Но где там! Разве поговоришь о деле, когда Павел Кондырев в загуле!
   Зыркнул своими цыганскими, топнул:
   - К хренам дела! Завтра дела!
   
   Ваши старые деревянные окна пропускают шум, пыль и промерзают насквозь? Купите пластиковые окна и у Вас в квартире или в Вашем загородном доме будет всегда тепло и тихо.
   
   И как выдал-выдал дробь - всех на пляс потянуло. Подрезов топнул, Василий Сажин топнул, Поженский сыпанул горох по столу каким-то хитроумным перебором пальцев.
   А дальше - больше. Посыпались соленые шутки-прибаутки, анекдоты, всякие житейские истории, и, конечно, начали строить догадки насчет внезапно исчезнувшего Павла Кондырева.
   - К той буфетчице, наверно, подбирается, - высказал предположение Василий Сажин.
   - Да, может, уж подобрался. Долго ли умеючи? - живо, с озорным блеском в глазах воскликнул Поженский. Савва по этой части тоже старатель был не из последних - в десять душ семью имел. Потом уже без всякой игривости, с неподдельным беспокойством за товарища: - Ты бы, Евдоким Поликарпович, приструнил его маленько. А то как бы он того... из хомута опять не вылез.
   Но тут Кондырев сам влетел в каюту. Глаза горят, лицо бледное, потное - не иначе как шах и мат Клавочке, то есть буфетчице.
   Покачался-покачался у дверей - артист не из последних - и выпалил:
   - Братцы! Цирк на пароходе!
   - Да ну?!!
   - А что - двинули?
   Но Савва Поженский - не зря на плаву двадцать лет - сразу совладал с собой, хотя было какое-то мгновенье - и у него угарным огоньком загорелся старый глаз:
   - Бросьте! Не для нас эти забавы.
   - А чего? - запальчиво возразил Павел Кондырев. - Подумаешь, с артистками цирка посидеть! Да там и не одни девчонки - такие лбы сидят, ой-ой! Целая бригада из поездки по колхозам да леспромхозам возвращается.
   - Эх, Паша, Паша! Мало тебя мылили, вот что. Забыл, как давеча Тропников носом вертел? Дак ведь то в ресторане мы сидели, без паров в голове, а как прореагируют, когда мы середка ночи к этим самым артисточкам закатимся?
   Вот это все и решило - Тропников да расчетливая осторожность Саввы.
   - Пойдем, Пашка! Ко всем дьяволам этого Тропникова!
   А что, в самом деле? Не люди они? Почему должны плясать под дудку какого-то кляузника и ябедника? А потом, он, Подрезов, в отпуске. Неужели и во время отпуска спрашивать, как жить, у Тропникова?
   
   
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   
   1
   
   Подрезов любил первые минуты своего водворения в гостиницу.
   Все чисто, все свежо в номере: белоснежная кровать, кафельная ванна, приветливо улыбающаяся горничная в белом переднике - как в праздник входишь. А потом, не успел еще раздеться, звонки. Один секретарь райкома - привет, другой секретарь - привет, третий... Просто непонятно, как и углядели. По коридору шел - ни одна душа навстречу не попалась...
   Сегодня звонков не было. Сегодня, едва он снял с себя кожанку да отпил холодняка из-под крана в ванной (июльская засуха стояла в горле), в номер к нему толпой вперлись перваки. И те, с которыми ехал на пароходе, и новые: Онега, Лешуконье, Приозерье, Няндома, Коноша... Народ все крепкий, краснорожий, обдутый и продубленный всеми ветрами Севера. Одним словом, опорные столбы, на которых жизнь всей области держится.
   На Евдокима Поликарповича навалились сразу трое - дух перехватило. Правда, и он в долгу не остался: Саватеева из Приозерья так приголубил, что у того слезы из глаз брызнули.
   Кто-то из новичков завел речь насчет вечернего сабантуя.
   У Евдокима Поликарповича, откровенно говоря, это радости не вызвало: у него еще вчерашние пары из головы не выветрились, да и дел на вечер был воз.
   Но, с другой стороны, когда Подрезов портил песню своим товарищам? Когда шел против коллектива? Ведь ежели хорошенько разобраться, то первый секретарь и узду-то с себя может скинуть, только когда из района вырвется. А в районе ты всегда начеку, всегда по команде первой готовности - иначе как же ты с других спрашивать будешь?
   Да дело, в конце концов, вовсе и не в том, чтобы разрядку себе дать.
   Поговорить сердце в сердце, выложиться как на духу друг перед дружкой, ума-разума поднабраться - вот чем дороги были эти ночные, никем не планируемые совещания.
   - Ладно, сказал Подрезов (все выжидающе смотрели на него), - пейте кровь! Согласен.
   - Братцы, братцы! - В номер вломился Павел Кондырев. - Последнее сообщение Совинформбюро... Павла Логиновича в Москву забрали.
   - Первого? Да ты что?
   Сивер загулял по номеру. Перемены в руководстве области могли коснуться каждого из них. Это обычно: пересаживаются в области, а стулья трещат под ними, районщиками.
   Все как по боевой тревоге начали затягивать ремни на скрипучих кожанках, поправлять фуражки.
   - А ты чего, Евдоким Поликарпович? - Василий Сажин первый разморозил свой голос. - Одевайся. Пойдем послушаем тронную речь Лоскутова.
   И Подрезов уж взялся было за пальто, да вдруг махнул рукой:
   - Ладно, ребята, катайте. Хватит и того, что вы похлопаете.
   
