Искандер Фазиль Абдулович

   Машины въехали на территорию института и, проехав мимо небольшой цитрусовой плантации, остановились у двухэтажного дома под сенью лавровых и камфаровых деревьев.
   
   Что дарит нам литература? Пожалуй, самое прекрасное, художественное слово. Стихи и проза идут рука об руку долгие годы. Многие авторы в своей прозе, используют стих, для усиления смысла произведения. В интернет сети можно разместить стихи на общее обозрение.
   
   Все, кроме шофера, вышли из машин, поднялись на второй этаж, прошли приемную, где за столом сидела молодая секретарша, и вошли в кабинет Абесаломона Нартовича. Он уселся за свой стол, усадил нас на многочисленные стулья, стоявшие у стен кабинета, и, придав лицу руководящее выражение, нажал на кнопку звонка.
   Вошла секретарша, несколько косясь и блуждающей улыбкой выражая некую застенчивую иронию, неизвестно к кому обращенную. Возможно, к самому Абесаломону Нартовичу. Если это так, мы можем только воскликнуть:
   "О, время, время!" Дело в том, что еще в недалеком прошлом, на вершине своей карьеры, Абесаломон Нартович славился как легендарный любовник. По слухам (врагов? или сторонников?), ему нередки приходилось прерывать заседания совета министров (местного, конечно) и удаляться с очередной фавориткой в особую комнату, а притихшие министры пережидали приступ любовного кейфа как неотвратимое и грозное явление природы или эпилептический припадок.
   А между тем секретарша продолжала стоять, оглядывая нас блуждающей улыбкой, в то же время смущенно поеживаясь, сиротливо приподымая плечико и даже как бы слегка отстраняясь, словно предугадывая непристойные предложения и выражая своим телесным обликом не совсем полную готовность выполнить их. Сквозь эти многообразные чувственные маски тихо, но настойчиво проступала тайная наглость юной женщины, помнящей о своей внеслужебной власти над несколько аляповато молодящимся боссом. Во всяком случае, так мне показалось.
   - Ящик фейхоа для нашего космонавта в мою машину и фрукты для гостей, - излишне строгим голосом приказал Абесаломон Нартович, как мне показалось, чтобы перекрыть впечатление от ее тайной наглости.
   Восторженно узнавая космонавта, секретарша исчезла. Абесаломон Нартович вынул из стола экземпляр своей книги "Певчие птицы Абхазии" и, надписав ее космонавту, стал рассказывать о некоторых достоинствах этих птиц. Я все ждал, что он скажет, когда дойдет до попугая, но до попугая он не дошел, потому что вернулась секретарша с двумя вазами, наполненными яблоками, грушами и виноградом.
   Вазы с вспотевшими от охлаждения плодами и томно свисающими гроздьями винограда были водружены на стол. Абесаломон Нартович прервал свой рассказ и, захлопнув книгу, вручил ее космонавту. Тот с таким видом прижал ее к груди, словно давал клятву в следующий же свой космический полет забрать ее с собой.
   - Фейхоа поставили в багажник? - спросил Абесаломон Нартович.
   - Да, - сказала секретарша, не сводя восторженного взгляда с великолепного космонавта. Взгляд этот выражал почти обрядовую готовность жрицы по первому же знаку своего идола тут же, не сходя с места, сорвать с себя все одежды. Взгляд этот почти всех смутил, в том числе и Абесаломона Нартовича. Я говорю почти, потому что космонавта этот взгляд не смутил. Не поняв ее призыва, он мельком посмотрел на нее с высоты своего отличного роста далеким, стерильным галактическим взглядом.
   - Попробуйте фрукты из нашего сада, - сказал Абесаломон Нартович, все еще стараясь подчеркнуть свой полный контроль над происходящим.
   Все потянулись к фруктам. Космонавт взял краснобокое, образцовое яблоко и сверкающими зубами сделал мощный образцовый надкус.
   - Я сейчас хочу вам предложить, - сказал Абесаломон Нартович торжественно, - прохладительный напиток собственного рецепта... Надюша, принеси стаканы.
   Не найдя отклика на свой призыв жрицы, секретарша погасла, и теперь выражение иронии на ее лице приобрело абсолютно универсальный характер, охватывающий всех находящихся в кабинете. Она повернулась и, откровенно смеясь над нами своими покачивающимися бедрами, вышла из кабинета. Абесаломон Нартович несколько удрученно посмотрел ей вслед, а потом взглянул на нас, как бы призывая не придавать слишком большого значения ее насмешливо покачивающимся бедрам. Не без некоторого уныния мы согласились проглотить это оскорбление.
