Искандер Фазиль Абдулович

   - А что тут постыдного? - вступилась за князя Гунда. - Он это сделал, чтобы увидеть меня. А ты, Опивало, просто ревнуешь верблюда, потому что он может выпить воды больше тебя!
   
   Вот приходишь порой в местное управление, а там сплошная серьезность и серость. Мало красок, улыбок и света. А ведь этого можно добиться очень легко. С помощью элементарного оформления стендов, табличек, вывесок. Стенд, это не только информационное поле, но это еще и лицо администрации.
   
   - Верблюд - больше меня?! - задохнулся от возмущения Опивало. - Да скорее дятел, долбящий дерево...
   - Не спорьте, друзья, - остановил их Джамхух, - но должен сказать, что мой друг Опивало проявил немалую проницательность в понимании души властолюбцев.
   - Оставьте князя, - вздохнула Гунда. - Он женился в прошлом году. Жена у него, правда, знатная, но совсем даже некрасивая... Все говорят...
   Тонкий слух Слухача ужасно покоробило неуместное напоминание Гунды о сватовстве князя. Он был возмущен - ведь это же ясно как божий день: не приди Джамхух со своими друзьями, Гунда была бы навеки обречена жить без мужа!
   - Что такое неблагодарность, Джамхух? - спросил Слухач, по этому поводу вынимая глушилки из ушей. Он твердо придерживался своего правила, что мудрость надо выслушивать в непроцеженном виде.
   - Неблагодарность, - сказал Джамхух, - это роскошь хама.
   - Или хамки, - добавил Слухач.
   - Или хамки, - согласился Джамхух, не понимая намека.
   - А что такое благородство?
   - Благородство, - сказал Джамхух, - это взлет на вершину справедливости, минуя промежуточные ступени благоразумия.
   - Та птица, о которой я думал, - продолжил Слухач, - так высоко не летает, если летает вообще.
   - Да, - грустно произнес Джамхух, - благородство не слишком часто встречается.
   - А что такое скромность, Джамхух? - не унимался Слухач.
   - Скромность, - сказал Джамхух, немного подумав, - это очерченность границ достоинства. Нескромных, крикливых, как базарные зазывалы, людей, хвастающихся обилием своих достоинств, мы вправе заподозрить в отсутствии всякого достоинства. Запомните, друзья, несуществующие достоинства легко преувеличивать... Но скромность должна быть скромной. Скромность, слишком бьющая в глаза, это вогнутая наглость.
   - А вот что такое грубость, Джамхух? - вдруг спросил Объедало, при этом многозначительно косясь на Опивалу.
   - Грубость - это забвение вечности, - сказал Джамхух и замолк, словно погрузившись в эту самую вечность.
   - О, мои уши! - воскликнул Слухач. - Вы внюхиваетесь в речь Джамхуха, как в розы Хоросана, и при этом сами расцветаете, как розы!
   И, будто опасаясь, что розовое масло мудрости выльется из его ушей, он осторожно и тщательно закупорил их глушилками.
   - Наконец-то мне ясно, Опивало, - укоризненно сказал Объедало, -почему ты так часто грубишь мне. Ты забываешь о вечности, а это с твоей стороны очень даже некрасиво.
   - Это я забываю о вечности? ~ как громом пораженный, воскликнул Опивало и даже остановился от возмущения. - Да если ты хочешь знать - думать о вечности это мое любимое занятие А после хорошей выпивки я прямо чувствую, что вечность внутри меня Не скрою - приятное, бодрящее чувство.
   Такое панибратское, сокувшинное отношение к вечности вывело из себя даже добродушного Объедалу.
   - Вы послушайте, что он говорит, - хлопнув в ладоши, закричал он. - Это ты должен быть внутри вечности, а не вечность должна быть внутри тебя! Правда, Джамхух?
   - Ты прав, - отвечал Сын Оленя. - Опивало, конечно, шутит. Но многие из сильных мира сего и в самом деле так важничают, как будто бы они проглотили вечность, а не вечности предстоит их поглотить.
   - Вот землеед, - почти запрокидываясь от хохота, воскликнул Опивало, - опять шутки не понял! Здорово же я тебя подцепил.
   - Нет, ты не шутил, - взволнованно возразил Объедало. - Я же точно знаю, что ты не шутил! Клянусь...
   Но тут Опивало перебил его и с притворным ужасом прикрыл уши.
