- Какого ты мнения об этом Вальдемаре Фицурсе, мой милый де Браси? Он надеется быть при мне канцлером. Но мы хорошенько подумаем, прежде чем поручить такую важную должность человеку, который не слишком-то уважает нашу семью, судя по тому, с какой охотой он взялся схватить Ричарда. Ты, может быть, думаешь, что несколько потерял в нашем мнении из-за того, что так смело отказался от этого неприятного поручения? Нет, Морис. Мое уважение к тебе скорее усилилось при виде твоей честности и твердости. Случается, что нам оказывают большие услуги, а мы все-таки не в силах ни любить, ни уважать тех, кто их оказывает. Бывает также, что нам не хотят служить, а мы еще больше уважаем этих ослушников. Я нахожу, что арестовать моего несчастного брата - не такая великая заслуга, чтобы за нее награждать титулом канцлера. Но зато ты своим рыцарским отказом заслуживаешь жезл главного маршала. Подумай-ка об этом, де Браси, и поди исполняй свое дело.
Творчество – процесс непостижимый. Каждое творчески сделанное дело притягивает своей уникальностью и неповторимостью. Актеры
театра драмы в Новокузнецке будут рады передать своим гостям частицу себя, своей творческой энергии в спектаклях по произведениям таких писателей, как: Александр Блок, Алексей Островский, Антон Чехов, Николай Гоголь, Михаил Булгаков и других. В репертуаре театра также есть спектакли для маленьких детей.
- Капризный тиран! - бормотал про себя де Браси, выйдя от принца. - Плохо будет тому, кто тебе доверится. Канцлер! Скажите, пожалуйста! Нелегкую задачу возьмет на себя тот, кто попытается руководить твоей совестью. Но главный маршал Англии... - проговорил он, простирая руку вперед, как бы желая схватить этот жезл, и принимая величавую осанку, - это действительно такое звание, из-за которого стоит похлопотать.
Как только де Браси вышел из его покоев, принц Джон позвал слугу и сказал ему:
- Скажи Гугу Бардону, нашему старшему разведчику, чтобы пришел ко мне тотчас после того, как поговорит с Вальдемаром Фицурсом.
Через самое короткое время, в течение которого принц Тревожными, быстрыми шагами прохаживался по комнате, старший разведчик явился к нему.
- Бардон, - сказал принц, - что тебе приказывал Вальдемар?
- Прислать ему двух отважных людей, хорошо знакомых с северными лесными трущобами и умеющих разыскивать следы человека и лошади.
- И ты можешь достать таких людей?
- Будьте спокойны, государь, - отвечал глава шпионов. - Один - из Гексамшира; он также ловко выслеживает тайндельских и тевиотдельских воров, как гончая собака чует след раненого оленя. Другой из Йоркшира; он на своем веку пострелял немало дичи в Шервудских лесах;
он знает каждую тропинку, каждый брод, каждую полянку и овраг отсюда вплоть до Ричмонда.
- Ну хорошо, - молвил принц. - А сам Вальдемар тоже едет с ними?
- Так точно, государь, - сказал Бардон.
- А кто еще при нем?! - спросил принц Джон беспечным тоном.
- С ним поедет дюжий Торсби и Ветроль, которого за его жестокость прозвали Стивен Стальное Сердце, и еще трое северян из бывшего отряда Ральфа Миддльтона;
их зовут братья Спирсы из Спайнгау.
- Хорошо, - сказал принц Джон и, помолчав с минуту, прибавил: - Бардон, необходимо, чтобы ты установил строгий надзор за Морисом де Браси, но только так, чтобы он об этом не проведал. Время от времени доноси нам, как он себя держит, с кем беседует, что затевает. Постарайся все узнать в точности, так как ответственность падает на тебя.
Гуг Бардон поклонился и вышел.
- Если Морис мне изменит, - сказал принц Джон, - если он меня предаст, как того можно ожидать, судя по его поведению, я с него голову сниму, хотя бы в эту минуту сам Ричард был у ворот города Йорка.
ГдаваХХХУ
В пустыне дикой тигра разбудить,
У льва голодного отнять добычу -
Все лучше, чем расшевелить огонь
Слепого изуверства.
