- Не своя воля. По судам-то ей еще рано ходить.
   - По судам! Так уж сразу и по судам. И ночью бы в крайнем случае отвез.
   
   Экскурсии по Парижу.
   
   - То-то много ты к ней ездил. Девка без мала три месяца в лесу выжила - бывал ли хоть раз?
   Михаил сел на прилавок к печи, достал банку с махоркой. Махорочку - три пачки - привезла сестра. Не забыла, что надо брату. А он, выходит, как та скотина: ей сено в пасть суют, а она рогами да копытами. Но разве он для собственного удовольствия целый день убивался в лесу? Ведь хотелось как лучше. Сестра приехала, а чем кормить?
   Рябчика он свалил с ходу в Поповом ручье. Обрадовался - вот, думал, какая везучая у нас Лизка: не успел в лес зайти, а уж оперился. А потом ходил-ходил, мял-мял лыжами пухлый снег, все ельники по занавинам выходил - никого. Вымер лес...
   Михаил поднял голову, глухо спросил:
   - Валенки-то у ей как? Целы? Это внимание с его стороны к сестре несколько смягчило мать. И она, затопляя печку, стала рассказывать, как Лизка ждала его целый день. "Никуда не вышла. Хотела по деревне пройтись - где тут? Брат с ума нейдет. И уж она, мое горюшко, попереживала. И в окошко-то глянет, и на крыльцо-то выбежит... А тебя все нету и нету - как скрозь землю провалился...
   А как в сани-то стала садиться - еще же брат на уме: "Мама, кричит, привет Михаилу сказывай..."
   Потом мало-помалу в разговор включились малые. Ах, ох! Лизка надела белое платье... Лизка вплела в косу красную ленту... Лизка играла с ними в жмурки... Лизка клевала мерзлую рябину - сладко...
   
   
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   
   1
   
   Ненамного - всего на воробьиный скок прибавился день после Нового года. И солнце еще не грело - по-медвежьи, на четвереньках ползало по еловым вершинам за рекой. А повеселее стало жить.
   В первых числах января в Пекашино приехал сын Трофима Лобанова - Тимофей.
   Тимофей, можно сказать, восстал из мертвых, потому что с первых дней войны не было от него никаких вестей. И вот посмотрите: жив. Ну не чудо ли? А может, и наш где запропал? Может, зря оплакивали все эти годы как покойника?
   Но, пожалуй, еще больше взбудоражил пекашинцев приезд Лукашина. Как? Зачем пожаловал? Неужели ради Анфисы?
   - Нет, заради вас, - с издевкой говорил бабам Петр Житов. - Колхоз подымать приехал.
   И вот как бывает: поверили бабы. А вернее сказать, кончилось у людей терпенье. Где это слыхано, чтобы человек круглый год задарма гнул хребтину, да еще и должником остался? А Першин так закончил хозяйственный год: стограммовка на трудодень и с доброй половины колхозников денежные вычеты.
   Одним словом, на первом же собрании бабы завопили в один голос:
   - Лу-ка-ши-на!
   Толку из этого вопля, казалось тогда, никакого не будет, ибо всем давно известно, что такие дела не тут, не в деревенском клубе, бывшей церкви, решаются, а немножко повыше, да и Лукашина к тому времени уже в район на службу взяли.
   А вот поди ты: услыхали, видно, бабий вопль наверху. Во всяком случае, в начале марта стало доподлинно известно: Першина из колхоза забирают.
   
