- Судьба Седрика также зависит от твоего решения, - сказал де Браси, - советую тебе хорошенько подумать об этом.
До сих пор Ровена выдерживала свою роль с непоколебимой стойкостью, потому что не считала опасность ни серьезной, ни неминуемой. От природы она была кротка и застенчива. Однако благодаря условиям воспитания характер ее изменился. Под влиянием всеобщего поклонения в ней развилась некоторая самоуверенность. Она не представляла себе, как можно противиться ее воле или не исполнять ее просьб и желаний.
Интернет-магазин «Мебель-Ф» осуществляет продажу мебели российского производства. В интернет-магазине можно приобрести
компьютерный стол недорого, а также в ассортименте представлены: мягкая мебель; комоды; тумбы, мини-стенки под телевизор; стенки, гостиные; спальни; прихожие; шкафы; кровати из массива дерева; кухни; детская мебель; журнальные столы.
Но под ее величавой самоуверенностью скрывалась мягкая и нежная душа. Поэтому, когда леди Ровену постигла беда, угрожавшая ей самой и ее близким, когда ее воля столкнулась с волей сильного, решительного и бесчестного человека, она упала духом и растерялась.
Она обвела глазами вокруг себя, как бы ища помощи, издала несколько прерывистых восклицаний, потом подняла сжатые руки к небу и разразилась горькими слезами. Нельзя было видеть горя этого прелестного создания и не тронуться таким зрелищем. Де Браси и был тронут, хотя ощущал гораздо больше смущения, чем сочувствия.
Он ходил взад и вперед по комнате, тщетно стараясь успокоить перепуганную девушку и раздумывая, что же ему теперь делать.
"Если, - думал он, - я позволю себе растрогаться слезами этой девицы, как я возмещу себе утрату всех блестящих надежд, ради которых я пошел на такой риск? Вдобавок будут смеяться принц Джон и его веселые приспешники. И, однако, я чувствую, что не гожусь для взятой на себя роли. Не могу равнодушно смотреть на это прелестное лицо, искаженное страданием, на чудесные глаза, утопающие в слезах. Лучше бы она продолжала держаться все так же высокомерно, или лучше бы мне позаимствовать у барона Фрон де Бефа хотя бы сотую долю его выдержки и жестокосердия".
Волнуемый этими мыслями, он только и мог попытаться утешить злополучную Ровену, указывая ей, что пока еще нет никаких оснований для такого отчаяния. Но эти речи внезапно были прерваны громкими звуками охотничьего рога. Де Браси пришлось покинуть красавицу и поспешить в общую залу. Впрочем, он едва ли сожалел об этом, так как его беседа с леди Ровеной приняла такой оборот, что ему было одинаково трудно как продолжать настаивать на своем, так и отказаться от своих намерений.
ГЛАВА XXIV
"Как лев, я покорю свою невесту"
Дуглас
Пока описанные нами сцены происходили в различных частях замка, еврейка Ревекка ожидала решения своей участи, запертая в дальней и уединенной башне. Сюда привели ее двое замаскированных слуг. Здесь Ревекка очутилась лицом к лицу со старой колдуньей, которая, сидя за пряжей, мурлыкала себе под нос саксонскую песню в такт своему веретену, танцевавшему по полу. При входе Ревекки старуха подняла голову и уставилась на красивую еврейку с той злобной завистью, с какой старость и безобразие, сочетающиеся с дьявольским характером, взирают на юность и красоту.
- Убирайся прочь отсюда, старый сверчок! - сказал один из спутников Ревекки. - Так приказал наш благородный хозяин. Освободи эту комнату для гостьи почище тебя.
- Да, - проворчала старуха, - вот как нынче награждают за службу. Было время, когда одного моего слова было достаточно, чтобы лучшего из вас ссадить с седла и прогнать со службы. А теперь мне приходится убираться по приказу первого попавшегося слуги!
- Нечего разговаривать, Урфрида, - сказал другой, - уходи, вот и все. Барские приказы надо исполнять проворно. Были у тебя светлые деньки, а теперь твое солнце закатилось. Ты теперь все равно, что старая боевая лошадь, пущенная пастись на голый вереск. Хорошо скакала ты когда-то, а нынче хоть рысцой ходи, и то ладно. Ну-ну, пошевеливайся!
