Искандер Фазиль Абдулович

   - Вот эти русские карабинчики, - сказал второй сван, глядя снизу вверх I- клянусь своими детьми, я больше всего на свете люблю.
   
   Что мы делаем, когда нам необходима какая-то информация, ищем её в интернете. А, если нам нужно написать диплом или курсовую работу, мы прибегаем к посторонней помощи. Есть компании, где заказ курсовой будет стоить совсем не дорого. Но, это обеспечит покой вашим нервам.
   
   - Ничего не знаю, конфискую! - вскрикнул человек в черном кителе.
   - Ну что вы, товарищ, - миролюбиво вразумлял его Котик, - как можно, что мы скажем его родственнику, когда приедем?
   - Ничего не знаю, тем более бывший начальник милиции, - сказал он, все-таки оставляя маленькую лазейку для более широкой информации.
   - Один хороший русский карабинчик, - восторженно сказал второй сван, - я уважаю больше, чем два немецких автомата.
   - Язык не распускай! - прикрикнул на него черный китель, на что тот не обратил ни малейшего внимания.
   - Его родственник, - сказал Котик, при этом Андрей весь перекорежился, - уважаемый в городе человек, и ему будет неприятно узнать, что вы конфисковали его карабин.
   - Ха! Уважаемый! - воскликнул черный китель и всплеснул топориком. - Если уважаемый, зачем сняли?
   - Его не сняли, он на пенсию ушел, - сказал Котик.
   - Не мое дело, - опять затвердел черный китель, - прошу передать карабин для выяснения принадлежности.
   - Не вздумай дать, - сказал Андрей по-абхазски, - потом не получишь.
   - Карабин я вам не дам, - сказал я очень твердо, потому что не чувствовал в себе этой твердости, - не вы мне его давали.
   - Задерживаю вместе с карабином! - отрезал он и снова вскинул свой проклятый топорик. И дернуло ж меня за язык! Промолчи я насчет его топорика, ничего бы не было. Я пожал плечами.
   На грузовиках завели моторы, и они медленно, задним ходом стали выезжать на дорогу. Сваны шли за грузовиками, словно подгоняли их вперед.
   - Нам пора, - решительно сказал Андрей и встал.
   - Подождите, - приказал помощник лесничего, но, видно, он не ожидал такой решительности.
   - Не горячись, Андрей, - бросил Котик по-абхазски.
   - Мы тоже едем, - неожиданно сказал черный китель. Он несколько растерянно провел рукой по волосам.
   - Это ваше дело, - холодно сказал Андрей и пошел дальше. Небольшого роста, коренастый и длиннорукий, он сейчас был похож на медвежонка.
   Черный китель стал о чем-то просить молодого свана, как можно было догадаться, принести из дома, где они пировали, забытую фуражку. Дом этот, видный отсюда, стоял на той стороне реки, примерно в двадцати минутах ходьбы.
   Молодой сван как раз подымался с земли и, распрямляясь, вдруг схватился за спину и громко охнул, как от внезапного прострела, не то вызванного просьбой помощника лесничего, пето самостоятельного. В обоих случаях жест этот показывал на неисполнимость этой маленькой просьбы.
   Мы двинулись к машинам. Шоферы вышли из машин и вместе с остальными сванами дожидались нас.
   - Я же не отбираю это ружье, - кивнул лесничий более миролюбиво на спину Андрея. Мне показалось, что неудача с фуражкой несколько улучшила его тон. - А почему? Потому, что карабин - боевое оружие.
   - То-то же у вас здесь с автоматами бегают за оленями, - сказал Андрейд обернувшись.
   - Как только обнаружим, отбираем! - крикнул ему черный китель.
   - Знаем, у кого отбираете, - сказал Андрей не оборачиваясь.
   - Не задирайся, Андрей, - крикнул ему Котик по-абхазски.
   - Мать его растак, - ответил ему Андрей на том же языке не оборачиваясь.
   - Или отдаст карабин, или задержу в сельсовете до выяснения, - сказал черный китель с новой твердостью. Видимо, он уже забыл о неудаче с фуражкой или его вдохновила близость остальных сванов. Мы подошли к машинам.
   - Как можно, - тихо возразил Котик, давая знать, что не стоит доводить до слуха остальных это непристойное, хотя, возможно, и случайное недоразумение, - мы же не оставим своего товарища...
