Солнце рылось в Егоршином золоте на голове. Золота в армии заметно поубавилось - не налезают больше волосы на глаза, плечи раздались, а в остальном, ей казалось, Егорша и не изменился: та же тонкая, чисто выстриженная на затылке мальчишеская шея, тот же чуть заметный наклон головы набок и та же привычка ходить дома босиком, в нижней нательной рубахе.
   
    Если Вы уронили сотовый телефон, КПК или коммуникатор и у него треснула панель корпуса, то рекомендуем посетить интернет-магазин СотМаркет, где можно приобрести новые панельки для телефонов, а также в интернет-магазине представлен большой ассортимент запасных частей для любых моделей мобильных телефонов, КПК, коммуникаторов.
   
   Смятение охватило Лизу.
   Она подняла глаза к божнице в красном углу, вслух сказала:
   - Татя, что же мне делать-то? Надо бы спросить его сразу, как он жить думает, а я и спросить чего-то боюсь...
   Дробью застучала дресва по стеклам в раме - Егорша бросил: поторапливайся, дескать.
   - Сичас, сичас! - И Лиза кинулась в чулан переодеваться: не дело это - в том же самом платьишке, в котором коров обряжает, дома ходить.
   Платьями она, слава богу, не обижена. Степан Андреянович на другой же день после свадьбы повел ее в амбар и всю женскую одежду, какая осталась от Макаровны и Егоршиной матери, сарафаны, кофты, шубы, платки, шали - передал ей: перешивай, дескать, и носи на здоровье.
   И Лиза не стеснялась: и себе шила, да и Татьянку с матерью не забывала - где им взять, когда в лавке для колхозника ничего нет?
   Солнце из чулана уже ушло, но пестрая копна платьев, развешанных в заднем углу, напротив печки-голландки, все еще хранила тепло, и от нее волнующе пахло летними травами.
   Она выбрала кашемировое платье бордового цвета - и не яркое (как забыть, что только что схоронили деда!), и в то же время не старушечье.
   - А-а, вот ты где!..
   Лиза быстро обернулась: Егорша...
   - Уйди, уйди! Бога ради, уйди... Я сичас...
   Она испуганно прижала к голым грудям кашемировое платье, попятилась в угол.
   Егорша захохотал. Его синие припухшие глаза вытянулись в колючие хищные щелки.
   - Не подходи, не подходи... - Лиза лихорадочно обеими руками грабастала на себя платья, юбки.
   Егорша улыбался. А потом подошел к ней и с шумом, с треском начал срывать с нее платья. Одно за другим. Как листки с настенного календаря.
   И она ничего не могла поделать. Стояла, тискала на груди кашемировое платье и не дыша, словно завороженная, смотрела в слегка побледневшее, налитое веселой злостью Егоршино лицо.
   
   
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   
   1
   
   У Ставровых началась великая строительная лихорадка, с утра до позднего вечера Егорша гремел топором.
   Работал он легко, весело, как бы играючи, так что не только ребятишки, бабы постоянно вертелись возле ставровского дома.
   Первым делом Егорша занялся крыльцом у передка. Старые, подгнившие ступеньки заменил новыми, вбил железную подкову на счастье, а потом разошелся - раз-раз стамеской по боковинам, и вот уж крыльцо в кружевах.
   Точно так же он омолодил баню, жердяную изгородь, воротца в заулке.
   Но, конечно, больше всего охов да ахов у пекашинцев вызвал охлупень с конем, который Егорша поднял на дом.
   Лиза, когда вернулась с коровника да увидела - в синем вечернем небе белый конь скачет, - просто расплакалась:
   - Дед-то, дед-то наш был бы доволен! Все Михаила перед смертью просил: "Ты уж, Миша, коня моего подыми на дом, всю жизнь хотел дом с конем"... А тут и не Миша, внук родной поднял...
   - Но, но! - басовито, по-хозяйски оборвал жену Егорша. - Разговорчики!
   Ему нравилось быть семейным человеком. Он с радостью, с удовольствием возился с сыном, его не на шутку увлекала новая, почти незнакомая до этого роль мужа.
   Сколько через его руки всякого бабья прошло! И ничего себе штучки были - не заскучаешь. А все же такого, как с Лизкой, у него еще ни с кем не было - это надо правду сказать. Утром проснешься, уставилась на тебя своими зелеными, улыбается: "Я не знаю, с ума, наверно, сошла... Все глежу и глежу на тебя и нагледеться не могу..." А с коровника своего возвращается - ух ты! Вся раскраснелась, застыдилась - как, скажи, на первое свидание с тобой пришла...
   Заскучал Егорша на седьмой день.
   В этот день у него с утра заболел зуб, ну и как лечить зуб в деревне? Вином. А потом - вино не помогло - взял аршинный ключ от амбара, пошел в амбар - там у бабки, бывало, целое лукошко стояло со всякими зельями и травами.
   И вот только он открыл, гремя ключом, дверь - увидел свою тальянку на сусеке. Вся в пыли, в муке, как, скажи, сирота неприкаянная.
   Он взял ее, как своего ребенка, на руки, смахнул пыль рукавом рубахи, а потом уселся на порожек - ну-ко, голубушка, вспомним былые денечки! В общем, хотел заглушить боль в зубе - рванул на всю катушку, просто вывернул розовые мехи, а получился скандал. Получилось черт знает что!
   - Ты с ума, что ли, сошел? Что люди-то о нас подумают? Скажут, вот как они веселятся - рады, что старика схоронили...
   Егорша на самой высокой ноте осадил гармонь, резко сдвинул мехи. А потом глянул на приближавшуюся к нему по тропке Лизу, и у него впервые при виде возвращающейся со скотного двора жены зевотой свело рот.
   