   2
   
   - Ну и ну! Вот это рванул дак рванул!
   - Да, ?хватит и того, что вы похлопаете"...
   - Натура!
   - Посмотрим, посмотрим! У Лоскутова тоже не хрящики вместо пальцев...
   Все эти голоса, восхищенные реплики, которыми сейчас по дороге в обком наверняка обменивались меж собой его товарищи, Подрезов хорошо представлял себе. Но сам-то он трезво, очень трезво оценивал свой поступок. Во-первых, в отпуске - какие могут быть претензии? У человека на руках путевка, причем путевка горящая, с завтрашнего дня, - имеет он право кое-какие дела перед отъездом справить? А второе - и это самое главное - с чем идти на совещание?
   Тронная речь будет. Распишет Лоскутов свою программу, расставит вехи. А ежели наоборот? А ежели с ходу: доложить обстановку в районах?
   Нет, нет, он, Евдоким Поликарпович, не привык тык-мык - и язык присох к горлу. Он с подчиненных строго спрашивал, но и себе поблажки не давал: все цифры, все хозяйство района держал в голове. Хоть во сне спрашивай - без запинки выложит. А теперь, после двухнедельных разъездов, что он мог сказать по существу?
   Ничего, ничего, успокаивал себя Подрезов, выхаживая по номеру, Фокин в грязь лицом не ударит. Язык подвешен, сообразит, где что прибавить, а где что поубавить. Только почему его нет в гостинице? У тещи остановился? Или район не на кого оставить?
   И еще мутил ему сейчас голову Зарудный.
   Две недели отдыхал от этого молодца, две недели, покуда жил на Выре, не думал о Сотюге, а вот только приехал в город - и завертелась старая карусель.
   Перед отъездом в отпуск Подрезов загнал-таки наконец Зарудного в свои оглобли - обязал решением райкома (конечно, с согласия области) до минимума сократить жилищное строительство и высвободившуюся рабочую силу бросить в лес, на ликвидацию прорыва.
   Но как выполняется это решение? Не отмочит ли сотюжский директор какую-нибудь новую штуковину? Ведь заявил же он на бюро райкома: "Я с этим решением категорически не согласен и со своей стороны сделаю все, чтобы доказать, что оно идет вразрез с интересами дела".
   Ладно, чего заранее отпевать себя, решил Подрезов и взялся за телефонную трубку.
   - Справочная? Дай-ко мне номер телефона ремесленного училища номер один... Ответили быстро.
   - Товарищ директор? Секретарь райкома с Пинеги говорит, Подрезов. Тут у вас есть два моих подшефных. Близнецы. Пряслины фамилия. Так вот интересуюсь. Как они там?..
   - Есть, есть такие, - ответил директор. - Очень хорошие ребята...
   У Евдокима Поликарповича сразу посветлело на душе. Так уж, видно, он устроен: лучшее лекарство для него - дело. А пряслинские ребята его давний долг. Михаил просил насчет братьев чуть ли не месяц назад, когда они с Лукашиным заезжали к нему на Копанец. И он был очень доволен сейчас, что вдруг пали ему на ум эти ребятишки.
   Труднее было звонить родному сыну.
   Первенец от любимой жены, парень с образованием - техникум механический кончил - чего еще надо? А вот, поди ты, не лежала у него душа к Игорю, и все. Встретятся - посидят за столом, попьют чайку, а говорить и не о чем. Разные люди. У него, Евдокима Поликарповича, голова кипит от забот о районе, он за всю страну думает, а Игорь, как крот, в нору свою носом уткнулся, и нет ему дела ни до чего. В двадцать три года у человека первая дума - как бы отдельную квартирку сварганить да Капе своей шубу котиковую завести.
   Ох, эта Капа, Капа, провались она трижды сквозь землю! (У Евдокима Поликарповича при одной мысли о невестке в глазах темнело.) Худая, злющая, как оса, жадная. Вином уж не угостит, нет. Дескать, нельзя, дорогой папочка, для здоровья вашего вредно... И еще: на чистоте помешалась, стерва, - медсестрой работает.
   То, что она сама всю зиму чесноком обвешана ходит, черт с ней, ее дело, и на хлорку ейную - у дверей в коридор насыпана - наплевать. Да она и ему-то всю плешь с этой чистотой переела. Только он переступит к ним за порог, еще поздороваться не успел, а она уж тут как тут со своими тапочками. "Сапожки, сапожки, дорогой папочка, снимем. Дайте отдых своим ножкам, Очень медицина рекомендует..."
   Евдоким Поликарпович не раз говаривал сыну: уходи ты, к чертям, от этой паскуды! Она из тебя все соки выпьет и голову назад повернет. Но где там! Разве с его Игорем сговоришься? Ума большого бог не дал, с первого класса выше троек не поднимался, а по части упрямства - рекорд поставит. По целым дням может не разговаривать.
   Игоря на работе не было - в командировку уехал, - и Евдоким Поликарпович с превеликим облегчением вздохнул. Должен, обязан он повидать свою внучку - тут и разговоров быть не может, но раз сына дома нету, к невестке можно сейчас и не ходить. Да и внучка трехнедельная - чего поймешь? Чего разглядишь? А вот на обратном пути завернет, тогда картина уже прояснится. Тогда видно будет, в кого пошла - в ихний, подрезовский, корень или в материн.
   
