- Итак, ты встретил там нашу маленькую приятельницу из кондитерской, Джон. Какова сна при более близком знакомстве?
Всем нам часто приходилось видеть, в крупных торговых центрах, рекламу какого-нибудь товара на мобильном стенде. Согласитесь, это очень удобный вариант рекламы своего товара. Российская компания, которая предлагает
мобильные стенды, не уступает по качеству европейским производителям.
С облегчением и с ярким румянцем на щеках Джон ответил:
- О, она очень славная, мама.
Она локтем прижала его руку.
Джон никогда еще так не любил свою мать, как в эту минуту, опровергавшую, по-видимому, опасения Флер и возвратившую его душе свободу. Он повернул голову и посмотрел на мать, но что-то в ее улыбающемся лице - что-то такое, что, может быть, лишь он один мог уловить, - остановило закипавшие в нем слова. Может ли страх сочетаться с улыбкой? Если да, то на ее лице он прочел страх. И совсем иные слова сорвались с губ Джона: о сельских работах, о Холли, о Меловых горах. Он говорил быстро, ожидая, что она сама переведет разговор на Флер. Но этого не случилось. И отец его также не упомянул о девушке, хотя и ему известно было, конечно, об их встрече. Как обкрадывало, как калечило действительность это умалчивание о Флер, когда он был весь полон ею и когда мать его вся полна была своим Джоном, а его отец весь полон его матерью! Так провели они втроем субботний вечер.
После обеда мать села за рояль; она, казалось, нарочно играла его самые любимые вещи, и он сидел, обняв руками одно колено и позабыв пригладить взъерошенные волосы. Он глядел на мать, пока она играла, но видел Флер - Флер в озаренном луною яблоневом саду. Флер над залитой солнцем меловой ямой. Флер в ее фантастическом наряде, - вот она покачивается, шепчет, склоняется над ним, целует в лоб. Слушая, он на минуту совсем забыл о себе и взглянул на отца, сидевшего в другом кресле. Почему у отца такие глаза, такое грустное, непонятное выражение? С чувством смутного раскаяния Джон встал и пересел на ручку кресла, в котором сидел отец. Отсюда он не мог видеть его лица; и снова увидел Флер - в белых и тонких руках матери, скользивших по клавишам, в профиле ее лица, в ее серебряных волосах и в глубине комнаты у открытого окна, за которым шагала майская ночь.
Когда Джон поднялся к себе, чтобы лечь спать, мать пришла к нему в комнату. Она остановилась у окна и сказала:
- Удивительно разрослись эти кипарисы, которые посадил твой дедушка. При свете месяца они мне кажутся всегда особенно прекрасными. Мне жаль, что ты не знал своего дедушку, Джон.
- Когда ты выходила замуж за папу, он - был еще жив? - спросил неожиданно Джон.
- Нет, дорогой; он умер в тысяча восемьсот девяносто втором году - очень старым, восьмидесяти пяти лет, если не ошибаюсь.
- Папа похож на него?
- Похож немного, но тоньше и не такой внушительный.
- Да, я это знаю по портрету дедушки. Кто его писал?
- Один из "несчастненьких" нашей Джун; но портрет неплохой.
Джон осторожно взял мать под руку.
- Мама, расскажи мне о ссоре в нашей семье.
Он почувствовал, как задрожала ее рука.
- Нет, дорогой; это пусть когда-нибудь расскажет тебе отец, если найдет возможным.
- Значит, ссора была серьезная? - пресекающимся голосом сказал Джон.
- Да.
В наступившем молчании ни мать, ни сын не знали, что дрожало сильнее - локоть ли, или сжимавшие его пальцы.
- Некоторые люди, - сказала мягко Ирэн, - находят, что луна на ущербе имеет злобный вид; а для меня она всегда пленительна. Посмотри на тени кипарисов. Джон, папа говорит, что мы с тобою можем поехать на два месяца в Италию. Хочешь?
Джон выпустил ее локоть, и рука его повисла: так остры и так смутны были его переживания. Ехать с матерью в Италию! Две недели назад он лучшего и не желал бы; а теперь это наполнило его отчаянием; что-то подсказывало ему, что неожиданное предложение сделано в связи с Флер. Он проговорил запинаясь:
- О, конечно; но только, право, не знаю... Как же, ведь я только что принялся за дело? Мне хотелось бы подумать.