   2
   
   Зубы заговорила Марина-стрелеха. Зачерпнула ковшом воды из ушата, пошептала что-то над ним, дала отпить, и полегчало вроде. Во всяком случае, Егорша вышел от нее, уже не держась за щеку.
   Была середина дня. За рекой на молодых озимях шумно горланили журавли - не иначе как проводили общее собрание по случаю скорого отлета в теплые края...
   Куда пойти?
   Домой ему не хотелось. От дома пора взять выходной - это он хорошо понял сегодня. К теще податься? Так и так, мол, угощайте зятя. Что это за безобразие - вот уж неделя, как он дома, а у тещи еще и за столом как следует не сиживал.
   Егорша пошагал в колхозную контору: вспомнил - председатель на днях с Лизкой наказывал зайти.
   Лукашин был в правлении один - сидел за своим председательским столом и играл на костяшках.
   - Все дебеты и кредиты сводим? - нашел нужные слова Егорша.
   - Да, приходится.
   - Ну и как?
   - Подходяще! - Лукашин сказал это бодрым голосом, но распространяться не стал, полез за папиросами. Очень удобная штука эти папиросы для начальства: всегда есть предлог оборвать нежелательный разговор.
   Егорша, слегка развалясь на старом деревянном диванчике, памятном ему еще с войны, с любопытством присматривался к этому человеку. Он всегда вызывал у него интерес. Ведь это же надо - добровольно, по своей охоте к ним на Пинегу пришлепать. В бабьи сказки насчет любви и всего такого Егорша никогда не верил. Анфиса, конечно, баба видная, но уж не такая она ягодка, чтобы ради нее на край света ехать. Из-за карьеры?
   Признаться, попервости он, Егорша, так и думал: в такой глухомани, как ихняя, умный человек быстрее выдвинется. Но сколько лет прошло с тех пор, как у них Лукашин? Четыре-пять? А воз, как говорится, и поныне там. Как потел в колхозных санках, так и теперь потеет.
   - Так, так, Суханов, сказал Лукашин, закуривая, - отломал, говоришь, три годика, выполнил свой патриотический долг...
   - Примерно. На месяц раньше демобилизовали. По причине семейных обстоятельств.
   - Да, старик мог бы еще пожить. Рано отчалил к тем берегам. Зимой нас крепко выручал - всю упряжь чинил...
   Егорша со скорбным видом принял соболезнования, даже папиросу вдавил в пепельницу (все та же щербатая тарелка, как три года назад), вздохнул.
   - Ну, а какие планы? Как жизнь устраивать думаешь?
   - Покамест недоработки стариковы по дому ликвидировал, а вообще-то надо подумать.
   - А по-моему, и думать нечего, сказал Лукашин и начал загибать пальцы: - Жена у тебя в колхозе - раз, дом - вон какой, с конем! Прямая дорога к нам. Видел, какой мы дворец для наших буренок отгрохали?
   - Видел.
   - Ну тогда чего же тебя агитировать! Подключайся к Житову. Веселый народ - не заскучаешь.