   3
   
   В войну и после войны районщики работали на износ. Выходных не знали по месяцам. Спали по три-четыре часа в сутки, а так - либо по колхозам и лесопунктам мотаются, либо на посту в своем кабинете.
   Подрезов с его богатырским здоровьем легко переносил этот режим, а уж если когда становилось невмоготу, сон начинал одолевать, ведро холодняка на себя (уборщица за этим строго следила) - и опять сидит себе за своим рабочим столом в одной синей трикотажной майке, весь красный, раскаленный, как самовар. И сразу за двумя делами: большое, по-охотничьи чуткое ухо телефонный звонок из области сторожит, а цепким ястребиным глазом в книжке - приходилось натаскивать себя, потому как с начальной академией сложный узел не развяжешь.
   Но была, была и у Подрезова одна отдушина - баня. Раз в неделю обязательно ходил, всю усталь березовым веником выпаривал и из бани выходил как заново на свет рожденный, а в городе, в гостинице, всегда принимал ванну.
   Горячую воду наливал - рука еле терпела. И лежал, лежал, весь распустившись и блаженно прикрыв глаза, а ежели удавалось выкроить свободный часок, то и приземлялся.
   Сегодня Евдоким Поликарпович пять часов проспал после ванны.
   Он живо, без малейшей раскачки вскочил на ноги, начал звонить одному секретарю, другому, третьему.
   Никто не отозвался.
   Долгонько, долгонько их накачивает Лоскутов. В охотку работка - новая.
   А в общем-то, он не удивился бы, если б ребята запаздывали и не из-за Лоскутова. Это ведь в районе своем секретарь - первый человек и гроза, а тут, в области, он и попрошайка, и плакальщик, и еще черт-те кто...
   Да, да, да! Все надо протолкнуть и выбить секретарю: и грузовики, и тракторы для колхозов, и технику для леспромхозов, и хлебные лимиты, которые каждый месяц урезывают, отстоять. А пенсии? А учителя, которых из года в год не хватает в школах? Да ежели говорить откровенно, то это еще неизвестно, где у первого секретаря главная работа: в районе у себя или в области.
   Во всяком случае, тут, в области, добывается смазка и горючее для машины, которая называется районом. Тут раскрываешь свои таланты сполна. Потому что от них, от этих твоих талантов, зависит судьба целого района, жизнь и благополучие десятков тысяч людей...
   Подрезов беглым, наметанным глазом просмотрел областную газету (в ней еще ни слова не было о переменах в областном руководстве), подождал еще минут пять и пошел в ресторан: страшно хотелось есть. Утром на пароходе он выпил только стакан крепкого чая.
   
