Причудливый вид этой кавалькады возбудил любопытство не только Вамбы, но и его менее легкомысленного товарища. В монахе он тотчас узнал приора* аббатства Жорво, известного по всей округе за большого любителя охоты, веселых пирушек, а также, если верить молве, и других мирских утех, еще менее совместимых с его монашескими обетами.
Страховой брокер «Мир» оказывает все виды услуг страхования, среди них ОСАГО и КАСКО. На сайте компании есть возможность рассчитать
стоимость каско, калькулятор для расчета КАСКО удобен и прост в использовании. Калькулятор позволяет задать все необходимые параметры для точного определения стоимости КАСКО, как то: марка автомобиля, литраж двигателя, возраст автовладельца, водительский стаж, количество водителей и другие параметры.
Но в те времена не слишком строго относились к поведению монахов и священников, так что приор Эймер пользовался доброй славой среди соседей своего аббатства. Его веселый и вольный нрав и постоянная готовность даровать отпущение грехов делали его любимцем всех местных дворян, со многими из которых он был в родстве, так как принадлежал к именитой норманской фамилии. Дамы в особенности были расположены относиться без излишней суровости к поведению человека, который являлся не только неизменным поклонником прекрасного пола, но и отличался умением прогонять смертельную скуку, слишком часто одолевавшую их в старинных покоях феодальных замков. Настоятель увлекался охотой, у него были лучшие соколы и борзые во всей северной округе. Это обстоятельство сильно возвышало его во мнении дворянской молодежи. Со старшими он прикидывался совсем другим человеком, что отлично ему удавалось, когда это было нужно. Его поверхностная начитанность была достаточно велика, чтобы внушать окружающим невеждам почтение к его учености, а важная осанка и возвышенные рассуждения об авторитете церкви и духовенства поддерживали мнение о его святости. Даже простой народ, который всех строже судит поведение высших сословий, относился снисходительно к легкомыслию приора Эймера. Дело в том, что Эймер был очень щедр, а за милосердие, как известно, отпускается множество грехов, Большая часть монастырских доходов находилась в его полном распоряжении. Это давало ему возможность не только много тратить на свои прихоти, но и оказывать щедрую помощь соседним крестьянам. Если и случалось приору Эймеру с излишней пылкостью скакать на охоте или чересчур засиживаться на пиру, если приходилось видеть, как на рассвете он пробирается через боковую калитку в стене своего аббатства, возвращаясь домой после свидания, продолжавшегося целую ночь, люди только пожимали плечами и примирялись с такими проступками настоятеля, вспоминая, что точно так же грешили и многие из его собратий, не искупая своих грехов теми качествами, какими отличался этот монах. Словом, приор Эймер был очень хорошо известен нашим саксонцам. Они неуклюже поклонились ему и взамен получили его благословение.
Однако странная внешность спутника Эймера и его свиты настолько поразила свинопаса и Вамбу, что они едва расслышали вопрос, с которым обратился к ним настоятель.
- Я вас спрашиваю, дети мои, - повторил настоятель, возвысив голос, - нет ли по соседству доброго человека, который из любви к богу и по усердию к святой нашей матери-церкви оказал бы на нынешнюю ночь гостеприимство и подкрепил бы силы двух смирнейших ее служителей и их спутников? - Несмотря на внешнюю скромность этих слов, он произнес их с большой важностью.
"Двое смирнейших служителей матери-церкви! Хотел бы я поглядеть, какие же у нее бывают дворецкие, буфетчики и иные старшие слуги", - подумал про себя Вамба, однако же остерегся произнести свою мысль вслух.
Он поднял глаза на приора и ответил:
- Если преподобным отцам угодны сытные трапезы и мягкие постели, то в нескольких милях отсюда находится Бринксвортское аббатство, где им, по их сану, окажут самый почетный прием; если же они предпочтут провести вечер в покаянии, то вон та лесная тропинка доведет их прямехонько до пустынной хижины в урочище Компангерст, где благочестивый отшельник приютит их под своей крышей и разделит с ними вечерние молитвы.
Но приор отрицательно покачал головой, выслушав оба предложения.
- Мой добрый друг, - сказал он, - если бы звон твоих бубенчиков не помутил твоего разума, ты бы знал, что у нас, духовных лиц, не принято просить гостеприимства друг у друга и мы обращаемся за этим к мирянам, чтобы дать им лишний случай послужить богу, оказывая помощь его служителям.