   - Так, - сказал Егорша. - Насчет веселья вопросов не имею. А как насчет энтого самого? - Он на пальцах показал, что имеет в виду.
   - Насчет энтого самого... - Тут Лукашин прямо-таки дымовую завесу поставил между собой и им. Не иначе как для того, чтобы собраться с мыслями.
   В конце концов, кашляя и чихая, признался, что трудодень у них нежирен. С голоду, дескать, не помираем, но и закрома от излишков не рвет.
   - Понятно, - усмехнулся Егорша. - В общем, раскладка не та.
   Лукашин вопросительно посмотрел на него.
   - Это в части у нас повар был, Иван Иванович. Толстый, такой жирный боров - как баба беременная. Но мастер - во! Генералу с начальством готовил. И вот этот Иван Иванович, как только, бывало, выедем за город на пикник, - Егорша старательно выговорил последнее слово и посмотрел на Лукашина: знает ли? - ...начнет вздыхать да охать: ах, в деревню хочу, ах, на природу-кустики желаю... Ладно. Демобилизовался. Уехал в деревню. А ровно через полгода возвращается обратно. Худющий, как, скажи, чахоткой заболел. Без паспорта и не узнать. Ну, все-таки до генерала допустили - такие повара на улице не валяются. "Так и так, товарищ генерал-майор, желал бы снова вернуться во вверенную вам часть". - "А как же с деревней, с природой, Иван Иванович? - спрашивает генерал. - Не понравилось?" - "Понравилось, товарищ генерал. И даже очень понравилось. Только раскладка не та..."
   - Ну, и взял генерал этого повара обратно? - спросил Лукашин и как-то невесело, скорее для приличия, улыбнулся.
   - А то как! Такого повара да не взять.
   - Зря, сказал Лукашин. - А кто же будет деревню поднимать?
   Вопрос уже был обращен к нему, Егорше, и он подумал, что, пожалуй, перегнул немного насчет этой раскладки. Но с другой стороны - что это такое? Ничего не спросил: где, как, кем служил, - полезай на угол. Маши топором. Даже грузовик колхозный не предложил. И вообще, разозлился вдруг Егорша, чего он свой руль задирает? Дворец этот самый, которым он тут хвастался, когда готов будет? Когда буренки от холода околеют? Так? А другие колхозные показатели? Что-то он, Егорша, не помнит, чтобы Лизка и Мишка взахлеб писали ему по поводу этих самых показателей. Да он и сам не слепой. Не с одного КП просмотрел Пекашино за эту неделю...
   Однако Егорша и виду не подал, какой закрут у него внутри. На кой хрен ему ссориться с головкой своей деревни!
   И кончил миролюбиво, по-свойски, с улыбкой:
   - Погоди маленько с работой, товарищ Лукашин. Дай человеку прийти в себя. У меня ведь как-никак дед родной неделю назад помер. А кроме того, отпуск. Согласно закона о демобилизации...
   Лукашин вздохнул, но ничего не сказал.
   