   - Слухач, - взмолился он, - подай мне свои глушилки скорей! А то он сейчас поклянется той, по шор которой, и я умру на месте. С хорошеньким подарком вы придете тогда на свадьбу Джамхуха!
   - Нет уж, не надо нам таких подарков, - вдруг сказала прекрасная Гунда и, с лошади посмотрев на Скорохода, добавила: - Выбери-ка мне помидор покрупней. Убей меня Великий Весовщик, если я понимаю, о чем они тут спорят...
   Скороход достал из корзины большой помидор, вытер его о гриву лошади и преподнес Гунде.
   - Вот и я как раз хотел поклясться Великим Весовщиком, а не моей женушкой, - обратился Объедало к своему насмешнику. - Так что очень даже глупо ты смеялся надо мной. Глупо и невпопад!
   - Ага, - не унимался Опивало, - на этот раз ты хотел быть повешенным на шее Великого Весовщика! Мало всяких нечестивцев висят на его шее! Только тебя там и не хватало!
   - Я так считаю, - вдруг вмешался Силач, - что у Великого Весовщика шея куда крепче моей. Вы думаете, я Силач? Нет! Это он- настоящий Силач!
   Через неделю друзья пришли в Чегем, где Джамхуху была устроена замечательная свадьба, длившаяся три дня и три ночи. На ней пировали, пели и плясали все чегемцы. К концу третьей ночи уже и Объедало не мог съесть ни кусочка мяса, а Опивало просто упился.
   Джамхух одарил своих друзей подарками и положил им в дорожные хурджины всякие сладости для тех, у кого были дети.
   И вот пришло время расставаться. У Сына Оленя и его друзей были слезы на глазах. Скороход откровенно рыдал. Джамхух крепко обнимал своих друзей и по три раза (опять почему-то три раза!) целовался с каждым из них. Сначала он целовался с Объедалой, потом с Опивалой, потом со Скороходом, потом с Силачом, потом со Слухачом, потом с Ловкачом, а потом наконец с Остроглазом.
   - Довольно целоваться с друзьями! - кричали чегемцы. - А то на жену не хватит поцелуев!
   - Это совсем другое дело, - отвечал Джамхух - Сын Оленя. - Мне кажется, дни путешествия к моей возлюбленной Гунде были самыми счастливыми в моей жизни с людьми. До свиданья, друзья!
   - До свиданья, Сын Оленя, - отвечали друзья, - счастливой тебе жизни с золотоголовой Гундой! Если что - дай знать! Чем можем - поможем!
   - Джамхух! - крикнул напоследок Скороход. - Можно, я вас буду навещать? Я ведь быстрый - одна нога здесь, другая там! Я буду приносить Гундочке помидоры. Помидоры идут к ее золотым волосам!
   - Конечно, приходи, когда можешь, - отвечал Джамхух, и друзья, то и дело оглядываясь и размахивая руками, скрылись на верхнечегемской дороге.
   Итак, Джамхух стал жить с прекрасной золотоголовой Гундой.
   Джамхух горячо любил свою жену, и счастье его казалось безоблачным. В первый год их жизни в Чегеме каждую неделю к ним приходил Скороход и приносил большую корзину, наполненную румяными древнеабхазскими помидорами. Так что Гунда не замечала, что в горном Чегеме помидоры не вызревают.
   Через год чувствительный Скороход влюбился в черкешенку, жившую за Кавказским хребтом, и стал все реже и реже приходить с помидорами, И Гунда возроптала.
   - Меня братья кормили русалочьей икрой и соловьиными мозгами, - говорила она Джамхуху, - а ты даже помидорами не можешь меня обеспечить.
   - Что же делать, милая Гунда, - отвечал ей Джамхух, - если у нас в Чегеме помидоры не вызревают.
   - Тогда давай жить в долинном селе, - сказала Гунда.
   - Нет, - не соглашался Джамхух, - я не хочу покидать дом моего отца Беслана. Да и люди, приходящие за советами и предсказаниями, привыкли видеть меня здесь.
   Впрочем, Гунда довольно скоро приспособилась брать подарки в виде корзин с помидорами у людей, приходящих к Джамхуху за мудрым советом. Об этом, как водится, знали все, кроме самого Джамхуха. Он думал, что эти помидоры люди приносят из преклонения перед красотой Гунды.
   Джамхух очень любил детей, но Гунда почему-то не могла родить.
