Обратная связь Главная страница

Раздел ON-LINE >>
Информация о создателях >>
Услуги >>
Заказ >>
Главная страница >>

Алфавитный список  авторов >>
Алфавитный список  произведений >>

Почтовая    рассылка
Анонсы поступлений и новости сайта
Счетчики и каталоги


Информация и отзывы о компаниях
Цены и качество товаров и услуг в РФ


Раздел: On-line
Автор: 

Домбровский Юрий Осипович

Название: 

"Факультет ненужных вещей"

Страницы:[0] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12]  [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27] [28] [29] [30] [31] [32] [33] [34]

   Он говорил, только чтоб ее подбодрить, но действительно получилось так, как он сказал. Они поднялись еще несколько шагов и сразу очутились на прямой широкой дороге, а прямо перед ними зеленел спокойный, как в сказке, ровный лужок, поросший невысокой травкой, и белела кладбищенская стена.
   
   Обычно выходя утром из дома, мы обязательно смотрим на уличный термометр. Казалось бы, такая мелочь, но такой прибор помогает нам определить, как одеть своего ребенка на улицу и самому одеться по погоде. Помимо термометров, существует еще масса различных измерительных приборов, необходимых в быту. Компании, которые занимаются производством и продажей таких приборов, предлагают манометры и термометры любые новые из наличия, а так же жидкостные термометры, термоманометры и прочее.
   
