- Вот видите, сэр, и выходит, что два директора поверили мне, а не ему. Вот почему я его и не пропустил. Я решил, что это его немного встряхнет. Я случайно увидел его лицо в зеркале, когда уходил. Он, по-моему, здорово струсил.
Вы дарили когда-нибудь необычный букет цветов? Если нет, то обязательно используйте эту возможность. Цветочные магазины сейчас предлагают услугу,
доставка цветов в любой город и любое время. Эта услуга не из дешевых, но такое можно позволить себе, хотя бы раз в жизни.
Майкл грыз указательный палец, испытывая что-то вроде сочувствия к Элдерсону, как к мухе, на которую паук накинул свою первую петлю.
- Спасибо, Баттерфилд.
Когда тот ушел, он сел, царапая перочинным ножом промокашку на столе. Что это, своеобразное "классовое" чувство? А может быть, просто сочувствие к преследуемому, нервная дрожь при мысли, что человеку некуда скрыться? Ибо тут, безусловно, были явные улики, и ему придется сообщить об этом отцу и "Старому Форсайту". Очевидно, храбрость покинула Элдерсона, иначе он бы сказал: "Наглый негодяй! Сейчас же убирайтесь вон!" Ясно, что это было бы единственно правильное поведение не повинного ни в чем человека и единственно разумное поведение человека виновного. Что ж! Нервы иногда сдают - даже самые крепкие. Взять хотя бы корректуру, которую он только что закончил:
ПОЛЕВОЙ СУД
Я человек - не лучше вас, не хуже:
Кровь, нервы, мускулы, костяк.
Легко ль мне было драться в дождь и в стужу?
Попробовали б сами так!
Когда бы вы умели - не блистать
Мундиром, выправкою бравой.
А вместе с нами мерзнуть, голодать,
Тогда б сказать имели право:
"Его из всех, кто был тогда в бою,
За трусость расстреляйте первым!
Кто служит родине и королю,
Не знает, что такое нервы!" [23]
Эх, Уилфрид, Уилфрид!
- В чем дело, мисс Перрен?
- Письмо к сэру Джемсу Фоггарту, мистер Монт; вы просили вам напомнить. И потом - вы можете принять мисс Мануэлли?
- Мисс Ман... О-о, да, конечно!
Маленькая жена Бикета, чье лицо использовано для обложки сторбертовского романа, натурщица для картины Обри Грина! Майкл встал: она уже была в комнате.
"Ага, помню это платье, - подумал он. - Флер никогда его не любила".
- Чем могу быть полезен, миссис Бикет? А как поживает Бикет, кстати?
- Ничего, сэр, спасибо.
- Все еще торгует шарами?
- Да.
- Ну, все мы связаны с воздушными шарами.
- Как вы сказали?"
- Висим в воздухе - не так ли? Но ведь вы не об этом хотели со мной поговорить?
- Нет, сэр.
Легкий румянец на впалых щеках, пальцы теребят поношенные перчатки, губы неуверенно полуоткрыты; но глаза смотрят прямо - удивительное существо, честное слово!
- Помните, сэр, вы дали мне записку к мистеру Грину?
- Да, и я видел, что из этого вышло, - картина замечательная, миссис Бикет.
- Да, но она попала в газеты; мой муж вчера увидел ее - а он ведь ничего не знает.
Фью! Ну и подвел он эту девочку!
- Я заработала на этом много денег, сэр, почти хватит на билеты в Австралию. Но теперь я боюсь. Он говорит: "Смотри, как похоже на тебя". Я разорвала газету, но что если он запомнил название галереи и пойдет посмотреть картину? Там я еще больше похожа на себя. Он может дойти до мистера Грина. Так вот, не поговорите ли вы с мистером. Грином, сэр, и не попросите ли его сказать, что это - совсем не я, в случае если Тони пойдет к нему?
- Конечно скажу, - сказал Майкл. - Но почему вы боитесь, что Бикет рассердится, раз это вас так выручило? Ведь профессию натурщицы можно считать вполне приличным ремеслом.
Викторина прижала руки к груди.
- Да, - сказала она просто. - Я вела себя совершенно прилично. И я взялась за это только потому, что нам так хочется уехать, и я не могу выносить, не могу видеть, как он стоит на тротуаре и продает эти шары в сырости и в тумане. Но сейчас, сэр, я так боюсь.
Майкл посмотрел на нее.