   3
   
   Сперва полверсты отшагал вдоль болота, потом пересек болото, а точнее, проплясал его по вертлявым замшелым жердинам и бревнышкам, потом продирался мокрым кустарником - плакали хромовые сапожки и гимнастерка шерстью обросла, пришлось даже с себя снимать, чтобы отчистить, потом еще сколько-то поблуждал-покрутился на пустошах и только тогда увидел главного колхозника.
   Нет, товарищ Лукашин, сказал мысленно Егорша, подождем немного. Суханов-Ставров не прочь помочь своим землякам - когда бежал от трудностей? Но и ишачить за вас - нет, извините, дураков нема. За три года, что он служил в армии, куда страна в целом шагнула? А в Пекашине что? У вас какой оборот по части прогресса?
   Три года назад этой самой пустоши, на которой он сейчас стоит, на пекашинской карте не было - он точно это помнит, потому что как раз перед самым отъездом в армию они с дедом в этом квадрате рубили дрова и дед еще, когда проходили мимо поля, очень разорялся насчет ржи. Дескать, плохая рожь ноне на поле, землю навозом не удобряют, а вот у него в старые времена рожь была такая, что хоть топором руби...
   Мишка напоминал Егорше глухаря на току. Глухарь, когда весной свою любовную песню заведет, ни черта не слышит и не видит, охотник под самую сосну подходит, чуть ли не колом сшибает. Вот так и Мишка. Егорша вышел на обочину поля, как верстовой столб встал. А Мишка рядом, в двух шагах, проехал - не заметил. Сидит себе, качается в своей железной люльке и, похоже, совсем очумел от треска и хлопанья граблей - с открытыми глазами слепой.
   Да, усмехнулся Егорша, хорошо, что он все это увидел в голой натуре. А то ведь он размяк, разнежился на домашних пуховиках - о чем стал подумывать в последние дни? А о том, чтобы пополнить собой колхозные кадры, тут, в Пекашине, на постоянный причал встать...
   Егоршу обнаружил Тузик.
   Тузик плелся сзади жатки, без всякой радости, просто так, по собачьей обязанности путался в ржаных валках. А тут увидел незнакомого человека - загремел на все поле, а потом еще того чище - на него бросился.
   Вот тогда-то Мишка и соизволил поднять свои карие.
   Сели на солнышке, на скос старой, давно высохшей канавы, густо заросшей брусничником.
   Таких канав великое множество в пекашинских навинах - точь-в-точь как старые, отслужившие свое окопы, в которых веками, из поколения в поколение, велись сражения с лесом да с болотом. Иной мужик вроде его деда треть жизни своей выстоял в этих самых канавах-окопах. Вот каким трудом добыта каждая пядь пахотной земли на Севере! А теперь что?
   Мишка все же уважил гостя: сам сел на ягодник, а ему, Егорше, бросил ватник.
   - Что-то не вижу у тебя бабсилы, сказал Егорша, окидывая своим цепким глазом ржаное, наполовину выжатое поле.
   Мишка, конечно, не понял с первого слова, что такое бабсила, - пришлось растолковывать, на какой тяге едет ихний колхоз.
   - В лес женки укатили, - буркнул Михаил. - Вишь, какое тепло стоит. Хотят последние грибы взять...
   - Ясно, - подвел политическую подкладку Егорша, - частный сектор наступает на пятки общественному.
   Мишка - всегдашняя опора и любимец пекашинских баб - завелся сразу:
   - Частный сектор, частный сектор!.. А этот частный сектор должен чего-нибудь жрать, нет? В прошлом году по триста грамм на трудодень отвалили, а в этом году сколько?
   Егорша скорехонько вытащил из брюк белоголовку, две луковицы с зелеными перьями, потому что Мишкины разговоры по этой части он знает с сорок второго года, и, ежели его вовремя не остановить, будет кипеть и яриться часами.
   - Стакана у Ульки-продавщицы не привелось, а домой не заходил, сказал Егорша, - так что придется вспоминать счастливое детство...
   Однако тут не сплошал уже Мишка: быстро выхватил из ножен свой клинок, срезал с молодой березы ленту тонкой бересты с золотистой изнанкой, загнул два угольника - чем не посуда?
   - Ну, рассказывай, как у тебя на петушином фронте, сказал Егорша, когда выпили.
   - На петушином? - удивился Мишка (совсем мозга не работает!). - Это еще что?
   - А это такой фронт, на который все с полным удовольствием... Без погоняла... Солдатик один у нас в отпуск ездил. Домой к себе, в колхоз. Ну, съездил как положено. Без чепе. В срок явился, доложил. А через девять месяцев семь заявлений: просим с такого-то Сидорова-Петрова взыскать алименты. Ну, насчет алиментов - сам знаешь: какие с солдата капиталы? Главное - политико-воспитательная работа минус. Майор, замкомандира по политчасти, вызывает Сидорова-Петрова: что ты наделал, такой-разэдакий? "Виноват, товарищ майор, а только никак иначе нельзя было". - "Почему?" - "А потому, что когда кур полный курятник, а петух один - что петуху делать?"