Неизвестный автор
Возвратимся теперь к Исааку из Йорка. Усевшись верхом на мула, подаренного ему разбойником, он в сопровождении двух йоменов отправился в пресепторию Темплстоу попытаться спасти дочь. Пресептория находилась на расстоянии одного дня пути от
разрушенного замка Торкильстон, и он надеялся засветло добраться туда. Поэтому, как только лес кончился, он отпустил проводников, наградив их за труды серебряной манетой, и стал погонять своего мула с таким усердием, какое дозволяли его слабые силы и крайняя усталость. Но, не доезжая четырех миль до Темплстоу, он почувствовал себя дурно. Лишь с большим трудом дотащился он до небольшого торгового местечка, где проживал еврейский раввин, известный своими медицинскими познаниями.
Натан Бен-Израиль принял своего страждущего собрата с тем радушием, которое предписывается еврейскими законами. Он тотчас уложил его в постель и заставил принять лекарство против лихорадки, начавшейся у бедного старика под влиянием испытанных им ужасов, утомления, побоев и горя.
На другой день поутру Исаак собрался встать и продолжать свой путь, но Натан воспротивился этому не только как гостеприимный хозяин, но и как врач, утверждая, что такая неосторожность может стоить ему жизни.
Исаак возразил на это, что от его поездки в Темплстоу зависит больше, чем его жизнь и смерть.
- В Темплстоу? - повторил Натан с удивлением. Он еще раз пощупал пульс Исаака и пробормотал себе под нос: - Лихорадки как будто нет, однако бредит... или слегка помешался.
- Отчего же мне не ехать в Темплстоу? - сказал Исаак. - Я с тобою не стану спорить, Натан, что это жилище людей, которые ненавидят евреев. Однако тебе известно, что по важным торговым делам мы иногда вынуждены сноситься с кровожадными назарейскими воинами и бывать в пресепториях храмовников так же, как в командорствах иоаннитских рыцарей.
- Знаю, знаю, - сказал Натан, - но известно ли тебе, что там теперь Лука Бомануар, начальник ордена, или гроссмейстер?
- Этого я не знал! - сказал Исаак. - По последним известиям, какие я имел от наших соплеменников из Парижа, Бомануар был в столице Франции и умолял Филиппа ополчиться против султана Саладина.
- После этого он прибыл в Англию неожиданно для своих собратий, - продолжал Бен-Израиль. - Он явился с поднятой рукой, готовый карать и преследовать. Лицо его пылает гневом против нарушителей обетов, произносимых при вступлении в их орден, и сыны бесовские трепещут перед ним. Ты, вероятно, и прежде слыхал его имя?
- Да, оно мне очень знакомо, - отвечал Исаак. - Язычники говорят, что этот Лука Бомануар любит казнить смертью за каждый проступок против назарейского закона. Наши братья прозвали его яростным истребителем сарацин и жестоким тираном сынов израильских.
- Хорошее прозвище! - заметил Натан-целитель. - Других храмовников удается смягчить, посулив им наслаждения или золото, но Бомануар совсем не таков: он ненавидит сладострастие, презирает богатство и стремится всей душой к тому, что у них называется венцом мученика. Бог Иакова да ниспошлет скорее этот венец ему и всем его сподвижникам! Этот гордый человек простер свою железную руку против сынов Иудеи, считая убиение еврея столь же угодным богу, как и смерть сарацина. Он воздвигает хулу и поношение даже на целебность наших врачебных средств, приписывая им сатанинское происхождение. Покарай его бог за это!
- А все-таки, - сказал Исаак, - я должен ехать в Темплстоу, хотя бы лик Бомануара пылал, как горнило огненное, семь раз раскаленное...
Тут он наконец объяснил Натану, почему он так спешит. Раввин внимательно выслушал Исаака и высказал ему свое сочувствие.
- Ты видишь, - сказал ему Исаак, - почему мне невозможно медлить. Быть может, присутствие этого Луки Бомануара, их главного начальника, отвлечет Бриана де Буагильбера от задуманного злодеяния. Быть может, он еще отдаст мне мою возлюбленную дочь Ревекку.
- Так поезжай, - сказал Натан Бен-Израиль, - и будь благоразумен. Однако, если окажется возможным, постарайся не попадаться на глаза гроссмейстеру, ибо и утром и вечером любимое занятие его - предавать гнусному посмеянию нашу братию. Может быть, всего лучше было бы тебе с глазу на глаз объясниться с Буагильбером, ибо носятся слухи, будто среди этих окаянных назареян нет полного единодушия... Но ты, брат, возвратись ко мне, словно в дом отца твоего, и дай мне знать о своих делах. Я твердо надеюсь, что привезешь с собою и Ревекку, ученицу премудрой Мириам, оклеветанной назареянами, приписавшими целебное действие ее лекарств влиянию нечистой силы.