   2
   
   Смена властей в деревне случилась в тот день, когда Михаил с Петром Житовым ездил по сено на Синельгу.
   Конюх Ефим был без ума от нового председателя:
   - Ну уж, ну уж, мужики, не видал, не видал такого человека! Все у меня выспросил, все вызнал, на конюшню зашел, в избушку заглянул. "Дедушко, говорит, почто у тебя печки нету? Разве, говорит, мыслимо это дело старому человеку без печки жить?.." - Ефим всплакнул.
   - Давно он был здесь? - нетерпеливо прервал Ефима Петр Житов.
   - Новая-то головка? А тольки, тольки до вас. И вот что вам, робята, скажу. Не домой, не к жене побежал, а в правленье. Прямехонько от конюшни да в правленье...
   В правлении, однако, огня не оказалось. Петр Житов, злясь за свое легковерие (они даже сено с саней не свалили - вот как приспичило), выругался:
   - Олухи мы с тобой, Мишка. Уж, кажется, жизнь мылит-мылит нас, а все без толку. Да и кой хрен сделается, ежели мы эту новую власть завтра увидим! Перемаемся как-нибудь ночь, а?
   Он поднял кверху голову, посмотрел на все еще не потухшие в синих сумерках ледяные сосульки над окошками и вдруг предложил совсем противоположное тому, что только что говорил:
   - Поехали на дом.
   - Да неудобно. Что это будет, ежели все на дом попрутся?
   Петр Житов возразил:
   - Ну, ежели на дом нельзя, то это, скажу я тебе, тоже не председатель. Поехали.
   Пришли они не вовремя. Это было ясно. У молодоженов - Петр Житов окрестил их так - происходил какой-то разговор. И разговор, судя по всему, серьезный, крупный. Лукашин стоял посредине избы в очень решительной, отнюдь не семейной позе: руки в карманах брюк, челюсти сомкнуты плотно, до впадин на щеках. На них с Петром Житовым глянул коротко, исподлобья. Одним словом, не скрывал, что ему не до них. А Анфису Петровну выдавали глаза. Когда она сильно волновалась, у нее моментально отливала от лица кровь, и поэтому глаза становились особенно темными и непроглядными. Как две проруби зимой.
   Петр Житов толкнул Михаила в бок: смотри, мол, не у нас одних, грешных, семейные радости - и сказал, кивая Анфисе Петровне:
   - Ты чего калишь мужика? Чем он тебе не угодил?
   - Калю, Петя, не отпираюсь, - как всегда, прямо ответила Анфиса Петровна. - Видит бог, не хотела я, чтобы он стал председателем.
   - А чего? Худо ли - деревней будет править. Сама небось правила.
   - Правила. Всю войну правила. А чего выправила? Стали снимать - ни у людей, ни у райкома слова доброго для меня не нашлось.
   Михаил не знал, куда и глаза девать: это ведь его стараниями так отблагодарили Анфису Петровну. Но тут опять раздался голос Петра Житова:
   - Сказывай! За председательство на тебя женки взъелись?
   - А за что же?..
   - За прыть.
   - За какую еще прыть?
   Петр Житов громко захохотал:
   - Ты, едрена вошь, вон ведь какая. Двух мужиков взаглот взяла. Другая бы видимости мужичьей была рада, а ты - старого не хочу, нового подай. Вот бабы на тебя и рассердились. Девки, понимаешь, на корню посохли. Зайди в любую деревню - их как грибов червливых осенью в лесу. А ты в это самое времечко давай играть в довоенную игру: мороженого не хочу, кислое тоже не по мне...
   Петр Житов, вне всякого сомнения, говорил это от чистого сердца. И говорил не столько для самой Анфисы Петровны, сколько для Лукашина: вот, дескать, какая у тебя женка. Цени! А вышло черт знает что. Лукашин побелел, брови крыльями распластались по выпуклому лбу - вот-вот бросится на Петра Житова, а Михаил - тоже хоть сквозь землю провалиться: не привык, чтобы Анфису Петровну разбирали при нем как бабу.
   Положение выправила сама Анфиса Петровна. Она не обиделась, не стала выговаривать Петру Житову, а быстро, как гостеприимная хозяйка, выставила на стол поллитровку - и разговор сразу переменился. Точнее сказать, переменился Петр Житов: голову поднял, победителем сел за стол.
   Первый тост - Петр Житов знал всякие городские церемонии и любил при случае ввернуть заковыристое словечко, - первый тост Петр Житов провозгласил было за нового председателя, но Лукашин решительно воспротивился. Нет, сказал он, за нового председателя подождем пить. За нового председателя мы выпьем тогда, когда сдвиги в колхозе наметятся.
   - Хм, - промычал Петр Житов и с интересом посмотрел на Лукашина. - Можно и так. А за что же сейчас выпьем?
   - За что? - Тут Лукашин наконец улыбнулся. - А хотя бы за то, чтобы вот за этим самым делом пореже встречаться.
   - За горючим?