   - Знаменитый Логидзе тайну своих прохладительных напитков унес с собой в могилу, - сказал Абесаломон Нартович, - я в меру своих скромных сил пытаюсь создать равноценный напиток.
   Интересно, подумал я, кто-нибудь в этой стране занимается своим прямым делом? Все же могучая широта натуры Абесаломона Нартовича оставляла надежду, что и делам своего института он не совсем чужд.
   Тут слово взял дядя Сандро и рассказал небольшую новеллу о своей встрече со знаменитым Логидзе.
   Оказывается, Логидзе изготовлял лучшие в мире прохладительные напитки. Его лимонад был так прекрасен, что персидский шах и дня не мог прожить без него. Ящики с лимонадом Логидзе отправлялись в Баку, оттуда морем шли в Персию и дальше караванным путем до самого Тегерана.
   Но в начале тридцатых годов у Логидзе сильно испортились отношения с Берией. Берия как будто пытался узнать у него тайну прохладительных напитков, а Логидзе не открывал этой тайны. Несмотря на интриги Берии, старик мужественно сохранял свою тайну. И Берия ничего ему не мог сделать, потому что не знал, как отнесется к этому Сталин. Он его только выжил из Тбилиси. Логидзе переехал в Мухус. Здесь он работал на лимонадном заводе, продолжая делать свои прекрасные напитки, но тайну их производства никому не открывал.
   Нестор Аполлонович Лакоба решил во что бы то ни стало вырвать из него тайну, чтобы будущие поколения советских людей могли наслаждаться изумительным напитком. Это щекотливое дело Лакоба поручил дяде Сандро. Он посоветовал ему как следует тряхнуть старика, но так, чтобы вместе с тайной напитка не вытряхнуть из него душу.
   Подобрав заранее ключи к дверям его квартиры и узнав, что старик в ту ночь в доме был один, дядя Сандро, прикрыв лицо маской и вооружившись пистолетом, вошел к нему в дом. Он зажег свет и приблизился к изголовью старика.
   Старик проснулся, но, увидев над ним человека в маске и с пистолетом в руке, не испугался и даже не растерялся. И от этого, по словам дяди Сандро, он сам растерялся. Он совершенно не учел, что дух старика Логидзе к этому времени был великолепно закален долгими интригами Лаврентия Берии.
   - Опять бериевские штучки? - спросил он, усаживаясь на постели.
   - Нет, - сказал дядя Сандро, - но ты должен открыть..,
   - Тайну воды Логидзе? - насмешливо спросил старик и, взяв папиросу со стула, стоявшего в изголовье, чиркнул спичкой и закурил. - Так запомните:
   нет никакой тайны Логидзе.
   - Как нет? - удивился дядя Сандро.
   - Так нет, - сказал старик, затянувшись и махнув на пистолет дяди Сандро, - убери, а то выстрелишь случайно... Нет никакой тайны Логидзе, есть любовь к делу и знание дела.
   - Как так? - спросил дядя Сандро, пряча пистолет в карман.
   - Ты знаешь, как готовят вашу мамалыгу? - спросил старик.
   - Знаю, - ответил дядя Сандро.
   - Каждая хозяйка знает, как готовить мамалыгу? - спросил старик.
   - Каждая, - ответил дядя Сандро.
   - И никакого секрета в этом нет? - спросил старик.
   - Секрета нет, - отвечал дядя Сандро.
   - Почему же есть хозяйки, которые готовят мамалыгу так, что пальцы оближешь, а другие неважно готовят? - спросил старик.
   - Некоторые умеют лучше готовить, а некоторые не умеют, - ответил дядя Сандро, стараясь не дать сбить себя с толку.
   - Но ведь те, кто готовит хуже, знают все, что знают те, что готовят лучше? - продолжал старик. - Или у них есть какая-то тайна?
   - Нет, - сказал дядя Сандро, - какая же может быть тайна, все знают, как готовить мамалыгу.
   - Так почему же, - спросил старик, - одни готовят ее прекрасно, другие похуже, а третьи совсем плохо?
   - Не знаю, - сдался наконец дядя Сандро.