Исаак распростился с приятелем и через час езды подъехал к пресептории Темплстоу.
Обитель рыцарей Храма была расположена среди тучных лугов и пастбищ, дарованных ордену усердием прежнего настоятеля. Постройки были прочные. Пресептория была тщательно укреплена. В тогдашние беспокойные времена это было не лишним. Двое часовых в черных одеяниях и с алебардами на плечах стояли на страже у подъемного моста. Другие такие же мрачные фигуры мерным шагом прохаживались взад и вперед по стенам, напоминая скорее привидения, чем живых воинов. Все младшие чины этого ордена носили платье черного цвета. Время от времени по двору проходил кто-нибудь из рыцарей в длинной белой мантии, со склоненной головой и сложенными на груди руками. При встречах друг с другом они молча обменивались медленными и торжественными поклонами. Молчание было одним из правил их устава, основывающегося на библейских текстах. Под влиянием Бомануара суровая, аскетическая строгость устава, давно сменившаяся распутной и вольной жизнью, снова вступила в свои права.
Исаак остановился у ворот, раздумывая, как ему лучше всего пробраться в ограду обители. Он отлично понимал, что вновь пробужденный фанатизм храмовников не менее опасен для его несчастного племени, чем их распущенность. Вся разница заключалась в том, что теперь источником ненависти и преследования могло стать изуверство братии, а раньше он подвергся бы обидам и вымогательствам из-за своего богатства.
В это время Лука Бомануар прогуливался в садике пресептории и вел задушевную и печальную беседу с одним из членов своего ордена, вместе с ним приехавшим из Палестины.
Гроссмейстер был человек преклонных лет. Его длинная борода и густые щетинистые брови давно уже поседели. Но глаза сверкали таким огнем, который и годы не в состоянии были потушить. Когда-то он был грозным воином, и суровые черты его худощавого лица сохраняли выражение воинственной свирепости. Вместе с тем во внешности этого изувера аскетическая изможденность сочеталась с самодовольством святоши. Тем не менее в его осанке и лице было нечто величественное. Сразу было видно, что он привык играть важную роль при дворах монархов различных стран и повелевать знатными рыцарями, отовсюду стекавшимися под знамя его ордена. Он был высокого роста, статен и, невзирая на старость, держался прямо. Его мантия из грубого белого сукна с красным восьмиконечным крестом на левом плече была сшита со строгим соблюдением всех правил бернардинского устава. На ней не было никакой меховой опушки. Из уважения к преклонному возрасту гроссмейстра его камзол был подбит мягчайшей овчиной, что допускалось и уставом ордена. Большей роскоши он себе не мог позволить. В руке он держал ту странную абаку, или трость, с которой обыкновенно изображают храмовников. Вместо набалдашника у нее был плоский кружок с выгравированным на нем кольцом, в середине которого был начертан восьмиконечный крест ордена. Собеседник великого сановника носил такую же одежду. Однако крайнее подобострастие в его обращении с начальником показывало, что, за исключением одежды, между ними не было равенства. Пресептор (ибо таково было звание этого лица) шел даже не рядом с гроссмейстером, но несколько позади, на таком расстоянии, чтобы тот мог с ним разговаривать не оборачиваясь.
- Конрад, - говорил гроссмейстер, - дорогой товарищ моих ратных успехов и трудов, тебе одному могу я поверить свои печали. Тебе одному могу сказать, как часто с той поры, как я вступил в эту страну, томлюсь я желанием смерти и как стремлюсь успокоиться на лоне праведников. Ни разу не пришлось мне увидеть в Англии ничего такого, на чем глаз мог бы остановиться с удовольствием. Быть может, только за исключением гробниц наших братии под тяжелой кровлей нашего соборного храма в здешней гордой столице. "О доблестный Роберт де Рос! - воскликнул я в душе, созерцая изваяния этих добрых воинов-крестоносцев. - О почтенный Уильям де Маршал! Раскройте свои мраморные кельи и примите на вечный покой усталого брата, который охотнее взялся бы бороться с сотней тысяч язычников, чем быть свидетелем падения своего священного ордена!"
- Совершенно справедливо, - отвечал Конрад Мон-Фитчет, - все это святая истина. Наши английские братья ведут жизнь еще более неправедную, нежели французские.