   - Как ты, мудрец, не понимаешь, - говорила она, - что у самой красивой женщины и самого умного мужчины не может быть детей. Природа не может соединить в одном ребенке твой ум и мою красоту. Это ей не под силу.
   - А я бы хотел обыкновенных детей, - задумчиво отвечал Джамхух, - вроде тех, что у Силача моего я видел...
   - Мало ли что нам хочется, - ворчала Гунда, - надо примириться с тем, что мы неповторимы.
   Джамхуху ничего не оставалось как примириться. Он все же очень любил свою золотоголовую Гунду.
   Много людей приходило к Джамхуху иногда с забавными просьбами, иногда с горестным недоумением, иногда за мудрым советом, а иногда просто черт знает за чем! С годами Гунде стали ужасно надоедать бесконечные посетители Джамхуха.
   - Ну что, что приперлись опять? - говорила она ходокам, когда Джамхуха не было дома.
   - У нас мулица ожеребилась, - случалось, говорили ходоки, - к чему бы это?
   - Великий Весовщик! - кричала Гунда. - Они меня ополоумят! Ожеребилась - ну и хорошо!
   - Нет, не хорошо, - сдержанно, но твердо отвечал один из ходоков, - не положено по природе. Хотим узнать, что предзнаменует?
   - Великий Весовщик! - надрывалась Гунда. - Ходоки замучили! Оставьте корзину с помидорами и убирайтесь в котловину Сабида, он там коз пасет!
   Но так как число людей, приходивших к Джамхуху, намного превосходило ее потребность в помидорах, Гунда частенько пилила Джамхуха, что он мало времени с ней проводит.
   Однажды, когда она его так ругала, пришел человек посоветоваться, как ему быть с пчелиным роем, который вылетел из улья и прицепился к высокой ветке орехового дерева.
   Выслушав ходока, Джамхух ему доверительно сказал:
   - Женщина хочет, чтобы время любви превосходило пространство жизни. Но ведь это нелепо?
   - Нелепей и не придумаешь, - поспешно согласился посетитель и ушел, решив, что Джамхух слегка спятил.
   - Где мой рой и где женщина, которая хочет любви? - удивлялся он, разговаривая с односельчанами, и те, пожимая плечами, высказывали разные соображения по этому поводу.
   Так они жили четыре года и четыре месяца, и тут вдруг случилось необычайное событие. Абхазский царь, приехавший в село Дал на праздник открытия Храма Великому Весовщику Нашей Совести, внезапно скончался в доме своего племянника, где он гостил.
   Молодой князь сел на престол. И хотя его звали абхазским именем Кобзач, он, подражая византийским императорам, нарек себя Феодорием Прекрасным.
   Года два народ присматривался к нему, называя то старым именем, то новым, а потом прозвал его Тыквоголовым Красавчиком и больше никак его не называл.
   В один прекрасный день дюжина придворных людей во главе с визирем приехала к Джамхуху. Кто-то из придворных держал за поводья лошадь с богатым женским седлом. Джамхух сразу все понял, душа у него сжалась от боли, но делать было нечего, гости спешились и вошли в дом.
   - Джамхух, - сказал визирь, - наш царь Феодорий Прекрасный давно любит золотоголовую Гунду. Только необходимость блюсти себя для абхазского престола не позволяла ему сразиться с братьями-великанами. Теперь пришел его час. Ты должен отдать царю прекрасную Гунду, иначе царь пойдет войной на Чегем. Неужели ты, вечно призывающий всех к миру, будешь способствовать тому, чтобы лилась абхазская кровь?
   - Но ведь царь женат, - изумился Джамхух, - я даже слышал, что у него недавно родился сын?
   - Да... - сказал визирь. - У него родился сын, и он наречен Георгием. Но какое это имеет значение? Разве ты не знаешь, что византийские императоры женятся столько раз, сколько хотят? А мы должны учиться у нашего великого соседа Византии, самого культурного государства в мире.
   Джамхух задумался. Потом долгим взглядом посмотрел на Гунду. Он понял, что она хочет уйти к царю. Душа у Джамхуха обливалась кровью. Но он был горд, Сын Оленя, и хотел, чтобы Гунда сама предпочла его царю.
   - Что ж, берите ее, - сказал Джамхух, - раз она так хочет.
   - Но разве я говорила, что хочу покинуть тебя, Джамхух? - воскликнула Гунда и вся разрумянилась.