- Я осел, - отвечал Вамба, - но тем не менее я имею честь носить такие же колокольчики, как и мул вашего преподобия Все же я полагал, что доброта матери-церкви и ее служителей проявляется, как и у всех прочих людей, прежде всего в пределах ее собственной семьи.
- Перестань грубить, нахал! - крикнул вооруженный всадник, сурово перебивая болтовню шута. - И укажи нам, если можешь, дорогу к замку... Как вы назвали этого Франклина, приор Эймер?
- Седрик, - отвечал приор, - Седрик Саксонец... Скажи мне, приятель, далеко ли мы от его жилья и можешь ли ты показать нам дорогу?
- Найти дорогу будет трудновато, - отвечал Гурт, в первый раз вступая в беседу, - притом у Седрика в доме рано ложатся спать.
- Ну, не мели пустяков! - сказал воин. - Могут и встать, чтобы принять таких путников, как мы. Мы не намерены унижаться и просить гостеприимства - мы вправе его требовать.
- Уж не знаю, - угрюмо сказал Гурт, - следует ли мне указывать дорогу к дому моего господина таким людям, которые хотят требовать по праву то, что другие рады получить из милости.
- Ты вздумал еще спорить со мной, раб! - воскликнул воин.
С этими словами он пришпорил свою лошадь, заставил ее круто повернуть и поднял хлыст, собираясь наказать дерзкого простолюдина
Гурт метнул на него злобный и мстительный взгляд и с угрозой, хотя и нерешительно, ухватился за рукоятку своего ножа; но в ту же минуту приор Эймер двинул своего мула вперед и, встав между воином и свинопасом, предупредил опасное столкновение.
- Нет, брат Бриан, именем святой Марии прошу вас помнить, что вы теперь не в Палестине, где владычествовали над турецкими язычниками и сарацинами; здесь, на нашем острове, мы не любим ударов и принимаем их только от святой церкви, которая карает любя... Скажи мне, добрый человек, - продолжал он, обращаясь к Вамбе и подкрепляя свою речь небольшой серебряной монетой, - как проехать к Седрику Саксонцу. Ты должен знать туда дорогу и обязан указать ее любому путнику, а не то что духовным лицам вроде нас.
- Право же, честной отец, - отвечал шут, - я так испугался сарацинской головы вашего преподобного спутника, что совсем позабыл дорогу домой... Не знаю даже, попаду ли и сам туда сегодня...
- Вздор! - сказал настоятель. - Коли захочешь, так вспомнишь. Этот преподобный собрат мой всю жизнь сражался с сарацинами за обладание святым гробом. Он принадлежит к ордену рыцарей Храма, о которых ты, может быть, слышал: он наполовину монах, наполовину воин.
- Коли он хоть наполовину монах, - сказал шут, - он не должен так неразумно обращаться с прохожими, если они замедлят с ответом на вопросы, до которых им нет никакого дела.
- Ну, я прощаю тебе эти шутки с тем условием, что ты покажешь мне дорогу к дому Седрика, - сказал аббат.
- Ладно, - отвечал Вамба. - Извольте ехать по этой тропинке до того места, где увидите вросший в землю крест; от него едва одна верхушка виднеется, да и то не больше как на локоть вышиной. От этого креста в разные стороны идут четыре дороги. Но вы поверните влево, и надеюсь, что ваше преподобие достигнет ночлега прежде, чем разразится гроза.
Аббат поблагодарил мудрого советчика, и вся кавалькада, пришпорив коней, поскакала с той быстротой, с какой люди спешат достигнуть ночлега, спасаясь от ночной бури. Когда топот копыт замер в отдалении, Гурт сказал своему товарищу:
- Если преподобные отцы последуют твоему умному совету, вряд ли они доедут сегодня до Ротервуда.
- Да, - сказал шут ухмыляясь, - но зато они могут доехать до Шеффильда, коли им посчастливится, а для них и то хорошо. Не такой уж я плохой лесничий, чтоб указывать собакам, где залегла дичь, если не хочу, чтобы они ее задрали.
- Ты прав, - сказал Гурт. - Плохо будет, если Эймер увидит леди Ровену, а еще хуже, пожалуй, если Седрик поссорится с воинственным монахом, чего, наверное, можно ожидать от него. Но мы с тобой не станем болтать, а будем только смотреть и слушать, как добрые слуги.