- Потому что здешние богаче, - сказал гроссмейстер. - Прости мне, брат, если я несколько похвалюсь перед тобой. Ты знаешь, как я проводил свою жизнь, как соблюдал каждую статью нашего устава, как боролся с бесами, как поражал рыкающего льва, который бродит вокруг нас, ища, кого поглатить. Всюду, где он встречался мне, я его побивал именно так, как блаженной памяти святой Бернард предписал мне. И, клянусь святым Храмом, мое ревностное усердие пожирало мое существо, мое бытие, даже мышцы и самый мозг в костях моих. Так вот, клянусь святым Храмом, кроме тебя и очень немногих соблюдающих строгий устав нашего ордена, не вижу я таких людей, которым в глубине души мог бы дать священный титул брата. Что сказано в нашем законе и как они исполняют его? Сказано - не носить суетных украшений, не иметь перьев на шляпе, ни золотых шпор, ни раззолоченных уздечек. А между тем кто сейчас самые большие щеголи, как не наши воины Храма? Устав воспрещает им употреблять одну птицу для ловли другой, воспрещает убивать животных из лука или арбалета, возбраняет трубить в охотничьи рога и даже пришпоривать коня в погоне за дичью. И что же? Кто ж как не храмовник, выезжает на охоту с соколами, занимается стрельбой, травлей по лесам и другими суетными забавами! Им воспрещено читать что-либо без особого разрешения настоятеля, воспрещено и слушать чтение каких бы то ни было книг, кроме тех, которые читаются вслух во время общей трапезы. А между тем они преклоняют слух к пению праздных менестрелей и зачитываются пустыми россказнями. Им предписано искоренять колдовство и ересь, а они, по слухам, изучают окаянные каббалистические знаки * евреев и волхвования язычников-сарацин. Устав велит им быть умеренными в пище, питаться кореньями, похлебкой, кашей, есть мясо не более трех раз в неделю, а посмотришь - столы их ломятся от изысканных яств. Им следует пить одну воду, а между тем среди веселых гуляк сложилась уже пословица: пить, как храмовник. Взять хотя бы этот сад, наполненный диковинными цветами из дальних стран Востока. Он гораздо более похож на сад, окружающий гарем какого-нибудь мусульманского эмира, чем на скромный участок земли, на котором христианские монахи разводят необходимые им овощи. Ах, Конрад, если бы только этим ограничивались отступления от нашего устава! Тебе известно, что нам воспрещалось общение с теми благочестивыми женщинами, которые вначале были сопричислены к нашему ордену в качестве сестер. Воспрещалось на том основании, что, как сказано в главе сорок шестой устава, исконный враг человечества при помощи женщин многих совращал с пути к царствию небесному. А в последней главе, служащей как бы краеугольным камнем чистого и непорочного учения, преподанного нам блаженным основателем ордена, нам возбраняется даже родным сестрам и матерям нашим воздавать лобзание. Но мне стыдно говорить, стыдно даже подумать, какие темные пороки гнездятся ныне в нашем ордене! Души благочестивых основателей ордена Гуго де Пайена, Готфрида де Сент-Омера и тех семерых, которые прежде других заключили союз, посвятив себя на служение храму, - их души и в раю не знают себе покоя. Я созерцал их, Конрад, в ночном видении. Святые очи их источали слезы о грехах и заблуждениях своих собратий, о гнусном и постыдном сладострастии, в коем они погрязли. "Бомануар, - говорили они, - ты спишь! Проснись! В стенах храма завелась гнилая плесень. Воины креста, которые должны бы избегать взгляда женских очей, как змеиного жала, открыто живут во грехе не только с женщинами своего племени, но и с дочерьми проклятых язычников и еще более проклятых евреев. Бомануар, ты спишь! Встань же и отомсти за правое дело! Умертви грешников обоего пола! Вооружись мечом Финиаса!" Видение рассеялось, Конрад, но, проснувшись, я все еще слышал бряцание их кольчуг и видел, как развевались полы их белоснежных мантий. И я поступлю так, как они повелели мне! я очищу стены храма от плесени, а нечистые камни, зараженные проказой, я выброшу вон.
- Подумай, преподобный отец, - сказал Мон-Фитчет, - ведь эта плесень благодаря времени и привычке въелась глубоко. Твои преобразования будут праведны и мудры, но не лучше ли приступить к ним осторожнее?