- Да, - сказал он, - скверная штука - деньги.
Викторина слабо улыбнулась:
- Хуже, когда их нет, сэр.
- Сколько вам еще не хватает?
- Еще только около десяти фунтов, сэр.
- Это я могу вам одолжить.
- О, спасибо! Но не в этом дело - я легко могу их заработать, я уже привыкла; еще несколько дней не играют роли.
- А как же вы объясните, откуда вы достали деньги?
- Скажу, что выиграла на скачках.
- Слабо, - сказал Майкл. - Слушайте, скажите, что вы пришли ко мне и я вам дал их в долг. Если Бикет захочет мне их прислать из Австралии, я могу снова переслать их туда на ваше имя. Я вас очень подвел, и я хотел бы вас выручить.
- О нет, сэр! Вы мне оказали большую услугу. Я не хочу, чтобы вы лгали из-за меня.
- Это меня ничуть не смущает, миссис Бикет. Я могу врать без запинки, если это безвредная ложь. Самое главное - это поскорее вам уехать. Много есть еще картин, писанных с вас?
- Да, уйма, - только там меня не узнать - они такие странные, как будто из кубиков.
- Обри-то нарисовал вас как живую.
- Да, Тони сказал, что это вылитая я.
- Вот именно. Ладно, я поговорю с Обри, я его увижу за завтраком. Вот вам десять фунтов. Значит - решено. Вы сегодня были у меня - понятно? Скажите, что вас просто осенило. Я совершенно вас понимаю. Вы для него готовы на что угодно, а он - для вас. Ну ладно, ладно, не надо плакать!
Викторина судорожно глотнула воздух. Рука в поношенной перчатке ответила на пожатие Майкла.
- Я на вашем месте сказал бы ему все сегодня же, - добавил Майкл, - а я подготовлю остальное.
Когда она ушла, он подумал: "Надеюсь, Бикету не придет в голову, что я получил вознаграждение за эти шестьдесят фунтов!" - и, нажав кнопку звонка, он снова стал царапать промокашку на столе.
- Вы звонили, мистер Монт?
- Да, будем продолжать, мисс Перрен.
"Уважаемый сэр Джемс Фоггарт, мы уделили чрезвычайное внимание Вашему весьма интересному... м-м... труду. Хотя мы и считаем, что Ваши взгляды на теперешнее положение Великобритании среди других стран изложены прекрасно и представят большой интерес для каждого... м-м... вдумчивого человека, но мы не уверены, что таких людей... м-м... достаточно, чтобы книгу можно было издать без убытка. Мы опасаемся, как бы Ваша... м-м... точка зрения, что Великобритания должна искать спасения в распределении рынков, населения, спроса и предложения в пределах самой империи, к тому же изложенная чрезвычайно прямолинейно, не вызвала злобу всех политических партий, мы также считаем, что Ваше предложение - вывозить из Англии целые партии мальчиков и девочек, пока их еще не успела испортить городская цивилизация, - только вызовет раздражение у рабочего класса, понятия не имеющего о жизни вне своей страны и, как известно, не желающего дать своим детям возможность попытать счастья в других краях".
- Так и написать, мистер Монт?
- Да, только чуть-чуть смягчите. М-м... "И, наконец, Ваш взгляд на то, что на земле надо сеять хлеб, так необычен в наши дни, что мы предчувствуем враждебные выпады против Вашей книги во всей печати, исключая, пожалуй, старой гвардии, неунывающих консерваторов и нескольких понимающих людей".
- Дальше, мистер Монт.
- "В период неустойчивого равновесия", так и напишите, мисс Перрен, "при полной нереальности надежд, устаревших и сданных на свалку", почти так и напишите, мисс Перрен, "ни один план с расчетом на будущее и с откладыванием урожая еще на двадцать лет не может рассчитывать на популярность. Из этого Вы сами поймете причину, почему Вы... м-м... должны искать себе другого издателя". Словом - спасибо, что-то не хочется. "Остаемся с... - ну, там сами знаете, с чем, - уважаемый сэр Джемс Фоггарт, Ваши покорные слуги Дэнби и Уинтер". Когда вы это переведете, мисс Перрен, принесите, я подпишу.
- Хорошо. Но, мистер Монт, я думала, вы - социалист. А ведь это... вы простите, что я спрашиваю.