   - Потому что в мире есть талант и любовь, - сказал старик, - чего ваши начальники никак не поймут. И женщина, в которой соединился талант и любовь, готовит мамалыгу лучше других. Любовь учит ее выбирать свежую муку на базаре, хорошо ее просеивать, а талант помогает ей правильно понять соотношение огня и того, что варится на огне.
   - Так как же быть? - сказал дядя Сандро.
   - Вы только уважайте талант, - отвечал старик, - а после меня придут люди, которые будут готовить прохладительные напитки не хуже меня.
   - Но я обязан узнать тайну Логидзе, - напомнил дядя Сандро, что он человек тоже подневольный.
   - Тебе нужна бумага? - спросил старик.
   - Да, - сказал дядя Сандро.
   - Хорошо, - согласился старик и, встав с постели, подошел к столу. Он взял кусок бумаги, макнул перо в чернильницу и, что-то написав на бумаге, помахал ею в воздухе, чтобы написанное обсохло, и протянул ее дяде Сандро.
   - Это все? - спросил дядя Сандро, удивленный краткостью формулы состава знаменитого прохладительного напитка.
   - Все, - отвечал старик, - но главное я тебе сказал словами. Если природа наградит человека любовью и талантом, он будет делать воду не хуже меня и танцевать будет не хуже тебя.
   Дядя Сандро, по его словам, почувствовал, что краснеет под маской: старик его узнал.
   - Не обижайся, - попросил его дядя Сандро, - политика...
   - Я не обижаюсь, - сказал старик, - я уже привык... Дядя Сандро покинул старика Логидзе и на следующий день вручил Лакобе формулу знаменитого напитка. Лакоба отослал формулу не то в Москву, не то в Тбилиси, дядя Сандро точно этого не знает. Специалисты проверили формулу и через некоторое время сообщили Лакобе, что формула, которую дал старик, ничем не отличается от формулы обычных прохладительных напитков. Лакоба махнул рукой на это дело и больше не стал беспокоить старика.
   Пока дядя Сандро все это рассказывал, секретарша внесла поднос со стаканами. Абесаломон Нартович открыл холодильник и вытащил оттуда графин с какой-то ядовито-желтой жидкостью.
   - Все-таки старик Логидзе тогда задурил тебе голову, Сандро, - сказал Абесаломон Нартович голосом, исполненным уверенности в своей правоте, одновременно разливая свой напиток но стаканам, - он тайну своего напитка унес с собой в могилу... Но я добьюсь напитка, который будет не хуже... Пробуйте пока этот...
   С некоторой неуверенностью мы потянулись к стаканам. Я пригубил ледяную жидкость и стал медленно ее отсасывать. Она была горьковатая и сильно вязала во рту. Другие тоже, как я заметил, осторожно тянули из своих стаканов. Только космонавт с присущей ему решительностью опрокинул стакан в рот и, утерев губы, сказал:
   - Хвоей отдает...
   Это он сказал с обезоруживающей точностью.
   - Совершенно верно, - не растерялся Абесаломон Нартович, - в напиток входит сок фейхоа, и он создает этот оригинальный оттенок.
   Космонавт взял из вазы грушу и сочно впился в нее, явно стараясь промыть рот после этого фантастического напитка. Остальные тоже взяли по плоду.
   - Великолепная груша, - сказал космонавт, жуя и шумно втягивая в себя излишки сока.
   - Дюшес, - довольный, заметил Абесаломон Нартович. - Надюша, распорядись, чтобы поставили мне в багажник ящик груш для нашего космонавта.
   Надюша, усмехнувшись, пошла к дверям, продолжая насмешничать над нами своими покачивающимися бедрами. Но после напитка Абесалома Нартовича мы легко перенесли эту насмешку. Я, во всяком случае.
   - Вы меня балуете, - сказал космонавт.
   - Страна любит своих героев, - отвечал Абесаломон Нартович и, снова обращаясь к предмету своей последней страсти, добавил: - Опыты с прохладительными напитками продолжаются...
   Он подошел к холодильнику и открыл дверцу. Мы увидели дюжину бутылок из-под кефира, заполненных опытными образцами напитков почти всех цветов радуги.
   - Этот пока самый совершенный по вкусу, - сказал Абесаломон Нартович, указывая на графин, из которого мы пили, - недавно я им угощал министра сельского хозяйства Италии, он остался доволен... Если мне его слова правильно перевели.