   - Милая Гунда, - сказал Джамхух, - ты забыла, что я Сын Оленя, я знаю язык глаз... Твои медоносные глаза мне все рассказали...
   - Ради интересов Чегема, - прошептала Гунда и опустила свою прелестную головку.
   - Да, - подтвердил визирь, - интересы народа превыше всего.
   - Тебе останется мой портрет, - сказала Гунда, - ты будешь жить с моим портретом.
   - Да, - согласился визирь, - портрет можешь оставить. У нас много придворных художников.
   - Хорошо, - сказал Джамхух, - я буду жить с твоим портретом. На прощание Гунда поцеловала Джамхуха, и не было поцелуя горше, потому что Джамхух почувствовал его благодарную нежность.
   Гунде подвели чистокровного арабского скакуна, и, когда визирь подставлял ее ноге стремя, он не удержался и кивнул на стремя:
   - Чистое золото.
   - Сын Оленя, не скучай, - сказала Гунда, удобнее усаживаясь в седле, - почаще смотри на мой портрет.
   Придворные вместе с Гундой скрылись на нижнечегемской дороге. Джамхух постоял, постоял посреди двора, а потом вздохнул и зашел в дом.
   Чегемцы долго обсуждали это событие, жалея Джамхуха и высказывая разные предположения.
   - Вообще, - говорили они, - ввести в дом рыжую - все равно что поджечь его. Уж лучше прямо сунуть горящую головешку под крышу, чем вводить в дом рыжую...
   - Надо было повоевать с Тыквоголовым, - говорили другие, - напрасно наш Джамхух ее уступил...
   - Как же воевать, - говорили третьи, - если Джамхух сам приторочил корзину с помидорами к ее седлу.
   Это было явной выдумкой. Никакой корзины с помидорами Джамхух не приторачивал к седлу Гунды. Он, конечно, тосковал по своей Гунде, но никогда ни один человек не услышал от него ни одной жалобы.
   Только однажды, сидя перед очажным огнем в кругу чегемцев, он вдруг подумал вслух:
   - Оказывается, пустую душу нельзя ничем заполнить. Пустота духа - это вещество, которое нам неизвестно. И если вещество пустоты заполняет душу, душа заполнена. А заполненное уже ничем нельзя заполнить.
   - Не убивайся, Сын Оленя, - сказал старый чегемец, - ты еще совсем молод, у тебя все впереди.
   - Маму-олениху жалко, - ответил Джамхух, - она хотела меня догнать и остановить, но, забыв об осторожности, погибла... - Он вспомнил своего приемного отца, старого охотника Беслана, и, вздохнув, добавил: - Когда все, что мы любим, на том свете, время работает на нас: мы приближаемся к любимым.
   Больше Джамхух никогда не проговаривался о том, что у него на душе.
   Время, конечно, великий лекарь, но лечит оно кровопусканием, как тот диоскуриец, которого пригласили к отцу Джамхуха.
   Три года Сын Оленя жил с портретом золотоголовой Гунды. Но от портрета даже самой красивой девушки дети, как известно, не рождаются.
   В один прекрасный день Джамхух созвал чегемцев, развел костер посреди двора и бросил в огонь портрет прекрасной Гунды.
   - Красота лица, - сказал Джамхух, - должна быть равносильна красоте души, иначе красота - ложь и художество - суета.
   - Это он так говорит, - высказался наиболее догадливый чегемец, - потому что жениться хочет.
   И в самом деле, через полгода Джамхух женился на простой чегемской девушке, и у него со временем родилось трое детей. Сначала у него родилось два мальчика, а потом родилась девочка. Старшего мальчика нарекли Эснатом, младшего Гидом. А потом пришла в мир ненаглядная утешительница Джамхуха в минуты грусти, хохотушка Тата.
   С годами слава Джамхуха все росла и росла. Он не только давал советы и делал прорицания, но иногда мирил враждующие роды и даже племена. Ему удавалось силой мудрости то, что не удавалось силой оружия царю.
   Царь Феодорий, конечно, злился на него, но сначала скрывал, что может завидовать простому пастуху. Он решил прославить себя военным подвигом и снарядил большой флот для завоевания Лазии. Однако флот не достиг берегов Лазии, в открытом море его сокрушила буря.
   Царь Феодорий Прекрасный, узнав о гибели флота, пришел в великий гнев. Он метался по дворцу, громко крича:
   - И это море называют Гостелюбивым?! Это плохое море! Проклятое море! Отныне я его переименую! Оно будет называться Черным морем! Пусть гонцы разъедутся по всей Абхазии и велят народу отныне называть это море Черным!