- Да преследуют вас всегда дурные предзнаменования! - сказала старуха. - Чтоб вам обоим подохнуть, как псам в конурах!.. Разрази меня демон, если я уйду из своей собственной комнаты прежде, чем допряду свою пряжу!
- На этот счет можешь сама объясняться с хозяином, старая ведьма, - отвечал слуга и ушел вместе со своим товарищем, оставив Ревекку наедине со старухой.
- Что за бесовские дела они еще затеяли? - говорила старуха, бормоча себе под нос и поглядывая искоса на Ревекку злыми глазами. - Впрочем, догадаться нетрудно: красивые глазки, черные кудри, кожа, как белая бумага. Да, легко угадать, зачем ее привели в эту одинокую башню. Тут по соседству с тобой живут одни совы, моя красавица. На твои крики обратят внимания не больше, чем на их. Чужестранка, кажется, - продолжала она, взглянув на костюм Ревекки. - Из какой страны? Сарацинка или египтянка? Что же ты не отвечаешь? Коли умеешь плакать, небось умеешь и говорить.
- Не сердись, матушка, - сказала Ревекка.
- Э, больше и спрашивать нечего, - молвила Урфрида - Еврейку и не глядя сразу узнаешь по говору.
- Сделай великую милость, - сказала Ревекка, - скажи, чего мне еще ждать? Меня притащили сюда насильно, -
может быть, они собираются убить меня за то, что я исповедую еврейскую веру? Коли так, я с радостью отдам за нее свою жизнь.
- Твою жизнь, милашка! - отвечала старуха. - Что же им за радость лишать тебя жизни? Нет, поверь моему слову, твоей жизни не угрожает опасность. А поступят с тобой так, как поступали и с родовитыми саксонскими девицами. Неужели же для еврейки будет зазорно то, что считалось достаточно хорошим для саксонки? Посмотри на меня: и я была молода и еще вдвое краше тебя, когда Фрон де Беф, отец нынешнего Реджинальда, со своими норманнами взял приступом этот замок. Мой отец и его семь сыновей упорно защищали свое жилище. Не было ни одной комнаты, ни одной ступени на лестницах, где бы не стало скользко от пролитой крови. Они пали, умерли все до единого, и не успели тела их остыть, не успела высохнуть их кровь, как я стала презренной жертвой их победителя.
- Нельзя ли как-нибудь спастись? Разве нет способов бежать отсюда? - сказала Ревекка. - Я бы щедро, о, как щедро заплатила тебе за помощь!
- И не думай, - сказала старуха. - Уйти отсюда есть только один способ - умереть; а смерть долго, долго не приходит, - прибавила она, качая седой головой. - Но хоть то утешительно, что после нашей смерти другие будут так же несчастны, как были мы. Ну, прощай, еврейка! Что еврейка, что язычница, все равно! Тебя постигнет та же участь, потому что ты попала во власть людей, которые не ведают ни жалости, ни совести. Прощай! Моя пряжа спрядена, а твоя еще только начинается.
- Постой, погоди, ради бога! - взмолилась Ревекка. - Останься здесь! Брани меня, ругай, только не уходи! Твое присутствие все-таки будет мне некоторой защитой!
- Присутствие самой матери божией не могло бы тебя защитить, - отвечала старуха, указывая на стоявшее в углу изображение девы Марии. - Вот она стоит - посмотри, спасет ли она тебя от твоей судьбы.
С этими словами она ушла, злорадно усмехаясь. Уходя, сна заперла за собой дверь, и Ревекка еще долго слышала, как она бранилась, спускаясь по крутой лестнице.