   4
   
   В ресторане играла музыка.
   Маленький человечишко, уже немолодой, лысый, с жаркими южными глазами, лихо притопывая ногой, изо всех сил лупил деревянными скалками по барабану и медным тарелкам и был счастлив, как малый ребенок, когда тот доберется до любимой игрушки.
   Подрезову он почему-то напомнил Ганичева, может быть, своим железным ртом, который как-то особенно дико было видеть на этом счастливом и улыбающемся лице.
   Свободные места были чуть ли не за каждым столом, но он направился в дальний угол, где в полумраке и одиночестве восседал Покатов.
   Очень приметная фигура этот Покатов - ни с кем не спутаешь. Сидит за столом, как барин, вразвалку, нога на ногу, белая крахмальная салфетка на груди (Подрезов в жизни своей ни разу не пользовался ею) и тонкая нервная рука с золотым кольцом. Ну, а голова у Покатова и вообще на всю область одна - крупная, продолговатая, всегда гладко выбритая, так что сейчас, присматриваясь к ней, Евдоким Поликарпович неожиданно для себя сравнил ее с головой святого на иконах - такой же свет вокруг.
   Чего только не знала эта голова! Как-то на семинаре их, первых секретарей, стали гонять по четвертой главе "Краткого курса". Гегель... Кант... Фейербах... Имена такие, что не сразу и выговоришь. А до Покатова очередь дошла - как семечки начал щелкать. Все знает, все ему нипочем.
   В тридцатые годы Виталий Витальевич гремел на всю область, в больших мужиках ходил, одно время даже заместителем председателя исполкома был. А потом круто покатился вниз. Из-за дружбы с зеленым змием. И сейчас, увидев его в ресторане, Подрезов нисколько не удивился. Чего с него возьмешь? У кого поднимется рука отчитывать такого человека по каждому пустяку?
   - Здорово, Виталий Витальевич! - Подрезов пожал узкую, интеллигентную руку с золотым кольцом, которую Покатов, как-то брезгливо поморщившись, подал. - Оказывается, не я один стороной топаю.
   - То есть?
   - Да чего то есть! Сознательные люди тронную речь сегодня слушают, а не по ресторанам сидят.
   - Вы имеете в виду совещание в обкоме?
   - А чего же больше.
   - Вы ошибаетесь, - сказал Покатов. - Я был на совещании. А во-вторых, никакой тронной речи там не было.
   - Вот как! А разве Павла Логиновича не переводят в Москву?
   - Переводят. Но это еще не значит, что на его место сядет Лоскутов.
   На минуту разговор у них оборвался - подошла официантка.
   Подрезов заказал натуральный бифштекс, палтус и две бутылки пива и снова стал допытываться у Покатова: почему он думает, что Лоскутов не станет первым?
   - Потому что не станет, - процедил сквозь зубы Виталий Витальевич. - Позвоночник недостаточно развит...
   Подрезов захохотал.
   На них стали глядеть с соседних столиков, но Виталия Витальевича это нисколько не смущало. Он никогда не стеснялся в выражениях. Да его выражения не сразу и раскусишь. К примеру, как понимать вот это двусмысленное высказывание о Лоскутове? Как похвалу или как порицание?
   - Ну, а что же там было, на этом совещании? - спросил Подрезов.
   - Вас ругали.
   - Меня? - Подрезов от смущения крякнул. - За что же? Тропникову, поди, не понравился?
   С Тропниковым они не ладили давно, еще с той поры, как тот первый раз приезжал на Пинегу.
   Со сплавом в том году было ужасно. Июнь месяц в разгаре, только что половодье отшумело, а река как летом после жары: весь лес по берегам.
   И вот Тропников - он приехал в чине особого уполномоченного - рубанул: прекратить полевые работы в колхозах! Всех на сплав! До единого человека.