- Мисс Перрен, я недавно обнаружил, что время всяких ярлычков прошло. Как может человек быть кем-то определенным, когда все висит в воздухе? Возьмите либералов. Им видеть ситуацию мешает свобода торговли; лейбористской партии - налог на капитал; а консерваторам - идеи протекционизма; словом, все они опутаны лозунгами. Старый сэр Джемс Фоггарт чертовски прав, но никто не подумает его слушать. Его книга - только перевод бумаги, если ее кто-либо издаст. Мир сейчас - очень нереальная штука, мисс Перрен, а из всех стран - мы самая нереальная.
- Почему, мистер Монт?
- Почему? Да потому, что мы с большим упорством, чем любая другая нация, держимся за то, что, в сущности, у нас, как ни в одной другой стране, давным-давно лопнуло. Во всяком случае, нечего было мистеру Дэнби поручать мне это письмо, если он не собирался меня развлекать. Да, кстати, раз мы об этом заговорили, мне придется отказатьтя от новой книги Хэролда Мастера: может, это ошибка, но они не желают ее печатать.
- Но почему же, мистер Монт? Ведь "Рыдающая черепаха" имела такой успех!
- Да, но в новой книжке у Мастера появилась определенная мысль, которая неизбежно заставляет его что-то сказать. Уинтер говорит, что те, кто расхвалил "Рыдающую черепаху" как величайшее произведение искусства, конечно за это на него накинутся; а мистер Дэнби называет эту книгу клеветой на человечество. Так что все против нее. Ну, давайте писать.
"Дорогой Мастер!
В увлечении своей темой Вы, очевидно, сами не заметили, как испортили всю музыку. В "Рыдающей черепахе" Вы вполне сыгрались с половиной оркестра, причем с самой... м-м... шумной половиной. Вы были очаровательно архаичны и достаточно хладнокровны. Что же Вы теперь наделали? Взяли в герои последнего туземца с Маркизских островов и переселили его в Лондон. Ваш роман - едчайшая сатира, настоящая критика жизни. Я уверен, что Вы не хотели писать о современности или копаться в нашей действительности; но тема увлекла Вас за собой. Холодная едкость и хладнокровие - вещи разные, сами понимаете, не говоря уже о том, что Вам пришлось отказаться от архаического стиля. Конечно, я лично считаю новый роман во сто раз лучше "Рыдающей черепахи" - то была приятная книжечка, о которой и сказать, в сущности, нечего. Но я не публика, и я - не критика. Молодые и худые будут огорчены тем, что Вы недостаточно современны, они скажут, что вы морализируете; старые и толстые назовут Вас скептиком, разрушителем, а рядовые читатели примут Вашего островитянина всерьез и обидятся, что он у Вас лучше них. Как видите, перспектива не из веселых. Как же, по-вашему, мы "провернем" такую книжку? Очевидно, никак. Таково решение издательства. Я с ним не согласен: я издал бы книгу завтра же; но ничего не поделать, раз все в руках Дэнби и Уинтера. Итак, с большим сожалением я возвращаю то, что считаю настоящим произведением искусства.
Всегда Ваш Майкл Монт.
- А знаете, мисс Перрен, по-моему, вам не надо это переводить.
- Да, боюсь, это будет трудно.
- Отлично; но первое письмо обязательно переделайте. Я сейчас повезу жену на выставку; к четырем вернусь. Ах да, если тут зайдет один человек по фамилии Бикет - он когда-то у нас служил, - и спросит меня, пусть его проведут сюда. Только надо меня предупредить. Вы скажете об этом в конторе?
- Конечно, мистер Монт. Да, я хотела... скажите, не с этой ли мисс Мануэлли написана обложка для романа мистера Сторберта?
- Именно, мисс Перрен. Я сам ее отыскал.
- Очень интересное лицо, правда?
- Боюсь, что единственное в своем роде.
- По-моему, в этом нет ничего плохого.
- Как сказать, - проговорил Майкл и стал ковырять промокашку.
