Мак-Гаун сидел, сжав руками голову. Ей стало жаль его - слишком он сильный, слишком крепкий, слишком живой для такой позы! Он поднял голову.
- Ну что, Алек?
- Скажите мне правду, Марджори! Это пытка!
Скульптура, это совершенное произведение искусств, покоренное человеком еще в древности. Изображение Богов, красавиц, животных, зверей и птиц, ангелов и святых. Все что угодно можно изобразить в скульптуре. Можно сделать любое изваяние на заказ и тогда у Вас появится совершенно новое произведение искусств. Либо
купить скульптуру у мастеров.
Она смутно позавидовала глубине его чувства, пусть неразумного после всех ее предупреждений. Но сказала насмешливо:
- Ну, кто же меня знает лучше - вы или я?
Глухо он повторил:
- Правду, Марджори, правду!
Но зачем ей было исповедоваться? Что ему до ее прошлого? У него есть право на ее будущее - и хватит. Старая история: мужчины требуют от женщин больше того, что сами могут им дать. Неравенство полов! Может быть, это имело смысл в прежнее время, когда женщины рожали детей, а мужчины нет; но теперь, когда женщины вполне разбираются в вопросах пола и детей рожают только если хотят, да и то не всегда, - почему мужчины должны пользоваться большей свободой?
И она медленно проговорила:
- Если вы мне расскажете о ваших похождениях, я вам расскажу о своих.
- Ради бога, не смейтесь надо мной. За эти несколько часов я пережил адские муки.
Это было видно по его лицу, и она сочувственно сказала:
- Я говорила, что вы споткнетесь, Алек. Зачем вы настаивали, чтобы я подала в суд? Вышло по-вашему! А теперь вы недовольны.
- Так это правда?
- Да. И что же?
Он застонал и попятился до самой стены, словно боялся остаться без опоры.
- Кто он?
- О нет! Этого я вам скажу. А сколько у вас было любовных интриг?
Он будто и не слышал. Ну конечно! Он знал, что она его не любит, а такие вещи важны, только когда любишь! Ну что ж, нужно принять его мучения, как дань!
- Со мной вы разделались, - сказала она хмуро, села и закурила папиросу.
Сцена! Как противно! И почему он не уходит? Почему стоит, словно глухонемой? Лучше бы он бесновался.
- Кто он? Тот американец?
Она невольно засмеялась.
- О нет! Бедный мальчик!
- Сколько времени это продолжалось?
- Около года.
- О боже! - Он бросился к двери.
Хоть бы уж открыл ее, хоть бы ушел! Но как можно так сильно чувствовать! Стоит у двери, лицо чуть ли не безумное. Мещанские страсти!
А потом он и правда открыл дверь и ушел.
Она растянулась на диване; не усталость охватила ее, не отчаяние, а скорее безразличие ко всему на свете. Как глупо, как старо! Почему он не свободный, не гибкий, как она, почему не может принять жизнь просто? Страсти, предрассудки, принципы, жалость - старомодно, как тесные платья, которые надевали на нее в детстве. Ну что же - скатертью дорожка! Подумать только - жить под одной крышей, спать в одной постели с человеком до того Примитивным, что он способен свихнуться от ревности! С человеком, который принимает жизнь до того всерьез, что сам этого не сознает. Жизнь - папироса: выкуришь ее - и бросишь; или танец - длится, пока не кончилась музыка. Танцуем дальше!.. Да, но теперь нельзя позволить ему платить ее кредиторам, даже если он захочет. Раньше она могла бы заплатить ему своим телом, а теперь - нет. Ах, если бы кто-нибудь умер и оставил ей наследство! И она лежала неподвижно, прислушиваясь к уличному шуму: такси заворачивали за угол, собака лаяла на почтальона, хромой демобилизованный солдат пиликал, по обыкновению, на скрипке. Бедняга ждет от нее шиллинга! Нужно встать и бросить ему. Она подошла к окну, выходившему на улицу, и вдруг отшатнулась. У подъезда стоял Фрэнсис Уилмот. Как, еще одна сцена? Это уж слишком! Вот и звонок! Некогда сказать, что ее "нет дома". Что ж, пусть слетаются на ее прошлое, как пчелы на мед.
- Мистер Фрэнсис Уилмот.
Он стоял в дверях. Почти не изменился, только похудел немного.
- Ну, Фрэнсис, - сказала она, - я думала, что вы "покончили с этой глупой историей".