Возвратимся к обоим всадникам, которые вскоре оставили рабов Седрика далеко позади.
- Чего, собственно, добивались эти наглые парни, - спросил рыцарь Храма у аббата, - и отчего вы не позволили мне наказать их?
- Эх, брат Бриан, - отвечал приор, - один из ьих совсем дурак, и странно было бы требовать у него ответа за его глупости; что же касается другого грубияна, он из породы тех неукротимых, свирепых дикарей, которые, как я вам столько раз говорил, все еще встречаются среди потомков покоренных саксонцев: для них нет большего удовольствия, чем показывать при каждом удобном случае свое отвращение к победителям.
- Ну, я бы живо вбил в них правила вежливости! - сказал Бриан. - Я ведь привык иметь дело с подобными людьми. Наши турецкие пленные в своей неукротимой ярости кажутся страшнее самого Одина *; однако ж, пробыв два месяца у меня в доме под руководством моего смотрителя за невольниками, они становились смирными, послушными, услужливыми и даже раболепными. Правда, сэр, с ними надо держать ухо востро и постоянно остерегаться яда и кинжала, потому что они при каждом удобном случае охотно пускают в ход и то и другое.
- Но ведь у всякого народа свои обычаи и нравы, - возразил приор Эймер. - Прибей вы этого малого, мы так и не узнали бы дороги к дому Седрика; кроме того, если бы нам самим и удалось добраться туда, то Седрик непременно затеял бы с вами ссору из-за побоев, нанесенных его рабам. Помните, что я вам говорил: этот богатый Франклин горд, вспыльчив, ревнив и раздражителен, он, настроен против нашего дворянства и в ссоре даже со своими соседями - Реджинальдом Фрон де Бефом и Филиппом Мальвуазеном, которые шутить не любят. Он так крепко держится за права своего рода и так гордится тем, что происходит по прямой линии от Хёрварда*, одного из знаменитых поборников семицарствия*, что его не называют иначе, как Седрик Саксонец. Он похваляется своим кровным родством с тем самым народом, от которого многие из его соплеменников охотно отрекаются, чтобы избегнуть бедствий, выпадающих на долю побежденному.
- Приор Эймер, - сказал храмовник, - вы большой любезник, знаток женской красоты и не хуже трубадуров* знакомы со всем, что касается уставов любви; но эта хваленая Ровена должна быть поистине чудом красоты, чтобы вознаградить меня за снисходительность и терпение, какими мне придется снискивать расположение такого мужлана и мятежника, каков, по вашим словам, ее отец Седрик.
- Седрик ей не отец, а только дальний родственник, - сказал аббат. - Она происходит из более знатной семьи, чем он. Он сам навязался ей в опекуны и привязан к ней так, - что и собственная дочь не была бы ему дороже. О красоте ее вы в скором времени сможете судить сами. И пусть я буду еретиком, а не истинным сыном церкви, если белизна ее лица и величественное и вместе кроткое выражение голубых глаз не изгонят из вашей памяти черноволосых дев Палестины.
- Ну, а если ваша прославленная красавица, - сказал храмовник, - окажется не так хороша, вы помните ваш заклад?
- Моя золотая цепь, - отвечал аббат, - а ваш заклад - десять бочек хиосского вина. Я могу считать их моими, словно они уже стоят в монастырском подвале под ключом у старого Дениса, моего келаря.
- Но вы предоставляете мне самому решение спора, - сказал рыцарь Храма, - и я проиграю только в том случае, если сознаюсь, что с Троицына дня прошедшего года не видывал такой красивой девицы. Так ведь мы с вами уговорились? Ну, приор, прощайтесь со своей золотой цепью. Я надену ее поверх своего нагрудника на ристалище в Ашби-де-ля-Зуш.
- Если выиграете честно, то и носите на здоровье, - сказал приор. - Я поверю вам на слово, как рыцарю и церковнику. А все-таки, брат, примите мой совет и будьте повежливей: ведь вы будете иметь дело не с пленными язычниками или восточными рабами. Седрик Саксонец такой человек, что если сочтет себя оскорбленным - а он очень чувствителен к оскорблениям, - то не обратит внимания на ваше рыцарство и мое высокое положение и на наш священный сан и выгонит нас вон из своего дома, хотя бы на дворе стояла полночь. И, кроме того, остерегайтесь слишком пристально смотреть на Ровену: он охраняет ее чрезвычайно ревниво. Если мы дадим ему малейший повод к опасениям с этой стороны, мы с вами пропали. Говорят, что он изгнал из дому единственного сына только за то, что тот дерзнул поднять влюбленные глаза на эту красавицу. По-видимому, ей можно поклоняться только издали; приближаться же к ней разрешается лишь с такими мыслями, с какими мы подходим к алтарю пресвятой девы.