III
"ОТДЫХ ДРИАДЫ"
Флер, изящная как всегда, умело скрывала то, что Майкл называл "одиннадцатым баронетом", - он должен был появиться месяца через два. Она как будто душой и телом приспособилась к спокойному и неуклонному коллекционированию наследника. Майкл знал, что с самого начала, по совету матери, она пыталась влиять на пол будущего ребенка, повторяя перед сном и утром слова: "Изо дня в день, из часа в час он все больше становится мальчиком", - это должно было повлиять на подсознание, которое, как теперь уверяли, направляет ход событий; и она никогда не говорила: "Я обязательно хочу мальчика", потому что это, вызвав реакцию, привело бы к рождению девочки. Майкл заметил, что она все больше и больше дружит с матерью, как будто французские черты самой Флер были больше связаны с процессами, происходившими в ее теле. Она часто уезжала в Мейплдерхем в машине Сомса, а ее мать часто гостила на Саут-сквер. Присутствие красивой Аннет, в ее излюбленных черных кружевах, всегда было приятно Майклу, который не забыл, как она его поддержала в то время, когда все надежды казались потерянными. Хотя он все еще чувствовал, что не проник дальше порога в сердце Флер, и готовился играть вторую скрипку при "одиннадцатом баронете", все же после отъезда Уилфрида ему стало много легче. Его забавляло и трогало, что Флер сосредоточила все свои коллекционерские инстинкты на чем-то, не принадлежащем ни к какой эпохе, одинаково свойственном всем векам.
В сопровождении самого Обри Грина экспедиция на выставку в галерею Думетриуса отбыла из Саут-сквер после раннего завтрака.
- Ваша дриада заходила сегодня утром ко мне, Обри, - сказал Майкл в автомобиле. - Она хотела, чтобы я попросил вас всячески отпираться, если ее муж налетит на вас с обвинениями за то, что вы рисовали его жену. Он где-то видел репродукцию с картины.
- Гм-м-м, - пробормотал художник. - Что вы скажете, Флер, нужно отпираться?
- Конечно, Обри, непременно.
Улыбка Обри скользнула от Флер к Майклу.
- Как его фамилия?
- Бикет.
Обри Грин устремил глаза в пространство и медленно произнес:
Озлившийся Бикет сердито
Сказал мне: "Вы будете биты:
Как две капли - жена,
И притом - обнажена,
Мистер Грин, постыдились бы вы-то!"
- Обри, как не стыдно!
- Бросьте, Обри, - оказал Майкл. - Я говорю серьезно. Она страшно храброе маленькое существо. Она заработала деньги, которые им были нужны, и осталась вполне порядочной женщиной.
- Что касается меня - несомненно.
- Я думаю!
- Почему, Флер?
- Вы не губитель женщин, Обри.
- По правде говоря, она возбуждала во мне эстетическое чувство.
- Вот уж что не спасло бы ее от некоторых эстетов! - сказал Майкл.
- А кроме того, она из Пэтни.
- Вот это - уважительная причина. Значит, вы непременно дадите отпор, если Бикет к вам разлетится?
Обри Грин положил руку на сердце.
- Вот и приехали.
Заботясь об одиннадцатом баронете, Майкл выбрал час, когда истинные поклонники Обри Грина еще завтракали. Растрепанный юноша и три бледно-зеленые девицы одиноко бродили по галерее. Художник сразу провел их к своему шедевру; несколько минут все стояли перед картиной, как подобало, словно парализованные. Сразу рассыпаться в похвалах было неудобно; заговорить слишком поздно - тоже бестактно; говорить слишком восторженно - прозвучало бы фальшиво; холодно проронить: "Очень мило, очень мило" - обидело бы. Сказать прямо: "Знаете, милый, говоря по правде, мне она ни чуточки не нравится", - разозлило бы художника окончательно.
Наконец Майкл тихонько ущипнул Флер, и она сказала:
- Действительно прелесть, Обри, и ужасно похоже, по крайней мере...
- Насколько можно судить. Но, право же, вы удивительно поймали сходство. Боюсь, что Бикет тоже так подумает.
- Бросьте, - сказал художник, - лучше скажите, как вы находите цветовую гамму?
- Прекрасно. Особенно тон тела; правда. Флер?
- Да, только мне кажется, что тень с этой стороны должна бы быть чуть глубже.
- Да? - уронил художник. - Пожалуй!
- Вы уловили дух, - сказал Майкл, - но вот что я скажу вам, дорогой мой, откровенно: в картине есть какойто смысл. Не знаю, что с вами за это сделает критика.
Обри Грин улыбнулся.
- Это в ней была самая худшая черта. Она сама меня на это навела. Фатальная штука - заразиться идеей.
- Я лично с этим не согласен, а ты. Флер?
- Конечно нет; только об этом не принято говорить.
- А пора бы, нечего плестись в хвосте за кафе "Крильон". Знаете, волосы здорово сделаны, и пальцы на ногах тоже - просто так и шевелятся, когда смотришь на них.