Фрэнсис Уилмот подошел и, не улыбаясь, взял ее руку.
- Завтра я уезжаю.
Уезжает! Ну, с этим она могла примириться. Сейчас он ей казался самым заурядным молодым человеком, бледным, темноволосым, слабым.
- Я прочел вечерние газеты и подумал, что, быть может, вы хотите меня видеть?
Что он, смеется над ней? Нет, лицо его было серьезно, в голосе не было горечи; и хотя он пристально смотрел на нее - решить, осталось ли у него к ней какое-нибудь чувство, она не могла.
- Вы считаете, что я перед вами в долгу? Я знаю, что нехорошо с вами поступила.
Он посмотрел на нее так, словно она его ударила.
- Ради бога, Фрэнсис, не говорите, что вы пришли из рыцарских побуждений. Это было бы слишком забавно.
- Я не совсем понимаю... Я думал, что, быть может, вы не хотели ответить на этот вопрос о любовной интриге... из-за меня.
Марджори Феррар истерически захохотала.
- Из-за вас! Нет, нет, дорогой мой!
Фрэнсис Уилмот отошел к двери и поклонился.
- Мне не следовало приходить.
Внезапно ее опять потянуло к этому необычному человеку, к его мягкости, его темным глазам.
- Во всяком случае, теперь я опять свободна, Фрэнсис.
Бесконечно тянулись секунды, потом он снова поклонился. Это был отказ.
- Ну, так уходите, - сказала она. - Уходите скорей!
Я сыта по горло!
И она повернулась к нему спиной.
Когда она оглянулась, его уже не было, и это удивило ее. Он был новой разновидностью - или старой, как ископаемые! Он не знал элементарных основ жизни, был старомоден a faire rire [29]. И, снова растянувшись на диване, она задумалась. Нет, они ее не запугали. Завтра раут у Бэллы Мэгюсси, чествуют какого-то идиота. Все там будут, и она тоже.
VIII
МАРИОНЕТКИ
Когда Майкл, не спускавший глаз с сэра Джемса Фоскиссона, услышал ее слова: "На этот вопрос я не отвечу", он резко обернулся. Было точь-в-точь, как если бы она ответила: "Да". Судья смотрел на нее, все на нее смотрели. Неужели Булфри не придет ей на помощь? Нет! Он молча кивнул, предлагая ей вернуться на свое место. Майкл привстал, когда она проходила мимо. Ему было жаль Мак-Гауна. Все вокруг него встали, а бедняга сидел неподвижно, красный как индюк.
Флер! Майкл взглянул на нее: слегка раскрасневшаяся, она сидела с опущенными глазами, сжав на коленях руки в перчатках. Быть может, ее обидел его тихий возглас: "Прекратите!" или его полупоклон? Как было не посочувствовать "Гордости гедонистов" в такую минуту! Зал пустел. Нарядная публика - вот ее мать, и тетка, и кузина, и старик Форсайт - разговаривает с Фоскиссоном. Ага, кончил; повернулся.
- Мы можем идти.
Они прошли за ним по коридору, спустились по лестнице и вышли на свежий воздух.
- У нас есть время перекусить, - сказал Сомс, - зайдем сюда.
Они вошли в ресторан.
- Три бифштекса, да поскорее! - распорядился Сомс и добавил, глядя на солонку: - Она себя погубила. Продолжать они не будут. Я сказал Фоскиссону, что он может пойти на мировую; обе стороны уплачивают судебные издержки. Это больше того, что они заслуживают.
- Он не должен был задавать этот вопрос, сэр.
Флер встрепенулась.
- Ну знаешь, Майкл...
- Ведь мы же условились, милая, что этого пункта он касаться не будет. Почему Булфри ей не помог, сэр?
- Он рад был поскорей ее усадить. Еще секунда - и судья сам задал бы ей тот же вопрос. Слава богу, полное фиаско!
- Значит, мы выиграли? - спросила Флер.
- Не сомневаюсь, - ответил Сомс.
- А я не уверен, - пробормотал Майкл.
- Говорю вам, все кончено; Булфри с радостью пойдет на мировую.
- Я не то хотел сказать, сэр.
- А что ты хотел сказать, Майкл? - язвительно спросила Флер.
- Думаю, что нам этого не простят, вот и все.
- Чего не простят?
- Ну, может быть, я ошибаюсь. Соусу хотите, сэр?