   - Да, - по-прежнему с шуткой, но и твердо сказал Лукашин. - Когда кумовьев много, работы не жди. Так, бывало, у нас говорил отец. По-моему, неплохо говорил, а? Что скажешь, Михаил?
   Михаил в знак согласия живо кивнул. Ему очень понравилось, как Иван Дмитриевич срезал Петра Житова. Твердо и в то же время не обидно. Дескать, учти, любезный Я сразу понял, что ты за гусь. Каждое дело вспрыскивать - вот ты из каких. А этого у меня не будет Прошу принять к сведению.
   Петр Житов налился кровью - не привык к такому обращению со своей особой. В Пекашине кто возразит ему? И Михаил подумал: не миновать скандала. Но в последнюю минуту Петр Житов вышел из штопора.
   - А у нас говорят так, - ответил он Лукашину. - Мы работы не боимся, было бы хлёбово. - Помолчал и следующие слова вбил, как гвозди: - Да, так у нас говорят.
   - Хлёбова много не будет По крайней мере в ближайшие два года. Это я тебе начистоту говорю, товарищ Житов.
   - Да ты понимаешь, про какое я хлёбово? Неуж не слыхал присказку? Про то, которое кусают.
   - И я про то, - сказал Лукашин.
   Тут Петр Житов откинул назад свою крупную голову и одичало посмотрел на него, Михаила, которого слова Лукашина тоже хлопнули как обухом по голове. Как это хлёбова не сулю? Значит, как прежде: вкалывай-вкалывай, а насчет того, чтобы пожрать, не рассчитывай?
   Из задосок выглянула Анфиса Петровна (она хлопотала над самоваром) и вопросительно уставилась на Лукашина. Видимо, слова мужа удивили и ее.
   Петр Житов, оправясь от изумления, деланно рассмеялся:
   - Вот это председатель! Ну-ну, давай. Первый раз слышу. У нас, товарищ Лукашин, даже Денис Першин и тот понимал, чего народ хочет. Помнишь, Анфиса, как он сказал на собрании? Меня, говорит, либо на кладбище отвезете, либо я выведу на большую дорогу "Новую жизнь".
   - Это я тоже слышал, - сказал Лукашин. - Как-то председатели колхозов смеялись на совещании. А я не хочу, чтобы надо мной смеялись.
   - Так, - сказал Петр Житов и стал загибать пальцы. - Сорок пятый - раз, сорок шестой - два, сорок седьмой - три. Три года после войны люди только и ждут, как бы досыта пожрать. И партия одобряет. В Москве большие мужики пленум по этой части собирали. А товарищ Лукашин на все это - крест. Нет, говорит, не надейтесь. Еще два года задаром робить.
   - Я так не говорил, - сказал Лукашин.
   - Мишка, я неверно цитирую?
   Лукашин придвинулся к Петру Житову:
   - Ты, я слышал, плотник, да?
   - Допустим, - сквозь зубы ответил Петр Житов. - А дальше?
   - Скажи, когда мужик новый дом строит, очень он роскошно живет?
   - Это ты к чему? К тому, что мы, дескать, тоже новый колхозный дом строим? С тридцатого года строим. А человек, между прочим, один раз живет.
   - А я и не знал. Вот спасибо, что разъяснил. - Лукашин злыми, раскаленными глазами глянул на Петра Житова и заговорил под стук указательного пальца: - Коровника нет? Не выдумываю? Да? Телятник на ладан дышит - я виноват? А грузовик? А мельница? Долго еще будем греметь по всем домам жерновами?
   Анфиса Петровна поставила на стол кипящий самовар, но Петр Житов не стал дожидаться, когда она нальет ему чаю. Он налил себе вина. Тяпнул в одиночку и сразу же пошел в новое наступление на Лукашина.
   - В части программы разъяснено, - сказал Петр Житов. - Теперь имею другой вопрос. Можно?
   - Попробуй, - сказал Иван Дмитриевич.
   Петр Житов спросил:
   - Сам, добровольно поохотил к нам или через Подрезова?
   - Через райком, - ответил Лукашин.
   - Ясно. В общем, по партийной принудиловке.
   - По партийной дисциплине.
   - Ну один хрен. Главное, что не своей охотой. А как - это неважно.
   Петр Житов явно искал скандала: не мог допустить, чтобы верх в споре остался не за ним, а Лукашин тоже не хотел уступать - свое твердил.
   - Нет, важно, - сказал он упрямо.
   Анфиса Петровна делала ему знаки: не заводись. Не видишь разве, что человек пьян? Не помогло. Дьявол вселился в Лукашина. Михаил его таким и не знал, да и для Анфисы Петровны, судя по ее тревожному взгляду, эта запальчивость была внове.
   Порядок навела Олена, жена Петра Житова. Она не стала, как он, Михаил, раздумывать, с какого бока вмешаться в застольный спор, а с порога наорала на мужа ("Срамна рожа! Не успел человек заявиться, он рюмки выпрашивать. Ты гнала бы его, шаромыжника, Анфиса Петровна! Он ведь шары нальет - море по колено"), выдала ему, Михаилу ("А ты чего не отговаривал? Али тоже без рюмки жить не можешь?"), затем подошла к столу, кивнула:
   - Вставай.
   И Петр Житов - вечная для всех загадка! - встал и, не говоря ни слова, поковылял на выход.
   