- Нет, Мон-Фитчет, - отвечал суровый старик, - я их введу внезапно и резко. Наш орден в очень тяжелом положении, вся его будущность зависит от настоящей минуты. Трезвость, самоотречение, благочестие наших предшественников повсюду создали нам могущественных приверженцев. Наша надменность, наши богатства и роскошное житье восстановили против нас сильных врагов, Мы должны выбросить вон накопленные сокровища, потому что они только соблазняют великих мира сего. Мы должны отбросить всякую самонадеянность и надменность, потому что она обидна для других Мы должны искоренить распущенность, которая опозорила нас на весь мир. Иначе, попомни мое слово, орден рыцарей Храма исчезнет с лица земли, и наши потомки не найдут его следов.
- Боже, сохрани и помилуй от такого бедствия! - молвил пресептор.
- Аминь! - произнес гроссмейстер торжественным тоном. - Но мы должны заслужить помощь божию. Говорю тебе, Конрад, ни силы небесные, ни земные владыки не могут более терпеть порочности нынешнего поколения. Почва, на которой мы строим свое здание, колеблется, - чем более мы стремимся возвеличиться, тем скорее обрушимся в бездну. Нужно вернуться назад, надо показать, что верные защитники креста жертвуют своему призванию не только своими похотями и порочными склонностями, но и всеми удобствами, всеми утехами жизни, даже семейными привязанностями. Надо твердо помнить, что многие радости, вполне законные для других людей, незаконны и непростительны воинам, посвятившим себя защите святого храма.
В эту минуту на дорожке сада появился оруженосец в поношенном платье (новички, поступавшие на искус в этот монашеский орден, обязаны были одеваться в обноски старших рыцарей). Он почтительно поклонился гроссмейстеру и молча остановился перед ним, ожидая позволения говорить.
- Ну вот, - сказал гроссмейстер, - не приличнее ли выглядит Дамиан, облеченный в ризы христианского смирения, в почтительном безмолвии перед своим начальником, чем два дня тому .назад, когда я застал его прыгающим в пестром наряде, словно попугай! Говори, зачем ты пришел?
- Благородный и преподобный отец, - отвечал оруженосец, - у ворот стоит еврей и просит дозволения переговорить с братом Брианом де Буагильбером.
- Ты хорошо сделал, что пришел доложить мне об этом, - сказал гроссмейстер. - В нашем присутствии каждый пресептор - такой же член ордена, как и остальная братия, и не должен иметь своей воли, но обязан исполнять волю своего начальника. А что касается этого Буагильбера, то нам особенно важно знать о его делах, - прибавил гроссмейстер, обращаясь к своему спутнику.
- По слухам, это храбрый и доблестный рыцарь, - сказал Конрад.
- Этот слух справедливый, - сказал гроссмейстер - В доблести мы еще не уступаем нашим предшественникам, героям креста. Но когда брат Бриан вступал в наш орден, он казался мне человеком угрюмым и разочарованным. Казалось, что, произнося обеты и отказываясь от мира, он поступал не по искреннему влечению, а скорее с досады на какую то неудачу, заставившую его искать утешения в покаянии. С тех пор он превратился в деятельного и пылкого мятежника. Он ропщет, строит козни; он стал во главе тех, кто оспаривает наши права. Он забыл, что власть наша знаменуется всем тем же символом креста, состоящего из двух пересекающихся жезлов: один жезл дан нам как опора для слабых, а другой - для наказания виновных. Дамиан, - продолжал он, обратившись к послушнику, - приведи сюда еврея.
Оруженосец, низко поклонившись, вышел и через несколько минут возвратился в сопровождении Исаака из Йорка.
Ни один невольник-дикарь, призванный пред очи могучего властелина, не мог бы с большим благоговением и ужасом приближаться к его трону, чем Исаак подходил к гроссмейстеру. Когда он очутился на расстоянии трех ярдов от него, Бомануар мановением своей трости приказал ему не подходить ближе. Тогда еврей стал на колени, поцеловал землю, потом поднялся на ноги и, сложив руки на груди, остановится перед храмовником с поникшей головой, в покорной позе восточного раба.
- Дамиан, - сказал гроссмейстер, - распорядись, чтобы сторож был готов явиться по первому нашему зову. Никого не впускать в сад, пока мы не уйдем отсюда.
Оруженосец отвесил низкий поклон и удалился.
- Еврей, - продолжал надменный старик, - слушай внимательно. В нашем звании не подобает вести с тобою продолжительные разговоры, притом мы ни на кого не любим тратить время и слова. Отвечай как можно короче на вопросы, которые я буду предлагать тебе. Но смотри, говори правду. Если же твой язык будет лукавить передо мною, я прикажу вырвать его из твоих нечестивых уст.