   И гонцы разъехались по всей Абхазии и во всех городах и селах объявили народу новое название моря. Но люди смеялись над царем.
   - Тыквоголовый совсем спятил! - говорили они, хохоча. - Разве море можно переименовать? Тогда уж пусть заодно он переименует и небо!
   Новое название моря было нелепым потому, что каждый видел -море синее, а он его называет Черным. Сначала люди, жившие на побережье, в шутку, смеясь над Тыквоголовым, повторяли:
   - Ну, как там Черное море - не посинело? Не пора ли выходить рыбачить?
   Люди смеялись, смеялись, шутили, шутили и до того дошутились, что сами привыкли и уже всерьез стали называть море Черным. На этом основаны многие победы глупости.
   Царь Феодорий был очень доволен, что новое название моря принято народом.
   - Переименовать море, - говорил он, - еще не удавалось ни одному царю. На такое способен был только бог Посейдон, и то в древнегреческие времена.
   А между тем с другой стороны моря - там, где была Византия, - его продолжали называть Понтом Эвксинским, то есть Гостелюбивым морем. Византия восприняла новое название моря как удар по своему престижу и затаила гнев на царя Феодория Прекрасного. Но он этого не понял и, как принято было среди абхазских царей, воспитывал своего сына при дворе византийского императора.
   А слава Джамхуха - Сына Оленя росла и росла, и это отравляло жизнь Тыквоголового. Он искал способа, как бы опозорить Сына Оленя, и наконец вот что придумал. Он созвал придворных и сказал:
   - Народ считает Сына Оленя мудрым и праведником. Но может ли считаться мудрецом человек, который, просыпаясь, каждое утро по своей дикой оленьей привычке начинает жевать жвачку? Мы об этом узнали от нашей возлюбленной царицы, которая ушла от него не только потому, что любила меня, но и потому, что не сумела отучить его от этой привычки. Разошлите гонцов по всей Абхазии, и пусть люди знают, чем занимается лжемудрец, просыпаясь по утрам.
   Все гонцы, кроме главного гонца, разошлись по всей Абхазии. Главным гонцом в это время был Скороход. Его привлекла ко двору золотоголовая Гунда. Скороход, прекрасно зная, что Джамхух никакой жвачки не жует по утрам, и любя Джамхуха, не мог распространять такую ложь. Но и правду говорить не осмеливался. По этому он притворился, что жернов на его правой ноге натер ему щиколотку и он не может покинуть дворец.
   Разосланные но всем городам и селам Абхазии гонцы рассказывали народу, что Джамхух - Сын Оленя, просыпаясь, по утрам жует жвачку. Но народ спокойно отнесся к этому известию.
   - Да врет она все, - говорили одни, выслушав гонцов, - то же еще царица! Мы ж о помним, как она взятки брала помидорами. Другие, выслушав гонцов, говорили:
   - Мы знаем, что у мудрецов бывают странности. Он и абхазский язык выучил за пять дней, а говорит, что за два. Но какое это отношение имеет к его мудрости? Пусть себе жует жвачку на здоровье, лишь бы помогал нам советами и предсказаниями.
   Однажды Скороход явился к Джамхуху и сказал:
   - Сын Оленя, Гунда клянется всеми святыми, что она никогда не говорила царю таких глупостей.
   - Я рад, что у Гунды появились святыни, - ответил Джамхух, - и я верю ей. А слухи, которые распускает Тыквоголовый, меня нисколько не беспокоят. Передай царскому двору: "Те, что жуют жвачку, в тысячу раз лучше тех, что пережевывают собственную глупость".
   - Вплоть до царя? - спросил Скороход.
   - Начиная с царя, - поправил Джамхух.
   - Ой, боюсь я за тебя, - вздохнул Скороход. - Не буду я этого говорить.
   - Страх и любовь к истине несовместимы, - сказал Джамхух. - Признак зрелости мыслящего - готовность пожертвовать жизнью ради своих мыслей. Признак незрелости царствующего - готовность принять эту жертву. И не надо говорить, что трусость - это храбрость в девичестве. Такому девичеству быть в старых девах. А тебя, мой милый Скороход, я все еще люблю и потому предупреждаю: человек, который слишком боится стражников, незаметно сам становится стражником.