   - Ваше дело, - сказал черный китель громко, как бы силой голоса отвергая версию о непристойности или тем более случайности недоразумения, - пусть кто-нибудь привезет хозяина карабина.
   Этого еще не хватало! Молодой сван, восторженно кивая на мой карабин, выложил остальным суть дела. Несколько сванов сразу же заклокотало, обращаясь к черному кителю, и, как мне показалось, заклокотало доброжелательно по отношению ко мне.
   Но тут черный китель вступил с ними в спор, время от времени бросая на меня злые птичьи взгляды, после чего обращал внимание сванов на свой топорик, который якобы я успел осквернить своим вопросом. Сваны оглядывали топорик, ища на нем скрытые следы осквернения.
   Из всех сванов только один высокий старик с искривленным, как мне потом объяснили, ударом молнии ртом, сразу же стал его поддерживать. Он бросал на меня еще более злые взгляды, чем сам черный китель. Это был хозяин дома, у которого все они сейчас гостили.
   Потом по дороге я узнал, почему он так злился на меня. Оказывается, у сванов, которые живут здесь почти на окраине альпийских лугов (а он один из представителей этих нескольких семей), давняя вражда с нашими пастухами.
   Альпийские луга, куда несколько наших долинных колхозов перегоняют скот, эти сваны считают спорными, потому что сами они живут здесь рядом, и они им очень удобны.
   А спорными они их считают потому, что во время войны сюда из колхозов, естественно, никто не перегонял скот, и после войны довольно долгое время нечего было перегонять. К тому времени, когда колхозы оправились, сваны привыкли эти луга считать своими. В первый год дело чуть не дошло до поножовщины. Теперь они смирились, но неприязнь осталась.
   Я об этом так подробно говорю, потому что, если б не этот старик, который терпеть не мог пастухов из долинных колхозов вместе с их гостями, или если б он целый день не угощал остальных сванов, чаша весов могла бы перетянуть на мою сторону. Свою небольшую, но вредную роль могла сыграть и та молния, которая по какой-то мистической случайности когда-то влетела ему в рот и, может быть, навсегда его ожесточила. Так или иначе, он угощал всех моих доброжелателей, и они в конце концов притихли и перестали спорить.
   Правда, нам предстояло двигаться в одну сторону, и это нас временно сблизило. Котик, судя по всему, довольно удачно обрабатывал огромного свана из тех, что защищали меня, а потом отступились. Котик сел вместе с ним в одну кабину и крикнул мне:
   - По дороге что-нибудь придумаем...
   Меня, как почетного преступника, посадили в первую машину, остальные ребята устроились во второй. На подножках слева и справа от кабины устроились оба свана, те, что к нам подходили. Любитель русских карабинчиков стоял слева, а горный страж, теперь и мой страж, стал с моей стороны.
   Когда нас усаживали, я предложил ему сесть в кабину со смутным расчетом загнать его тем самым в моральный тупик. Несмотря на мои уговоры, он с твердым достоинством отказался влезать в кабину, тем самым не давая поймать его на взаимном великодушии.
   - Как можно, вы гость, - сказал он важно, давая знать, что соблюдение обычаев есть продолжение соблюдения законов и наоборот.
   Я снял с плеча карабин, влез в кабину и уселся, поставив его между ног. Скинул полупустой рюкзак и задвинул его в угол сиденья.
   Машина тронулась. Несколько сванов во главе со стариком, что поймал ртом молнию, стояли впереди машины. Мой страж что-то прокричал старику, по-моему, попросил присмотреть за его фуражкой, пока он приедет. Старик ничего ему не ответил, и мы поехали дальше.
   Положение мое осложнялось тем, что я сейчас вообще не собирался ехать до города. Я собирался доехать только до нарзанного источника, где отдыхал дядя Сандро. Мы с ним договорились там встретиться, и я думал провести несколько дней на водах в обществе дяди Сандро. Источник был расположен гораздо выше сельсовета, и даже если бы мне с помощью моих друзей удалось там освободиться от моего стража, все равно было неприятно среди ночи тащиться назад к источнику.
   Мы медленно двигались по лесу. Солнце еще не село. Лучи его дозолачивали листья буков и каштанов, тронутые ранней горной осенью, и блестели на нержавеющей зелени пихт.