Исаак хотел что-то ответить, но гроссмейстер продолжал:
- Молчать, нечестивец, пока тебя не спрашивают! Говори, зачем тебе нужно видеть нашего брата Бриана де Буагильбера?
У Исаака дух занялся от ужаса и смущения. Он не знал, что ему делать. Если рассказать все, как было, это могут признать клеветой на орден. Если не говорить, то как же иначе выручить Ревекку? Бомануар заметил его смертельный страх и снизошел до того, что слегка успокоил его.
- Не бойся за себя, несчастный еврей, - сказал он, - говори прямо и откровенно. Еще раз спрашиваю: какое у тебя дело к Бриану де Буагильберу?
- У меня к нему письмо, - пролепетал еврей, - смею доложить вашему доблестному преподобию, письмо к сэру благородному рыцарю от приора Эймера из аббатства в Жорво.
- Вот в какие времена мы с тобой живем, Конрад! - сказал гроссмейстер. - Аббат-цистерцианец посылает письмо воину святого Храма и не может найти лучшего посланца, чем этот безбожник еврей! Подай сюда письмо!
Еврей дрожащими руками распутал складки своей чалмы, куда для большей сохранности спрятал письмо, и хотел приблизиться, намереваясь вручить его самому гроссмейстеру. Но Бомануар грозно крикнул:
- Назад, собака! Я не дотрагиваюсь до неверных иначе, как мечом. Конрад, возьми у него письмо и дай мне.
Приняв таким способом в свои руки послание приора, Бомануар тщательно осмотрел его со всех сторон и начал распутывать нитку, которой оно было обмотано.
- Преподобный отец, - сказал Конрад опасливо, хотя в высшей степени почтительно, - ты и печать сломаешь?
- А почему же не сломать? - молвил Бомануар, нахмурив брови. - Разве не сказано в сорок второй главе нашего устава, что рыцарь Храма не должен получать письма даже от родного отца без ведома гроссмейстера и обязан читать их не иначе, как в его присутствии?
Он сначала бегло прочел письмо про себя, причем на лице его изобразились удивление и ужас; затем перечитал его вторично и наконец, протянув Конраду, ударил рукой по исписанным дощечкам и воскликнул:
- Нечего скачать, хорошая тема для письма от одного христианского мужа к другому! Особенно, если оба довольно видные духовные лица. Когда же, - спросил он, торжественно возведя глаза к небу, - когда же, господи, снизойдешь ты на ниву и отвеешь плевелы от зерна доброго? Мон-Фитчет взял письмо из рук начальника и стал читать
- Читай вслух, Конрад, - сказал гроссмейстер, - а ты, - он обратился к Исааку, - слушай внимательно, ибо мы учиним тебе допрос.
Конрад прочел вслух следующее:
- "Эймер, милостию божиею приор цистерцианского монастыря святой Марии в Жорво, сэру Бриану де Буагильберу, рыцарю священного ордена храмовников, с пожеланием доброго здоровья и обильных даров кавалера Бахуса и дамы Венеры. Что до нас лично, дорогой брат, мы в настоящую минуту находимся в плену у неких беззаконных и безбожных людей, не побоявшихся задержать нашу особу и назначить с нас выкуп. При этом случае узнали мы и о несчастии, постигшем барона Фрон де Бефа, и о твоем бегстве с прекрасной еврейской чародейкой, которая околдовала тебя своими черными очами. Сердечно порадовались мы твоему спасению от плена. Но тем не менее просим тебя: будь как можно осторожнее с этой новой Эндорской волшебницей. Ибо частным образом нам удалось узнать, что ваш гроссмейстер, который ничего не смыслит ни в черных очах, ни алых ланитах, едет к вам из Нормандии, чтобы помешать вам веселиться и прекратить ваши прегрешения. А потому усердно советуем вам соблюдать осторожность. А так как отец Ревекки, богатый еврей Исаак из Йорка, просит у меня, чтобы я замолвил за него словечко перед тобою, то я и поручаю ему сие послание и притом серьезно советую и даже умоляю непременно взять за эту девицу выкуп, так как он отвалит за нее столько денег, что на них можно будет достать полсотни девиц на менее опасных условиях. Подожди только, когда мы снова будем вместе. Тогда повеселимся, как подобает истинным братьям, причем не забудем и винной чаши. Ибо в писании сказано: "Вино веселит сердце человеческое", а также: "Царь утешится красотой твоей".
В ожидании столь приятного свидания желаю тебе доброго здоровья. Писано в вертепе разбойников, в часы утренней молитвы.
