джамхух, - напомнил Объедало, - ты обещал объяснить, почему ты все делишь на три части.
   - Да, - сказал Джамхух, - сейчас я вам все объясню. Три - это священное число, и не я его придумал. Вспомните народные сказки, где всегда три дороги, три брага и многое другое. Три - священное число и намекает нам на то, что у человека три жизни. Начальная жизнь - это жизнь до рождения. Серединная жизнь - это наша жизнь, в которой мы живем в этом мире. И последняя жизнь - это жизнь, в которой мы будем жить после смерти. О начальной жизни мы знаем только то, что одни люди приходят в мир со склонностью к добру. Другие люди приходят в мир со склонностью к злу. И третьи люди - видишь, опять три - приходят в этот мир, немного склонные к добру, а немного склонные ко злу. Кто как жил в первой жизни, таким и приходит в этот мир. Наша земная жизнь - серединная, и она самая важная для человека. Тот, кто жил добром в первой жизни, должен постараться в этой жизни сохранить свою доброту. Тот, кто жил в первой жизни во зле, имеет возможность исправиться, и тогда ему простятся грехи первой жизни. А те, кто колебался в первой жизни от добра ко злу, имеют возможность окончательно определиться в добре. Вот почему наша серединная жизнь самая главная для человека. Больше в вечности никогда не будет возможности что-либо исправить. Строг Великий Весовщик, но и милость его огромна! Шутка ли, целая жизнь дана нам для собственного испытания, и даже если мы ее плохо начали, есть время все исправить! Теперь вам ясно, почему число три священно и почему в народе так часто говорят о трех дорогах, трех братьях, трех судьбах и тому подобное? Это намек Великого Весовщика.
...

---