   Подрезов и сам иногда прибегал к такой мере. Случалось, снимал людей с сева на день-два, но только в отдельных колхозах. А тут по всему району. В самый разгон полевых работ. Да это ведь все равно что заранее объявить голод в районе!
   - Не прекращу, - сказал Подрезов.
   - Как не прекратишь? Да я тебя под суд отдам!
   - Хорошо, - решился Подрезов, - прекращу. Но только вы сперва дайте письменное распоряжение.
   Письменного распоряжения Тропников, понятно, не дал, но с той поры и начал-начал мотать ему нервы. По каждому пустяку. И даже то, что на Сотюгу прислали директором мальчишку-сосунка, Подрезов не сомневался: его, Тропникова, работа. Специально постарался, чтобы своего недруга допечь, чтобы каждодневно и каждочасно отравлять ему жизнь. Ну а что касается сегодняшней стрижки на совещании, то иначе и быть не могло. Он сам дал козырь в руки Тропникову. Надо же было им с Кондыревым поднять пыль на пароходе!
   Пашка Кондырев, как только попал к артистам цирка, сам начал всех смешить и забавлять, а потом разошелся - "Из-за острова на стрежень" рванул. Вот тут и вломился к ним Тропников в своем бабьем халате - оказывается, у него каюта рядом - и давай, и давай их отчитывать, как мальчишек. Это их-то, первых секретарей, при девчонках! Ну и Подрезов сразу вспылил, а когда Тропников снова, уже с капитаном парохода, заявился, просто выставил непрошеных гостей...
   - А, дьявол с ним! - выругался Подрезов. - Чего себя раньше смерти отпевать!
   Покатов неторопливо и тщательно вытер белой салфеткой бледные губы, взял из раскрытой пачки толстую, внушительную папиросину.
   - Надо знать, где показывать свой норов. Устраивать дебош на пароходе...
   Дальше должны были последовать наставления. Покатов, когда был в хорошем настроении, любил поучать молодежь (а он всех своих коллег, даже Савву Поженского, за молодежь считал), и Подрезов, совсем не склонный сейчас к серьезному разговору, с беззаботным видом махнул рукой.
   - Перемелется, Виталий Витальевич! То ли еще видали!
   - Не скажите. Когда о пьянке первого секретаря райкома говорят с такой трибуны на всю область, можешь поверить мне, хорошо не кончается. А кроме того... - Покатов замолчал, сосредоточенно выпуская табачный дым углом рта, - а кроме того, тебя еще трясли за чепе.
   - За чепе? Меня за чепе?
   - Я полагаю, тебе лучше знать, что у тебя в районе делается.
   - Да откуда? Я уж две недели как из района...
   Покатов потер своей узкой и белой рукой наморщенный в гармошку лоб.
   - Как же фамилия, дай бог памяти? Лапшин... Есть у тебя такой председатель колхоза?
   - Лукашин, может?
   - Да, кажется, Лукашин... Арестован. За разбазаривание колхозного хлеба в период хлебозаготовок...
   Все это Покатов сказал прежним спокойным голосом, со своим неизменным выражением какой-то брезгливости на лице, а Подрезову показалось - из пушки бабахнули по нему.
   Но он не вскочил, не заорал как зарезанный, хотя такое ЧП хуже всякого ножа режет первого секретаря. Он заставил себя небрежно махнуть рукой (а, ладно, мол, ерунда все это, не то видали), заставил себя выпить бутылку пива и даже поковырять сколько-то вилкой палтус, потом расплатился с официанткой и протянул руку Покатову.
   Виталий Витальевич крепче обычного пожал ему руку, и когда немало удивленный Подрезов глянул ему в лицо, он прочитал в его мудрых, все понимающих глазах сочувствие.
   