   3
   
   Дорогу из нижнего конца деревни до своего дома Петр Житов одолевал с перекуром на крыльце клуба. Это неизменно, хотя бы крещенская стужа стояла на дворе.
   Устроил перекур Петр Житов и сейчас, тем более что Олены рядом не было - она, как только вышли они от Анфисы Петровны, побежала домой. Да если бы Олена и была рядом с ними, то по этому поводу не сказала бы ни слова. Наоборот, сама бы потребовала, чтоб мужик передохнул, потому что из-за протертой культи Петр Житов иногда по неделе не может встать на протез.
   - Мда, - заговорил Петр Житов, когда раскурил свою цигарку, - был у нас председатель, был...
   - Кто? Першин?
   - Дура! Я о том самом бабьем царстве, от которого мы на собранье отреклись. А нет, мальчик, не всякие штаны лучше бабьей юбки, - изрек поучающе Петр Житов.
   - А чем тебе Лукашин не понравился? - спросил Михаил. - Что не в твою дудку пел?
   - Заткнись! Я о ком веду речь? О Лукашине? Я об Анфисе, балда. Ух, баба! Какая баба! Я как-то не разглядел раньше. Анфиса и Анфиса. А ей бы и быть председателем. И на хрена нам кого-то со стороны искать. - Петр Житов пьяно икнул и повторил свое недавнее изречение: - Мда, не всякие штаны лучше бабьей юбки. Вот что не след забывать, мальчик.
   