   - Ну вот, дошли, - сказал он, - может, отдохнем? Стена была невысокая, по грудь человеку, из-за нее виднелись кресты и склепы - странные кубы и прямоугольники из желтого известняка. Так строят только для покойников. Но рядом стояли черные кипарисы, и все равно было красиво. Он посмотрел на все это, затененное легкими, прозрачными сумерками, похожими на дымчатое стекло, и подумал: "И дернул меня черт притащить ее сейчас. Ведь минут через двадцать совсем стемнеет. Уж подождать бы утра и подняться с другой стороны".
   - Садитесь, отдохнем, - сказал он и сел на придорожный камень. Он лежал тут на дороге - большая четырехугольная мраморная глыба.
   Она тоже села, тяжело вздохнула и закрыла глаза. Он посмотрел на глыбу: с одной стороны она была обтесана, ее, видно, тащили сюда, но почему-то не дотащили до стен кладбища и бросили. Почему? Может, революция подошла и живым стало уже не до мертвых?
   Он вынул из кармана ее плоскую фляжку и сказал:
   - Предложил бы вам водки, но... Она слегка поморщилась.
   - Воды бы...
   - Что ж, поищем и воды, - сказал он бодро, - какая-нибудь труба здесь да торчит. Что ж, пойдем, пожалуй?
   - Еще минутку, - попросила она, но просидела долго, пока совсем не стемнело, тогда она поднялась и сказала: - Идем.
   И только они прошли несколько шагов, как белая стена оборвалась, и они увидели в этом провале ночь. В ней перемешалось все: и чернота земля, и густота кустарников, и лиловатость мрамора, и ангелы, и небо с крупными синими звездами, и верхушки деревьев, и за деревьями как бы наискось повешенное море, а по небу быстрые лиловатые вспышки. Он вынул из кармана фонарик - лиловый лучик скользнул по траве и рассеялся, не долетев до стены.
   - Пойдемте, - сказал он.
   Встали и снова пошли, но только прошли несколько шагов и наступили на первую могилу, как что-то ухнуло и застонало. Она сдавила его ладонь. Он тихо засмеялся и похлопал ее по руке.
   - Ну, ну, - сказал он, - ничего особенного, сова. Их в этом хозяйстве должно быть до черта. Вон ведь какие апартаменты.
   Он осветил овальное узорное окошко с разноцветными стеклами и бронзовыми пальмами вместо решетки. И вдруг его рука дрогнула: высокий худощавый старик в синем комбинезоне появился из-под земли, стоял перед ними и неподвижно смотрел на них.
   - Доброй ночи, - сказал Зыбин несколько ошалело.
   - Добрый, добрый вечер, - ответил старик благодушно, - какая же сейчас ночь? Вечер! А я вот что смотрю" вы ведь с этой стороны поднимались?
   - Да. А что?
   - Как что? Как же вы так рискнули? Там же рогатины стоят. Здесь же никак ходить нельзя. Свалишься - костей не соберешь. В прошлом году двое насмерть расшиблись. Милиция нам строжайше запретила! Здесь все скрозь сыпется
   Он говорил, а сам как будто улыбался.
   - Да никаких рогаток мы, дедушка, не видели. - Лина прижалась к Зыбину и слегка потерла подбородком его плечо.
   - Да это как же нет, когда я сам и ставил, - покачал головой старик. - Нет, они есть, да вы ими пренебрегли. Вот что! Ну а если свалились и на дороге лежат, то все равно. Там надпись черным по белому:
   "Проход воспрещается".
   - Да совсем там ничего не было! - воскликнул Зыбин.
   - Да неужели кто опять сбросил? - спокойно удивился старик. - Да, наверно что так! Это третью мою заграду они ниспровергают! Ну хулиганы! Ну подлодочники! До всего-то им дело! Стоит памятник. Так он, может, сто лет тут простоял. Его ни белые, ни красные, ни зеленые не трогали, так нет, пришел герой из ваших, ученый в белом костюме, сел под него, вынул бутылку, хватил стакан - другой - и все! Растянулся! Встал через два часа, уставился, как баран, смотрит: ангел с крестом. Смотрел, смотрел да как швыркнет башмаком - стоит! Он его - спиной! Стоит! Так он задом уперся, пыхтел, пыхтел, аж посинел - здоровый ведь боров, пьяный! Все стоит ангел. Тут уж такое горе его взяло, такое горе! Повернулся от памятника и не знает, что же ему делать. И выпить нет - хоть плачь! Увидел меня: "Дед, достань поллитра!" "Нет, - говорю, - водки у нас нет: покойникам не подносим и сами не пьем. А что ж, - говорю, - вы остановились-то? Спиной его лупили, задницей перли, давай теперь лбом - вон он у вас какой! Может, свалится". - "А, - говорит, - все равно все это на снос!" Вот какие попадаются ученые! А что это вы так припозднились? Сюда надо приходить, пока солнышко высоко. Вы что, так гуляли и забрели или посмотреть пришли?