- Вустерский? Давайте. Это единственное место в Лондоне, где подают рассыпчатый картофель. Официант, три рюмки портвейна. Поскорей!
Через четверть часа они вернулись в суд.
- Подождите здесь, в вестибюле, - сказал Сомс. - Я пройду наверх и узнаю.
В этом гулком зале, где человек казался таким ничтожным пигмеем. Флер и Майкл сначала стояли молча. Потом он заговорил:
- Конечно, она не могла знать, что Фоскиссон не стал бы останавливаться на этом пункте. Но она должна была ждать такого вопроса. Соврала бы им в лицо - и дело с концом! Мне стало ее жаль.
- Ты, Майкл, готов пожалеть блоху, которая тебя укусила. Но почему нам этого не простят?
- Видишь ли, положение ее почти трагическое, а в обществе с этим считаются. И не забудь об ее помолвке!
- Ну, помолвка будет разорвана.
- Совершенно верно! И симпатии общества будут на ее стороне. А если не будет разорвана, так на его. Во всяком случае, не на нашей. И, знаешь ли, ведь она, в сущности, защищала то, во что мы все теперь верим.
- Не говори за других.
- Но мы же говорим, что все свободны?
- Да, но разве мы делаем то, что говорим?
- Нет, - сказал Майкл.
В эту минуту вернулся Сомс.
- Ну что, сэр?
- Как я и предполагал, Булфри пошел на мировую.
Это моральная победа.
- О, неужели моральная, сэр?
- Но издержки большие, - сказал Сомс, глядя на Флер. - Твоя мать очень недовольна - у нее нет чувства меры. Ловко Фоскиссон вывел из себя эту женщину.
- Он и сам вышел из себя. По-моему, это говорит в его пользу.
- Ну, - сказал Сомс, - все кончено. Автомобиль забрала твоя мать. Поедем в такси.
Они ехали на Саут-сквер по тем же улицам, что утром, и так же молчали.
Немного позже, направляясь в палату, Майкл читал назидательные заголовки на рекламах газетных объединений.
"Великосветский процесс о дифамации".
"Внучка маркиза и адвокат".
"Сенсационные показания".
"Современные нравы!"
"Все кончено", так ли? А огласка? По мнению Майкла, все только начиналось. Нравственность! Что это такое, у кого она есть и что с ней делают? Как он сам ответил бы на эти вопросы? Кто может в наше время на них ответить? Не он, не Флер! Они оказались на стороне инквизиции, и какое теперь их положение? Ложное, даже гнусное! Он вошел в палату. Но при всем желании он не мог сосредоточиться на качестве продуктов питания и снова вышел. Почему-то его потянуло к отцу, и он быстро зашагал на Уайтхолл. Заглянул в "Клуб шутников", в "Аэроплан" и, наконец, в "Партенеум". В одной из тихих комнат клуба сэр Лоренс читал жизнеописание лорда Пальмерстона. Он оторвался от книги и посмотрел на сына.
- А, Майкл! Обижают они старого Пэма. Без затей был человек, работал как негр Но здесь разговаривать неудобно, - он указал на одного из членов клуба, который, казалось, еще бодрствовал. - Не хочешь ли пройтись, а то как бы с ним удара не было. Книги здесь для отвода глаз, на самом деле это дортуар.
Они отправились в Грин-парк, и дорогой Майкл рассказал о событиях этого утра.
- Фоскиссон? - повторил сэр Лоренс. - Я его помню; славный был мальчишка, когда я кончал школу. Правота по долгу службы плохо влияет на характер: адвокаты, священники, полисмены - все от этого страдают. Судьи, епископы, инспекторы полиции - те лучше, они страдали так долго, что уже привыкли к этому.
- Зал был битком набит, и газеты стараются мрачно сказал Майкл.
- Ну конечно, - и сэр Лоренс указал на водоем. - Эти птицы напоминают мне Китай, - сказал он. - Кстати, я вчера видел в "Аэроплане" твоего друга Дезерта. Он стал интереснее с тех пор, как променял поэзию на Восток. Всем нужно менять профессии. Я-то уж стар, но, откажись я вовремя от положения баронета, из меня вышел бы недурной акробат.
- А нам, членам палаты, что бы вы посоветовали? - улыбнулся Майкл.
- Профессию почтальона, мой милый. Совсем не плохо.
Известное положение в обществе, большие сумки, собаки лают, никакой инициативы и разговоры на каждом пороге. Кстати, ты виделся с Дезертом?