   
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   
   1
   
   За ночь выпал снег. Пухлыми сугробами перегородил заулок, залег под окошками.
   Михаил на широких еловых лыжах обежал свою бригаду, роздал наряды и вернулся домой еще затемно. Ребята уже поработали. Звездами, алмазами сверкала свежая тропа, пробитая в заулке. Но он не мог удержаться, чтобы не взять в руки лопату. Он с детства любил эту работу. Бодрит, радует свежий снег. И потом целый день носишься, как на крыльях. Без устали. С весенним шумом в крови. А кроме того, разгребание снега у него всегда связывалось со словами бабушки Матрены, которая, когда он был еще ребенком, говорила ему: "Разгребай, разгребай дорожки, родимой. По расчищенным-то дорожкам ангелы счастье людям разносят".
   Мать, возвращаясь в это время с телятника, видно, тоже вспомнила бабушкины слова:
   - Ну, сегодня все мужики с лопатами. Нагребут счастья.
   - А кто еще? - спросил Михаил.
   - Хозяин новый. Сейчас встретила - к кузнице с лопатой идет.
   - А мне ничего не наказывал?
   - Да нет, я ведь издали, не близко его видела.
   Михаил пошаркал-пошаркал лопатой и побежал на задворки. Нехорошо это - председатель откапывает кузницу, а он, бригадир, дома огребается.
   Кузницу в эту зиму не открывали ни разу, и пацаны приспособили ее под горку. Нарыли снега к воротам до самой крыши, скат залили водой - и вот каток. Михаил трижды разламывал горку, но пацаны - народ упрямый - снова восстанавливали, и в конце концов он махнул рукой, а в последнее время, проходя мимо поздно вечером или рано утром, даже сам скатывался с горки.
   Лукашин поднятой лопатой приветствовал его. И-эх! - врезался Михаил. В пуд, в два поднял снежную глыбищу да как бросил - снежное облако накрыло и его самого, и Лукашина.
   В тот момент, когда широкая тропа, а вернее сказать, траншея уперлась в ледяной скат перед воротами кузницы, к ним подошел новый помощник - Илья Нетесов.
   Илья Нетесов выехал из лесу на один день, с тем чтобы подкинуть своей семье дровишек, и вот человек: не за дровами первым делом отправился, а к ним.
   Илья предусмотрительно захватил с собой железный ломик, и Михаил быстро разворотил ребячью горку.
   Наконец старые, основательно изрешеченные дробью ворота - каждое ружье пристреливалось тут - подались вперед. Стужей и темнотой погреба дохнуло на них.
   Михаил кинулся разжигать очаг - не приведи бог стоять в мертвой кузнице. Он быстро нарезал растопки со старой берестяной хлебницы, загреб в кучку прошлогодние угольки под закоптелым колпаком, но Петр Житов остановил его. Петр Житов, подкативший к кузница на лыжах следом за Ильёй - на здоровой ноге серый валенок, на протезе кирзовый сапог, - сказал:
   - Нет, пущай начальство. - И добавил, рассыпавшись трескучим смехом: - Момент исторический. Так сказать, в колхозе "Новая жизнь" задувается индустриальный цех.
   Михаил десятки, сотни раз разжигал огонь в кузнице - и чего бы волноваться? А волновался. У него перехватило дыхание, когда Лукашин начал раскрывать коробок со спичками. И - что совсем удивительно - волновался Петр Житов. Петр Житов вдруг положил свою руку на его плечо.
   Наконец спичка загорелась. Желтый огонек с треском побежал по тонкой берестяной ленточке. Руки Лукашина, прикрывавшие огонек, стали наливаться малиновым соком. Отчетливо проступили белые порезы и шрамы на пальцах.
   Когда разгорелось пламя, Петр Житов в ознаменование нынешнего исторического события - не мог не съязвить! - предложил выбить памятную медаль или на худой конец сковать подкову на счастье.
   - Ну-ка, Илюха, - толкнул он Илью, - давай! Ты мастер на счастливые подковы.
   Намек был нехороший. Петр Житов, конечно, имел в виду подкову, которую Илья сковал в первый день своей работы в кузнице после возвращения с войны. "На счастье", - сказал тогда Илья и при них, то есть при Михаиле и при Петре Житове, вбил подкову в нижнюю ступеньку своего крыльца.
   Однако Илья не из тех, кто из-за пустяка лезет в бутылку. Илья сказал, застенчиво улыбаясь:
   - Нет, подкова, я думаю, председателю ни к чему. А вот нож хороший иметь, по-моему, не мешает.
   - Не мешает, - согласился Лукашин и вдруг, к всеобщему удивлению, сам встал к наковальне.
   Михаил все же думал: шутит Иван Дмитриевич. Петра Житова хочет разыграть. Ничего подобного! Попросил поискать старый плоский напильник - верно, быстрее всего из такого напильника можно сковать нож, - раскалил напильник докрасна и в клещи. По-кузнецки, под самое основание стержня зажал напильник, так что сразу видно: держал в руках клещи.
   Нож, если говорить откровенно, вышел так себе. Надо час, не меньше, обдирать на точиле, чтобы он стал более или менее гладким. Но сам Лукашин был довольнехонек. Запотел. Щеки налились жаром. И такая счастливая улыбка - дом построил!
   - Давненько не приходилось держать в руках молотка, - сказал он. - Лет, пожалуй, тридцать. А когда-то отец из меня кузнеца хотел сделать. Кузница у нас была.
   - Вот как! - с волнением сказал Илья. - Дак, значит, мы с тобой тезки, товарищ Лукашин?
   - В каком смысле?
   - А в том, что у моего отца тоже кузница была. Вот это хозяйство, - Илья обвел рукой темные стены, - наше, нетесовское. Меня из-за этой кузницы еще три года в колхоз не принимали. Как сына твердозаданца. Ну да что об этом вспоминать. - Илья поспешно поднял с земляного пола ломик, махнул рукой в сторону своего дома: извините, дескать, дела.
   Но Лукашин задержал его. Лукашин заговорил насчет работы в кузнице. Согласен ли Илья Максимович встать за наковальню?
   - А почему не согласен, - ответил Илья. - Я кузнечное дело люблю. Вот только с лесом развяжусь - и с дорогой душой.
   - Это когда же?
   - Да когда у нас из лесу выезжают? Примерно середь мая.
   - Нет, - сказал Лукашин. - Это не годится. Нам надо, чтобы кузница сейчас дымила. Посевная на носу.
   Все - и Михаил, и Петр Житов, и Илья - переглянулись меж собой, улыбнулись: забавно говорит председатель. Сразу видно, что новичок.
   Петр Житов, снисходительно поглядывая на Лукашина, разъяснил, что за порядки у них в районе. Ни один председатель не может снять своего колхозника с лесозаготовок без ведома райкома, а тем более групповода.
   - Вот как! - удивился Лукашин. - Значит, колхоз не может своими колхозниками распоряжаться? А кто установил такой порядок?
   - Да не мы же, - ответил Петр Житов. - С тридцатых годов такой порядок идет.
   Лукашин подумал. Сказал:
   - Ладно. Выезжай, Илья Максимович. А насчет ответа не беспокойся - это уж моя забота.
   