- Ну, так и быть, - отвечал храмовник, - постараюсь сдержаться и вести себя, словно красная девица. Во всяком случае, не опасайтесь, что кто-нибудь посмеет выгнать нас из дому. Мы с моими оруженосцами и слугами, Аметом и Абдаллой, достаточно сильны, чтобы добиться хорошего приема.
- Ну, так далеко нам нельзя заходить... - отвечал приор. - Но вот и вросший в землю крест, о котором говорил нам шут. Однако ночь такая темная, что трудно различить дорогу. Он, кажется, сказал, что нужно повернуть влево.
- Нет, вправо, - сказал Бриан, - мне помнится, что вправо.
- Налево, конечно налево. Я помню, что он именно налево указывал концом своей деревянной шпаги
-- Да, но шпагу-то он держал в левой руке и указывал поперек своего тела в противоположную сторону, - сказал храмовник.
Как это всегда бывает, каждый упрямо защищал свое мнение; спросили слуг, но свита все время держалась поодаль и потому не слыхала того, что говорил Вамба. Наконец Бриан, вглядывавшийся в темноту, заметил у подножия креста какую-то фигуру и сказал:
- Тут кто-то лежит: либо спящий, либо мертвый. Гуго, потрогай-ка его концом твоего копья.
Оруженосец не успел дотронуться до лежавшего, как тот вскочил, воскликнув на чистом французском языке:
- Кто бы ты ни был, с твоей стороны очень невежливо прерывать так мои размышления Г
- Мы только хотели спросить тебя, - сказал приор, - как проехать в Ротервуд, к жилищу Седрика Саксонца.
- Я сам иду в Ротервуд, - сказал незнакомец. - Будь у меня верховая лошадь, я бы проводил вас, туда. Дорогу я знаю отлично.
- Мы тебе скажем спасибо, приятель, - сказал приор, - если ты проведешь нас к Седрику.
Аббат приказал одному из служителей уступить свою лошадь незнакомцу, а самому пересесть на его испанского жеребца.
Проводник направился в сторону, как раз противоположную той, которую указал Вамба. Тропинка скоро углубилась в самую чащу леса, пересекая несколько ручьев с топкими берегами; переправляться через них было довольно рискованно, но незнакомец, казалось, чутьем выбирал самые сухие и безопасные места для переправы. Осторожно продвигаясь вперед, он вывел наконец отряд на широкую просеку, в конце которой виднелось огромное, неуклюжее здание.
Указав на него рукою, проводник сказал аббату:
- Вот Ротервуд, жилище Седрика Саксонца. Это известие особенно обрадовало Эймера, который обладал не особенно крепкими нервами и во время переезда по топким низинам испытывал такой страх, что не имел ни малейшего желания поговорить со своим проводником. Зато теперь его любопытство пробудилось, и приор спросил проводника, кто он такой и откуда.
- Я пилигрим и только что вернулся из" Святой Земли, - отвечал тот.
- Лучше бы вы там и оставались воевать за обладание святым гробом, - сказал рыцарь Храма.
- Вы правы, достопочтенный господин рыцарь, - ответил пилигрим, которому наружность храмовника была, по-видимому, хорошо знакома. - Но нечего удивляться, что простой поселянин вроде меня вернулся домой, если даже те, кто клялся посвятить всю жизнь освобождению святого города, путешествует вдали от мест, где они должны были бы сражаться согласно своему обету.
Храмовник уже собрался дать гневный ответ на эти слова, но аббат вмешался в разговор, выразив удивление, как это проводник до сих пор еще так хорошо помнит все лесные тропинки.
- Да ведь я здешний уроженец, - отвечал проводник. И в ту же минуту они очутились перед жилищем Седрика.
Это было огромное, неуклюжее здание с несколькими внутренними дворами и оградами. Его размеры указывали на богатство хозяина, однако оно резко отличалось от высоких замков норманских дворян, обнесенных каменными стенами и защищенных зубчатыми башнями.