- Я его видел.
Сэр Лоренс сощурился.
- Роковое не повторяется, - сказал он.
Майкл покраснел; он не думал, что его отец так наблюдателен. Сэр Лоренс помахал тростью.
- Твой Боддик уговорил кур нестись, - сказал он. - Поставляет нам отличные яйца.
Майкл оценил его такт. Но этот неожиданный, мимолетный намек на старый семейный кризис пробудил в нем опасение, которое долго сонной змеей пряталось в нем, - опасение, что назревает новый кризис, что он уж близко.
- Зайдите выпить чаю, сэр? У Кита сегодня утром болел животик. Как раскупается ваша последняя книга? Дэнби хорошо ее рекламирует?
- Нет, - сказал сэр Лоренс, - он молодец! Сделал все, чтобы ее зарезать.
- Я рад, что с ним покончил, - сказал Майкл. - Не дадите ли вы совет, сэр, как нам держать себя теперь, когда процесс кончился?
Сэр Лоренс смотрел на птицу с длинным красным клювом.
- Победителю следует быть осторожным, - сказал он наконец. - Моральные победы нередко вредят тем, кто их одерживает.
- Мне тоже так кажется, сэр. Уверяю вас, я к этой победе не стремился. Мой тесть говорит, что дело дошло до суда главным образом из-за моей драки с Мак-Гауном.
Сэр Лоренс залился беззвучным смехом.
- Пошлина на предметы роскоши. От нее не ускользнешь. Нет, я к вам не пойду, Майкл, - у вас, наверно, сидит "Старый Форсайт". Твоя мать знает прекрасное лекарство от боли в животике, когда-то ты только им и жил. Я протелефонирую из дому. До свидания!
Майкл посмотрел вслед его тонкой, проворной фигуре. Наверно, и у него есть свои заботы, но как он умеет их скрывать! Славный "Старый Барт"! И Майкл повернул к дому.
Сомс уже уходил.
- Она возбуждена, - сообщил он Майклу. - Это реакция. Дайте ей на ночь порошок Зейдлица. И будьте осторожны: я бы на вашем месте не стал говорить о политике.
Майкл вошел в гостиную. Флер стояла у открытого окна.
- А, вот и ты! - сказала она. - Кит выздоровел. Поведи меня сегодня вечером в кафе "Рояль", Майкл, а потом в театр, если идет что-нибудь забавное. Мне надоело быть серьезной. Да, знаешь, Фрэнсис Уилмот зайдет сегодня попрощаться. Я получила записку: он пишет, что совсем здоров.
Майкл встал рядом с ней у окна; почему-то пахло травой. Ветер тянул с юго-востока, и, косо падая поверх домов, луч солнца золотил землю, почки, ветви. Пел дрозд; за углом шарманщик играл "Риголетто". Плечом он чувствовал ее плечо, такое мягкое, губами нашел ее щеку, такую теплую, шелковистую...
Когда после обеда в кафе "Рояль" Фрэнсис Уилмот распрощался с ними. Флер сказала Майклу:
- Бедный Фрэнсис, как он изменился! Ему можно дать тридцать лет. Я рада, что он едет домой, к своим неграм. А что это за вечнозеленые дубы? Ну, идем мы куда-нибудь?
Майкл накинул ей на плечи мех.
- Посмотрим "Нетерпится"; говорят, публика хохочет до упаду.
Когда они вышли из театра, было тепло. По небу плыли красные и зеленые огни реклам: "Шины Шомбера - Быстрота и Безопасность". - "Молокин - Мечта Молодых Матерей". Прошли Трафальгар-сквер и залитую луной Уайтхолл.
- Ночь какая-то ненастоящая, - сказала Флер. - Марионетки!
Майкл обнял ее.
- Оставь! Вдруг тебя увидит кто-нибудь из членов парламента!
- Он мне позавидует. Какая ты красивая и настоящая!
- Нет. Марионетки не реальны.
- И не нужно.
- Реальное ты найдешь в Бетнел-Грин.
Майкл опустил руку.
- Вот нелепая мысль!
- У меня есть интуиция, Майкл.
- Разве я не могу восхищаться хорошей женщиной и побить тебя?
- Я никогда не буду "хорошей": это мне не свойственно. Сквер сегодня красивый. Ну, открывай дверь кукольного дома!