   Странный это был старик, он и расспрашивал и рассказывал все одним и тем же тоном-легким, смешливым, добродушно-старческим, и было видно, что ему на все про все наплевать, и на то, что кто-то пойдет по такой дороге, а потом и костей своих не соберет. Зыбин ответил, что нет, они не гуляли и забрели, а пришли специально взглянуть на кладбище.
   - Ну, ну, - как будто по-настоящему обрадовался старик. - Здесь есть что посмотреть. Ну как же! Здесь один такой выдающийся памятник есть, что его в музей хотят взять.
   Зыбин сказал, что именно из-за этого памятника они и пришли сюда.
   - Так вы не туда идете! Вы сейчас совсем заплутаетесь! Стойте-ка, я вас сейчас провожу.
   Он отделился от стены и сразу же исчез, был - и нет, не то в стену ушел, не то в землю провалился. Лина стиснула руку Зыбина, но старик уже вылезал откуда-то из-под земли. В руках его был большой закопченный фонарь. "Ну, пойдем", - сказал он. Фонарь он нес как ведро, махал им, и тени от этого шарахались в разные стороны. Освещалось только то, что под ногами - трава, земля, а впереди была все равно темнота.
   Они миновали несколько крестов и ангелов и поравнялись со склепом, большим, длинным, похожим на склад. Одно окно горело снизу желтым керосиновым светом.
   - Да тут живут! - удивилась Лина. Старик махнул фонарем.
   - А как же! - ответил он, с удовольствием вглядываясь в ее лицо. - Тут вот и живем. Там у меня инструменталка, а тут жительство. Двое нас: я да садовник Митрий Митрич, такой же старичок, как и я. Тому уже восьмой десяток давно пошел.
   - Садовник? - удивилась Лина.
   - Садовник, гражданочка, садовник. Митрий Митрич. Знаменитый человек был. Когда-то на островах у графа Полюстрова служил и на все высочайшие банкеты цветы доставлял. Его в Царское сманивали - не пошел. Мол, тут и дед мой кости сложил, и отец, и я тут же с ними. Да вот, видишь, не вышло. Как в гражданскую тут застрял, так и остался. Вот вместе теперь живем.
   И опять голос у старика был легкий, шутливый и чуть ли не издевательский, как будто он рассказывал и в то же время приглашал посмеяться над рассказом.
   - И не страшно вам? - спросила Лина. Это так понравилось старику, что он даже остановился.
   - А кого ж тут бояться-то? - спросил он весело, и глаза его насмешливо заморгали. - Злым людям тут делать, гражданочка, нечего. Чем тут поживишься? Вот только уж алкоголик затешется с пьяных глаз - это да! Такое приключение бывает! А так - все больше парочки. - И он слегка мигнул фонарем на них обоих.
   Лина сжала пальцы Зыбина и спросила неуверенно:
   - А вурдалаки?
   - Что-о? - нахмурился старик. - Вурдалаки? Бона что! Это которые, значит, из могил выходят да кровь сосут! - Он вдруг засмеялся и покачал головой. - Нет! Оттуда, гражданочка, никто не выйдет. Там дело вполне крепкое! Зароют, камнем придавят - и все! Как не жил на свете! Мертвый человек - он самый безвредный! Это живые все шебаршатся, хватают, к себе тянут, и все - "мало, мало, дай еще! давай мне еще и это!". А мертвый сам с себя все раздает. А как останется один скелет-это уж, значит, точно, раздал все нажитое, одну основу себе оставил. Она уже его собственная! От матери! Вот так, молодые люди!
   Он говорил и весело глядел на них обоих. Зыбин заметил, как Лину вдруг передернуло, у нее сейчас было осунувшееся и сразу как-то похудевшее лицо Старик, видимо, был дока - он знал толк в таких разговорах и любил их.
   - Все равно страшно, - сказала Лина и плотно прижалась к Зыбину. Тот слегка обнял ее сзади. Она прильнула еще ближе.