   
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   
   1
   
   Был одиннадцатый час утра, когда Подрезов, раскрыв дверцу остановившегося перед райкомом "газика", поставил свою тяжелую ногу на землю.
   Туча воробьев ошалело взмыла с черемухового куста, еще не просохшего от росы, в окнах забегали, замельтешили белые, перепуганные лица - всех врасплох застал нежданный приезд хозяина.
   - Кто дал санкцию на арест? Ты?
   Фокин улыбался. Улыбался, стоя за столом и стиснув зубы, одними краешками черных прищуренных глаз. Такая уж у него привычка: пока не соберется с мыслями, ни одного звука наружу. И раньше Подрезову нравилась эта железная выдержка у своего подчиненного. Но только не сейчас. Сейчас, увидев эту глубоко запрятанную деланную улыбку, он заклокотал, как раскаленная каменка, на которую подбросили жару.
   - Я спрашиваю, кто дал санкцию? Кто?
   - По-моему, это и так ясно, поскольку я оставался за вас...
   - Идиот! Сопляк! С мальчишками тебе мяч гонять, а не районом командовать. Ты понимаешь, нет, что натворил?
   Смуглое, всегда румяное лицо Фокина побагровело, желваки под скулами закатались, как пули. Но Подрезов и не подумал щадить его самолюбие. Потому что за такую дурость мало ругать. За такую дурость надо штаны спускать. Да, да! Одна такая глупость - и все. Годами не вылезешь из дерьма...
   - Где у тебя голова? Сколько раз я тебе говорил: держи ворота на запоре, не давай каждой собаке совать нос в свою подворотню. А ты что? Караул на всю область?.. Помогите?..
   - Я думал, раз такое чепе в районе, то надо прежде всего отсечь его от райкома. А кроме того, есть закон...
   - Ты думал!.. Думал, да все дело - каким местом. Как ты отсечешь его, это самое чепе, от райкома, когда оно в твоем районе?
   Подрезов махнул рукой устало: бесполезно, видно, толковать. Вот тебе и Милька Фокин, вот тебе и смена. А он-то думал всегда: этот все понимает. С собачьим нюхом родился парень. Черта лысого! Деревянные мозги...
   За окном разгоралось сентябрьское солнце. Медленно, с трудом, как костер из сырых дров.
   Он подошел к окну, ткнулся горячим лбом в холодное запотелое стекло. Его поташнивало, хотя качки сегодня не было - большой самолет летел. Поташнивало всего скорее оттого, что с утра ничего не ел. Да и не спал. В час ночи приехал на аэродром на каком-то случайном катеришке и с тех пор ни на одну минуту не сомкнул глаз. До сна ли, когда у тебя ЧП в районе!
   - Кто теперь в Пекашине?
   - В смысле руководства? - уточнил вопрос Фокин.
   - Да.
   - Покамест Ганичев.
   - Что? Ганичев? - Подрезов круто обернулся - в нем снова забурлил гнев.
   - Там теперь, Евдоким Поликарпович, прежде всего нужна фигура политическая...
   - Мужик там нужен с головой. Хозяйственник! Чтобы скотный двор достроить, а то зима начнется - весь скот околеет.
   Подрезов сбросил с себя душивший его кожан, прошелся по кабинету.
   - Сводки!
   Фокин подал сперва сводку по хлебозаготовкам, но Подрезов даже не взглянул на нее. Лес, лес в первую очередь!
   Три леспромхоза кое-как держались, а некоторые лесопункты - Туромский и Синь-гора - даже к заданию приближались. Но Сотюга!.. Что делать с Сотюгой? Тридцать семь процентов отвалили за последнюю декаду!
   - А это что еще такое? - Подрезов тряхнул какую-то бумагу, подколотую к сводке.
   - Докладная записка директора Сотюжского леспромхоза.
   - Зарудного? - Подрезов просто зарычал на Фокина. - Мне не докладные записки от него нужны, а лес. Понял?
   - Записка адресована министру лесной промышленности, а это копия...
   - Кому копия?
   - Копия райкому, поскольку Зарудный считает, что последнее решение бюро райкома по Сотюжскому леспромхозу в корне ошибочно...
   Подрезов взял себя в руки, пробежал глазами записку.
   Ничего нового для него в записке не было.
   Промахи проектных организаций в определении сырьевой базы леспромхоза, недопустимая халатность комиссии в приемке объекта, совершенно неготового к эксплуатации, необходимость всемерного форсирования строительства жилья, поскольку от этого прежде всего зависит прекращение текучести рабочей силы, и, наконец, самое главное - настоятельная просьба о пересмотре задания для леспромхоза, по крайней мере перенесение летне-осенних лесозаготовок на зимний период... В общем, в записке излагались все те вопросы, которые Зарудный не раз ставил и перед районом, и перед областью.
   Новое для Подрезова было в другом. В том, что Зарудный через голову района и области обратился прямо в Москву, в столицу... Да такого, как Пинега стоит на свете, не бывало!
   Что такое ихняя Пинега, ежели начистоту говорить? В области своей знают и в соседней Вологде слыхали, а дальше кому она известна?
   Как-то у Подрезова на курорте зашел разговор о своей вотчине. Собеседник его - начальник главка из Москвы - захлопал глазами: дескать, это еще что такое?
   А вот тут нашелся человек, который, недолго раздумывая, бах в Москву. Читайте! Сотюга - даже не Пинега! - считает... Сотюга настаивает...
   От мальчишества это? От незнания жизни? Или это какой-то новый человек идет в жизнь - совершенно другой, нездешней выработки, который ничего не боится?
   Подрезов так и не додумал до конца эту пришедшую на ум мысль - надо было немедля браться за дела, начинать свой замес жизни.
   