Ревекке угрожала гораздо более ужасная участь, чем леди Ровене. Если саксонская наследница могла рассчитывать на некоторую вежливость в обращении, то еврейке не на что было надеяться, кроме крайней грубости. Зато на ее стороне была прирожденная сила воли. С раннего детства она отличалась твердой волей и наблюдательным умом. Роскошь, которой окружал ее отец и которую она видела в домах других богатых евреев, не мешала ей ясно понимать, как ненадежно было само существование ее народа. Подобно Дамоклу* на знаменитом пиру, Ревекка непрестанно видела среди всей этой пышности меч, висевший на волоске над головами ее соплеменников. Такие размышления постепенно привели ее к трезвому взгляду на жизнь и смягчили ее характер, который при иных условиях мог бы сделаться надменным и упрямым.
Пример и наставления отца приучили Ревекку к ровному и учтивому обхождению со всеми. Правда, Ревекка была не в силах подражать его угодливости и низкопоклонству, потому что трусость была чужда ее душе. Она держала себя с горделивой скромностью, как бы подчиняясь неблагоприятным обстоятельствам, в которые ставила ее принадлежность к презираемому племени, но в то же время она сознавала себя достойной более высокого положения, чем то, на которое позволял ей надеяться деспотический гнет религиозных предрассудков.
Подготовленная таким образом ко всяким неожиданным бедствиям, она не растерялась и в данном случае.
Прежде всего она тщательно осмотрела комнату и поняла, что надеяться на спасение бегством было нечего. Комната не имела никаких тайных дверей и, находясь в уединенной башне с толстыми стенами, по-видимому не сообщалась с другими помещениями замка. Изнутри дверь не запиралась ни на ключ, ни на задвижку. Единственное окно отворялось на огороженную зубцами верхнюю площадку. Но эта площадка представляла собой нечто вроде балкона, защищенного парапетом с амбразурами, и была отделена от других наружных укреплений.
Таким образом, Ревекке оставалось только запастись терпением и мужеством.
Узница вздрогнула и побледнела, когда на лестнице послышались шаги. Дверь тихо растворилась, и мужчина высокого роста, одетый так же, как все разбойники, бывшие причиной ее несчастья, медленной поступью вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Надвинутая на лоб шляпа скрывала верхнюю часть его лица. Закутавшись в плащ, он молча стоял перед испуганной Ревеккой. Казалось, он сам стыдился того, что намерен был сделать, и не находил слов, чтоб объяснить цель своего прихода. Наконец Ревекка сама решилась начать разговор. Она протянула разбойнику два драгоценных браслета и ожерелье, которые она сняла с себя еще раньше.
- Вот возьми, друг мой, - сказала она, - и ради бога, смилуйся надо мной и моим престарелым отцом! Это дорогие вещи, но они ничто в сравнении с тем, что отец даст тебе, если ты отпустишь нас из этого замка без обиды.
- Прекрасный цветок Палестины, - отвечал разбойник, - эти восточные перлы уступают белизне твоих зубов. Эти брильянты сверкают, но им не сравниться с твоими глазами. Когда я начал заниматься своим суровым ремеслом, я дал обет всегда ценить красоту выше богатства.
- Не бери на душу лишнего греха, - сказала Ревекка, - возьми выкуп и будь милосерд! Золото тебе доставит всякие радости, а обидев нас, ты будешь испытывать муки совести. Мой отец охотно даст тебе все, что ты попросишь. С помощью денег ты снова займешь место среди честных людей, сможешь добиться прощения за все прежние провинности и будешь избавлен от необходимости грешить снова.
- Хорошо сказано! - молвил разбойник по-французски. - Но знай, светлая лилия, что твой отец находится в руках искуснейшего алхимика. Этот алхимик сумеет обратить в серебро и золото даже ржавую решетку тюремной печи. Почтенного Исаака выпарят в таком перегонном кубе, который извлечет из него все, что есть у него ценного, и без моих просьб или твоих молений. Твой же выкуп должен быть выплачен красотой и любовью. Иной расплаты я не признаю.
- Ты не разбойник, - сказала Ревекка также по-французски: - ни один разбойник не отказался бы от такого предложения. Ни один разбойник в здешней стране не умеет говорить на твоем языке. Ты не разбойник, а просто норманн, быть может благородного происхождения. О, будь же благороден на деле и сбрось эту страшную маску жестокости и насилия!