Ее голос отозвался холодно и ласково:
- Да, милый, подумай. Но лучше теперь, чем когда ты возьмешься всерьез за сельское хозяйство. С тобою, в Венеции - как было бы хорошо!
Джон обхватил ее за талию, еще гибкую и упругую, точно у девушки.
- А как же ты оставишь папу одного? - сказал он робко, чувствуя себя виноватым.
- Папа сам предложил; он считает, что ты должен посмотреть хотя бы Италию, прежде чем остановишься на чем-нибудь определенном.
Чувство вины умерло в Джоне: он знал - да, знал, - что его отец и мать говорили не откровеннее, чем он сам. Его хотят удалить от Флер. Сердце его ожесточилось. И, словно понимая происходившее в нем, мать сказала:
- Спокойной ночи, дорогой. Выспись хорошенько и подумай. Но, право, было бы чудесно!
Она прижала его к груди так порывисто, что он не мог разглядеть ее лица. Он стоял, чувствуя себя так, как, бывало, в детстве, когда напроказит; ему было больно оттого, что он не испытывал сейчас прилива любви к ней, и оттого, что сознавал свою правоту.
А Ирэн, помедлив минуту у себя, прошла в гардеробную, отделявшую ее спальню от спальни мужа.
- Ну как?
- Он подумает, Джолион.
Наблюдая усталую улыбку на ее губах, Джолион сказал спокойно:
- Ты бы лучше позволила мне рассказать ему все, и мы бы с этим покончили. В конце концов, Джон по своим инстинктам настоящий джентльмен. Он только должен понять...
- Только! Он не поймет; это невозможно.
- Я в его возрасте понял бы.
Ирэн схватила его за руку.
- Ты всегда был большим реалистом, чем Джон; и ты никогда не был таким невинным.
- Это правда, - сказал Джолион. - Но не странно ли? Ты и я, мы могли бы, не стыдясь, рассказать нашу историю всему свету; а перед собственным нашим мальчиком мы немеем.
- Нам было безразлично, осуждает нас свет или нет.
- Джон не может нас осудить!
- Может, Джолион! Он влюблен, я чувствую, что он влюблен. И он скажет самому себе: "Моя мать вышла когда-то замуж без любви! Как она могла?" Ему это покажется преступным, да так оно и было!
Джолион погладил ее руку, и улыбка искривила его губы.
- Ах, зачем только мы рождаемся молодыми? Если б мы рождались старыми и с каждым годом молодели бы, мы понимали бы, как что происходит, и отбросили бы нашу проклятую нетерпимость. Но знаешь, если мальчик в самом деле влюблен, никакая Италия не заставит его забыть. Мы, Форсайты, упрямый народ; и он поймет чутьем, зачем его отсылают. Одно лишь может его излечить - то потрясение, которое он испытает, если ему все рассказать.
- И все-таки дай мне попробовать.
Джолион молчал. В этом выборе между дьяволом и морской пучиной, между болью страшного разоблачения и горем двухмесячной разлуки с женой он втайне больше доверял дьяволу, чем морю; но если Ирэн предпочитает море, он должен примириться. В конце концов, это будет для него подготовкой к той разлуке, которой нет конца. Он обнял ее, поцеловал в глаза и сказал:
- Как хочешь, любимая.
XI
ДУЭТ
"Маленькое волнение" любви поразительно разрастается, когда ей грозит опасность. Джон прибыл на Пэддингтонский вокзал за полчаса до срока и, как ему казалось, с опозданием на добрую неделю. Он стоял около условленного книжного киоска в толпе воскресных дачников, и даже грубая шерсть клетчатого костюма не могла скрыть взволнованное биение его сердца. Он читал названия романов на прилавке и наконец купил один из них, чтобы избежать косого взгляда продавца. Роман назывался "Сердце стези! ", что должно было иметь какой-то смысл, хотя, по всей видимости, не имело. Купил он, кроме того, "Зеркало дамы" и "Земледельца". Каждая минута длилась час и полна была воображаемых ужасов. Когда прошло девятнадцать таких минут, Джон увидел Флер в сопровождении носильщика, катившего багаж. Она подошла быстро, спокойно. Она поздоровалась с ним, как с братом.