Впрочем, и Ротервуд был не совсем беззащитным. В те смутные времена ни одно поместье не могло обойтись без укреплений, иначе оно немедленно было бы разграблено и сожжено. Вокруг всей усадьбы шел глубокий ров, наполненный водой из соседней речки. По обеим сторонам этого рва проходил двойной частокол из заостренных бревен. С западной стороны в наружной ограде были сделаны ворота; подъемный мост вел от них к воротам внутренней ограды. Особые выступы по бокам ворот давали возможность обстреливать противника перекрестным огнем из луков и пращей.
Остановившись перед воротами, храмовник громко и нетерпеливо затрубил в рог. Нужно было торопиться, так как дождь полил в эту минуту как из ведра.
ГЛАВА III
Тогда - о горе! - доблестный Саксонец,
Золотокудрый и голубоглазый,
Пришел из края, где пустынный берег
Внимает реву Северного моря.
Томсон, "Свобода"
В просторной, но низкой зале на большом дубовом столе, сколоченном из грубых досок, ориготовлена была вечерняя трапеза Седрика Саксонца.
В каждом конце залы было во огромному очагу, но трубы были устроены так плохо, что большая часть дыма оставалась в помещении. От постоянной копоти бревенчатые стропила под крышей были густо покрыты сажей, как черным лаком. По стенам висели различные принадлежности охоты и боевого вооружения, а по углам створчатые двери вели в другие комнаты обширного дома.
Вся обстановка отличалась суровой саксонской простотой, которой гордился Седрик. Пол был глинобитный, как в наших амбарах. В одном конце залы пол был немного приподнят; на этом месте, называвшемся "почетным помостом", могли сидеть только старшие члены семейства и наиболее почетные гости. Поперек помоста стоял стол, покрытый богатой красной скатертью; от середины его вдоль всей залы тянулся другой, предназначенный для трапез домашней челяди и простолюдинов.
Такого рода обеденные столы, в форме буквы "Т", до сих пор встречаются в старинных колледжах Оксфорда и Кембриджа. Вокруг главного стола на помосте стояли крепкие стулья и кресла из резного дуба. Над помостом был устроен суконный балдахин, который до некоторой степени защищал сидевших там важных лиц от дождя, пробивавшегося сквозь плохую крышу.
Возле помоста на стенах висели пестрые драпировки, а пол был устлан узориым ковром. В остальной части зала не было ни балдахина, ни драпировок на грубо выбеленных стенах, ни ковра на глиняном полу; вместо стульев тянулись простые скамьи.
В середине верхнего стола стояли два кресла повыше остальных, предназначавшиеся для хозяйки и хозяина. На одном из этих кресел сидел сейчас Седрик Саксонец, нетерпеливо ожидая ужина. Хотя он был по своему званию не более как тан*, однако всякое опоздание обеда или ужина приводило его в не меньшее раздражение, чем любого ольдермена старого или нового времени.
По лицу Седрика было видно, что он человек прямодушный, нетерпеливый и вспыльчивый. Среднего! роста, широкоплечий, с длинными руками, он отличался крепким телосложением человека, привыкшего переносить суровые лишения на войне или охоте. Голова его была правильной формы, широкое лицо с большими голубыми глазами дышало смелостью и прямотой и выражало такую веселость, которая может часто сменяться вспышками внезапного гнева. В его глазах блистала гордость и постоянная настороженность, потому что этот человек всю жизнь отстаивал свои права, посягательства на которые непрестанно повторялись. Длинные русые волосы Седрика были расчесаны ровным пробором, шедшим от темени до лба, и падали на плечи; седина едва еще пробивалась в них, даром что ему шел шестидесятый год.
На нем был кафтан зеленого цвета, отделанный у ворота и обшлагов серым беличьим мехом. Кафтан не был застегнут, и под ним виднелась узкая, плотно прилегающая к телу куртка из красного сукна. Штаны из такого же материала доходили лишь до колен, оставляя голени обнаженными. Его башмаки были той же формы, что и у его крестьян, но из лучшей кожи и застегивались спереди золотыми пряжками. На руках он носил золотые браслеты, на шее - широкое ожерелье, вокруг талии - пояс, богато выложенный драгоценными камнями; к поясу был прикреплен короткий прямой двусторонний меч с сильно заостренным концом. За его креслом висели длинный плащ из красного сукна, отороченный мехом, и роскошно вышитая шапка, составлявшие обычный выходной костюм богатого землевладельца. К спинке его кресла прислонена была короткая рогатина с широкой блестящей стальной головкой, служившая ему во время прогулок вместо трости или в качестве оружия.