В холле было темно. Майкл снял с нее пальто и опустился на колени. Он почувствовал, как ее пальцы коснулись его волос - реальные пальцы; и вся она была реальной, только душа ее от него ускользала. Душа?
- Марионетки! - прозвучал ее голос, ласкающий и насмешливый. - Пора спать!
IX
РАУТ У МИССИС МЭГЮССИ
Рауты бывают светские, политические, благотворительные и такие, какие устраивала миссис Мэгюсси. Англо-американка, баснословно богатая, безупречно вдовствующая, с широкими взглядами, она воплощала собой идеал хозяйки салона. Люди могли безнаказанно умирать, жениться, появляться на свет, лишь бы она рано или поздно могла свести их в своем доме. Если она приглашала какого-нибудь врача, то с тем, чтобы свести его с другим врачом; если шла в церковь, то с тем, чтобы заполучить каноника Форанта и свести его у себя за завтраком с преподобным Кимблом. На ее пригласительных билетах значилось "чествуем"; она никогда не приписывала "меня". Эгоизм был ей чужд. Изредка она устраивала настоящий раут, потому что изредка ей попадалась персона, с которой стоило свести всех - от поэтов до прелатов. Она была искренне убеждена, что каждому приятно почествовать известного человека; и это глубоко правильное убеждение обеспечивало ей успех. Оба ее мужа умерли, успев почествовать в своей жизни великое множество людей. Оба были известны и впервые чествовали друг друга в ее доме; третьего заводить она не собиралась: светское общество поредело, а кроме того, она была слишком занята - все время уходило на общественную деятельность. Упоминание о Бэлле Мэгюсси порой вызывало улыбки, но как было обойтись без человека, выполняющего функцию цемента? Если б не она, где было епископам заводить дружбу с танцовщицами или министрам черпать жизненные силы у драматургов? Только в ее салоне люди, раскапывающие древние цивилизации Белуджистана, могли встретить людей, пытающихся сравнять с землей новую цивилизацию Лондона. Только там светила двора сталкивались со звездами эстрады. Только там могло случиться, что русская балерина сидела за ужином рядом с доктором медицины сэром Уолтером Пэдл, удостоенным ученых степеней всех университетов мира; даже чемпион по крикету мог лелеять надежду пожать там руку великому экономисту-индусу, сэру Банерджи Бат Бабор. Короче говоря, дом миссис Мэгюсси был из тех, куда стремятся попасть все. И ее длинное лицо сморщилось от долгого служения великому делу. "Свести иль не свести?" - для нее этот вопрос был решен раз и навсегда.
На ее первом рауте в 1925 году "чествуемым" был великий итальянский скрипач Луиджи Спорца, который только что закончил свое изумительное кругосветное турне. На это турне он потратил времени вдвое меньше, чем кто-либо из его предшественников-музыкантов, а концертов дал вдвое больше. Такая поразительная выносливость была отмечена газетами всех стран; писали о том, как он загубил пять скрипок, как ему предложили стать президентом одной из южно-американских республик, как он зафрахтовал целый пароход, чтобы поспеть на концерт в Северной Америке, как упал в обморок в Москве, сыграв концерты Бетховена и Брамса, чаконну Баха и семнадцать вещей на бис. После этого года напряженных усилий он стал знаменитостью. В сущности, как художник он был известен немногим, но как атлета его знали все.
Майкл и Флер, поднявшись по лестнице, увидели джентльмена могучего сложения; гости по очереди пожимали ему руку и отходили, морщась от боли.
- Только Италия может породить таких людей, - сказал Майкл на ухо Флер. - Постарайся проскользнуть мимо. Он раздавит тебе руку.
Но Флер смело двинулась вперед.
"Не из таких", - подумал Майкл, Кто-кто, а его жена не упустит случая пожать руку знаменитости, пусть даже мозолистую. Ее оживленное лицо не дрогнуло, когда рука атлета сжала ее пальцы, а глаза - глаза усталого минотавра - с интересом оглядели ее стройную фигуру.