   2
   
   Да, такого, чтобы кто-то из председателей колхоза пошел поперек самого, то есть поперек первого секретаря райкома, такого еще не бывало. С ним, с Подрезовым, можно поговорить, даже поспорить насчет колхозных дел - это допускал, но там, где речь заходила о лесе, там замри. Там один говорит - он, Подрезов. Там слово Подрезова - закон.
   И вот объявился на Пинеге человек, который захотел жить по-своему. Само собой, что об этом в тот же день стало известно самому (скорее всего, Ося-агент брякнул, он в тот день ездил в район). И распекай последовал немедленно.
   - Ты чего это новые порядки заводишь, а? Ты с кем это надумал?
   За полную точность этих слов Михаил, конечно, не мог поручиться, хотя в то время, когда раздался звонок Подрезова, он сидел у председательского стола, но, судя по тому, что ответил Иван Дмитриевич, Михаил мог догадаться и о словах Подрезова.
   Лукашин ответил так:
   - Евдоким Поликарпович, до сих пор я думал, что колхоз сам распоряжается своими колхозниками.
   - А ты не думай, не думай! Так лучше будет.
   Вот эти слова Михаил расслышал уже отчетливо, да, надо полагать, расслышали их и другие, так как Лукашин держал трубку неплотно к уху.
   В конторе вдруг стало тихо. Порядочно собралось людей в этот вечерний час. Порядочно, конечно, относительно. Потому что зимой какой народ в деревне? Старушонки, доярки, конюх, два-три инвалида, а из молодежи, пожалуй, только он один, Михаил.
   Михаил очень переживал за Лукашина: что ответит Подрезову? Сумеет ли вывернуться так, чтобы не уронить себя в глазах колхозников? Денис Першин, когда разговаривал по телефону с первым, вытягивался чуть ли не по стойке "смирно", и по этому поводу много было всяких насмешек и разговоров, даже частушку похабную кто-то пустил.
   Иван Дмитриевич не дрогнул, не согнулся. Ответил в том духе, что он действует в рамках устава сельхозартели. А кроме того, сказал Иван Дмитриевич, он выполняет решение райкома.
   - Какое еще решение? - пробасил Подрезов. И эти слова опять все услышали.
   - Решение райкома о возвращении кузнецов с лесозаготовок. Могу напомнить, Евдоким Поликарпович. На днях получили это решение.
   Все, кто был в конторе, заулыбались, закачали головами: ловко, ловко срезал. Середь зимы в лужу посадил. Но, конечно, никто всерьез эти слова не принял: где же председателю колхоза свою дорогу торить? Хорошо уж и то, что слова не побоялся сказать. И Михаил тут не был исключением. Он был тоже уверен, что за ночь Лукашин одумается, пойдет на попятный, - и кто укорит его за это?
   Лукашин за ночь не одумался. Лукашин назавтра сам поехал на Ручьи и поздно вечером привез оттуда Илью Нетесова. Со всем скарбом.
   В Пекашине замерли. В Пекашине ждали. Что будет? Какой грянет гром? Анфиса Петровна на глазах у всех осунулась. Это ведь не шутка - самовольно, вопреки райкому снять человека с лесозаготовок. Самое малое - строгач обеспечен. А при желании можно и под монастырь.
   Петр Житов ходил злой и мрачный. Вот когда выяснилось, что и он возлагал кое-какие надежды на нового председателя. А что касается Михаила, то он по вечерам не выходил из конторы. Сидел и ждал.
   Томление это и выжидание длилось десять дней. И разрешилось оно совершенно неожиданным образом: из райкома пришла телефонограмма:
   "В связи с объявленным по области месячником на лесозаготовках колхозу "Новая жизнь" предлагается в двухдневный срок выделить на лесозаготовки 7 человек. За невыполнение данной директивы председатель несет личную партийную ответственность. Подрезов".
   