   - Да, - рассмеялся Михаил, - а ведь действительно петушиный фронт.
   - Вот я и спрашиваю, как у тебя дела на петушином фронте. Перешагнул за поцелуйные отношения с Раечкой?
   - Раечка - девка.
   - Все когда-то были девками.
   Мишка махнул рукой - всегда на этом месте буксует. Подумаешь, секреты государственные у него выспрашивают! Пробурчал:
   - У нас чего - известно. Ты лучше про городских. Как они?
   - Да все так же. Существенных расхождений не наблюдается. Ни в рельефе местности, ни в натуре. Первым делом хомут на тебя стараются надеть. - Егорша помолчал немного и блаженно улыбнулся. - У меня хохлушечка одна была, пухленькая такая курвочка, черные очи... Ну, умаялся. Я так, я эдак - из себя выхожу. Всё мимо, всё за молоком. А ей, видишь, по-хорошему хочется. Чтобы на семейную колею, значит... Ладно, хрен с тобой - получай обещание - поженимся. Ну и понятно, первый угар прошел - она счет: женись. Э-э, нет, говорю, коханочка (это у них навроде нашей дролечки), ежели ты, говорю, хотела, чтобы я женился на тебе, надо было подол покрепче в зубах держать. "А как же, говорит, честное слово ты давал?" Ну, говорю, ты еще с быка, когда он корову увидел, честное слово возьми. Солдат, говорю, одной присяге верен, понятно тебе, а всякие там слова и обещания для него не в счет...
   Михаил сказал:
   - А говорят, теперь служить против прежнего тяжельше, никуда из казармы не выпускают.
   - Ну правильно! - живо согласился Егорша. - Только много ли я в этой самой казарме кантовался? А потом - у генерала стал шоферить - знаешь, какой у меня горизонт был? Сегодня мотаешь в один полк, завтра в другой, послезавтра в округ, в субботу - "подать машину в девятнадцать ноль-ноль. На рыбалку едем. С пикником". - Последнее слово Егорша выговорил с особым старанием, но, как он и предполагал, Мишке это слово ничего не говорило.
   - Пикник, - начал разъяснять Егорша, - это та же рыбалка на свежем лоне, только с бабами и с большой выпивкой. Понимаешь, у начальства в летний период заведено так: в выходной день за город. А то и в субботу иной раз шпарят, прямо на ночь... Н-да, была у меня одна история на этом самом пикнике...
   - Какая?
   - Да такая, что только здесь и рассказывать, за две тысячи от места происшествия.
   Егорша выждал, пока Мишка закручивал себя в нужном направлении (это перво-наперво - передох, ежели хочешь по черепу ударить), и спокойно, даже как бы с ленцой объявил:
   - С генеральшей маленько в жмурки поиграл.
   - С женой генерала? Ври-ко!
   - А чего врать-то? Правды не пересказать. Ты думаешь, раз генерал - по всем делам генерал? Естество и природность как у всех протчих. После пятидесяти в долгосрочный отпуск. Весной дело было. Крепко подвыпили - первый пикник на лоне был. Меня это подзывает к себе генерал. Стакан коньяку - полнехонький. И вот такую балясину мяса жареного на железном шомполе - шашлыком называется, только что повар Иван Иванович с огня снял. "Выпей, Суханов, и чтобы через пять часов как стеклышко. Понял?.." - "Так точно, товарищ генерал-майор. Есть через пять часов как стеклышко". Ну, выпил я, залез в свой ЗИС, прямо на заднюю подушку - вот как хорошо! Знаешь, у ЗИСа целый диван на заду. Ладно, спит солдат - идет служба. А через энное время стук в дверцу: жена генерала. Замерзла. Ну я, конечно, моменталом: пилотку в руки и пожалуйста - свободно помещение. А она как толкнет меня обратно...
   - Жена генерала?
   - А кто же еще? Свидетелев в таком деле не бывает...
   У Мишки веревкой вдруг сошлись выгоревшие за лето брови над переносьем, а желваки на щеках как собаки - так и забегали, так и забегали взад-вперед, только что не лают. В чем дело? Сидели-сидели два друга-приятеля на теплом солнышке, под кустиком, обменивались мирно опытом под водочку с берестяным душком - и вдруг трам-тарарам и гроза на ясном небе. Позавидовал? Генеральша эта самая в печенки въелась?
   - Объясни свое поведение, - потребовал Егорша. - У нас старшина Жупайло, знаешь, как в этом разе делал?
   Мишка вскочил на ноги, морду в землю - прямо дугой выгнулась косматая, давно не стриженная шея - и наутек. Не в обход по тропинке, а напрямик, через кусты, - только треск пошел.
   Яростно залаял Тузик.
   Егорша схватил недопитую бутылку, шарнул, как гранату, в сторону собачонки - задавись, сволочь! - а потом встал, отряхнул гимнастерку и бриджи, затянул ремень на последнюю дырочку, так что ящиком расперло грудь, и пошел, не оглядываясь, на дорогу, по которой только что верхом проехал Лукашин.
   