"Ну и бык", - подумал Майкл, высвободив свою руку и следуя за Флер по сияющему паркету. После тягостных вчерашних переживаний и вечернего кутежа он больше не заговаривал о своих опасениях; он даже не знал, поехала ли Флер на этот раут с целью проверить свою позицию или просто потому, что любила бывать на людях. И сколько людей! Как будто в громадной гостиной с колоннами собрались все, кого Майкл знал и кого не знал, - члены парламента, поэты, музыканты, своей усмешкой словно говорившие: "Ну, я бы написал лучше" или: "Как можно исполнять такие вещи! ", пэры, врачи, балерины, живописцы, лейбористские лидеры, спортсмены, адвокаты, критики, светские женщины и "деятельницы". Он видел, как впиваются во всю эту толпу, зоркие глаза Флер под белыми веками, которые он целовал сегодня ночью. Он - завидовал ей: жить в Лондоне и не интересоваться людьми - то же, что жить у моря и не купаться. Он знал, что вот сейчас она решает, с кем из знакомых поговорить, кого из незнакомых удостоить вниманием. "Вот ужас будет, если ее высмеют", - подумал он, и как только у нее завязался с кем-то разговор, он отступил к колонне. За его спиной раздался негромкий голос:
- Здравствуйте, юный Монт!
Мистер Блайт, прислонившись к той же колонне, пугливо выглядывал из зарослей бороды.
- Давайте держаться вместе, - сказал он, - очень уж тут людно.
- Вы были вчера в суде? - спросил Майкл.
- Нет, из газет узнал. Вам повезло.
- Меньше, чем ей.
- Гм! - сказал мистер Блайт. - Кстати, "Ивнинг Сан" опять сделала против нас выпад. Они сравнивают нас с котенком, который играет своим хвостом. Пора вам выпускать второй заряд, Монт.
- Я думал поговорить по земельному вопросу.
- Отлично! Правительство скупает пшеницу и контролирует цены. Механизация земледелия. Отнюдь не раздувать аппарата.
- Блайт, - неожиданно сказал Майкл, - где вы родились?
- В Линкольншире.
- Значит, вы англичанин?
- Чистокровный, - ответил мистер Блайт.
- Я тоже; и старик Фоггарт, я посмотрел его родословную. Это хорошо, потому что нас, несомненно, будут обвинять в недостатке патриотизма.
- Уже обвиняют, - сказал мистер Блайт. - "Люди, которые дурно отзываются о своей родине... Птицы, пачкающие свое гнездо... Не успокоятся, пока не очернят Англию в глазах всего мира... Паникеры... Пессимисты..." Надеюсь, вы не обращаете внимания на всю эту болтовню?
- К сожалению, обращаю, - сказал Майкл. - Меня это задевает. Вопиющая несправедливость! Мне невыносима мысль, что Англия может попасть в беду.
Мистер Блайт вытаращил глаза.
- Она не попадет в беду, если мы сумеем ей помочь.
- Будь я уверен в себе, - сказал Майкл, - а то мне все хочется сжаться и спрятаться в собственный зуб.
- Поставьте коронку. Вам, Монт, нахальства не хватает. Кстати о нахальстве: вот идет ваша вчерашняя противница - вам бы у нее поучиться.
Майкл увидел Марджори Феррар, которая только что обменялась рукопожатием со знаменитым итальянцем. На ней было очень открытое платье цвета морской воды; она высоко держала свою золотисто-рыжую голову. В нескольких шагах от Флер она остановилась и осмотрелась по сторонам. Видимо, она заняла эту позицию умышленно, как бы бросая вызов.
- Я пойду к Флер.
- И я с вами, - сказал мистер Блайт, и Майкл посмотрел на него с благодарностью.
И тут наступила интересная минута для всякого, кто не был так заинтересован, как Майкл. Длинный, пронырливый нос Общества дрогнул, потянул воздух и, как хобот дикого слона, почуявшего человека, стал извиваться туда и сюда, жадно ловя запах сенсации. Губы улыбались, тянулись к ушам; глаза перебегали с одной женщины на другую; лбы сосредоточенно хмурились, словно мыслительные аппараты под стрижеными, надушенными черепами затруднялись в выборе. Марджори Феррар стояла спокойная, улыбающаяся, а Флер разговаривала и вертела в руках цветок. Так, без объявления войны, начался бой, хотя враги делали вид, что не замечают друг друга. Правда, между ними стоял мистер Блайт; высокий и плотный, он служил хорошим заслоном. Но Майкл все видел и ждал, стиснув зубы. Нос не спеша изучал аромат; аппарат выбирал. Волны застыли - ни прилива, ни отлива. А потом медленно и неуклонно, как отлив, волны отхлынули от Флер и заплескались вокруг ее соперницы. Майкл болтал, мистер Блайт таращил глаза. Флер улыбалась, играла цветком. А там Марджори Феррар стояла, как королева среди придворных.
...