Несколько слуг, наряды которых как бы составляли переходные ступени между роскошным костюмом хозяина и грубой простотой одежды свинопаса Гурта, смотрели в глаза своему властелину и ожидали его приказаний. Из них двое или трое старших стояли на помосте, за креслом Седрика, остальные держались в нижней части залы Были тут слуги и другой породы: три мохнатые борзые собаки, несколько крупных костлявых ищеек с толстой шеей, большой головой и длинными ушами и две маленькие собачки, которых теперь называют терьерами. Они с нетерпением ожидали ужина, но, чувствуя, что хозяин не в духе, не решались нарушить его угрюмое молчание; быть может, они ообаивались и белой дубинки, лежавшей возле его прибора и предназначенной для того, чтобы предупреждать назойливость четвероногих слуг. Один только старый волкодав с развязностью избалованного любимца подсел поближе к почетному креслу и время от времени отваживался обратить на себя внимание хозяина, то кладя ему на колени свою большую лохматую голову, то тыча носом в его ладонь. Но Седрик и его отстранял суровым окриком: "Прочь, Больдер, прочь! Не до тебя теперь!"
Дело в том, что Седрик, как мы уже заметили, был в дурном настроении. Леди Ровена, ездившая к вечерне в какую-то отдаленную церковь, только что вернулась домой и замешкалась у себя, меняя платье, промокшее под дождем. О Гурте не было ни слуху ни духу, хотя давно уже было пора пригнать стадо домой. Между тем времена стояли тревожные, и можно было опасаться, что стадо задержалось из-за встречи с разбойниками или из-за нападения какого-нибудь соседнего барона, достаточно сильного, чтобы пренебречь правом собственности. А так как большая часть богатств саксонских помещиков заключалась именно в многочисленных стадах свиней" особенна в лесистых местностях, где эти животные легко н ходил корм, то у Седрика были основательные причины для беспокойства. Вдобавок ко всему этому наш саксонский таи соскучился по любимому шуту Вамбе, который своими шутками приправлял вечернюю трапезу хозяина и придавал особый вкус вину и элю. Обычный час ужина Седрика давно миновал, а он ничего не ел с самого полудня. Он выражал свое неудовольствие отрывочными восклицаниями; он то бормотал их про себя, то обращался к слугам, чаще всего к своему кравчему, подносившему ему от времени до времени серебряный стаканчик с вином для успокоения.
- Почему леди Ровена так замешкалась?
- Она сейчас придет, только переменит головной убор, - отвечала одна из служанок с той развязностью, с какой любимая служанка госпожи обыкновенно разговаривает с главою семейства. - Вы же сами не захотите, чтобы она явилась к столу в одном чепце и в юбке, а уж ни одна дама в околотке не одевается скорее нашей леди Ровены.
Такой неопровержимый довод как будто удовлетворил Саксонца, который в ответ промычал что-то нечленораздельное и затем заметил:
-- В следующий раз, как она поедет в церковь святого Иоанна, дай бог, чтобы погода была ясная. Однако, - продолжал он, обращаясь к кравчему и внезапно повышая голос, словно обрадовавшись случаю сорвать свою досаду, не опасаясь возражений, - какого черта Гурт до сих пор торчит в поле? Верно, дождемся плохих вестей о нашем стаде. А прежде он был таким верным и осмотрительным слугой! Я уже подумывал дать ему лучшую должность - может статься, назначил бы его в число своих телохранителей.
Тут кравчий Освальд скромно осмелился заметить, что еще не очень поздно, так как сигнал к тушению огней был подан не более часа тому назад. Это заступничество было мало удачным, потому что кравчий произнес слово, невыносимое для слуха саксонца.