- Первый класс, - сказала она носильщику, - угловые места, одно против другого.
Джон дивился ее поразительному самообладанию.
- Нельзя ли нам занять целое купе? - спросил он шепотом.
- Не выйдет. Поезд с частыми остановками. Разве что после Мэйденхеда. Держись непринужденно, Джон.
Джон скривил лицо в хмурую гримасу. Они вошли в купе - и с ними двое каких-то болванов, черт бы их побрал! От смущения он дал на чай носильщику уйму денег. Подлец не заслужил и пенни за то, что привел их сюда, да еще с таким видом, точно все понял!
Флер спряталась за "Зеркало дамы". Джон в подражание ей - за "Земледельца". Поезд тронулся. Флер уронила "Зеркало дамы" и наклонилась вперед.
- Ну? - сказала она.
- День тянулся, точно две недели!
Она кивнула в знак согласия, и у Джона сразу просветлело лицо.
- Держись непринужденно, - шепнула Флер и прыснула со смеху.
Джон почувствовал обиду. Как может он держаться непринужденно, когда над ним нависла угроза Италии? Он намеревался сообщить ей новость осторожно, но тут выложил сразу:
- Меня хотят на два месяца отправить С мамой в Италию!
Флер опустила ресницы, чуть побледнела и прикусила губу.
- О! - сказала она.
Вот и все, но этого было довольно.
Это "О!" было как быстро отдернутая рука в фехтовании при подготовке к неожиданному выпаду. Выпад тотчас последовал.
- Ты должен ехать!
- Ехать? - повторил Джон придушенным голосом.
- Конечно!
- Но - на два месяца! Это ужасно!
- Нет, - сказала Флер, - на полтора. Ты меня тем временем забудешь. Мы встретимся в Национальной галерее на следующий день после вашего приезда.
Джон засмеялся.
- А что, если ты забудешь меня? - пробормотал он под грохот колес.
Флер покачала головой.
- Какой-нибудь другой мерзавец... - проговорил Джон.
Она носком придавила ему ногу.
- Никаких других мерзавцев! - сказала она, поднимая "Зеркало дамы".
Поезд остановился; двое попутчиков сошли, вошел один новый.
- "Я умру, - думал Джон, - если мы так и не останемся одни".
Поезд покатил дальше. Флер опять наклонилась вперед.
- Я ни за что не отступлю, - сказала она, - а ты?
Джон горячо тряхнул головой.
- Никогда! - воскликнул он. - Ты будешь мне писать?
- Нет. Но ты можешь писать мне - в мой клуб.
У нее свой клуб... - удивительная девушка!
- Ты пробовала нажать на Холли? - прошептал он.
- Да, но ничего не выведала. Я боялась нажимать слишком сильно.
- Что бы это могло быть? - воскликнул Джон.
- Что бы ни было, я узнаю.
Последовало долгое молчание, которое нарушила, наконец Флер:
- Мэйденхед, держись. Джон!
Поезд остановился. Единственный попутчик вышел. Флер опустила штору на окне.
- Живо! - сказала она. - Смотри в свое окно! Сделай самое зверское лицо, какое только можешь.
Джон раздул ноздри и нахмурился; он отроду, кажется, так не хмурился! Одна старая дама отступила, другая - молоденькая - взялась за ручку двери. Ручка повернулась, но дверь не подалась. Поезд тронулся, молодая дама бросилась к другому вагону.
- Какое счастье! - воскликнул Джон. - Замок заупрямился.
- Да, - сказала Флер, - я придержала дверь.
Поезд шел. Джон упал на колени.
- Следи за дверью в коридор, - прошептала Флер, - и живо!
Их губы встретились. И хотя поцелуй длился всего каких-нибудь десять секунд, душа Джона покинула его тело и унеслась в такую даль, что когда он снова сидел против этой спокойной и сдержанной девицы, он был бледен как смерть. Он услышал ее вздох, и этот звук показался ему самой дорогою вестью - чудесным признанием, что он кое-что значит для нее.