   2
   
   Райкомовская машина работала на полных оборотах.
   Подрезов снова держал рычаги управления в своих руках. Он вызывал к себе людей, звонил по телефону, требовал, отдавал команды.
   Хлеб - взял. Навалился на председателей колхозов, которые покрепче, и за каких-нибудь два-три часа хлебная сводка подскочила на пятьсот пудов.
   А как взять лес? Лес с наскоку не возьмешь, хотя он-то и решает сейчас все. Лес, кубики - голова всему, а не какие-то там жалкие тысячи пудов зерна, да к тому же еще фуражного, которые дает государству Пинега.
   Раньше было просто.
   Задание получил, по леспромхозам, по лесопунктам, по колхозам раскидал, людей в лес отправил, а остальное уж от тебя зависит, от того, как ты сумеешь извернуться.
   А что зависело от него на Сотюге?
   Лес поблизости вырублен, надо тянуть железную дорогу, лежневки строить для лесовозов, а кой черт он понимает во всем этом? Возле трактора да лесовоза как пень стоит. Любой сопляк обжулить может.
   А бывало?!
   "Залупаев, Ступин, в чем дело? Почему график срываете? - "Да с вывозкой затирает, Евдоким Поликарпович. Только и знаем, что ремонтируем дорогу - две версты болотом".
   В тот же день - на лесопункт. Взял стариков охотников, которые, как свою избу, все леса вокруг знают, все выбродил, ногами своими вымерил. "Кочан у вас на плечах! Почему дорогу в обход не сделать - болота не обойти?" - "А и верно, Евдоким Поликарпович. Оно хоша на версту и подальше будет, да зато никакая запайка не страшна. До последнего снега санный путь держаться будет".
   И так всюду, во всех делах. Сам первый инженер. Во всем. А теперь - нет. Теперь стой сбоку, в сторонке, и жди, что тебе скажет ученый молокосос, потому как ты во всей этой железной механике и во всех этих проектах и графиках, вычерченных в Москве и Ленинграде, ни бум-бум.
   - Что будем с Сотюгой делать? - в упор спросил Подрезов Фокина.
   Фокин не сразу ответил. (Когда это первый спрашивает чье-либо мнение?)
   - Вопрос слишком серьезный, и без районного актива или пленума не обойтись.
   - А что это даст? С каких пор на районных активах и пленумах стали лес рубить?
   Да, надо немедленно сдвинуть с места сотюжский воз - в этом, только в этом выход. И самое разумное сейчас было бы самому махнуть на Сотюгу. Поостыть, поуспокоиться, там, на месте, с недельку полазать и подумать, но где она у него, неделька? Двух дней даже дет. Потому как пекашинское ЧП можно смыть только немедленным рапортом: государственное задание Сотюга выполнит.
   А потом, что он мог возразить по существу Зарудному? Уж ежели прямь-напрямь говорить, то этот мальчишка не без мозгов - в самое яблочко лупит. Сырьевая база нового леспромхоза определена ошибочно - факт, а это значит минимум на два лишних года затянется строительство железной дороги. Без жилья ни туды ни сюды - тоже факт. И прав Зарудный насчет ошибок, допущенных при приемке объекта...
   Какой там, к чертям, механизированный леспромхоз, когда ни мастерской для ремонта тракторов и лесовозов, ни заправочных пунктов, ни подвозочных дорог от лесных делянок к железной дороге! И ведь Подрезов (он сам возил приемочную комиссию на Сотюгу) понимал, видел все эти недоделки, даже председателю заявил, что предприятие не готово к эксплуатации. Да председатель - тертый калач, насквозь человека видит - покачал головой: "Ну, товарищ Подрезов, вот уж не ожидал, что ты такой мелочага! А мне-то про тебя былины в области пели". И товарищ Подрезов растаял.
   А за этим ляпом, само собой, последовал и другой ляп - непосильное задание. Раз леспромхоз принят, вступил в строй, то какой же план? На всю катушку. И была, была у него возможность поправить дело - только бы скажи со всей прямотой и откровенностью на бюро обкома. Нет, не сказал. Озноб, мороз пошел по коже, когда задание для нового леспромхоза услышал, а духу возразить не хватило. Как же это так? Он, Подрезов, да будет канючить, отбой бить? Никогда!
   - Ладно, - сказал Подрезов и шумно выдохнул из себя воздух, - совещание так совещание.
   А что еще оставалось?
   Фокин протянул лист исписанной бумаги.
   - Это еще что?
   Подрезов надел очки, начал читать:
   
    В бюро обкома ВКП(б)
    Заявление
   Ввиду того, что в последнее время у меня с первым секретарем райкома тов. Подрезовым Е. П. наметился ряд принципиальных расхождений в решении принципиальных вопросов, прошу от занимаемой должности...
   