   - Страшно! Да что вы, помилуйте! - почти по-светски воскликнул старик. - Природа! Закон! Закон-с природы! Из земли создан, в землю и отойдешь. Чего ж страшиться-то? Удивляюсь! Особенно вам, ученым, удивляюсь! Учатся всякому природоведенью, синтаксису, а ведь доведись что - хужее самого черного мужика. Ей-богу, хужее! Вон внучок у меня в седьмой класс зимой пойдет, журналы читает, как что - "ты, мама, отсталая, сейчас так уж не говорят". Такой научный! А был он у меня раз, припозднился - я аккурат ему силок мастерил - и лег тут. Утром выбег по своему делу, смотрю, через сколько-то бежит - лица на нем нет! Что такое? "Деда, деда, там мертвяк из-под земли вылез!" - "Где мертвяк? По какому случаю? А ну пойдем взглянем". - "Нет, нет! Я не пойду!" Вон какой ученый! - Старик опять засмеялся. - Вышел я, верно, кто-то скребется, решетку у могилы раскачивает. Подошел, а он уже весь облевался и на памятник лезет. А грязный, а страшный, а весь в земле! Ну правда вурдалак! Это он, значит, тыкался, тыкался, тыкался в решетку, только башку расшиб. Так он сообразил - на памятник полез, чтоб, значит, оттуда, сверху, за решетку сброситься. Вот до чего допиться можно! Такие приключения тут да, случаются. А все, что вы говорите... - Он с улыбкой поглядел на Лину и слегка махнул рукой. - Ну вот мы и подошли. Вот он, памятник, смотрите!
   ...Вы понимаете, Александр Иванович, эта статуя была действительно замечательной. Когда мы осветили ее фонарем, то она прямо взмыла перед нами - такая страшная легкость! Пьедестал-то из черного гранита, его не видно. А внизу-то, Александр Иванович, и были все эти надписи - ночью-то гранит невидим, конечно, но только тронешь его фонарем - он так и вспыхнет, так и обдаст голубыми искрами. И вот когда мы его так со всех сторон обшаривали, и появилась эта старуха...
   Не старуха, конечно, она была, ей еще и пятидесяти лет, наверно, не стукнуло. Они ее сначала точно не заметили. Просто поднялись к памятнику - и вдруг из темноты послышался спокойный, густой и какой-то очень полнозвучный голос:
   - Здравствуй, Михеич! С кем это ты? И старичок вдруг засуетился.
   - А, это вы, Дора Семеновна, - заблеял он. - Что ж не повестили-то? Ростислав-то Мстиславич где? Тоже с вами? Вот видите, молодые люди захотели Юлию Григорьевну проведать, да заплутались в могилках-то. Вот я и взялся их проводить по случаю ночи.
   - Положим, у тебя сейчас и днем заплутаешься, - спокойно сказала из темноты женщина. - Я давно тут хожу - никакого порядка нет. Не смотрите вы? Ни ты, ни тот обломок империи!
   - Да какой же тут может быть полный порядок, Дора Семеновна, - махнул фонарем старик. - Помилуйте! Все ведь в море рушится. Вон дорога обвалилась, ходить нельзя. Вчера милиционер был, так объявил - последнее лето, а там запретят тут жить.
   - Да уж скорее бы гнали вас отсюда, что ли! Все равно толку нет! - вздохнула женщина и подошла к ограде. Была она высокая, плотная, с пестрой шалью на плечах.
   - Здравствуйте, - слегка поклонился ей Зыбин. - Вот пошли, не рассчитали, темнота застала. В первый раз тут - трудная дорога!
   - Если правильно идти, то она не трудная, - ответила старуха. - Надо вон оттуда идти, тогда легко. Лучше всего утром сюда приходить или при полной луне, а так, при фонарике-то, что увидишь? Ну, посмотрите, посмотрите.
   Она вышла из ограды и оказалась высокой, крепкой, еще не старой брюнеткой с крупным, грубоватым, но красивым лицом, черными, очень правильными бровями и бархатным взглядом. Когда она подняла руку, убирая со лба и висков черные тонкие волосы, блеснул браслет.
   - Да уж лучше бы закрывали, - сказала она. - Никому сейчас мы не нужны! Вот до нынешнего лета фотография здесь была - так стекло разбили, фотографию дождем смыло. А решетку с той стороны свалили и вон куда оттащили. Зачем? Кому надо? И жаловаться некому! Ну решетка еще ладно, а вот памятник жалко. Больших денег он стоит! Музейная же вещь! Ее в Эрмитаж бы!
   - Запрещено. Дора Семеновна, - вздохнул старик. - Приказ будто такой есть особый - культ будто это!
   - Знаю, что культ! Ну смотрите, молодые люди, хорошенько смотрите! А то придете и ничего не увидите - на известку отдадут. Это сейчас просто! Культ. Отец ставил, думал, будет триста лет стоять, а он и двадцать пять лет не простоит! Встал бы покойник, посмотрел на дело рук своих! Вот он тут как раз рядышком лежит. Фамильное место-то!
   - Скажите, а вы ее знали? Вот эту девушку? - спросил осторожно Зыбин.