   Я хотел спросить, удалось ли бедному министру сельского хозяйства Италии, по крайней мере, закусить фруктами, но не решился. Мы вышли из кабинета.
   - Если мне будут звонить, - обернулся Абесаломон Нартович к секретарше, - я поехал в совхоз...
   - Хорошо, - сказала секретарша и в последний раз покосилась на космонавта. Она опустила глаза в книгу, которая лежала перед ней, на губах ее затрепетала блуждающая улыбка.
   Когда мы подходили к машинам, кто-то из работников института втаскивал ящик с грушами в багажник автомобиля Абесаломона Нартовича. Мы сели в машины и поехали.
   Наконец после долгих блужданий я снова вышел на автостраду своего сюжет. Итак, мы прикатили на трех машинах в это уединенное абхазское село по причине, которая, как оказалось, не вполне выветрилась у меня из головы. Теперь становится абсолютно ясно, что никакой причины не было. Просто один из участников нашей компании был приглашен к своему родственнику, нам для приличия предложил с ним ехать, а мы, недолго думая, приняли это предложение.
   Через три часа мы остановились в маленькой деревушке перед изумрудным абхазским двориком. Пока мы входили во двор, из дома вышел человек лет тридцати с пронзительными синими глазами, следом за ним молодая женщина, судя по всему, его жена, а потом появился и седоглавый патриарх, по-видимому отец молодого хозяина.
   Нас познакомили. Было видно, что хозяева обрадовались долгожданному приезду своего родственника си свитой, возглавляемой бывшим ответственным работником, слухи о снятии которого, вероятно, сюда еще не дошли, а воля и дошли, они все еще перекрывались его долгой почетной деятельностью,
   Кстати, Абесаломон Нартович хорошо звал этот дом и этот дворик, и он немедленно подвел нас к забору, возле которого росла старая ольха с обвивающейся вокруг нее виноградной лозой необыкновенной толщины. Он нам стал рассказывать об истории этой лозы, которой, по его утверждению, было около ста пятидесяти лет.
   Я оглядел дом и двор. Молодой хозяин уже успел прирезать козу и, подвесив ее на веревке к балке кухонной веранды, быстро освежевывал тушу. Над крышей кухни подымался дым, там, вероятно, уже варили мамалыгу, готовились к нашему приему.
   На веревке, протянутой вдоль веранды дома, сушились огненные связки перца и темно-пунцовые сосульки чурчхели. У крыльца, ведущего в горницу, был разбит палисадничек, где цвели георгины, вяло пламенели канны, золотились бархатки.
   Два рыжих теленка, помахивая хвостами, паслись в дворе. Процессия индюшек во главе с зобастым, клокочущим, похожим на распахнутый аккордеон, индюком прошла в сторону кухни. За забором, ограждающим двор, зеленела кукуруза с крепкими, уже подсыхающими початками на каждом стебле. Сквозь листья тутовых и алычовых деревьев, разбросанных на приусадебном участке, далеким греховным соблазном детства темнели виноградные гроздья.
   И вдруг мне почудилось, что скоро я больше никогда не увижу ни этого дыма над абхазской кухней, ни этого сверкающего зеленью травы дворика, ни этой кукурузы за плетнем, ни этих деревьев, притихших под сладкой ношей созревшего винограда. Все это для меня кончится навсегда. Томящая тоска охватила' мою душу.
   (В невольном выдохе взрослого человека в минуту душевной смуты "господи, помоги!" и в крике ребенка "мама!", безусловно, есть роднящая интонация, единый источник. Но крик ребенка вполне объясним повседневной реальностью материнской защиты. Не стоит ли и за возгласом взрослого человека такая же реальность, только невидимая? Та же мысль в перевернутом виде - святость материнства. Обдумать.)
   Я стал прислушиваться к словам витийствующего Абесаломона Нартовича. Он рассказывал о свойствах местных сортов винограда, а космонавт записывал в блокнот названия этих сортов. Нет, сейчас это было невозможно слушать.
   Я взглянул на дядю Сандро и понял, что именно он виновник моих тоскливых предчувствий. Мне захотелось отвести с ним душу, и я, взяв его под руку, отделил от компании. Мы стали прогуливаться по дворику.
   - Что-нибудь случилось? - спросил он.
   - Мне страшно, дядя Сандро, - сказал я ему откровенно.
   - Чего ты боишься? - спросил он у меня.
   - Ох, и попадет мне, дядя Сандро, ох, и попадет мне за то, что я описал твою жизнь! - воскликнул я.