   Свежий дух слегка забродившей зелени время от времени влетал в кабину, как бы в награду за достаточно зловонный запах араки, исходивший от моего сопровождающего, когда при толчках машины его голова слегка всовывалась в кабину.
   Машина трудно двигалась по неровной колее, местами каменистой, местами перевитой обнажившимися корнями деревьев. Огромная тяжесть в кузове иногда так раскачивала корпус машины, что казалось, она вот-вот перевернется и раздавит кого-нибудь из стоящих на подножке. Шофер то и дело тормозил и переключал скорости.
   Моего стража от этих раскачиваний и взбалтываний явно развезло. Он смотрел на меня тем всепрощающим взглядом, каким смотрят люди, когда им хочется рвать. Пару раз, встретившись с ним глазами, я предложил ему занять мое место, но он, прикрывая пленчатые веки умирающего лебедя, отказывался.
   Взгляд его делался все более всепрощающим, и я стал бросать на него умоляющие взгляды в смысле простить меня за карабин. Сначала он меня не понимал и, взглянув на меня с некоторым недоумением, бессильно прикрывал пленчатые веки. Потом понял и не простил.
   "Ты видишь, мне и так трудно, а ты еще пристаешь", - говорил он взглядом и бессильно прикрывал пленчатые веки.
   "Ну что вам стоит? Ну я больше не буду!" - канючил я взглядом" дождавшись, когда он приоткроет глаза.
   "Ну ты видишь, что мне и так трудно, а если я нарушу закон, мне будет еще трудней", - объяснил он мне затуманенным взглядом и бессильно опускал пленчатые веки.
   Мы выехали из леса, и машина пошла по дороге между глубоким обрывом и скалистой мокрой стеной, с которой стекало множество водопадиков в тонкой водяной пыльце. Когда машина в одном месте близко подошла к стене, мой страж почему-то посмотрел наверх, словно собирался там кого-то приветствовать. Но приветствовать оказалось некого, и он, неожиданно откинувшись, подставил голову под водяную струйку. И потом каждый раз, когда попадалась достаточно удобная струйка, он ловко откидывался и ловил ее головой. И уж оттуда, из-под струйки, в легком светящемся нимбе водяной пыльцы, успевал бросить на меня сентиментальный и в то же время недоумевающий моему удивлению взгляд.
   Освежившись, он перенес топорик из правой руки в левую и освобожденной рукой, достав из кармана платок, стал утирать им лицо и волосы.
   Держаться одной рукой за бортик открытого окна кабины да еще сжимать в этой же руке топорик показалось мне настолько неудобным и даже опасным, что я решил помочь ему.
   - Дайте, я подержу, - кивнул я на топорик. Отчасти это было обычной для всякого преступника тягой к месту преступления, но был и расчет. Этой новой дерзостью, уже после того как я был достаточно наказан за старую дерзость, я как бы доказывал ему, что и старой дерзости не существовало, во всяком случае, не было злого умысла, а было глупое щенячье любопытство.
   Он перестал протирать голову платком и долго смотрел на меня скорбным взглядом, все время покачиваясь и дергаясь вместе с машиной и все-таки не упуская меня из своего поля зрения.
   Потом он, продолжая смотреть на меня, пригладил ладонью мокрые, жидкие волосы, перенес топорик в подобающую ему правую руку. Казалось, взгляд его старается определить, можно ли за повторное оскорбление назначить новое наказание.
   Я слегка заерзал, но взгляд его вдруг потеплел. Казалось, он решил: нет, повторного оскорбления не было, а была глупость.
   - Давайте в кабину, - сказал я.
   - Ничего, мы привыкли, - ответил он и отвел глаза.
   - Вы знаете, - сказал я, - я не могу доехать до сельсовета.
   - Почему? - спросил он.
   - Мне надо у источника сойти.
   - А мне еще раньше надо сойти, - сказал он.
   - Почему? - спросил я.
   - Потому, что мой дом раньше, - сказал он и выразительно посмотрел на меня в том смысле, что служба и у него требует жертв, а не то что у нарушителей.
   - Меня человек ждет на источнике, - сказал я, - понимаете, волноваться будет.
   - Хорошо, - ответил он, немножко подумав, - ты слезай у источника, а карабин оставь.
   -- Без карабина я и так слезу, где захочу, - сказал я.
   - Тоже правильно, - согласился он.
   - За этот карабинчик что я только не сделаю, - раздался голос Гено с другой стороны машины. Мой страж встрепенулся.