- Шесть недель совсем не долго, - сказала она, - а тебе нетрудно будет свести поездку к шести неделям: - надо только не терять голову, когда будешь там, и делать вид, что не думаешь обо мне.
Джон обомлел.
- Как ты не понимаешь, Джон! Их необходимо в этом убедить. Если мы не исправимся к твоему приезду, они оставят свои причуды. Жаль только, что вы едете в Италию, а не в Испанию. В Мадриде на картине Гойи есть девушка, папа говорит, что она похожа на меня. Но она совсем не похожа - я знаю, у нас есть копия с нее.
Для Джона это было словно луч солнца, пробившийся сквозь туман.
- Мы поедем в Испанию, - сказал он. - Мама не станет возражать, она никогда не была в Испании. А мой отец очень высокого мнения о Гойе.
- Ах да, ведь он художник?
- Он пишет только акварелью, - честно признался Джон.
- Когда мы приедем в Рэдинг, Джон, ты выйдешь первым и подождешь меня у Кэвершемского шлюза. Я отправлю машину домой, и мы пойдем пешком по дорожке вдоль реки.
Джон в знак благодарности поймал ее руку, и они сидели молча, забыв о мире и одним глазом косясь на коридор. Но поезд бежал, казалось, с удвоенной скоростью, и шум его почти заглушало бурное дыхание Джона.
- Подъезжаем, - сказала Флер. - Береговая дорожка возмутительно открытая. Еще разок! О, Джон, не забывай меня!
Джон ответил поцелуем. И вскоре можно было видеть, как разгоряченного вида юноша выскочил из вагона и торопливо зашагал по платформе, шаря по карманам в поисках билета.
Когда наконец Флер догнала его на берегу, немного дальше Кэвершемского шлюза, он сделал над собой усилие и привел себя в относительное равновесие. Если разлука неизбежна, что ж, он не будет устраивать сцен. Ветер с ясной реки переворачивал наизнанку листья ракит, и они серебрились на солнце и провожали двух заговорщиков слабым шелестом.
- Я объяснила нашему шоферу, что меня укачало в поезде, - сказала Флер. - У тебя был достаточно естественный вид, когда ты выходил на платформу?
- Не знаю. Что ты называешь естественным?
- Для тебя естественно выглядеть сосредоточенносчастливым. Когда я увидела тебя в первый раз, я подумала, что ты ни капли не похож на других людей.
- В точности то же я подумал о тебе. Я сразу понял, что не буду любить никого, кроме тебя.
Флер засмеялась.
- Мы до нелепости молоды. А юные грезы любви несовременны, Джон. К тому же они поглощают массу времени и сил. Сколько веселых похождений предстоит тебе в жизни! Ведь ты еще и не начал; даже стыдно, право. И я; Как подумаешь...
На Джона нашло смущение. Как она может говорить такие вещи сейчас, перед самой разлукой!
- Если ты так говоришь, я не могу уехать. Я скажу маме, что должен работать. Подумай, что творится в мире.
- Что творится?
Джон глубоко засунул руки в карманы.
- Да, именно: подумай, сколько людей умирают с голоду.
Флер покачала головой.
- Нет, я не желаю портить себе жизнь из-за ничего.
- Из-за ничего! Но положение отчаянное, и ведь нужно как-то помочь.
- Ох, все это я знаю. Но людям нельзя помочь, Джон; они безнадежны. Только их вытащат из ямы - они тотчас лезут в другую. Смотри, они все еще дерутся, строят козни, борются, хотя ежедневно умирают кучами. Идиоты!
- Тебе их не жалко?
- Жалко? Конечно, жалко, но я не намерена из-за этого страдать: что в том пользы?
Они замолчали, взволнованные: перед каждым впервые обнажилась на мгновение природа другого.
- По-моему, люди - скоты и идиоты, - упрямо повторила Флер.
- По-моему, они просто несчастные, - сказал Джон.
Между ними словно произошла ссора в этот высокий и страшный час, когда в последних просветах между ракитами им уже виделась разлука.
- Ладно, ступай спасай своих несчастных и не думай обо мне.
Джон застыл на месте. На лбу у него проступила испарина. Он весь дрожал; Флер тоже остановилась и хмуро глядела на реку.