   3
   
   Месячник по лесозаготовкам (их стали объявлять с начала тридцатых годов) означал примерно то же самое, что решающий штурм укреплений врага на фронте. Все бросались в лес. До последнего. Люди, лошади, припасы. В районе закрывались учреждения, конторы, даже райком пустел в эти дни... А что же говорить о колхозах? Их-то уж мели-чистили вдоль и поперек. И это в то время, когда весна на подходе, когда крестьянская работа кричит из каждого угла.
   В "Новой жизни" на правление вызвали всех, кто по возрасту и по здоровью подпадал под закон о трудповинности.
   Первыми, вполне понятно, отпали доярки и телятница - скотину без присмотра не оставишь, скотина на месячники еще не приучена откликаться. Парторг Озеров тоже не в счет - учитель. А кто остался?
   Остались: Михаил Пряслин, Илья Нетесов, счетовод колхозной конторы Олена Житова, Анфиса Петровна, ну и сам Лукашин. Пять человек. Если даже всех пятерых отправить, то и тогда распоряжение райкома не будет выполнено.
   Лукашин сидел с плотно сжатыми губами. Желтый, вымотанный. Как конь, на котором всю ночь работали и которого сейчас снова запрягли.
   Понял, значит, что это такое - быть колхозным председателем, подумал Михаил и, чтобы не тратить попусту время, предложил первым в список на отправку в лес включить Илью Нетесова, затем одного из бригадиров (Михаил предложил себя) и затем Олену Житову, колхозного счетовода, поскольку в колхозе все равно нечего считать.
   Колхозники с этим предложением согласились - из пяти человек много не накроишь, за исключением того, что вместо него, Михаила, в лес решили послать Анфису Петровну. На этом, кстати сказать, настояла сама Анфиса Петровна, потому что какой же бабе под силу возка дров и сена? А ведь именно на бригадира, который останется дома, ляжет вся эта работа.
   Да, колхозники с предложением Михаила согласились. Но только не председатель. Председатель уперся - ни в какую: должна работать кузница - и баста.
   А кто же говорит, что не должна? Может, он, Михаил? Может, те бабы, с которыми он по веснам пашет поля? Уж кому-кому, а им-то, пахарям, известно, что за техника в ихнем колхозе. Плуги за войну износились начисто - к каждому надо лемех наварить, и если на то пошло, так не одного, а двух кузнецов надо бы поставить. Да только кто это им позволит - в месячник своим умом жить?
   В общем - небывалое дело у них в колхозе! - колхозники стали учить сознательности председателя. И он, Михаил, и Анфиса Петровна - тут нет жен да мужей, - и Илья Нетесов. (Мужик сидел в мыле. Не привык, чтобы многодетную бабу впереди него в лес гнали.) И Лукашин, казалось, начал сдаваться: умный же человек. Как не понять того, что малому ребенку понятно.
   Нет, черта с два! Печать колхозную вдруг на стол, сам порохом вспыхнул: председатель вместо кузнеца поедет.
   - Куда? В лес?
   - Да у нас в войну такого не бывало!
   - А сейчас будет! - упрямо сказал Лукашин.
   И люди замолчали. Ведь в конце-то концов не враги же они были себе.
   
   
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   
   1
   
   О Лукашине заговорили в районе. Кто? Откуда такой смельчак взялся, что ему и Подрезов не указ? А потом - где это слыхано, чтобы председатель колхоза и сам к пню встал, и жену свою к пню поставил?
   - Надо поглядеть, - сказал себе Егорша, когда весть о приезде Лукашина и Анфисы Петровны на Ручьи дошла до лесопункта.
   Время свободное у Егорши было - он второй день сидел на бюллетене, а проще сказать, сачковал, потому что порубка пальца на правой руке была пустяковая. Но раз медицина дала бюллетень, с какой стати отказываться? Будет, повтыкал он без выходных. Осенью, например, кто по неделям не слезал с трактора? Суханов-Ставров. Смотри районную газету от 7 ноября за № 79 - там об этом ясно сказано. А трактор вышел из строя - кто начал гнуть хребтину у пня? Об этом смотри "Доску показателей" у входа в контору лесопункта. Графа первая - "Наши лучкисты". Там фамилия Суханова-Ставрова не на последнем месте. Нет, угрызений совести насчет того, что он маленько засачковал, у Егорши не было.
   Солнышко стояло еще высоко, когда он спустился в низину, где под черными мохнатыми елями горбился колхозный барак. Заплывшие смолой стволы основательно порублены - кто только не вострил на них своего топора! И он, Егорша, в свое время вострил, да и сам-то барак построен его руками.
   А крыльца все еще не сделали, отметил про себя Егорша, скользнув беглым взглядом по дощатой двери, над которой висели ледяные сосульки. И вместо скобы все тот же деревянный держак, который он собственной рукой вбил еще в сорок втором году. Эх, колхозный сектор...
   Не заходя в барак, он прошел к кухне - синий дрожащий дымок над снежной шапкой он заметил еще с горы. Лизки на кухне не было. Он бросил в угол сверток с грязным бельем, поставил тальянку на скамейку - натянула за дорогу плечо - и вдруг замер.
   