   - А как же! Моя ж это кузина Юленька! На два года я ее старше. С детства ее знаю. Мы с ней все эти горы облазили. Тогда тут курзал грузинский стоял с музыкой. Шашлыки и красное вино. А в этом месте скамейки были. Она любила сюда приходить утром, пока еще народа нет. Вот сядет тут и рисует все в альбом море - она хорошо красками рисовала.
   - А как она умерла? - осторожно спросила Лина. Женщина ответила не сразу. Она сначала немного как будто подумала.
   - Смерть пришла, вот и умерла, - ответила она равнодушно и вдруг заговорила часто и резко. - Не от любви! Нет! Это все курортные байки. Рыбак! Маяк! Глупость это! Ничего подобного! Она еще, что такое любовь, как следует и не понимала. Обожала нашего кузена - кадета - и все! А стихи эти, что сейчас на камне, она их в особый альбом списывала. Думала потом ему поднести. Будто она его любит, а он ее нет - она готова за него умереть, а он над ней только смеется. Вот такую любовь себе вообразила. И письма ему такие писала. После смерти ее все их в шкатулке нашли. А умерла обыкновенно. Глупо то есть умерла. От стрептококковой ангины. Лазала по горам и простудилась. А потом эта зараза пристала - и все! В неделю сгорела.
   Она плотнее накинула платок на плечи и подошла к ним. Очень хорошо сохранившаяся сорокапятилетняя женщина с крупным лицом, сочными губами и каким-то большим, спокойным и в то же время глубоким и проникающим взглядом, и от этого взгляда Зыбину стало вдруг не по себе. Ему в голову пришло что-то совершенно сумасшедшее. "Вот она сейчас уйдет, и мы никогда не узнаем, кто она такая и откуда взялась, - остро подумал он, всматриваясь в лиловые тени около ее насурьмленных глаз и в беспощадный разлет бровей. - Придем сюда завтра, и окажется, что никакого тут Михеича нет, то есть, может быть, он и был, но умер сорок лет назад, а склеп стоит забитый и тут яма, кости и памятник". Он думал так и чувствовал, что цепенеет от страха. Вот откуда она взялась? Ведь не было же ее здесь - и вдруг появилась. И старик откуда-то из-под земли вылез и свел их сюда, к этой старухе.
   Он посмотрел на Лину. Она не отрываясь смотрела на женщину.
   - А знаете, я где-то вас видела, - сказала она вдруг.
   - Так и я вас тоже, - охотно ответила женщина и слегка улыбнулась. - На пляже. Мы раз с вами даже вместе купались. - Она протянула руку. - Разрешите представиться, артистка Московской госфилармонии Дора Истомина-Дульская. Может, видели афишу с моим портретом? Всегда месяца два мы гастролируем в этих местах. Нам, кажется, по пути? Пойдемте. Свети нам, Михеич.
   "Старый могильщик, старый могильщик, куда же ушел ты, старый могильщик? Зарой меня в землю, старый могильщик, чтоб я уж не видел, мой старый могильщик..." - он бормотал, ворочался с боку на бок, а над ним стоял солдат, тряс его за плечо и повторял:
   "Вставайте, вставайте! На допрос, на допрос..." Наконец он вскочил. Горел желтый свет - значит, было еще не поздно. Койка Буддо пустовала. Он поднялся, пригладил волосы, выпил воды, оделся и спросил солдата: "Так ведь отбой уж?" - "Идем", - ответил солдат.
   И они пошли. У него, наверно, была температура. Идя по коридору, он хватался за стенки, его шатало. Наконец они остановились перед той же знакомой дверью, что и вчера. "Подтянись, - прошипел солдат, - что ты весь расхристанный?"
   Дверь отворилась сама. Хрипушин стоял посередине кабинета. Он поглядел на Зыбина и усмехнулся. Видно, тот был в самом деле хорош: растрепанный, расстегнутый, башмаки без шнурков. Потом взял квитанцию, подошел к окну и подмахнул ее. Солдат вышел. "Как вы себя чувствуете?" - спросил Хрипушин мимоходом. "Спасибо, хорошо", - ответил Зыбин, усаживаясь на свой стул в углу. Хрипушин тоже прошел к столу, плотно уселся и положил кулаки перед собой. Он был отлично выбрит, выглажен, начищен и подтянут. "Ну а без спасибо можно?" - спросил он. "Можно", - ответил Зыбин и провел рукой по лицу: кажется, точно жарок, вот и разламывает. Еще не хватало, чтоб здесь разобрало. А как зарос-то! Жаль вот, зеркала нет. "У вас нет зеркала?" - спросил он. И тут произошло что-то совершенно непонятное. Хрипушин вдруг взревел, как бык. Он бахнул кулаком по столу. Из чернильницы взлетели чернила, посыпались карандаши, что-то зазвенело.