   - Гено живет рядом с источником, - сказал он, - он передаст твоему товарищу, что я тебя задержал.
   - Не стоит, - сказал я. Конечно, дядя Сандро меня ждал, но не с такой уж точностью.
   - Скажи имя, он пойдет, - настаивал страж.
   - Сандро, - сказал я машинально.
   - Сандро, но какой Сандро? - удивился страж.
   - Сандро Чегемский, - сказал я.
   - Сандро Чегемский? - переспросил он почти испуганно.
   - Да, - сказал я, волнуясь. Я почувствовал, что имя на всех произвело впечатление.
   - Уах! - сказал сван, молча сидевший между мной и шофером. - А кем он тебе приходится?
   - Дядя, - сказал я.
   Тут все сваны, включая шофера и Гено с той стороны, заклокотали перекрестным орлиным клекотом.
   - Это тот самый Сандро, - спросил сван, сидевший рядом со мной, - который в двадцать седьмом году привез тело Петро Иосельяни?
   - Да, - сказал я. Я что-то смутно слышал об этой истории.
   - Петро Иосельяни, которого матрос убил на берегу?
   - Да, - сказал я.
   - Так за бедного Петро никто и не отомстил, - вздохнул шофер, продолжая пристально всматриваться в дорогу.
   - Двенадцать человек приехало в город, чтобы сжечь пароход вместе с матросом, - сказал сван, сидевший рядом со мной.
   - Почему не сожгли? - спросил шофер, продолжая внимательно всматриваться в дорогу.
   - Не успели, - сказал сван, сидевший рядом со мной, - пароход ушел в море.
   - Успеть успели, - откликнулся Гено, - но их даже на пристань не пустили.
   - Ты откуда знаешь, - обиделся сван, сидевший рядом со мной, - тебя еще на свете не было.
   - Мой отец с ними был, - сказал Гено, - Петро наш родственник...
   - Языки не распускай! - вдруг крикнул мой страж, всунув голову в машину. - Пароход - нет, дерево - и то никто не имеет право сжечь!
   - Значит, - сказал сидевший рядом со мной, переждав разъяснение заместителя лесничего, - это тот самый Сандро из Чегема?
   - Тот самый, - сказал я.
   - Красивый старик, усы тоже имеет? - уточнил сидевший рядом сван.
   - Да, - сказал я.
   - В прошлом году, когда генерал Клименко приезжал на охоту, он сопровождал? - спросил мой страж, вглядываясь в меня.
   - Да, - сказал я, стараясь не выпячиваться, обстоятельства работали на нас.
   - Генерал Клименко - прекрасный генерал, - сказал сван, сидевший рядом.
   - Как маршал - такой генерал, - сказал Гено.
   - И охота была большая, - сказал шофер, не отрываясь от дороги.
   - Товарищ Сандро - уважаемый человек, - твердо сказал черный китель.
   - О чем говорить! - воскликнул сван, сидевший рядом со мной. - Сопровождать генерала Клименко с улицы человека не возьмут.
   - Сами знаем, - обрезал его мой страж.
   Я чувствовал, что шансы мои улучшились. Взгляд заместителя лесничего не то чтобы стал дружелюбней, нет, теперь он острей всматривался в меня и как бы с любопытством обнаруживал под верхним порочным слоем моей души слабые ростки добродетели.
   Уже смеркалось. Дорога все еще шла над пропастью, где в глубине слабо блестело русло реки. Отвесная стена сменилась меловыми осыпями, бледневшими в сумерках.
   Метрах в ста впереди показалась машина. Она стояла у края дороги. Рядом с ней толпилось несколько человек.
   - Там авария случилась, - сказал сван, сидевший рядом со мной.
   - Сорвалась машина? - спросил я.
   - Языки, - неуверенно предупредил мой страж.
   - Да, - сказал он, не обращая внимания на предупреждение стража, - слава богу, шла в город последним рейсом, мало людей было.
   - Языки, - более строго вставился мой страж.
   - Кто-нибудь спасся? - спросил я, понижая голос.
   - Один мальчик, - сказал сидевший рядом со мной, - выпал из машины И зацепился за дерево.
   Мы подъехали к месту катастрофы, и шофер остановил машину. Все вышли из нее. Второй грузовик слегка приотстал. Я подошел вместе со всеми к обрыву.