- И до чего приятно, когда ноги не изображены в виде всяких кубов. Кстати, Обри, модели похожи на цветы "Мадонны в гроте" Леонардо.
- Вся картина слегка в Леопардовом стиле, Обри. Придется вам с этим примириться.
- Да, Обри, мой отец видел эту картину. Кажется, он на нее зарится. Его поразило одно ваше замечание - про белую обезьяну, помните?
Обри Грин широко развел руками.
- Ну как же! Замечательная обезьяна! Только подумать - нарисовать такую вещь! Есть апельсин, разбрасывать кожуру и спрашивать взглядом: к чему все это?
- Мораль! - сказал Майкл. - Поосторожнее, старина! Ну, всего доброго! Вот наше такси. Идем, Флер. Оставим Обри наедине с его совестью.
В такси он взял ее за руку.
- Бедная птаха, этот Бикет! Что, если бы я наткнулся на тебя, как он - на свою жену!
- Я не выглядела бы так мило.
- Что ты! Гораздо милее, по-моему. Хотя, по правде сказать, она тоже очень мило выглядит.
- Так чего же Бикету огорчаться в наше просвещенное время?
- Чего? Господи, детка! Уж не думаешь ли ты, что Бикет... я хочу только сказать, что мы, люди без предрассудков, считаем, что мы - весь мир. Так вот, это все чепуха. Мы - только маленькая, шумная кучка. Мы говорим так, будто все прежние критерии и предрассудки исчезли; но они исчезли не больше, чем сельские дачки и серенькие городские домишки.
- Почему вдруг такая горячность, Майкл?
- Знаешь, милая, мне просто немножко приелась вся наша компания и ее манера держаться. Если бы эмансипация действительно существовала, это можно было бы выдержать. Но это не так. Между современностью и тем, что было тридцать лет назад, нет разницы и в десять процентов.
- Откуда ты знаешь? Тебя тогда на свете не было.
- Верно. Но я читаю газеты, говорю со всякими людьми и присматриваюсь к лицам. Наша компания думает, что они - как скатерть на столе, но они - только бахрома. Знаешь ли ты, что всего каких-нибудь сто пятьдесят тысяч человек у нас в Англии слышали Бетховенскую симфонию? А сколько же, по-твоему, считают старика Бетховена устаревшим? Ну, может быть, наберется пять тысяч человек из сорока двух миллионов. Где же тут эмансипация?
Он замолчал, заметив, как опустились ее веки.
- Я думала, Майкл, что надо бы переменить занавески у меня в спальне - сделать голубые. Я видела вчера у Хартона как раз тот цвет, какой нужно. Говорят, что голубой цвет хорошо влияет на настроение, теперешние мои занавески слишком кричащие.
Одиннадцатый баронет!
- Все что хочешь, душенька. Сделай голубой потолок, если это нужно.
- Ну нет! А вот ковер тоже можно переменить - я видела чудесный серовато-голубой у Хартона.
- Ну, купи его. Хочешь сейчас съездить туда? Я могу вернуться в издательство подземкой.
- Да, по-моему, лучше съездить, а то еще упущу ковер.
Майкл высунул голову в окно.
- К Хартону, пожалуйста!
И, поправляя шляпу, он посмотрел на Флер. Вот ома, эмансипированная женщина!
IV
ОТДЫХ БИКЕТА
Примерно в этот же час Бикет вернулся в свою комнату и поставил на место лоток. Все утро под сенью св. Павла он переживал троицын день. Ноги у него гудели от усталости, и в мыслях было неспокойно. Он тешил себя надеждой, что будет иногда ради отдыха поглядывать на картинку, которая казалась ему почти фотографией Вик. А картинка затерялась! И ведь он ничего не вынимал из кармана - только повесил пальто. Неужели она вылетела в сутолоке или он сунул ее мимо кармана и уронил в вагоне? Ему ведь еще хотелось и оригинал посмотреть. Он помнил, что название галереи начиналось на "Д", и потратил за завтраком полтора пенса на газету, чтобы посмотреть объявления. Наверно, имя иностранное, раз картина с голой женщиной. "Думетриус". Ага! Он самый!
Как только он вернулся на свое место, ему сразу повезло. Тот самый "олдермен", которого он столько месяцев не видел, опять прошел мимо. Словно по наитию, Бикет сразу сказал:
- Надеюсь, что вижу вас в добром здоровье, сэр. Никогда не забываю вашу доброту.