   - А ну встать! - заревел Хрипушин, вскакивая. - Да я тебя! Встать, вам говорят!
   Но Зыбин продолжал сидеть. Теперь он понимал, что его точно лихорадит. Мысль работала очень туго, он даже хорошенько и не осознал, что произошло. Тогда Хрипушин как-то сразу очутился около него (через стол он перепрыгнул, что ли?) и вцепился ему в ворот.
   - Вставай, проститутка! - прохрипел он в ухо, раскачивая его и почти душа. - Встать, тебе говорят!.. Зеркало ему! Ты у своей курвы его спроси!
   Все это произошло настолько внезапно и нелепо, что Зыбин и верно поднялся. Тогда Хрипушин отпустил его.
   - Ах ты, - проговорил он как-то даже горестно. - Ведь совсем обнаглел, вражина! Зеркало ему подавай!
   Да где ты находишься? Ты что? Ты к своим проституткам пришел, гад, враг, сволочь? Забыл, где ты?
   Зыбин молча смотрел на него. "Ну вот и все, - подумал он. - Сейчас он ударит меня, а я дам ему по скуле и вышибу челюсть. И еще поддам ногой в морду, когда он упадет. Сейчас, сейчас! Вот сию секунду!" Он знал, что это точно будет, что после этого сюда ворвется банда будильников, хорошо откормленных ражих жеребцов, его стиснут, свалят на пол и будут топтать, пока не превратят в мешок с костьми. Что-что, а это они умеют. Но тут уж ничего не поделаешь, не его на это воля! Жаль только, что следователи сейчас, сказал Буддо, не носят с собой браунинг, а то можно было бы и шутку сыграть, и отделаться безболезненно. Но раз так, то так, и он с улыбкой поглядел на Хрипушина.
   - Но почему же проститутка? - спросил он. - Ведь вы троцкизм мне предъявлять не будете? Так какая же тогда проститутка?
   Хрипушин перевел дыхание и разжал кулаки. Он уже что-то понял. То есть он, конечно, ничего не понял, но находился в том высоком взлете гнева, в котором не полагались перерывы. Вот как взревел он с места в карьер, как ухнул кулачищем по столу, так и надо было продолжать: орать, лупить, крушить, материть - словом, сразу превратить человека в кусок дерьма. Тут секунды решают все. Если враг поддался и заговорил, ну хотя бы запротестовал, - он уже все расскажет! Но сейчас что-то удерживало его и от кулаков и от криков, и не какое-то там соображение или понимание, а что-то тонкое и острое, похожее на нюх и чутье. Кроме того, ведь разрешения бить он не имел. Такие разрешения вообще спускаются не всегда и не по всем статьям. Тут так: если зек подписал - ну молодец! Победителей не судят. А будет шум - получай выговор за брак!
   Вот так они и стояли и смотрели друг на друга. Хрипушин с бычьей яростью, в которой было, однако, и порядком неуверенности; Зыбин - просто и прямо, потому что это был, вероятно, его последний день - тот итог, к которому пришла вся его путаная и нелепая жизнь.
   Ни капли злобы не было у него против этой здоровенной орясины. Он испытывал только что-то вроде ощущения кошмара, страшной нелепости того, что происходит, сна, который он не в силах прервать. "Как хорошо тогда было у моря, - вдруг остро и быстро подумалось ему, - а теперь вот... И кому это нужно? Да никому это не нужно".
   Наконец Хрипушин резко повернулся, пошагал за стол и сел. Сел и Зыбин. И оба они разом почувствовали, что не знают, что же делать дальше. Сидели и старались не глядеть друг на друга. И тут вдруг зазвонил аппарат. "Майор Хрипушин слушает!" - крикнул в трубку Хрипушин с облегчением. Его о чем-то спросили. Он ответил, что еще нет, а потом сказал, что да. Тогда ему, видимо, приказали прийти. Он гаркнул "есть" и тут же вызвал какой-то номер (на Зыбина он не смотрел). "Здравствуйте, - сказал он через секунду. - Что вы делаете? Тогда возьмите работу и зайдите в такой-то кабинет". Он опустил трубку и посмотрел на Зыбина.
   - Ну вот что, - сказал он нехотя. - Вы много на себя тоже не берите. Вскочил! Здесь и не таких видали! Посидите, подумайте. Писать вам все равно придется.
   В дверь постучали.
   - Да, - сказал Хрипушин.
   И вошел очень молодой светловолосый парень с папкой в руках. У него было совсем мальчишеское пухлое лицо и светлые усики. Он походил на гусара из какого-то историко-революционного фильма.
   - Можно? - спросил он, останавливаясь около Зыбина.
   - Да, да, проходите, - сказал Хрипушин и встал. - Я сейчас вернусь.
   