   Внизу у самой воды лежал продавленный, как консервная банка, автобус. Выброшенный ударом, один скат валялся на том берегу реки.
   - Вот это дерево, за которое мальчик зацепился, - сказал сван, сидевший рядом со мной в машине. На самом обрыве из расщелины в камнях подымался узловатый ствол молодого дубка с широкой кроной, похожей на зеленый парашют.
   - Не надо, товарищи, ничего интересного, - крикнул мой страж, обернувшись ко второй машине. Она только что подошла, и те, кто в ней сидел, потянулись к обрыву.
   Не обращая внимания на его предупреждение, все подошли к обрыву и заглянули вниз.
   Вдоль обрыва стояли цементные столбики, даже на вид такие слабые, что, кажется, одним крепким ударом ноги можно снести любой. У автобуса отказали тормоза, и он вывалился в обрыв, сшибив эти столбики, как городки. Каждый год в этих местах случаются такие вещи, и каждый раз, когда я узнаю об этом, возмущаюсь, думаю куда-то писать, кого-то ругать, но потом как-то забывается, уходит.
   - Ну как, - подошел ко мне Котик, - уломал?
   - Кажется, склоняется, - сказал я.
   - Я своего тоже обработал, - - сказал он, - вон разговаривает с ним. В самом деле, черный китель стоял рядом со сваном из второй машины. Тот что-то говорил. Мой страж слушал его, склонив голову. Топорик свешивался с безвольно опущенной руки. Казалос, сейчас сам закон осуществляет свое законное право на отдых.
   - Слушай, это правда, - крикнул мне большой сван, одновременно кивком головы подзывая меня, - что Сандро из Чегема твой родственник?
   - Да, - сказал я и, подходя, спиной почувствовал усмешку Андрея. Большой сван, обняв меня одной, а моего стража другой рукой, сделал несколько шагов, как бы приглашая нас на миротворческую прогулку. Я охотно подчинился, но маленький страж, хотя и не сопротивлялся дружескому жесту, однако выпрямился и затвердел под его рукой, подчеркивая этим свою самостоятельность. Большой сван что-то ему мягко внушал, пока мы прогуливались возле машин, тот молча его слушал.
   - Давайте в машины, - сказал наш шофер, и все потянулись к машинам.
   - Нельзя, кацо, нельзя, - сказал по-русски большой сван, когда мы остановились возле нашей машины.
   - Посмотрим! - сказал мой страж и бодро вскинул топорик. Казалось, закон теперь приступил к своим обязанностям, но на этот раз, может быть, для того, чтобы выслушать смягчающие обстоятельства. Большой сван сделал мне обнадеживающий знак, одновременно чмокнув губами и мигнув разбойничьим глазом, и отправился к своей машине. Шоферы завели машины, но тут черный китель неожиданно подбежал к третьей машине и стал яростно гнать людей в нее, хотя они и так уже собирались садиться, а шофер даже завел мотор и просто ждал, пока мы проедем.
   Пассажиры этой машины, сопротивляясь его подталкиваниям, останавливались и спорили, как и все люди, которых подталкивают, когда они и так идут в ту сторону.
   Наконец часть из них залезла в кузов, двое уселись рядом с шофером, и машина тронулась. Черный китель, упруго пятясь и делая топориком заманивающие жесты, как балетный колдун, провел машину мимо нас на более широкую незанятую часть дороги.
   Когда грузовик проехал мимо, я обратил внимание, что шофер, стараясь не задеть нашу машину, на дорогу и тем более на стража с его заманивающими движениями не смотрит.
   Я все еще не садился в машину, потому что на этот раз решил посадить его.
   - Теперь вы садитесь, - сказал я, когда он, довольный проделанной операцией, вернулся к машине.
   - Ничего, ничего, - замотал он головой и почему-то перебросил топорик из правой руки в левую и опустевшей рукой указал мне на кабину, что можно было понять, что жест этот личный, внеслужебный. - Ничего, мы привыкли, - сказал он, склоняясь.
   - Нет, - возразил я твердо, - сейчас вы садитесь.
   - Не стоило, - сказал он и неохотно влез в кабину.
   Я захлопнул за ним дверцу и, став на подножку, покрепче ухватился за нижний край оконного проема. Машина тронулась.
   Быстро темнело. Когда справа кончились меловые осыпи и снова навис над дорогой крутой склон, поросший лесом, стало совсем темно.