   Скороход побежал во дворец, сверкая своими золочеными жерновами, которые многие принимали за чистое золото. Он думал, как бы во дворце не сказать лишнее и тем самым не повредить Сыну Оленя.
   Ах, Джамхух - Сын Оленя! Конечно, страх и любовь к истине несовместимы. Но в жизни любовь к истине нередко бывает несовместимой с самой жизнью.
   Через год царь Феодорий решил расправиться с Джамхухом. Он долго думал, как это сделать, чтобы не вызвать ропот народа, и наконец придумал. Несмотря на глупость, а вернее, благодаря глупости, царь Феодорий был хитер, ибо хитрость - единственная форма ума, доступная глупцам. Но именно потому, что она единственная форма, глупцы ее неустанно совершенствуют.
   Он тайно вызвал во дворец одного из самых опытных воинов. Таким людям царь Феодорий присуждал звание Воина и Облегченной Походного Типа Совестью. Было замечено, что у вояки, который всю жизнь убивал чужих, в конце концов возникает естественное желание попробовать своего. Особенно в годы перемирия с враждебными племенами.
   Вот такого воина царь и вызвал к себе.
   - Ради безопасности родины тебе придется убить Джамхуха - Сына Оленя, - сказал царь.
   - Как так, - удивился воин, - я слыхал, что он мудрец, он - наша гордость?
   - Это верно, - отвечал царь Феодорий, - и мы его всегда приветствовали за мудрость. Но ведь он проповедует, что все народы равны перед Великим Весовщиком Нашей Совести. А это гибельно для нашего народа.
   - Как так? - опять удивился воин.
   - Ты в каких краях воевал? - спросил царь.
   - Я воевал, - отвечал воин, - на западе в хазарских степях, где в летний полдень нет тени, кроме тени собственного коня. Я воевал на востоке, где вместо воды из-под камней бьет кровь земли, горящая, как хворост. И я воевал на севере, где зимой реки мертвеют от холода и по мертвой воде можно проехать верхом. Я воевал везде.
   - Так видел ты где-нибудь край, который был бы красивей нашей родины? - спросил царь.
   - Нет, - покачал головой воин, - я не видел такого края. Я даже думаю, что лучше нашего края нет края на свете.
   - В том-то и горе наше, - сказал царь, - а Джамхух проповедует, что все народы равны. Но ведь если все народы равны, значит, они одинаково угодны Великому Весовщику, а если они одинаково угодны Великому Весовщику, значит, и все лучшие земли надо между народами разделить поровну.
   - Как так? - опять удивился воин.
   - Так получается, - сказал царь, - Представь себе, что Великий Весовщик Нашей Совести - наш хозяин. А мы, народы земли, его работники. Если хозяин одинаково доволен всеми работниками, он должен или нет их одинаково кормить?
   - Это - первое дело, - согласился воин, - я сам, уезжая воевать, всегда наказываю жене, чтобы она следила за работниками, которых нанимает. Следила, чтобы они одинаково хорошо работали и чтобы она их одинаково хорошо кормила.
   - Вот об этом и речь, - закивал царь. - и нам уже некоторые народы говорят: "Потеснитесь на вашей прекрасной земле, дайте и нам ее немножко. Ваш мудрец Джамхух - Сын Оленя сам проповедует, что все народы равны".
   - Вон чего захотели! - вскрикнул воин и, подумав, добавил: - А ты прикажи Джамхуху, чтобы он больше так не проповедовал.
   - Ты хороший воин, - отвечал царь, - но слишком добрый и простой человек. Много, много раз я Джамхуха предупреждал, но он не слушает меня. Кончится тем, что все народы пойдут на нас войной и уничтожат наш народ или превратят всех в рабов. Выбирай - или ты убьешь Джамхуха и тем самым сохранишь наш народ, который в будущем даст нам нового мудреца, или ты не убьешь Джамхуха, и враги в конце концов уничтожат наш народ вместе с Джамхухом.
   - Получается - лучше убить Джамхуха, - сказал воин.
   - Так получается, - согласился царь и протянул ему стрелу с раздвоенным наконечником. - Вот этой стрелой ты его убьешь. Эту стрелу придумал один засекреченный перс. Но наши лазутчики выкрали ее у персов. Ты - первый воин Кавказа, который ее испытает. И для спокойствия народа будет правильней, если он решит, что Джамхух убит чужеземной стрелой чужеземца. Так что стрелу можешь оставить в теле, мы уже приступили к изготовлению таких стрел. Ваш царь еще порадует своих воинов кое-какими новинками. Но пока это тайна.