   ГЛАВА V
   Мальчик сел у стола и папку раскрыл. Посидел так немного, полистал ее, что-то выписал себе на лист бумаги, потом поднял на Зыбина тихие глаза и спросил:
   - Так что же вы все не сознаетесь? Нехорошо это! - Тон у него был солидный, но вполне дружелюбный.
   А Зыбин вдруг начал дрожать. В нем все ходило и дребезжало. Заломило позвоночник. Только сейчас он понял, что такое быть развинченным.
   - Да в чем сознаваться, - не то пожаловался, не то огрызнулся он, - ведь ни о чем не спрашивают, только орут!
   - А вот не надо быть анонимным, надо все по чести рассказывать, тогда и с вами будут вежливы, - сказал мальчик нравоучительно и вдруг совсем по-иному спросил: - А в чем же вы сознаетесь?
   "А ведь это и есть будильник", - вдруг сообразил Зыбин и так развеселился, что даже чуть не рассмеялся. Про будильников ему рассказывал Буддо. Будильники - это курсанты высшей юридической школы НКВД, здесь они отбывают практику. Главное их назначение - сидеть на конвейере. Следствие должно идти непрерывно несколько суток, иначе толку не будет. Следователь, положим, отстучал, отрычал положенные ему часы - а бог знает, сколько ему уж их там положено, то ли восемь, то ли все двенадцать, - и ушел к жене и детям. Тогда на его место садится будильник и начинает бубнить: "Сознавайтесь, сознавайтесь! Когда же вы будете сознаваться? Надо, надо сознаваться! Пишите, пишите, пишите. Вот ручка, вот бумага, садитесь и пишите". Так до утра, до прихода отоспавшегося хозяина кабинета. За это будильнику засчитывается практика. Так будущие юристы, прокуроры и судьи не только познают тонкости советского права, но и готовятся заодно к зачетам. Перед каждым из них лежит учебник или "Вопросы ленинизма".
   Перед этим же будильником лежали не книги, а какое-то подшитое дело - видимо, он сдавал следственное делопроизводство.
   - Здорово! - сказал Зыбин. - Так вот, оказывается, вы какие!
   - То есть как - какие мы? - удивился мальчик.
   - Да вот такие будильники! Вам что, лет двадцать исполнилось? А знаете, как вы называетесь по-ученому? Вегилиа. Можете даже записать. Вегилиа, а по-русски конвейер, или бдение, а изобретен он не вами, а в шестнадцатом веке болонским юристом Ипполитом Марсельским. В России же впервые был применен, кажется, в деле Каракозова в шестьдесят четвертом году и дал отличные результаты.
   - Да вы что? - ошалело спросил мальчик.
   - Да ничего я. Ничего! Правда, делали тогда несколько иначе. Заключенного сажали на высокую скамейку, и двое дядечек толкали его с разных сторон, чтоб он не спал. И вот ученый юрист Ипполит Марсельский пишет: "Я убедился, что это как будто несерьезное испытание, чем-то напоминающее даже детскую игру, оказалось настолько действенным, что его не выдерживали даже самые лютые еретики". Слышите, юноша, лютыми-то они называли нас, подследственных.
   - Да вы про что все это? Я не понимаю! - почти в панике воскликнул юноша.
   Тихонько вошел Хрипушин, сделал мальчику знак глазами и остановился у двери, слушая.
   - Да вот про это самое, - продолжал Зыбин, весь содрогаясь от своей отчаянности, от легчайшей готовности идти сейчас на все что угодно - на смертельную драку с будильником, во всяком случае вот наконец-то на него снизошло то, чего так не хватало ему все эти дни, - великая сила освобождающего презрения! И сразу же отлетели все страхи и все стало легким. "Так неужели же я в самом деле боялся этих ширмачей?" - Про это самое, - повторил он с наслаждением, - про то, что раньше вас жандармы проделывали с Каракозовым. Знаете вы это имя? Да нет, куда вам знать, там ведь вас не этому учат! Так вот его сажали между двумя такими будильниками, как вы, - только те были не сексоты из студентов, а жандармы, - и они не давали Каракозову спать. Когда он засыпал - толкали. Потом один из них рассказывал: сидит, говорит, он между нами и ногой, сволочь, качает, а мы смотрим - как перестанет качать, так мы его, значит, и толкаем.
   - Ну хватит молоть! - строго сказал Хрипушин, проходя и садясь за стол.
   Мальчик поднялся, и Хрипушин отпустил его кивком головы, но тот дошел до двери и остановился, слушая.
   - Так вот, рассказывает этот будильник, он так прихитрился спать, что спит, сволочь, и во сне все равно ногой качает, так мы его...
   - Кончайте, - махнул рукой Хрипушин.
   - Так мы его все равно стали толкать через каждые пять минут, качает он или нет. Вот так!
   - И заговорил? - спросил Хрипушин.
   - Заговорил!
   - Так вот и вы тоже заговорите, господин ученый секретарь, - усмехнулся Хрипушин. - И имейте в виду, все до словечка расскажете, до имечка! Потому что вы не в царской охранке, а у советских чекистов. А мы научим вас уважать следствие. Вот так, гражданин хороший! Спасибо, Игорь. Идите.