   Шофер включил фары. То и дело скрежетали тормоза. Казалось, мотор все время делает физические усилия, чтобы не разогнаться всей тяжестью и не вывалиться в обрыв. Перед каждым новым поворотом шофер переключал скорость, и грузовик на мгновенье останавливался, словно переводил дыхание.
   Холодный сырой воздух то и дело обдавал из черного провала, на дне которого чем дальше мы ехали, тем полногласней шумела река. Пустотелые облака кроили и перекраивали небо, но все время то там, то здесь открывались большие звездные куски неба. Звезды вздрагивали и покачивались, словно отраженные от поверхности бегущей воды.
   Машина все еще сильно накренялась, и я никак не мог привыкнуть к этому. Каждый раз казалось, что она вот-вот перевернется набок и придавит к стене. Я себя уговаривал, что ничего такого не может быть. Но через несколько минут машина снова накренялась, и тело напружинивалось, готовое кузнечьим скоком выпрыгнуть из катастрофы, хотя, конечно, выпрыгнуть было некуда. А главное, что каждый новый крен в самый момент крена казался сильней, опасней предыдущего, но потом, когда машина выпрямлялась" становилось ясно, что он ничуть не больше остальных.
   Держаться за край оконного проема было неудобно, и постепенно руки мои оцепенели от напряжения, и внимание сосредоточилось на том, чтобы удержаться на подножке.
   Когда машина шла ровно, я почти отпускал руки, давая им отдохнуть, а потом снова изо всех сил сжимал их. К тому же я порядочно окоченел. Только теперь я оценил силу и цепкость заместителя лесничего.
   Кстати, он почти сразу уснул, как только сел в кабину. Дремал и второй сван.
   Сначала заместитель уснул, откинувшись за спинку сиденья, обеими руками, как убаюканного ребенка, придерживая на коленях топорик. Потом голова его стала сползать в угол кабины, оттуда - вниз вдоль дверцы, потом, изменив направление, слегка вывалилась в окно и уперлась мне в грудь.
   Было что-то трогательное в этой доверчивой беззащитности, с которой она уперлась мне в грудь и спала, мирно посапывая. Руки все так же продолжали лежать на коленях, нежно придерживая топорик. Когда от толчка топорик сползал с колен, он, не просыпаясь, подтягивал его и, слегка поерзав ладонями по его поверхности, успокаивался. Так мать, спящая рядом с ребенком, не просыпаясь поправляет на нем одеяло,
   Я старался не шевелиться, чтобы не разбудить его. Теперь я был уверен, что мы с ним поладим. Душа моя вздрагивала от нежности. Хотелось погладить его жидкие волосы, но я боялся его разбудить.
   Дорога делалась все лучше и лучше, и машину уже не так раскачивало. Однако удерживать его упирающуюся мне в грудь голову становилось все трудней. Нельзя было шевельнуться, и я довольно сильно окоченел.
   В конце концов я решил перенести его голову на спинку сиденья. Я уперся локтем правой руки в дверцу изнутри, осторожно приподнял голову двумя руками и, продолжая упираться локтем в дверцу, положил его голову на спинку сиденья. Голова, не просыпаясь, обиженно вздохнула. Так, бывает, крестьяне, осторожно взяв в руки тыкву, свисающую с плетня, перекладывают ее на более устойчивое место, чтобы она не оборвалась под собственной тяжестью.
   Через несколько минут внезапно, словно от толчка, он проснулся. Он приоткрыл глаза и, не меняя позы, насторожился, будто пытался осознать, как и в какую сторону изменилась действительность, пока он спал, если она изменилась. При этом руки его, лежавшие на топорике, слегка сжались.
   - Как спалось? - спросил я тоном дворецкого.
   - Кто, я? - удивился он.
   - Да, - сказал я.
   - Я не спал, - проговорил он, прикрывая ладонью зевок, - это он спит.
   Он кивнул на свана, сидевшего рядом, который и в самом деле спал. После этого он опять откинулся на спинку сиденья, точно повторив позу, в которой он проснулся. Он даже слегка прикрыл глаза. Все это должно было означать, что он и раньше не спал, хотя, возможно, и был похож на спящего человека. Не знаю, для чего ему надо было скрывать свой невинный сон. Во всяком случае, я огорчился. Я решил, что он внушает мне уверенность в надежности своего контроля надо мной.