   - Мою жизнь? - повторил он с обидчивым недоумением. - Моя жизнь у всей Абхазии на виду. Люди гордятся мной.
   - Попадет, - повторил я, - хотя бы за то, что я описал, как Лакоба в присутствии Сталина стрелял по яйцу, стоявшему на голове у повара. Попадет мне за это!
   - Глупости, - сказал дядя Сандро, пожимая плечами, - во-первых, кроме меня, там было человек сто, и все это видели. Во-вторых, Лакоба был замечательный стрелок, и он всегда попадал по яйцам, а в голову повара никогда не попадал. Вот если бы он попал в голову повара, тогда об этом нельзя было бы писать..,
   - Не в этом дело, - пояснил я ему, - они скажут, зачем надо было об этом писать. Что за феодальные забавы, скажут они, в период строительства социализма.
   - Что такое феодальные забавы? - спросил у меня дядя Сандро.
   - Это значит, старинные развлечения, - сказал я ему.
   - А как это одно другому мешает, - удивился дядя Сандро, - социализм происходит снаружи, а это было внутри?
   - Что значит снаружи и что значит внутри? - спросил я, не совсем понимая его.
   - Очень просто, - сказал дядя Сандро, - социализм - это когда строят чайные фабрики, заводы, электростанции. И это всегда происходит снаружи, а Лакоба стрелял внутри, в зале санатория. Как это одно другому мешает?
   - Ах, дядя Сандро, - сказал я, - они по-другому смотрят на это. Ох, и попадет мне!
   - Заладит! - перебил меня дядя Сандро, - Что, КГБ боишься?
   - Да, - застенчиво признался я ему.
   - Ты прав, КГБ надо бояться, - сказал дядя Сандро, подумав, - но учти, что там сейчас совсем другой марафет. Там сейчас сидят другие люди. Они сами ничего не решают. Это раньше они сами решали. Сейчас они могут задержать человека на два-три дня, а потом...
   - Что потом? - но выдержал я.
   - Потом они спрашивают у партии, - отвечал дядя Сандро, - а там, внутри партии, сидят специалисты по инженерам, по врачам и по таким, как ты. По разным отраслям. И вот человек из органов спрашивает у них: "Мы задержали такого-то. Как с ним быть?" А человек из партии смотрит на карточки, которые у него лежат по его отрасли. Он находит карточку этого человека, читает ее и уже все знает о нем. И он им отвечает: "Это очень плохой человек, дайте ему пять лет. А этот человек тоже опасный, но не такой плохой. Дайте ему три года. А этот человек просто дурак! Пуганите его и отпустите". Если надо дать человеку большой срок, они туда посылают справку, чтобы документ был. А если маленький срок, скажем два года, - могут просто по телефону сказать.
   - Да мне-то от этого не легче, как они там решают, - сказал я, - страшно, дядя Сандро...
   - Слушайся меня во всем, - отвечал дядя Сандро, - и ты никогда не пропадешь! Ты мне найди телефон и фамилию человека, который внутри партии занимается по твоей отрасли. Мы ему приготовим хороший подарок и все уладим.
   - Ой, дядя Сандро, - воскликнул я, - это идеология, там не берут!
   - Глупости, - ответил дядя Сандро, - все кушают. Идеология тоже кушать хочет. Вот тебе свежий пример. Вызывает меня недавно один ответственный человек, фамилию я тебе не называю, а то ты по дурости вставишь куда-нибудь. И он мне говорит: "Дядя Сандро, ты всеми уважаемый человек. Прошу тебя, сделай для города такое дело. Нам очень трубы нужны, но мы их нигде не можем достать. В Москве обещали. Вот тебе пятьсот рублей на мелкие расходы, вот тебе посылки, вот тебе имена людей, которым надо позвонить, напомнить про трубы и передать посылки. Поезжай в Москву, номер в гостинице мы тебе отсюда закажем, занимай его и звони оттуда всем этим людям, напоминай про трубы и раздавай посылки. "Хорошо", - говорю и забираю деньги. А этот человек говорит: "Теперь ты видишь, дядя Сандро, что я для города стараюсь, а люди считают, что я беру взятки для себя", - "Конечно, вижу", - говорю.