   Серый камень, серый камень,
   Серый камень сто пудов.
   Серый камень так не тянет,
   Как проклятая любовь.
   
   Егорша быстрее ветра выскочил из кухни. А ну, кого задавила любовь? С кого снять стопудовый камень?
   Привстав на носки, он обежал глазами вокруг себя. У баньки, глубоко, по самую крышу, вросшей в сугроб над ручьем, плясали розовотелые девахи. Нет, не девахи. К сожалению, березовая древесина, раскрашенная вечерним солнцем.
   Он встал на полную ступню - хромовые сапожки жалобно скрипнули - и вдруг опять вытянулся как струна: на этот раз ему почудился звук, похожий на всплеск воды.
   В один миг, чиркнув подошвами по заледенелой дорожке, он перенесся к баньке, схватился за ствол березы, чтобы не скатиться вниз к ручью. Вот она, птаха голосистая!
   У проруби, присев на корточки, полоскала белье девушка - в одном платье, без платка.
   Жаркая, подумал Егорша. Но кто же это такая? Он-то по первости, когда услыхал частушку, подумал было на Раечку Клевакину. Та любит трезвонить про любовь. Но у Раечки волосы потемнее, а эта вон какая белая. Как куропатка.
   Девушка в это время, отжимая белье, разогнулась, и лицо у Егорши перекосилось, как от изжоги: Лизка...
   Вялым движением руки он смахнул прилипшую к щеке тонкую березовую кожицу, поискал глазами дятла, застучавшего за ручьем.
   Дятел сидел на сухой березе - крупный, из генеральской породы, с красными лампасами. Работал разборчиво, с роздыхом. В одном месте долбанет - не нравится. Долбанет в другом... Наконец, подавшись к вершине, нашел, что надо, и стал закреплять хвост.
   - Чего, как пень, выстал на дороге?
   А, черт, эта еще малявка! Егорша раздраженно скользнул глазами по Лизке, поднимавшейся с корзиной белья вверх по узкой тропке, сделал шаг в сторону и рухнул по пояс.
   Лизка захохотала:
   - Каково в сапожках-то? Не форси, форсун. Выдумал в сапожках зимой ходить.
   - Ладно, ладно, проваливай.
   - А что?
   - А вот то. Больно расчирикалась...
   Выбравшись на тропку, Егорша выковырял из-за голенищ снег, отряхнулся, закурил.
   Вечерело. Солнце садилось на ели за бараком, и небо там было багровое. Лизка, похрустывая снегом, развешивала белье у баньки. Красная косоплетка ярко горела у нее на спине.
   Тоже мне, чудо гороховое, подумал Егорша с усмешкой, куда девки, туда и она. Ленту развесила.
   Веревка между двумя березами была натянута высоконько, и Лизка всякий раз, закидывая на нее рубаху или портки, приподнималась на носки валенок, и старенькое ситцевое платьишко туго обтягивало ее небольшую фигурку.
   А ведь она ничего, вдруг сделал для себя открытие Егорша. Ей-богу! И все на месте... Руки, ноги... Ах ты, кикимора...
   Не спуская глаз с Лизки, он докурил папиросу, натянул поглубже на голову кепку.
   - Белье-то принес? - спросила Лизка, когда он подошел к ней.
   Егорша с прищуром, легонько покусывая губы, смотрел на нее.
   - На вот, уставился! Я говорю, белье-то принес? - Лицо у Лизки раскраснелось, в зеленых глазах играло солнце.
...

---