   Через несколько минут он вдруг тронул шофера за плечо, и тот остановил машину. Я почувствовал, что черный китель собирается выйти из машины, и заволновался. Он взглядом показал мне, что не прочь открыть дверцу кабины.
   Я сошел на дорогу и стал в смиренной позе. В самом деле я сильно волновался. Он открыл дверцу и, как-то деловито поеживаясь от ночной прохлады, вышел.
   Я продолжал стоять в смиренной позе, чувствуя, что эти мгновенья сейчас решают мою судьбу.
   И вдруг я почувствовал, как он, почти не глядя, слабым мановением руки, топорик, я успел заметить, был в другой, направил меня в кабину.
   Стараясь не создавать излишней суеты, я быстро и, в то же время стараясь избегать в своей быстроте воровского проворства, проскользнул в кабину. Боком проскользнул, чтобы не слишком прямо промаячил перед его глазами этот несчастный карабин. И когда я ровным ликующим толчком прикрывал дверцу, успел заметить самое удивительное. Я успел заметить, как он с непостижимым лукавством отводит глаза от карабина, словно с ним, а не со мной уславливаясь, что они друг друга не видели.
   Он еще несколько секунд простоял, ожидая вторую машину, а потом, озаренный и даже слегка ослепленный ее фарами, взмахнул топориком, давая ей приказ держаться за нами. Наша машина тронулась, и он исчез в темноте.
   - Он здесь живет, - сказал сван, сидевший рядом. Оказывается, он проснулся. Возможно, он даже проснулся от моей радости.
   - Да, я понял, - кивнул я, чувствуя огромную доброжелательность к этому факту.
   После физического и нервного напряжения сидеть в кабине было необыкновенно уютно и тепло.
   - Знаете, хороший парень и грамотный, но немножко любит... - сказал сосед по кабине и, не найдя подходящего слова, покрутил ладонью в воздухе, как бы стараясь показать очертания отрицательных флюид, исходящих от самой его должности.
   - Да, я понял, - сказал я, чувствуя огромную доброжелательность ко всему, в том числе и к этим отрицательным флюидам.
   Я ему рассказал, как мой страж пытался отрицать, что он спал. Сван расхохотался, шофер тоже стал смеяться, хотя он мог рассмеяться гораздо раньше, когда все это случилось. Впрочем, возможно, тогда он просто нас не слышал.
   - Что смеетесь? - вдруг отозвался Гено с той стороны. Сван, сидевший рядом со мной, с удовольствием повторил мой рассказ, и они оба рассмеялись вместе с шофером.
   - Значит, ты сам голову ему держал, а он говорит - не спал? - спросил у меня сосед, руками показывая на воображаемую голову.
   -- Да, - говорю.
   - Ха-ха-ха! - снова рассмеялся он, откинувшись.
   - Ха-ха-ха! - более сдержанно поддержал его шофер.
   - Ха-ха-ха! - громыхал снаружи Гено.
   - Я думал, - говорю, - сванский обычай считает позором спать на людях, потому он отказывается.
   Тут я, конечно, слукавил, чтобы кружным путем польстить сванским обычаям. Получалось, что если я чту такие сомнительные сванские обычаи, то с каким почтением, можно было представить, я отношусь к истинным сванским обычаям.
   - Гено, - крикнул мой сосед, - он думает, что по нашим обычаям в машине нельзя спать!
   - Ха-ха-ха! - засмеялись все трое.
   - Я здесь стоя спал! - крикнул Гено.
   - Сванские обычаи, - серьезно сказал мой сосед, - не разрешают спать, только если в доме гость.
   - Ага, - кивнул я.
   - А русские обычаи разрешают?
   - Нет, - говорю, - русские обычаи тоже не разрешают.
   - Гено, - крикнул он, - ты слышишь, русские обычаи тоже не разрешают!
   - Слышу, - отозвался Гено.
   - Ха-ха-ха! - всех троих. "Вечная ирония жителей гор над жителями долин", - подумал я.
   - Обычай для силы сохраняют, - вдруг сказал он, отсмеявшись, - а большому народу зачем обычай, он и так сильный.
   "В этом что-то есть", - подумал я, хотя и не знал, что именно.
   - Между прочим, он из хорошей семьи, - снова вернулся мой сосед к заместителю лесничего.
   - Да? - спросил я из приличия, все еще думая о том, что он сказал.