- Я должен хоть во что-нибудь верить, - сказал Джон в смертельной тоске. - Все люди созданы, чтобы наслаждаться жизнью.
Флер засмеялась.
- Да, но ты сам-то смотри не упусти свое. Впрочем, может быть, по твоим понятиям, наслаждение заключается в том, чтобы мучить самого себя. Таких немало, что и говорить.
Она была бледна, глаза ее стали темнее, губы тоньше. Флер ли это смотрела на воду? У Джона явилось чувство нереальности, точно он переживает сцену из романа, где влюбленному приходится выбирать между любовью и долтом. Но вот она оглянулась на него. Ничего не могло быть упоительней этого быстрого взгляда. Он подействовал на Джона, как натянутая цепь на собаку, - заставил его рвануться к девушке, виляя хвостом и высунув язык.
- Нечего нам глупить, - сказала она, - времени слишком мало. Смотри, Джон, отсюда тебе будет видно, где я переправлюсь через реку. Вон там, за поворотом, у опушки леса.
Джон увидел конек крыши, две-три дымовые трубы"; заплату стены между деревьями - и у него упало сердце.
- Мне нельзя больше мешкать. Лучше не заходить дальше той изгороди, там слишком открыто. Дойдем до нее и распрощаемся.
Они молча шли бок о бок, рука об руку, приближаясь к изгороди, где полным цветом распустился боярышник, белый и розовый.
- Мой клуб - "Талисман", Стрэттон-стрит. Пикадилли. Туда можно писать совершенно безопасно, и я бываю там довольно аккуратно раз в неделю.
Джон кивнул. Лицо его застыло, глаза глядели на неподвижную точку в пространстве.
- Сегодня двадцать третье мая, - сказала Флер, - девятого июля я буду стоять перед "Вакхом и Ариадной" в три часа; придешь?
- Приду.
- Если тебе так же скверно, как мне, значит все хорошо. Пусть пройдут эти люди!
Муж и жена, гулявшие с детьми, шли мимо по-воскресному чинно.
Последний из них прошел наконец в калитку.
- Семейный жанр! - сказала Флер и прислонилась к цветущей изгороди. Ветви боярышника раскинулись над ее головой, и розовая кисть прильнула к щеке. Джон ревниво протянул руку, чтобы отстранить ее.
- Прощай, Джон.
Мгновение они стояли, крепко сжимая Друг Другу руки, Потом губы их встретились в третий раз, а когда разомкнулись, Флер отпрянула и, метнувшись за калитку, убежала. Джон стоял там, где она его оставила, прижимался лбом к той розовой кисти. Ушла! На вечность - на семь недель без двух дней! А он тут упускает последнюю возможность смотреть на нее! Он бросился к калитке. Флер быстро шла, чуть не наступая на пятки отставшим детям. Она обернулась, помахала ему рукой, потом заторопилась вперед, и медленно шествовавшая семья заслонила ее от его глаз.
Вспомнилась смешная песенка:
Пэддингтонский вздох - самый горький, ох! -
Испустил он похоронный пэддингтонский вздох...
И он в смятении заспешил назад к Рэдингскому вокзалу. Всю дорогу до Лондона и от Лондона до Уонсдона он держал на коленях раскрытое "Сердце стези!" и слагал в уме стихотворение, до того переполненное чувством, что строки нипочем не желали рифмоваться.
XII
КАПРИЗ
Флер спешила. Быстрое движение было необходимо: она опаздывает, и когда придет, ей понадобится весь ее ум. Уже миновала она острова, станцию, гостиницу и направилась к перевозу, когда увидела у берега лодку, в которой стоял во весь рост, держась за прибрежные кусты, какой-то молодой человек.
- Мисс Форсайт, - сказал он, - разрешите мне вас перевезти. Я нарочно для этого приехал.
Она в полном недоумении вскинула глаза.
- Ничего странного нет: я пил чай у ваших родителей.
И решил, что помогу сократить вам дорогу. Мне как раз по пути, я собрался назад в Пэнгборн. Меня зовут Монт. Я вас видел на выставке, помните? Когда ваш отец пригласил меня посмотреть его картины.