   
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   
   1
   
   Туман, туман над Пекашином...
   Как будто белые облака спустились на землю, как будто реки молочные разлились под окошками...
   Редко, очень редко на пекашинскую гору забираются туманы, все больше вокруг деревни ходят. Низом, по подгорью, по болоту. Но уж когда заберутся - прощай белый свет: в собственном заулке ничего не увидишь.
   Да, подумал Михаил, стоя на крыльце и поеживаясь от сырости, сегодня до обеда нечего делать в поле.
   Он бросил недокуренную папиросу, с криком влетел в избу:
   - Федька! Татьяна! Живо за грибами!
   Федька заворочался на своих полатях только тогда, когда Михаил проехался кулаком по лопатинам, а Татьяна, та и вовсе голоса не подала из своего девочешника. И как тут было не вспомнить Петьку да Гришку! Те, бывало, команды не ждут, сами все уши прожужжат: "Миша, за грибами ехать надо... Миша, заморозки скоро начнутся..." - а уж утром-то в день выезда на бор только пошевелишься чуть-чуть - как штыки вскочат.
   Вчера наконец от Петьки и Гришки получили письмо. Дурачье - двадцать копеек на марку пожалели, с Гриней-карбасом из Водян послали, а Гриня в районе накачался - замертво, как бревно лежачее, мимо Пекашина провезли. И вот только вечор, через десять дней, занес - Михаил как раз с поля приехал, когда Гриня в заулок ввалился: "Мишка, ставь полбанки - письмо от брательников". Вести были что надо: учатся! Сошел с рук Тузик, и, хоть в доме не было ни копейки, Гриню угостили: под дрова четвертак у Семеновны заняли.
   Михаил вышел из дому один. Татьяне и Федьке, оказывается, в школу сегодня идти, а матери и подавно нельзя: корова, печь, Вася...
   В тумане он прошел заулок, задворье и вдруг подумал про Лизку, про Егоршу: а им-то грибы надо?
   
   2
   
   К Ставровым Михаил подкатил на телеге.
   По привычке он гулко забухал сапогами на крыльце боковой избы - подъем, подъем! - и только наткнувшись на мокрый кол в воротах, вспомнил, что Егорша и Лизка на днях переселились в передние избы.
   Открыла ему сестра.
   - Чего такую рань? Мы ведь еще дрыхнем... - И, стыдливо потупив глаза, отступила в сторону.
   Зато Егорша - ни-ни, одеяла на голое брюхо не натянул. И вообще, зубы стиснуты, глаза в потолок - пошел ко всем дьяволам!
   Понятно, понятно, сказал себе Михаил. Не понравилось, как я вчера на поле вскипел. А кто бы не вскипел на его месте, когда перед тобой петушиные подвиги расписывают, сестру твою родную предают да в грязь топчут?
   Однако он сейчас и виду не подал, что накануне между ними черная кошка пробежала.
   - Давай, давай! Мигом! Солдат еще называется! Он схватил Егоршу за ноги, стащил с постели, вольготно раскинутой посреди избы, - совсем как в былые времена! - кивнул на белые, наглухо затканные туманом окна:
   - Грибы наказывали, чтобы мы в гости приехали. Заждались, говорят.
   - А ведь это мысля! - сразу воспрянул Егорша.
   - Мысля! Молчи уж лучше - не трави душу. Умные люди с вечера о грибах думают.
   - Да в чем дело? - спросил Михаил у насупленной сестры.
   - Со стиркой я вечор разобралась. Оля выходной дала - дай, думаю, приберусь немного...
   - Ерунда! - успокоил сестру Михаил. - Стирка и до вечера подождет.
   Все решила команда Егорши. Тот, нисколько не думая про спящего сына, заорал как в казарме:
   - Разговорчики! Пять минут на сборы. Понятно?
   Собирались весело, со смехом, с шутками. Егорша - дурь в голову ударила - начал притворно выговаривать Михаилу, зачем он не подождал, сон ихний оборвал на самом интересном месте - нарочно, чтобы вогнать в краску Лизку, и та, конечно, не выдержала - выскочила из избы.
   - Ты бы все-таки эту жеребятину оставлял за порогом, когда в свою избу входишь, - с мягким укором посоветовал Михаил.
   - А между протчим, - Егорша по-прежнему в этом слове старательно нажимал на "т", насчет этой жеребятины самой, знаешь, какое мненье у кобыл?
   Последовал похабнейший анекдот, и Михаил первым затрясся от смеха.
   Лиза не возвращалась. Умылся и оделся Егорша, Вася успел проснуться, а ее все не было.
   Наконец забрякало железное кольцо в воротах.
   Михаил по-свойски закричал было на переступившую порог сестру и прикусил язык: Лизка была не одна. Вслед за Лизкой в избу входила Раечка.
   Егорша от радости подпрыгнул чуть ли не до потолка - любил компанейскую жизнь:
   - По коням!
   А Михаил только посмотрел на свою сестру, на ее сияющие зеленые глаза и все понял. Нет, ей мало быть счастливой самой. Она хотела, чтобы и брат был счастлив.
   