   - Мелиани будет княжеского происхождения, - сказал он почтительно.
   - Да, Мелиани, - подтвердил шофер и переключил скорость.
   - Да, да, Мелиани, - отозвался снаружи Гено.
   Через несколько минут Гено что-то сказал шоферу, и тот затормозил. Они начали о чем-то спорить, и я почувствовал по доброжелательной властности, с которой Гено говорил, а потом просто протянул руку и дал несколько пронзительных сигналов клаксоном, что он входит в роль гостеприимного хозяина.
   - Давайте с машины! - приказал он и соскочил сам. Еще в кабине я заметил, что направо от дороги стоит дом на высоких сваях с освещенными окнами. Дверь в дом была распахнута, а на веранде стояла женщина и смотрела в нашу сторону. Мы вышли. После долгой езды приятно было стоять на земле.
   - Вещмешок забыл, - сказал шофер.
   Я полез в кабину и вытащил вплюснутый в угол кабины свой вещмешок. Я размял его и закинул за плечо. Ночь посветлела. С востока край неба над горой был озарен восходящей луной. Облака наконец замерли и ровной грядой стояли вполнеба, осеребренные еще невидимой луной.
   Женщина с корзиной в руке шла через двор. Из корзины поблескивали горлышки бутылок. Гено громко распоряжался. Когда подошла вторая машина, он велел так подогнать ее, чтобы она своими фарами освещала радиатор первой.
   Все остальное произошло в несколько минут. Он вытащил из корзины кусок чистой мешковины и постелил на радиатор. Достал оттуда же буханку белого хлеба, открыл большой охотничий нож и раздраконил ее, склонившись над радиатором и прижимая буханку к груди. Буханка скрипела, крупными ломтями отваливаясь и падая на мешковину. Потом вынул из корзины круг сыру и, сладострастно выпятив губы, быстро настругал на хлеб сочащиеся полоски сыра. Потом он так же быстро стал доставать из корзины стаканы и, еще доставая, дал женщине какое-то распоряжение, и она проворно, даже переходя на побежку, вернулась в дом.
   Вытащив три бутылки и поставив две из них на огнедышащий стол, он начал разливать третью, вертикально опрокидывая бутылку с мутным араки. Огонь похмельного вдохновения придавал его движениям быстроту и щедрую соразмерность. Не успел он закончить разлив, как жена прибежала и, смущенно улыбаясь, поставила на радиатор недостающие стаканы.
   Все, кроме шофера второй машины, столпились вокруг радиатора. Подняв капот своего грузовика, тот заглядывал в мотор.
   Предчувствие выпивки, как всегда, создавало духовный подъем. Все испытывали взаимную приятность.
   - А ну! - властно предложил хозяин и окликнул шофера второй машины. Тот, не оборачиваясь, отказался, но после двух-трех повторных приглашений, мазанув руки ветошью, неохотно подошел к нам.
   - Я же говорил, - сказал Котик, блестя глазами, - что все хорошо кончится.
   - Как можно! - сказал большой сван, стоявший рядом с ним. Он слышал слова Котика, исполненные доброжелательности, и сам, стараясь сделать для меня что-нибудь приятное, добавил: - Между прочим, он княжеского происхождения.
   - Да, знаю, - сказал я, и в самом деле испытывая приятность от его княжеского происхождения, - Мелиани.
   - Да, Мелиани, - подтвердил большой сван.
   - Мелиани, Мелиани, - зашелестели остальные.
   Мы взяли в руки стаканы. Оба шофера, взяв по куску хлеба и сыра, стали закусывать, показывая, что пить не собираются. Андрей тоже было заартачился, и товарищ его из Москвы быстро убрал протянутую к стакану руку.
   - Что ты делаешь, - тихо сказал ему Котик по-абхазски, - сейчас обидятся.
   - Прошу извинить, ребята, - сказал Андрей, обращаясь к хозяину и морщась от неловкости, - просто я неважно себя чувствую.
   - Пей, - сказал хозяин, голосом показывая, что ему сейчас некогда вдаваться в подробности. Андрей взял стакан. Московский друг проворно последовал его примеру.
   - Твой хвост меня просто смешит, - сказал Котик по-абхазски. Он любил Андрея и ревновал его к московскому другу.
   - Прошу тебя, оставь его в покое, - ответил Андрей и опять сморщился.
...

---