   И вот нагружают мне целое купе посылок, и я еду в Москву. А что в посылках - не знаю. Раз не сказали - некрасиво спрашивать, тем более самому открывать. На вид каждая так пуда на два. Но на посылке не написано кому. Только написан номер посылки и этот же номер стоит против имени этого человека на бумаге. Хитро придумали, чтобы посторонний, если зайдет в купе, на посылке но прочитал имя какого-нибудь начальника.
   И вот я звоню из гостиницы. Иногда попадаю к нужному человеку, иногда попадаю к секретарше, иногда говорят: завтра позвоните. Я им все объясняю и про трубы, и про посылки, и про номер, в котором живу. Теперь мне интересно узнать: начальники, которым я привез посылки, очень большие или не очень? А на бумаге должность не написана - только имя и телефон. Хитрые, но я еще хитрей. И вот начинают приезжать. Нет, сам ни один не приехал. Шоферов присылают. Входит шофер, говорит, от какого человека, я смотрю на бумагу и отдаю нужный номер посылки. Но при этом разговариваю с шофером. Предлагаю выпить чачу, закусить чурчхели Правда, пить никто не пил, но чурчхели все берут. И я так, между делом, спрашиваю у шофера: "На какой машине работаешь?" - "На "Чайке", - отвечает первый шофер.
   Ага, думаю, на "Чайку" маленького начальника не посадят. Значит, не меньше замминистра. И что же оказалось? Из шести шоферов четверо работали на "Чайке" и только двое на "Волге". А ты говоришь - идеология. Человек, который присматривает за вами, может, даже на "Волге" не ездит.
   - Ой, дядя Сандро, не знаю, не знаю, - сказал я, но почему-то немного успокоился.
   - Зато я знаю, - ответил дядя Сандро, - я передам ему подарок, и он скажет про тебя все, как мы хотим. Но ты против линии не идешь нигде?
   - Что вы! Что вы, дядя Сандро!
   - Линию никогда не нарушай - остальное ерунда! - сказал дядя Сандро. - Если ты что-то не так написал, мы ему подскажем, что говорить. Например, так: "Этого человека не трогайте, у него в голове не все в порядке, он сам не знает, что пишет".
   - Что вы, что вы, дядя Сандро! - испугался я. - Так в сумасшедший дом могут посадить!
   - Могут, - согласился дядя Сандро, подумав, - тогда по-другому подскажем. Например, так: "Глуповатый, но правительство любит".
   - Это подходит, - сказал я, успокаиваясь от несокрушимой уверенности дяди Сандро, что мир именно такой, каким он его себе представляет.
   - Запомни для будущего, - продолжал дядя Сандро, - эта власть крепко сидит, и никто ее сдвинуть не сможет. А некоторые глупые люди об этом думают. Ты знаешь, недалеко от моего дома сапожная мастерская? Шесть жалких сапожников работают там. А кто над ними заведующий? Партийный человек. И он видит все, что они говорят, что они думают и куда поворачивают. Нет, кушать дает. Сам кушает и им дает кушать. Но нарушать линию никому не позволит. И так все проникнуто, все! А некоторые дураки этого не понимают.
   Однажды сижу в открытом кафе и пью кофе с коньяком. Отдыхаю. Вдруг подсаживаются ко мне два молодых парня, заказывают кофе и начинают говорить. Но о чем говорят, ты послушай. Один говорит - при демократии мы сделаем то-то и то-то. А другой говорит - нет, при демократии мы сначала то-то не будем делать, а будем делать другое. А этот с ним спорит - нет, при демократии мы сначала будем делать то-то, а другое будем делать потом.
   Прямо при мне говорят, не боятся. Думают, наверное, неграмотный абхазский старик, не понимает. Но я лучше их знаю, что такое демократия. Это значит управлять государством, как в заграничных странах. Но я про эти заграничные страны все знаю. Многих встречал, которые там побывали. Там страны маленькие, а дороги хорошие. У нас страна большая, а дороги плохие. И от этого совсем разный марафет управления. Там, если в районе кто-нибудь взбунтовался - трр, дороги хорошие, полиция через час приезжает, всех разгоняет и всех успокаивает. А у нас? В России есть такие места, где от района до областного города пятьсот километров или больше. И вот если в районе взбунтовались, покамест милиция приедет, чего только они не успеют сделать! Клуб сожгут, магазин разобьют, всю водку выпьют. А страна большая, дороги плохие, милиция не успевает. И поэтому такой марафет управления, чтобы люди на местах в испуге сидели. Чтобы, прежде чем бунтовать, они целую неделю между собой советовались: стоит или не стоит! И они так и делают. Один говорит:
   "Клуб сожгем, магазин разобьем, всю водку выпьем, консервами закусим".