- Дьявол бы побрал этот сигнальный колокол, -воскликнул Седрик, - и того мучителя, который его выдумал, да и безголового раба, который смеет говорить о нем по-саксонски саксонским же ушам!.. Сигнальный колокол, - продолжал он помолчав, - как же... сигнальный колокол заставляет порядочных людей гасить у себя огонь, чтобы воры и разбойники могли в темноте взяться за свои подвиги. Да, сигнальный колокол! Реджинальд Фрон де Беф и Филипп де Мальвуазен жнают пользу сигнального колокола не хуже самого Вильгельма Ублюдка и всех прочих норманских проходимцев, сражавшихся под Гастингсом. Того и гляди, услышу, что мое имущество отобрано, чтобы спасти от голодной смерти разбойничью шайку, которую они могут содержать только грабежами. Мой верный раб убит, мое добро украдено, а Вамба... Где Вамба? Кажется, кто-то говорил, что и он ушел с Гуртом?
Освальд ответил утвердительно.
- Ну вот, час от часу не легче! Стало быть, и саксонского дурака тоже забрали служить норманскому лорду. Да и правда: все мы дураки, коли соглашаемся им служить; будь мы от рождения полоумными, и то у них было бы меньше оснований издеваться над нами. Но я отомщу! - воскликнул он, вскакивая с кресла и хватаясь за рогатину при одной мысли о воображаемой обиде. - Я подам жалобу в главный совет - у меня есть друзья, есть и сторонники. Я вызову норманна на честный бой, как подобает мужчине. Пускай выступит в панцыре, в кольчуге, во всех доспехах, придающих трусу отвагу. Мне случалось вот таким же дротиком пробивать ограды втрое толще их боевых щитов. Быть может, они считают меня стариком, но я им покажу, что хотя я и одинок и бездетен, все-таки в жилах Седрика течет кровь Херварда! О Уильфред, Уильфред, - произнес он горестно, - если бы ты мог победить свою безрассудную страсть, твой отец не оставался бы на старости лет, как одинокий дуб, простирающий свои поломанные и оголенные ветви навстречу налетающей буре!
Эти мысли, по-видимому, превратили его гнев в тихую печаль. Он отложил в сторону дротик, сел на прежнее мс сто, понурил голову и глубоко задумался. Его размышления были прерваны громким звуком рога, в ответ на который собаки подняли осушительный лай и вой. Белой дубинке и слугам пришлось немало потрудиться, пока удалось утихомирить псов.
- Эй, слуги, ступайте же к воротам! - сказал Седрик, как только в зале поутихло и прислуга могла расслышать его слова. - Узнайте, какие вести принес нам этот рог, посмотрим, какие бесчинства и хищения учинены в моих угодьях.
Минуты через три возвратившийся слуга доложил, что приор Эймер из аббатства Жорво и добрый рыцарь Бриан де Буагильбер, командор* доблестного и досточтимого ордена храмовников, с небольшою свитой просят оказать им гостеприимство и дать ночлег на пути к месту турнира, назначенного неподалеку от Ашби-де-ля-Зуш на послезавтра.
- Эймер? Приор Эймер? И Бриан де Буагильбер? - бормотал Седрик. - Оба норманны... Но это все равно, норманны они или саксонцы, - Ротервуд не должен отказать им в гостеприимстве. Добро пожаловать, раз пожелали здесь ночевать. Приятнее было бы, если б они проехали дальше. Впрочем, я надеюсь, что в качестве гостей и норманны будут держать себя поскромнее. Ступай, Гундиберт, - прибавил он, обращаясь к дворецкому, стоявшему за его креслом с белым жезлом в руке. - Возьми с собой полдюжины слуг и проводи приезжих в помещение для гостей. Позаботься об их лошадях и мулах и смотри, чтобы никто из их свиты ни в чем не терпел недостатка. Дай им переодеться, если пожелают, разведи огонь, подай воды для омовенья, поднеси вина и элю. Поварам скажи, чтобы поскорее прибавили что-нибудь к нашему ужину, и вели подавать на стол, как только гости будут готовы. Скажи им, Гундиберт, что Седрик и сам бы вышел приветствовать их, но не может, потому что дал обет не отходить дальше трех шагов от своего помоста навстречу гостям, если они не принадлежат к саксонскому королевскому дому. Иди. Смотри, чтобы все было как следует: пусть эти гордецы не говорят потом, что грубиян Саксонец показал себя жалким скупцом.
Дворецкий с несколькими слугами ушли исполнять приказания хозяина, а Седрик обратился к кравчему Освальду и сказал:
- Приор Эймер... ведь это, если не ошибаюсь, родной брат того самого Жиля де Мольверера, который ныне стал лордом Миддльгемом.
Освальд почтительно наклонил голову в знак согласия.