   Воин, взяв в руки стрелу, оживленно пробовал пальцами ее клешнятый наконечник, а потом вдруг задумался, почесывая затылок тем же наконечником.
   - Что задумался, мой воин, - спросил царь, - разве тебе не все ясно?
   - Ясно-то оно ясно, - отвечал воин, продолжая думать о своем, - но мне чего-то неприятно убивать Джамхуха, хотя и очень интересно испытать новую стрелу... Двойной втык - это, конечно, чудо... Но все-таки Джамхуха как-то жалко...
   - Послушай, - сказал царь, внимательно вглядываясь в него, - разве ты не Воин с Облегченной Походного Типа Совестью?
   - Звание-то у меня есть, - вздохнул воин, - но все-таки как-то неприятно...
   - А мне, думаешь, приятно поручать тебе это? - сказал царь. - Но так нужно для сохранения нашего народа. Я и награды тебе не сулю. Не для меня стараешься - для родины.
   - За награду я и сам не стал бы убивать Джамхуха, - проговорил воин - Все же мне почему-то неприятно его убивать, хотя и очень интересно испытать новую стрелу.
   - Ты же пьешь лекарство, когда болен, - сказал царь, - хотя тебе и не приятна его горечь?
   - Да, - согласился воин.
   - Так и это, - сказал царь, - неприятно, но надо, как лекарство.
   - Надо так надо. - И воин, простившись с царем, покинул дворец.
   Через три дня Сын Оленя погиб.
   Утром он, как обычно, отправился пасти коз в котловину Сабида, а вечером козы домой пришли без него. Он был найден в лесу со стрелой, торчащей из спины. Джамхух был еще жив. Когда его внесли в дом, чегемский знахарь осторожно вытащил из его спины стрелу с не виданным в этих краях раздвоенным наконечником. Но спасти Джамхуха уже не могли. Незадолго до смерти он вдруг сказал:
   - Кто приходит вовремя, всегда приходит слишком рано... Потом он забылся, а через некоторое время прерывистым, угасающим голосом произнес:
   - ...Холод жизни... Общий костер... Или раздать дрова... Не пойму...
   Голос его замолк, словно говорящий, размышляя вслух, скрылся за поворотом тропы. Джамхух - Сын Оленя был мертв.
   А во дворе уже толпились опечаленные и ропщущие чегемцы. Одни говорили, что Джамхуха убил неизвестный чужеземец, другие говорили, что убийца очень хотел, чтобы его считали чужеземцем.
   Оплакивать Сына Оленя съехалась чуть ли не половина Абхазии. И конечно, пришли его верные друзья Объедало, Опивало, Силач, Слухач, Остроглаз, Ловкач и Скороход. Они больше всех рыдали у гроба Джамхуха, особенно убивался Скороход. На них люди обращали внимание.
   - Что это за родственники Сына Оленя? - спрашивали они. - Мы думали, у него нет родственников...
   - Это его товарищи, - отвечали пожилые чегемцы, - они помогали Джамхуху жениться на его первой жене, нынешней царице. А вот этот, который в золотых жерновах, каждую неделю бегал сюда. Помидоры таскал Гунде, а сейчас он первый царский гонец.
   После похорон Джамхуха Скороход, чьи рыдания разрывали душу, вдруг на глазах у всех снял со своих ног золоченые царские жернова и швырнул их с такой силой, что они закатились в котловину Сабида.
   Друзья Джамхуха - Сына Оленя посидели за поминальным столом, рассказывая друг Другу о житье-бытье. Опивало пожаловался на своего старшего сына, который, оказывается, чрезмерно увлекается выпивкой.
   - Мы тоже в свое время пивали, - говорил он, - но меру знали. Сегодняшняя молодежь меру ни в чем не знает.