"Олдермен", глядевший вверх, точно увидел на куполе св. Павла сороку, остановился, как в столбняке.
- Доброту? - спросил он. - Какую доброту? Ага, шары! Мне они были ни к чему.
- Конечно, сэр, конечно, - почтительно согласился Бикет.
- Ну, вот вам, - проворчал "олдермен", - только в другой раз не рассчитывайте.
Полкроны! Целых полкроны! Взгляд Бикета провожал удалявшуюся фигуру. "В добрый час!" - тихо пробормотал он и стал складывать лоток. "Пойду домой, отдохну малость, а потом поведу Вик смотреть эту картину. Забавно будет поглядеть на нее вдвоем".
Но Вик не было дома. Он сел и закурил. Ему было обидно, что ее не оказалось дома в первый его свободный день. Конечно, не сидеть же ей весь день в комнате. И всетаки! Он подождал минут двадцать, потом надел костюм и ботинки Майкла.
"Пойду посмотрю один, - решил он. - И стоить будет вдвое дешевле. Пожалуй, сдерут шесть пенсов, не меньше!"
С него содрали шиллинг - целый шиллинг, четверть его дневного заработка! - за то, чтоб посмотреть какую-то картину! Он робко вошел. Там были дамы, которые пахли духами и говорили нараспев, но внешностью они и в подметки не годились его Викторине! Одна из них за его спиной сказала:
- Посмотрите! Вот это сам Обри Грин! А вон его картина, о которой столько говорят, "Отдых дриады".
Дамы прошли мимо Бикета. Он пошел за "ними. В конце комнаты, заслоненная платьями и каталогами, мелькнула картина. Пот проступил на лбу Бикета. Почти в натуральную величину, среди цветов и пушистых трав, ему улыбалось лицо - точный портрет Викторины! Неужели кто-нибудь на свете так похож на нее? Эта мысль была ему обидна: так обиделся бы коллекционер, найдя дубликат вещи, которую он считал уникумом.
- Изумительная картина, мистер Грин! Что за тип! Молодой человек, без шляпы, со светлыми, откинутыми назад волосами, ответил:
- Находка - не правда ли?
- Удивительно - воплощенная душа лесной нимфы! И какая загадочная!
Это самое слово всегда говорили про Викторину! Тьфу, наваждение! Вот она лежит тут - всем напоказ, только потому, что какая-то проклятая баба как две капли воды похожа на нее. Ярость сдавила горло Бикету, кровь бросилась ему в голову, и вместе с тем какая-то странная физическая ревность охватила его. Этот художник! Какое он имел право рисовать женщину, похожую на Вик, - женщину, которая не посовестилась лежать в таком виде! А тут еще эти со всякими разговорами насчет кьяроскуро, и язычества, и какого-то типа Ленеарда! Черт бы побрал их фокусы и кривляние. Он хотел отойти - и не мог, прикованный к этому образу, так таинственно напоминавшему ту, "которая до сих пор принадлежала только ему. Глупо так расстраиваться из-за совпадения, но ему хотелось разбить стекло и раскромсать это тело в клочки. Дамы с художником ушли, оставив его наедине с картиной. Без посторонних было не так обидно. Лицо было тоскливое, грустное, И с такой дразнящей улыбкой! Сущее наваждение, право! "Ладно, - подумал Бикет, - надо пойти домой к Вик! Хорошо, что я ее не привел сюда глядеть на свою копию. Будь я олдерменом, я бы купил эту проклятую штуку и сжег".
И вдруг у входа Бикет увидел своего "олдермена", разговаривающего с каким-то чумазым иностранцем. Бикет замер в полном изумлении.
- Это вошходящая жвезда, миштер Форшайт, - услышал Бикет, - цены на его вещи поднимаются.
- Все это верно, Думетриус, но не каждому в наш" дни доступна такая цена - слишком дорого!
- Хорошо, миштер Форшайт, вам я уштуплю дешть процентов.
- Уступите двадцать, и я покупаю.
Плечи "чумазого" поднялись вровень с его волосатыми ушами - нет, даже выше! А улыбка-то, улыбка!
- Миштер Форшайт! Пятнадцать, шэр!
- Хорошо, уговорили; только пошлите картину на квартиру к моей дочери, на Саут-сквер - вы знаете адрес? Когда у вас закрывается?
...