- Его брат занял замок и забрал вотчину, принадлежавшую гораздо более высокому роду - роду Ульфгора Миддльгемского. Но все норманские лорды поступают так же. Этот приор, говорят, довольно веселый поп и предпочитает кубок с вином и охотничий рог колокольному звону и требнику. Ну, да ладно. Пускай войдет, я приму его с честью. А как ты назвал того, храмовника?
- Бриан де Буагильбер.
- Буагильбер? - повторил в раздумье, как бы споря с кем-то, Седрик, который постоянно был окружен слугами и поэтому в разговоре привык скорее обращаться к себе самому, чем к другим. - Буагильбер?.. Это имя известное. Много говорят о нем и доброго и худого. По слухам, это один из храбрейших рыцарей ордена Храма, но он погряз в обычных для них пороках: горд, дерзок, жесток и сластолюбив. Говорят, что это человек жестокосердый, что он не боится никого ни на земле, ни на небе. Так, по крайней мере, отзываются о нем те немногие воины, что воротились из Палестины. А впрочем, ведь он у меня только одну ночь переночует; ничего, милости просим и его. Освальд, начни бочку самого старого вина; подай к столу лучшего меду, самого крепкого эля, самого душистого мората, шипучего сидра, пряного пигмента и налей самые большие кубки. Храмовники и аббаты любят добрые вина и большие чаши. Эльджита, доложи леди Ровене, что мы не станем сегодня ожидать ее прихода в залу, если только на то не будет ее особого желания.
- Но сегодня, конечно, у нее будет особое желание, - отвечала Эльджига без запинки, - потому что ей всегда хочется узнать последние новости из Палестины.
Седрик метнул на бойкую служанку гневный взор. Однако леди Ровена и все, кто ей прислуживал, пользовались особыми правами и были защищены от его гнева. Он сказал только:
- Придержи язык! Иди передай твоей госпоже мое поручение, и пусть она поступает, как ей угодно. Здесь, по крайней мере, внучка Альфреда может повелевать, как государыня.
Эльджита ушла из залы.
- Палестина! - проговорил Саксонец. - Палестина...
Сколько ушей жадно прислушивается к басням, которые распутные крестоносцы и лицемерные пилигримы приносят из этой роковой страны! И я бы мог спорить, и я бы мог осведомиться и с бьющимся сердцем слушал бы сказки, при помощи которых эти хитрые бродяги втираются в наши дома и пользуются нашим гостеприимством... Но нет, сын, который меня ослушался, - не сын мне, и я не более забочусь о его судьбе, чем об участи самого недстойного из тех людишек, которые пришивают себе на плечо крест, предаются распутству и убийствам да еще уверяют, будто так богу угодно.
Наморщив брови, он на минуту уставился на пол. Когда же он снова поднял глаза, створчатые двери в противоположном конце залы распахнулись настежь, и, предшествуемые дворецким с жезлом и четырьмя слугами с пылающими факелами, вечерние гости вошли в залу.
ГЛАВА IV
Свиней, козлов, баранов кровь текла;
На мрамор туша брошена вола;
Вот мясо делят, жарят на огне,
И свет играет в розовом вине.
Без почестей Улисс на пир пришел:
Его в сторонке за треногий стол
Царь усадил...
Поп, "Одиссея"
Аббат Эймер воспользовался удобным случаем, чтобы сменить востюм для верховой езды на еще более великолепный вечерний, поверх которого надел затейливо вышитую мантию. Кроме массивного золотого перстня, являвшегося знаком его сана, он носил еще множество колец с драгоценными камнями, хотя это и запрещалось монастырским уставом; его обувь была из тончайшего испанского сафьяна, борода подстрижена коротко, а выбритое темя было прикрыто алой шапочкой с богатым шитьем.
Храмовник тоже переоделся. Он скинул свою кольчугу и вместо нее надел кафтан из темно-красной шелковой материи, опушенной мехом, а сверх него - длинный белоснежный плащ, ниспадавший крупными складками. Восьмиконечный крест его ордена, вырезанный из черного бархата, был нашит на его белой мантии Он снял свою высокую дорогую шапку; густые черные как смоль кудри, под стать смуглой коже, красиво обрамляли его лоб. Осанка и поступь, полные величавой грации, были бы очень привлекательны, если бы не надменное выражение лица, говорившее о привычке к неограниченной власти.
...