   Будильник вышел, бросив на Зыбина быстрый и, как ему показалось, какой-то смеющийся взгляд. "Хороший мальчик, - подумал Зыбин, - пожалуй, посидит тут несколько месяцев и поймет все. А впрочем, он и сейчас все понимает и сидит. Да, силен черт! Очень силен!" Дребезжанье в нем прошло совсем. Он был сейчас совершенно собран и спокоен. И снова уже с улыбкой посмотрел на Хрипушина - но и тот улыбнулся тоже.
   - Все партизаните? - спросил он. - И тут, значит, тоже ведете антисоветскую агитацию? Ничего, ведите, ведите, тут вы что угодно можете говорить, советские люди не из слабых.
   Он вынул из папки лист бумаги тетрадочного формата, встал и поднес Зыбину.
   - Прочтите и распишитесь, - сказал он. На листке было напечатано, что он, Г. Н. Зыбин, такого-то года рождения, такого-то рода занятий, по имеющимся в распоряжении НКВД Казахской ССР материалам, является достаточно уличенным в том, что он, проникнув в Центральный музей Казахстана, распространял пораженческие слухи, вел антисоветскую агитацию, клеветал на мероприятия партии и правительства, а затем скрыл валютные ценности, принадлежащие государству, и пытался с ними убежать за рубеж. Кроме того, он уличался в том, что вредительски оформлял выставки, пытаясь протащить наряду с портретами героев труда фотографии ныне разоблаченных врагов народа, то есть совершил преступления, предусмотренные статьями пятьдесят восемь пункт один и пятьдесят восемь пункт десять, часть вторая, пятьдесят восемь пункт семь УК РСФСР и указом от 9 августа. Поэтому он, чтоб не скрылся и не помешал следствию, подлежит аресту и обыску. Подписал начальник I оперотдела Белоусов, санкционировал зампрокурора республики по спецделам Дубровский.
   - Распишитесь, - повторил Хрипушин, подавая ему ручку. - Пройдите к столу и распишитесь.
   Зыбин легко подмахнул бумагу, возвратился на свое место и сел. Сел и Хрипушин. С минуту оба молчали.
   - Ну так что ж? - спросил Хрипушин. - Будем признаваться или нет?
   - В чем же?
   - Да вот в том, о чем здесь написано, по порядочку. Как вы, еще будучи студентом, вели разложенческую работу в своем институте - тут нам прислали об этом красивые материальчики, - как вы ввели в заблуждение органы и ушли от ответственности, потом каким образом и с чьей помощью проникли в музей - мы ваших покровителей тоже всех знаем, и о них будет особый разговор, - какую вы вредительскую работу проводили в музее, кто вас в этом поддерживал - так откровенно, откровенно, ничего не тая! Кого вы завербовали, как вы наконец, осмелев, перешли к прямым действиям. Потом про эту историю с валютой. Ну и так до конца.
   - Здорово! - сказал Зыбин и рассмеялся. - Богато! Ну и нарисовали же вы мне следственную идиллию! Что же, давайте факты, поговорим!
   - Так вот они же! - сказал Хрипушин с непоколебимым, тупым убеждением. - Вы арестованы - факт! Вам предъявлено обвинение - факт! Что же это, с потолка взято, что ли? Или мы берем невиновных? (Зыбин пожал плечами.) Да нет, нет, отвечайте; что мы, по-вашему, берем невиновных? Так? Ага, молчите? Ну вот вам, значит, и первые факты.
   - Значит, есть и еще"? - спросил Зыбин.
   - А фактов про вас сколько угодно, - заверил Хрипушин. - Вот здесь, в столе, три папки фактов. - Он вынул и положил их одну на другую. - А там, в шкафу, еще пять таких же, так что хватит.
   - Так вот и предъявите их мне, - сказал Зыбин.
   - Да я вам их только что предъявил, - опять-таки, даже, может быть, и неподдельно, удивился Хрипушин.
   - Какие же это факты? Это статьи обвинения.
   - Экий же вы, - покачал головой Хрипушин и даже улыбнулся в сознании своей непоколебимой правоты, - а в чем же обвиняют вас как не в фактах? Это все, что вы подписали, и есть факты обвинения. Вас же не обвиняют в теракте или в шпионаже, ведь нет? А почему? А потому что таких фактов в распоряжении следствия нет, а есть в его распоряжении совсем иные факты. Вы клеветали на органы НКВД-факт это? Факт! Распространяли антисоветские измышления - опять-таки факт? Факт! Вредительски оформляли музейные выставки - опять факт? И не один даже! Вот на первый раз расскажите следствию об этих фактах. Валютой займемся потом.
   Зыбин только пожал плечами и усмехнулся.
   - Так, значит, будем вот так друг перед другом и молчать? - спросил Хрипушин. - Ну что ж, давайте, у нас времени хватит.
   - Да я жду, когда вы меня спросите о чем-нибудь конкретном.
...

Обратная связь Главная страница

Copyright © 2010.
ЗАО АСУ-Импульс.

Пишите нам по адресу : info@e-kniga.ru