- Ах да, - сказала Флер, - помню - платок.
Она в долгу перед этим молодым человеком, он дал ей Джона; и, приняв протянутую руку, Флер вошла в лодку. Еще взволнованная, еще не отдышавшись, она сидела молча; но спутник ее отнюдь не молчал. Флер в жизни не слышала, чтобы человек так много наговорил в такой короткий срок. Он сообщил ей свой возраст - двадцать четыре года; свой вес - десять стонов одиннадцать [16]; свое местожительство - неподалеку; описал свои переживания под огнем и свое самочувствие во время газовой атаки; раскритиковал "Юнону", высказав кстати свое собственное понимание этой богини; упомянул о копии Гойи, добавив, что Флер не слишком на нее похожа; дал беглый обзор экономического положения Англии; назвал мсье Профона - или как его бишь? - "милейшим человеком"; заметил, что у ее отца есть несколько "весьма замечательных" картин, но есть и "ископаемые"; выразил надежду, что ему разрешат заехать за ней и покатать ее по реке - на него вполне можно положиться; спросил ее мнение о Чехове, высказал ей свое; изъявил желание пойти как-нибудь вместе на русский балет; признал имя Флер Форсайт просто очаровательным; выругал своих родителей за то, что они в добавление к фамилии Монт дали ему имя Майкл; набросал портрет своего отца и сказал, что если она соскучилась по хорошей книге, то пусть прочтет книгу Иова; его отец похож на Иова, когда у Иова еще была земля.
- У Иова не было земли, - возразила Флер, - у него были только стада овец и коров, и он кочевал с места на место.
- Жаль, что мой родитель не кочует с места на место, - подхватил Майкл Монт. - Не подумайте только, что я зарюсь на его землю. Скучно в наши дни владеть землей. Вы не согласны?
- В нашей семье никто не владел землей, - сказала Флер. - У нас всякая другая собственность. Кажется, один из дядей моего отца в Дорсете владел когда-то сентиментальной фермой, потому что оттуда ведет начало наш род; но она требовала больше расходов, чем давала ему благ.
- Он ее продал?
- Нет, сохранил.
- Почему?
- Потому что никто не покупал.
- Тем лучше для старика.
- Нет, для него это было не лучше. Отец говорит, что его это огорчало. Его звали Суизин.
- Сногсшибательное имя!
- А вы знаете, что мы не приближаемся, а удаляемся? Река, как-никак, течет.
- Великолепно! - воскликнул Монт, рассеянно погружая в воду весла. - Приятно встретить остроумную девушку.
- Еще приятнее встретить просто умного молодого человека.
Монт поднял руку, точно собираясь выдрать себя за волосы.
- Осторожней! - вскричала Флер. - Весло!
- Ничего. Весло пускай висит.
- Вы намерены грести или нет? - строго проговорила Флер. - Я хочу домой.
- Но когда вы попадете домой, я вас больше не увижу сегодня. Fini [17], как сказала француженка, прыгнув в кровать по окончании молитвы. Неужели вы не благословляете судьбу, что она дала вам француженку мать и такое имя, как ваше?
- Я люблю свое имя, но его мне дал отец. Мать хотела назвать меня Маргаритой.
- Что, конечно, было бы абсурдно. С вашего разрешения я буду звать вас Ф. Ф., а вы зовите меня М. М, Согласны? Это в духе современности.
- Я согласна на что угодно, только бы мне попасть домой.
Лодку качнуло - Монт слишком глубоко погрузил весло.
- Фу, какое свинство! - сказал он вместо ответа.
- Пожалуйста, гребите.
- Слушаюсь. - Он сделал несколько взмахов веслами, глядя на нее с пламенной скорбью. - Вы же знаете, - воскликнул он, остановившись, - я приехал, чтоб увидеть вас, а не картины вашего отца!
Флер встала.
- Если вы не будете грести, я выскочу и поплыву.
- Честное слово? Тогда мне придется прыгнуть в воду вслед за вами.
- Мистер Монт, уже поздно, и я устала; прошу вас, доставьте меня на берег немедленно.
Когда она ступила на пристань в своем саду, гребец встал во весь рост и глядел на нее, схватившись за волосы обеими руками.
...