   3
   
   В Пекашине, если не считать заречья, самые грибные места за навинами и в Красноборье.
   Занавинье грибом богаче, особенно солехами, да и ягоды там всякой больше, но Михаил решил ехать в Красноборье. Во-первых, надо Васю к матери забросить, а это как раз по дороге, а во-вторых, в занавинье сегодня сыро - до последней нитки перемокнешь.
   Егорша, как только сели на телегу, начал травить анекдоты - на всякий случай у него притча да присказка. К примеру, Лизка спросила у Михаила, не забыл ли он свой нож, надо бы дырочку у коробки провертеть, ручка разболталась - пожалуйста, анекдот о дырочках...
   Конь бежал ходко. За разговорами да за смехом и не заметили, как проскочили мызы, выехали к Копанцу.
   Там кто-то уже был - в сторонке от дороги, под елью, горбилась лошадь. А пока они ставили своего коня да разбирали коробья, объявились и грибники - Лукашин и Анфиса Петровна, оба с полнехонькими корзинами желтой сыроеги.
   - Покурим? - предложил Лукашин.
   Михаил промолчал, вроде как не слышал, а из женщин - из тех и подавно никто не поддержал председателя: раз приехали в лес, какое куренье?
   Но Егорша, конечно, зацепился.
   - Шлепайте! - крикнул он. - Догоню.
   Рассыпались вдоль ручья. Места хорошие: холмики, гривки, веретейки. Всего тут бывает толсто - и гриба, и ягод.
   Лизка, глупая, сразу же отскочила в сторону, якобы для того, чтобы пошире ходить, а на самом-то деле дурак не догадается, что у нее на уме. Хочет оставить их вдвоем с Раечкой, создать, так сказать, соответствующую обстановку.
   Раечка кружила у Михаила под носом, он постоянно натыкался на ее широко распахнутые голубые глаза - они, как фары, высвечивали из тумана, звали, манили к себе, хотя тотчас же и пропадали. Но Михаил и шагу не сделал в сторону Раечки. Что-то удерживало, останавливало его. Только раз он, пожалуй, был самим собой с Раечкой - недели две назад, когда вечером столкнулся с ней возле школы. Да и то, наверно, потому, что навеселе был. А во все остальные встречи он будто узду чувствовал на себе.
   Все-таки в одном месте они оказались впритык друг к другу. Это у муравейника, где спугнули глухарку.
   Глухарка взлетела с треском, с громом, так что не только Раечка насмерть перепугалась - он, Михаил, от неожиданности вздрогнул. Потом он поднял с муравейника рябое, с рыжим отливом перо, оброненное птицей, понюхал:
   - Чем, думаешь, пахнет?
   Тут их догнал Егорша. Все было тихо, спокойно, и вдруг свист, гуканье, верещанье - по-собачьи, по-кошачьи, по-всякому, а потом и прибаутка на каком-то нездешнем мягком говоре:
   " - Мамка, а мамка? У грибов глазы есть?
   - Не, дочка.
   - Врешь, мамка. Когда их едять, они глядять".
   - Ты лучше, чем зубанить-то, покажи, что набрал, - спросила, улыбаясь, подоспевшая к ним Лиза.
   В берестяной коробке у Егорши перекатывалась горстка мокрых, запорошенных старой рыжей хвоей козляток, каких они, Пряслины, вообще не берут. У Раечки тоже было негусто, зато у Лизки - полкороба. И какие грибы! Желтые маленькие сыроежки (самые лучшие грибы для соленья), масляные грузди, рыжики... А меж них красная и синяя строчка из брусники и черники пущена. Это уж специально для красоты.
   Впрочем, Лизкин короб никого не удивил. В Пекашине - это всем известно - нет ягодницы и грибницы, равной ей. Сама Лизка этот свой дар объясняла просто - тем, что ее бог наградил зелеными глазами, которые сродни всякой лесовине. "Вот они, грибы-то да ягоды, - говорила она в шутку, - и выбегают ко мне по знакомству, когда я иду по лесу, только подбирай".
   Довольная, широко скаля свой крепкий белозубый рот, Лиза переложила половину своих грибов в коробку Егорши, шлепнула игриво по спине - носи, мол, раз лень самому собирать - и только ее и видели: умотала.
   Первые коробья наполнили довольно быстро - к телеге подошли, еще туман ходил по лесу.
   От мокрой Раечки шел пар - вот как она бегала, чтобы не подкачать. Потому что, как там ни пой, а неудобно девушке, да еще невесте, с пустым коробом к телеге выходить.
   На этот раз Михаил покурил сидя, без особой спешки - имеет право! - затем вынес на обсуждение вопрос, что делать дальше. В запасе у них часа полтора - куда двинем? В сторону поскотины, чтобы пособирать на луговинах волнух и рыжиков, или побродим в сосняке на речной стороне, то есть в том лесу, который, собственно, и принято называть Красноборьем?
   - В сосняке! В сосняке!
   Другого ответа он и не ожидал. Так у пекашинцев испокон веку: уж если довелось тебе забраться в Красный бор, то хоть немного, а покружи в приречном лесу. Грибов да ягод тут, может, много и не наберешь, а на свет белый глянешь повеселее. В любую погоду в Красному бору сухо. И светло. От сосен светло. И от самой земли светло, потому что земля тут беломошником выстлана.
   