Эймер, приор аббатства святой Марии, что в Жорво.
Post scriptum 1. А твоя золотая цепь недолго у меня
погостила: она досталась ворам и отныне будет красоваться на шее одного из разбойников. Он повесит на нее свой охотничий свисток, которым сзывает собак".
1 Post scriptum (лат.) - приписка к письму.
- Что ты на это скажешь, Конрад? - спросил гроссмейстер. - Вертеп разбойников! Для такого приора это и есть самое подходящее жилище. Нечего дивиться, что десница божья поднялась на нас и в Святой Земле мы теряем один город за другим, что неверные отбивают у нас землю пядь за пядью, если завелись среди нас такие духовные сановники, как этот Эймер. Только желал бы я знать, что он разумеет под именем "новой Эндорской волшебницы"? - обратился он вполголоса к своему наперснику.
Конрад гораздо лучше настоятеля был знаком с условным языком тогдашних любезников, быть может даже сам когда-нибудь пользовался им. Он объяснил слова, поставившие в тупик гроссмейстера, заметив, что многие светские люди употребляют подобные выражения, говоря о своих любовницах. Но это объяснение не удовлетворило упрямого фанатика.
- Нет, Конрад, тут кроется нечто более серьезное. В простоте души ты и не подозреваешь, что это может быть целая пучина беззакония. Ревекка из Йорка, должно быть, воспитанница той самой Мириам, о которой ты, наверно, слыхал. Увидишь, что еврей сам сознается в этом. - И, повернувшись к Исааку, он громко спросил: - Так, значит, твоя дочь - пленница Бриана де Буагильбера?
- Точно так, ваше доблестное преподобие, - проговорил трепещущий Исаак. - Какой потребуется выкуп с бедного человека, я готов...
- Молчать! - сказал гроссмейстер. - Дочь твоя занималась врачеванием или нет?
- Как же, милостивый господин, - отвечал Исаак гораздо смелее, - и рыцари, и йомены, и оруженосцы, и вассалы благословляют счастливый дар, ниспосланный ей от бога. Многие могут засвидетельствовать, что она своим искусством исцелила их, когда все другие средства не могли помочь им. Бог Израилев благословляет ее! труды.
Бомануар с горькой усмешкой взглянул на Конрада.
- Видишь, брат, - сказал он, - каковы ухищрения врага человеческого! Вот какие приманки закидывает он для уловления душ, давая им жалкое продление земной жизни взамен вечного блаженства за гробом. Недаром говорится в нашем святом уставе: "Неустанно поражайте льва рыкающего". Восстанем на льва! Ополчимся на губителя! - воскликнул он, потрясая в воздухе своим посохом и как бы угрожая нечистой силе. Потом, обращаясь к еврею, он спросил: - Твоя дочь лечит, конечно, нашептыванием, заклинаниями, талисманами и прочими каббалистическими средствами?
- Ах, нет, преподобный и храбрый рыцарь, - отвечал Исаак, - лечит она бальзамом, обладающим чудесными свойствами.
- А откуда она достала секрет этого состава? - спросил Бомануар.
- Ее научила премудрая Мириам, - сказал Исаак с запинкой.
-Ага, лукавый еврей! - воскликнул гроссмейстер, осеняя себя крестным знамением. - Это, должно быть, та самая Мириам, о колдовских кознях которой знает весь мир христианский. Ее тело было сожжено у позорного столба и пепел разбросан на четыре стороны. И пусть то же будет со мною и, моим орденом, если я не поступлю так же с ученицей этой ведьмы. Я отучу ее колдовать и своими чарами привлекать воинов святого Храма! Дамиан, гоня этого еврея вон, за ворота! Если он вздумает упираться или возвращаться назад, убей его на месте. А с дочерью его мы поступим так, как предписывает христианский закон и как прилично нашему высокому сану.
Бедного Исаака схватили за шиворот и вытолкали вон из пресептории, невзирая на его мольбы и щедрые посулы. Ему ничего не оставалось делать, как возвратиться в дом раввина и постараться через него получить хоть какие-нибудь сведения об участи дочери. До сих пор он страшился за ее честь, теперь он трепетал за ее жизнь.
Между тем гроссмейстер приказал позвать к себе пресептора обители Темплстоу.
ГЛАВА XXXVI
Я не мошенник. Все живут притворством.
Благодаря притворству нищий жив,
А у придворного есть чин и земли.