   Другой говорит. "Нет, клуб не надо сжигать, лучше прямо магазин разобьем".
   А третий говорит: "Нет, клуб надо сжечь, потому что перед людями стыдно. Люди подумают, что из-за водки это сделали".
   И пока они так спорят, милиция все узнает, и, хотя дороги плохие, время есть, они успевают приехать.
   А эти двое молодых, которые сидят напротив меня, ничего об этом не знают. И все время говорят: демократия, демократия... Тут я наконец не выдержал.
   "Дураки, - говорю я им, - глупые несмышленыши. Эту власть Гитлер не смог опрокинуть со своими танками, вы что сможете со своей болтовней? Только бедные родители ваши страдать будут".
   "Ничего, - говорит один из них, - это так кажется, что они сильные, наша возьмет".
   Тут я разозлился. Я ему дело говорю, а он мне нагло так в лицо отвечает! И как раз в этот момент в кофейню входит мой знакомый милиционер. "Жора, - кричу ему, - подойди сюда!"
   Эти двое оглядываются, видят - подходит милиционер. Побледнели, хоть в гроб клади. Я, конечно, продавать их не собирался. Не в таком доме родился, не такой человек. Но хочу, чтобы дошло до их головы, где живут, как живут. Подходит милиционер и, улыбаясь, говорит: "Здравствуйте, дядя Сандро, что вам надо?"
   "Ничего, - говорю, - хотел с тобой по стаканчику выпить".
   "Извините, дядя Сандро, - говорит, - но я не могу, я на дежурстве".
   "Ну, тогда, - говорю, - прости, Жора, другого дела не имею".
   Милиционер отходит, эти ребята немножко оживают, и один из них говорит: "Спасибо, старина, что не продал".
   "Я, - говорю, - продавать вас не собирался, потому что не в таком доме родился, не такой человек. Я хотел проучить вас, чтобы глупости не говорили, тем более в кафе. Здесь попадаются старички, которые трясут головой и, кажется, ничего не понимают, потому что одной ногой стоят в могиле, но другой ногой они стоят совсем в другом месте. Так что думайте, прежде чем болтать глупости".
   Ничего не сказали, ушли.
   Мы с дядей Сандро продолжали прогуливаться по двору. Пока я с трудом осмысливал набросанную им грандиозную схему государственного устройства, мысль его сделала неожиданный скачок на Голду Меир. Он и раньше в разговорах пару раз упоминал о ней с некоторым скрытым раздражением. В самой идее выдвижения женщины во главу государства он, по-видимому, подозревал отдаленное, но чутко уловленное им, как великим тамадой, покушение на принцип мужевластия за абхазским столом. По-видимому, он про себя рассуждал так: сегодня женщину поставили во главе государства, а завтра поставят во главе стола. Это как понять?
   - Слушай, - сказал он, - эта старуха Голда Меир все еще управляет Израилем? Она что, совсем с ума сошла? Зачем она русских евреев впускает в свое государство? Что она, не знает - они в России сделали революцию и то же самое могут сделать там?
   - Да что вы, дядя Сандро, - сказал я, - ничего они там не сделают. Тогда было совсем другое время.
   - Другое время, - повторил дядя Сандро, - ты его из книжек знаешь, а я его хорошо помню. Я лично с Троцким охотился...
   - Как так? - удивился я, потому что он об этом мне никогда не рассказывал.
   - Да, - сказал дядя Сандро, - в двадцать четвертом году он был в Абхазии. Я тогда попал в один дом, где он гостил, и мы все пошли на охоту. Он очень любил охотиться и был прекрасным стрелком. Он так проворно успевал поворачиваться и стрелять в летящую птицу, что можно было подумать - всю жизнь занимался охотой, а не революцией. Лучше него стрелял только один человек - Лакоба. Троцкий был прекрасным охотником, ученым человеком и лучшим оратором страны. В те времена проводились всесоюзные соревнования ораторов, и он каждый год брал первое место. И все-таки он был глупым человеком. Почему? Отвечаю.