   4
   
   Обратно шли пешком - телега в два этажа была заставлена коробьями с грибами.
   Лиза была довольнехонька: быстро обернулись. Когда подъехали к Синельге, туман еще был под горой.
   Конь легко взял пекашинский косик и мог бы без передыха дотащиться до дому, но Егорша крикнул: "Перекур!" - и конь послушно стал.
   Лиза и Раечка, как водится у женщин, начали прихорашиваться, перевязывать на голове все еще сырые платки, Егорша занялся сапогами - в деревню въезжаем, - и только Михаил ни рукой, ни ногой не пошевелил. Потом - как-то совсем машинально - он повел глазами по Варвариным, веселым от солнца окошкам и вдруг вздрогнул всем телом: ему показалось, что из глубины избы поверх белой занавески на него смотрят знакомые темные глаза.
   Он, как ошпаренный кипятком, повернул голову к Егорше - тот, к счастью, не глядел на него, вицей огрел коня.
   Взглянуть второй раз в окошко у него не хватило духу.
   
   
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   
   1
   
   На Севере сенокос обычно начинают с дальних глухих речек, так как траву там только тогда и высушишь, когда солнце жарит. В таком же примерно порядке убирают и с полей: сперва на лесные навины наваливаются, а потом уж зачищают все остальное.
   У Михаила в бригаде из дальних полей недожатой оставалась Трохина навина - тот самый участок, на котором вчера соизволил навестить его Егорша. Но сегодня после такого тумана нечего и думать было о Трохиной навине - низкое место. Поэтому, чтобы не терять даром времени, он после обеда перегнал жатку на Костыли - так называются поля за верхней молотилкой.
   Работа на этих Костылях - все проклянешь на свете: холмина, горбыли, скаты. За день и сам начисто вымотаешься, и с лошадей не один пот сойдет.
   Но весело.
   Деревня за болотом как на ладони. Кто по дороге ни прошел, ни проехал - всех видно. Обед по сигналу. Как только взовьется белый плат над крышей своего дома, так и знай: Татьяна и Федька из школы пришли.
   Но самое главное веселье, конечно, молотилка у болота, к которой вплотную подходят поля. К бабам на зубы попадешь - изгрызут, измочалят, как сноп, а чуть маленько зазевался - чох из ведра водой, а то и с жатки стащат. Навалится со всех сторон горластая хохочущая орда - что с ними сделаешь?
   Сегодня Михаил с удивлением посматривал в черную грохочущую пасть ворот, в которых столбом крутилась хлебная пыль. Он уже три раза проехал мимо, и хоть бы одна бабенка выскочила к нему из гумна.
...

---