С притворством воинство и духовенство
Равно знакомы. Все с ним неразлучны;
Ведь в церкви, в лагере и в государстве
Добиться ничего нельзя одной
Правдивостью. На этом мир стоит.
Старинная пьеса
Альберт Мальвуазен, настоятель, или пресептор, обители Темплстоу, был родным братом уже известного нам Филиппа Мальвуазена. Подобно своему брату, он был в большой дружбе с Брианом де Буагильбером.
Среди развратных и бессовестных людей, которых немало числилось в ордене Храма, Альберт из Темплстоу по праву занимал одно из первых мест, но, в отличие от смелого Буагильбера, он умел скрывать свои пороки и честолюбивые замыслы под личиной лицемерного благочестия и пылкого фанатизма. Если бы гроссмейстер не приехал так неожиданно, он не нашел бы в Темплстоу никаких упущений. Но даже и теперь, когда его застали врасплох, Альберт Мальвуазен так подобострастно и с таким сокрушением выслушал упреки своего взыскательного начальника и так усердно принялся водворять аскетическое благочестие в своей обители, где еще накануне царила полная распущенность, что Лука Бомануар возымел теперь гораздо более высокое мнение о нравственности местного пресептора, чем в первые дни по приезде.
Но благоприятное мнение гроссмейстера резко изменилось, когда он узнал, что Альберт Мальвуазен принял в стены своей обители пленную еврейку, по всей вероятности бывшую в любовной связи с одним из братьев ордена. И когда Альберт явился на зов, гроссмейстер встретил его с необычайной суровостью.
- В здешней обители ордена рыцарей святого Храма, - строго сказал Бомануар, - находится женщина еврейского племени, привезенная сюда одним из наших братьев во Христе и водворенная здесь с вашего разрешения, сэр пресептор.
Альберт Мальвуазен был крайне смущен. Злосчастная Ревекка была помещена в одной из самых отдаленных потайных частей здания. Были приняты всевозможные меры предосторожности, дабы ее присутствие осталось неизвестным. Во взгляде гроссмейстера пресептор прочел гибель и себе и Буагильберу в случае, если он не сумеет предотвратить надвинувшуюся бурю.
- Что же вы молчите? - продолжал гроссмейстер.
- Дозволяется ли мне отвечать? - произнес Мальвуазен тоном глубочайшего смирения, хотя, в сущности, своим вопросом хотел только выиграть время, чтобы собраться с мыслями.
- Говори, - сказал гроссмейстер. - Говори, знаешь ли ты главу нашего святого устава, воспрещающую сношения рыцарей Храма с женщинами?
- Конечно, высокопреподобный отец, - отвечал пресептор, - как бы я мог достигнуть столь высокой степени в нашем ордене, если бы не знал важнейших статей его устава?
- В таком случае, еще раз спрашиваю тебя, как могло случиться, что ты допустил осквернить священные стены сей обители, позволив одному из братьев привезти сюда любовницу, да еще колдунью?
- Колдунью? - повторил Альберт Мальвуазен. - С нами крестная сила!
- Да, да, брат, колдунью, - строго произнес гроссмейстер. - Именно так. Посмеешь ли ты отрицать, что эта Ревекка, дочь подлого ростовщика Исаака из Йорка и ученица гнусной колдуньи Мириам, в настоящую минуту находится в стенах твоей пресептории?
- Благодаря вашей мудрости, преподобный отец, - сказал пресептор, - темная завеса спала с глаз моих. Я никак не мог понять, почему такой доблестный рыцарь, как Бриан де Буагильбер, мог так увлечься прелестями этой женщины. Я принял ее в обитель, собственно, с той целью, чтобы помешать их дальнейшему сближению, ибо в противном случае наш храбрый и почтенный брат во Христе подвергался опасности впасть в великий грех.
- Стало быть, до сих пор между ними не было ничего такого, что было бы нарушением обетов? - спросил гроссмейстер.
- Как, под нашим кровом! -с ужасом произнес пресептор, осеняя себя крестным знамением. - Сохрани нас святая. Магдалина и десять тысяч праведных дев! Нет! Если я и погрешил, приняв ее в нашу обитель, то лишь потому, что надеялся искоренить безрассудную привязанность нашего брата к этой еврейке. Его страсть к ней казалась мне до того странной и противоестественной, что я невольно приписывал ее припадку умопомешательства и думал, что легче излечить его состраданием, нежели попреками. Но раз ваша высокочтимая мудрость обнаружила, что эта распутная еврейка занимается колдовством, быть может этим и объясняется его непонятное и безумное увлечение.
...