   - Это ты точно заметил, - сказал Слухач, уже и без глушилок ставший туговатым на ухо. - Я раньше, бывало, муравьиный язык понимал. А нынче молодежь говорит на такой тарабарщине, что ничего разобрать невозможно. Недавно к моему сыну приходят друзья, а он им говорит: "Ну что, кейфарики, гуднем в амфу?" - "Гуднем!" - радостно отвечают они. А я ничего не понимаю. Потом они мне объяснили что к чему. Оказывается, "кейфарики" - это люди, которые кейфуют. "Амфой" они называют нашу амфору. До чего разленились, а? "Амфора" они уже не могут сказать! Им "амфу" быстрей подавай! Гуднуть в амфу - значит опустошить ее, чтобы она загудела, если в нее потом крикнуть. Как хотите, друзья, но за этой тарабарщиной я чувствую не тот, не тот наклон мысли. А в наше время все было просто, благородно. Бывало - эх, времечко! - забредут в гости друзья, а ты им: "Сокувшинники, уважим мою лозу?" - "Уважим, - отвечают они, дружно рассаживаясь. - Ох как уважим!" И сразу все ясно, красиво. И вы как бы не пьете, а как бы воздаете дань благодарности богу виноградарства и плодородия. И тут, конечно, совсем другой наклон мысли. А эти: "Кейфарики, гуднем в амфу!" А чего гудеть?! Гудеть-то, я спрашиваю, чего?! Ну, выпили, порезвились - и по домам! Если уж амфора опустела, гуди не гуди - ничего из нее не выгудишь!
   - Друзья, - сказал Силач, - надо правде в глаза смотреть. Мы постарели. Мне и то сейчас не верится, что я когда-то мог пятерых великанов рядком уложить посреди двора.
   - Какое время было, - вздыхали друзья, вспоминая свой поход, - как мы были молоды и счастливы шагать рядом с Джамхухом.
   Старые чегемцы, помнившие, как пил Опивало, поставили перед ним кувшин с вином, но он велел его убрать, хотя и выпил пару кружек. Объедало тоже едва съел свою порцию мамалыги.
   - Эх, время, в котором стоим... - говорили старожилы Чегема, рассказывая молодым о застольных подвигах Опивалы и Объедалы на давней свадьбе Джамхуха.
   Друзья посидели за столом, сладко погрустили, вспоминая прошлое, и разъехались по домам. Хорошо, когда есть еще с кем сладко погрустить, вспоминая молодые годы, а бывает, друзья, и хуже, бывает, что и погрустить не с кем, вспоминая молодые годы.
   Говорят, Скорохода больше никогда не видели при царском дворе. По слухам, он ушел за Кавказский хребет и там наконец женился на своей черкешенке.
   После смерти Джамхуха по Абхазии прокатились народные волнения. Многие считали, что в убийстве Джамхуха замешан царь.
   - Эх, потрясти бы Тыквоголового, - говорили некоторые, - так, чтобы у него из ушей повыскакивали тыквенные семечки! Он бы тогда признался, кто убил нашего Джамхуха!
   - Ну да, - язвили по этому поводу другие, - остается самая малость: найти человека, который его потрясет.
   - Джамхух и был таким человеком, - убеждали самые умные, - да не уберегли мы его.
   Но царь сумел успокоить народ. Гонцы передавали его слова во всех городах и селах.
   Вот эти слова:
   - Величие царя, переименовавшего море, равно величию народного мудреца, нашего любимого Джамхуха. Отныне и навсегда мы даем своему первому придворному мудрецу звание Сына Оленя. А наша возлюбленная царица в знак траура на сорок дней отказывается есть помидоры.
   И гонцы постепенно успокоили народ. Как ни смеялся народ над Тыквоголовым Красавчиком, все-таки он не подозревал в нем такого коварства, чтобы и убить и одновременно дать придворному мудрецу звание Сына Оленя.
   Но недолго после этого царствовал и сам Феодорий. Из Византии вернулся его двадцатилетний сын Георгий. Заручившись поддержкой византийского императора, он устроил заговор и ночью, ворвавшись к отцу в спальню, зарубил его секирой. "Привет от дедушки", - говорят, сказал он при этом.
   Мало того, что он сел на престол убитого им отца, он через год женился на золотоголовой Гунде, лицо которой все еще хранило немало следов былой красоты. Согласно известному учению, он должен был, убив своего отца, жениться на родной матери, но все византийские источники подтверждают, что он женился именно на Гунде, второй жене своего отца.
   В годы царствования Георгия Свирепого - так прозвал его народ - жестокие войны, недороды и черная оспа косили людей. Дошло до того, что обыкновенная козлятина стала доступна только приближенным ко двору семьям.
   В разгар всех этих неисчислимых бед Гунда вдруг забеременела и родила сына. После первого сына она в течение девяти лет рожала каждый год и иногда рожала сразу двойняшек. И были даже три таких года из этих девяти лет, когда она ухитрилась родить четыре раза.
...

---