   Подрезов, не спуская с Фокина своих пронзительных, замораживающих глаз, медленно сложил заявление пополам, потом еще раз пополам, надорвал и бросил в корзину.
   - Иди. Будем считать, что я этой бумажки не видел.
   - К вашему сведению, это не бумажка, а официальное заявление секретаря райкома...
   - Ну, ну! Валяй. Еще что скажешь?
   - Еще скажу, что я не мальчик на побегушках, а вы не хозяин, у которого я на службе. Это первое. А второе... От докладной записки Зарудного нельзя так просто отмахнуться. Пора прямо правде взглянуть в глаза.
   - Ты за решение бюро голосовал, нет?
   На их счастье, тут с зажженной лампой вошел Василий Иванович, и Подрезов огромным усилием воли задавил в себе гнев.
   Он не слышал, как вышел из кабинета Фокин. Прикрыв глаза тяжелой, отливающей рыжим пухом рукой от непривычно яркого, режущего света, ходил по кабинету и не замечал стоявшего навытяжку своего помощника.
   Взглянул, когда тот несмело кашлянул.
   - Чего у тебя?
   - Евдоким Поликарпович, там один человек к вам просится...
   - Какой еще человек?
   - Анфиса Петровна...
   - Анфиса Петровна? - Подрезов как-то и не подумал, что к нему может явиться жена Лукашина, хотя сам Лукашин не выходил у него из головы.
   Да, да! Лесозаготовки, хлебопоставки - ради кого он сейчас всеми силами гнал? Разве не ради того, чтобы этого дурака поскорее из ямы вытащить? Потому что одно дело, когда ты разговариваешь с областью, опираясь на лесные кубики и хлебные пуды, и совершенно другое, когда ты, как нищий, протягиваешь пустую руку за милыстыней...
   - Скажи, что меня нету. Понятно? - Поморщился и устало махнул рукой. - Ладно, пущай заходит.
   
   3
   
   Сколько времени прошло с той поры, как он последний раз видел эту женщину? Дней двадцать, не больше. А не скажи ему помощник, что сейчас к нему войдет Анфиса Минина, он бы, ей-богу, не признал ее.
   Тихо, каким-то бесплотным призраком переступила за порог, стала у дверей.
   Подрезов, однако, не дал власти чувствам. Он в кулак зажал сердце.
   - Пришла? Насчет мужа?
   - Насчет...
   - Ну и что? Отпусти, Евдоким Поликарпович, зря посадили... Так?
   Анфиса тяжело перевела дух.
   - Ага, вздыхаешь! Понимаешь, значит, что натворил твой безмозглый муженек?
   - Он не для себя взял...
   - Не для себя? Вот как! Не для себя... А государству разве большая разница от того, кто и как к нему в карман залез? Ну! Чего язык прикусила?
   Темная злоба вдруг накатила на Подрезова. Из-за кого, по чьей милости у него все эти неприятности, срывы, провалы? Кто виноват в том, что он сегодня сломя голову прискакал сюда среди своего отпуска? Разве не ее пекашинский болван? А она сама? Присмирела, богородицей сейчас смотрит на него, а может, она-то и есть всему вина? Может, она-то и науськала своего муженька? Он не забыл еще, как она напевала ему за столом, когда они с Лукашиным ездили на Сотюгу, черт бы ее побрал!
   - Получит, получит, что заработал! И даже с довесом. Так трахнем, чтоб не только он сам, а и другие навеки запомнили...
   В вечерних сумерках бледным пятном светилось лицо Анфисы, все так же безмолвно и покорно стоявшей у дверей, а он метался по кабинету, кричал, грозил...
   Опомнился он, когда внизу хлопнула наружная дверь. Громко, на все здание, так, как она хлопает только в конце рабочего дня, когда пустеет райком...
...

---