   Двадцать четвертый год. Великий Ленин умирает. А Троцкий сидит в Абхазии и охотится. Вождь умер, а он сидит в Абхазии и охотится. Ленин умер, поезжай и Москву, постой у гроба как близкий человек, может, сумеешь кусок власти оторвать от Большеусого, а он сидит в Абхазии и охотится. А потом, когда Большеусый все захватил, он приезжает в Москву и спорит с ним. Разве это умный человек? Но стрелок он был прекрасный, лучше него только Лакоба стрелял... А с другой стороны если посмотреть: хороши стрелки! Одного Берия отравил, а другого человек Большеусого ломом угробил. Если ты уж такой стрелок, так знай, куда стрелять...
   На этой ворчливой интонации наша беседа с дядей Сандро была прервана. Нас позвали к столу. Стол был накрыт прямо на дворе. Я столько раз описывал абхазские столы, что мне прямо совестно возвращаться к этому. Читатель может подумать, что я какой-то обжора. Нет, я, конечно, любил поесть и выпить, но с годами уходит аппетит к застолью да и к шуткам тоже. Одним словом, стол был прекрасный, и я только бегло опишу то, что было на столе, никак не обнажая своего личного отношения к явствам.
   Главное блюдо - молодая козлятина - дымилась на нескольких тарелках. Свежая мамалыга, копченый сыр, фасоль, сациви, жареные куры, зелень (зеленый лук - амурная стрела вегетарианца) - все это теснилось на столе. Как видите, ни малейшего гастрономического восторга.
   Абесаломон Нартович был посажен в середину стола, направо от себя он посадил космонавта, а налево дядю Сандро. Может быть, он все еще настаивал на демонстрации высших достижений нашего прошлого и настоящею. А возможно, он без слов старался нам внушить, что сам преемник идей дяди Сандро, а космонавт отпочковался от его собственных идей. Расселись и мы.
   Дядя Сандро был избран тамадой. Но я не буду описывать, как он вел застолье. По-видимому, это вообще не поддается описанию. На протяжении всего романа я избегал такого рода сцен, тем самым создавая в воображении читателя мифический образ великого тамады, который только и соответствует величию лучшего дирижера кавказского застолья. В этом деле он божество, а, пытаясь зафиксировать реальность божества, мы неизменно ослабляем его божественную реальность. Бог, расчесывающий бороду на наших глазах, это уже маленькая победа атеизма, господа!
   Чтобы уберечь нас от солнца, все еще высоко стоявшего в небе, молодой хозяин нарубил в ольшанике большую охапку зеленых веток и втыкал их в землю, с болезненным вниманием вглядываясь в нас, чтобы степень густоты тени, отбрасываемой листьями на наши лица, строго соответствовала духовной значимости каждого из нас.
   Вообще, это был довольно странный человек. Его синий, пронзительный, взыскующий взгляд, с одной стороны, как бы забрасывал нас на неведомую нам, но приятную высоту, но, с другой стороны, он как бы обещал нас немедленно покарать, если мы окажемся недостойными ее. Поэтому было не совсем ясно, как себя вести.
   Лучшую, самую густолиственную ветку он сначала воткнул напротив Абесаломона Нартовича, но потом, после некоторых колебаний, понял, что космонавт - фигура покрупней, а, поняв это, он с патриархальной прямотой вытащил из земли эту лучшую ветку и вонзил ее напротив космонавта. Во время этой операции Абесаломон Нартович одобрительно кивнул головой, показывая, что хозяин только исполняет его не успевшее слететь с губ пожелание.
   Следующая по густоте листвы ветка досталась Абесаломону Нартовичу, а потом дяде Сандро. Остальные ветки хозяин распределил между нами, оставшимися, все еще взыскующе вглядываясь в каждого из нас, но уже не столь болезненно. Он как бы успокаивал себя мыслью, что ничего страшного не произойдет, если он тут немного и ошибется.
   Так как мы за столом сидели очень долго, и солнце за это время прошло по небу немалый путь, хозяин еще дважды пересаживал ветки, чтобы тень от них падала на наши лица. Но и пересаживание веток производилось далеко не формально, а с учетом более обогащенного понимания нашей духовной сущности, которая раскрывалась ему в процессе застольной беседы.
   Не говоря о более мелких ветках, предназначенных нам, после двух, на наш взгляд невинных высказываний космонавта, произошла решительная переоценка самой густолиственной ветки, и молодой хозяин при последней пересадке своей искусственной рощи снова отдал предпочтение Абесаломону Нартовичу, как бы возвращаясь к своему первому интуитивно-правильному душевному порыву.
...

---