- Ты так хорошо умеешь угадывать, - сказал Бриан де Буагильбер, отнимая плащ от лица, - ты не простая дочь Израиля. Я назвал бы тебя Эндорской волшебницей, если бы ты не была так молода и прекрасна. Да, я не разбойник, прелестная роза Шарона. Я человек, который скорее способен увешать твои руки и шею жемчугами и брильянтами, чем лишить тебя этих украшений.
- Так чего ж тебе надо от меня, - сказала Ревекка, - если не богатства? Между нами не может быть ничего общего: ты христианин, я еврейка. Наш союз был бы одинаково беззаконен в глазах вашей церкви и нашей синагоги.
- Совершенно справедливо, - отвечал храмовник рассмеявшись - Жениться на еврейке! О нет, хотя бы она была царицей Савской! К тому же, да будет тебе известно, прекрасная дочь Сиона, что если бы христианнейший из королей предложил мне руку своей христианнейшей дочери и отдал бы Лангедок в приданое, я и тогда не мог бы на ней жениться. Я дал обет не связывать себя брачными узами, но люблю тебя. Я рыцарь Храма. Посмотри, вот и крест моего священного ордена.
- И ты дерзаешь приводить его в свидетели в такую минуту! - воскликнула Ревекка.
- Если я это делаю, - сказал храмовник, - тебе-то какое дело? Ведь ты не веришь в этот благословенный символ нашего спасения.
- Я верю тому, чему меня учили, - возразила Ревекка, - и да простит мне бог, если моя вера ошибочна. Но какова же ваша вера, сэр рыцарь, если вы, собираясь преступить наиболее торжественный из ваших обетов, ссылаетесь на свою величайшую святыню!
- Ты проповедуешь очень красноречиво, о дочь Сираха, - сказал храмовник. - Но, мой прекрасный богослов, твои еврейские предрассудки делают тебя слепой к нашим высоким привилегиям. Брак был бы серьезным преступлением для рыцаря Храма, но за мелкие грешки я мигом могу получить отпущение в ближайшей исповедальне нашего ордена. Защитники Соломонова храма могут позволять себе утехи, воспетые вашим мудрейшим царем Соломоном.
- Если ты только затем читаешь священное писание, - сказала еврейка, - чтобы находить в нем оправдание своему распутству и беззаконию, ты повинен в таком же преступлении, как тот, кто извлекает яд из самых здоровых и полезных трав.
Глаза храмовника сверкнули гневом, когда он выслушал этот упрек.
- Слушай, Ревекка, - сказал он, - до сих пор я с тобой обращался мягко. Теперь я буду говорить как победитель. Я завоевал тебя моим луком и копьем, и, по законам всех стран и народов, ты обязана мне повиноваться. Я не намерен уступить ни пяди своих прав или отказаться взять силой то, в чем ты отказываешь моим просьбам.
- Отойди, - сказала Ревекка, - отойди и выслушай меня, прежде чем решиться на такой смертный грех. Конечно, ты можешь меня одолеть, потому что бог сотворил женщину слабой, поручив ее покровительству мужчины. Но я сделаю твою низость, храмовник, известной всей Европе. Суеверие твоих собратий сделает для меня то, чего я не добилась бы от их сострадания. Каждый капитул твоего ордена узнает, что ты, как еретик, согрешил с еврейкой. И те, которые не содрогнутся от твоего преступления, все-таки обвинят тебя за то, что ты обесчестил носимый тобою крест, связавшись с дочерью его племени.
- Как ты умна, Ревекка! - воскликнул храмовник, отлично сознавая, что она говорит правду: в уставе его ордена действительно существовали, правила, запрещавшие под угрозой суровых наказаний интриги вроде той, какую он затеял. - Ты очень умна, но громко же придется тебе кричать, если хочешь, чтобы твой голос был услышан за пределами этого замка. А в его стенах ты можешь плакать, стенать, звать на помощь сколько хочешь, и все равно твои крики не услышат отзыва. Только одно может спасти тебя, Ревекка: подчинись своей судьбе и прими нашу веру. Тогда ты займешь такое положение, что многие норманские дамы позавидуют блеску и красоте возлюбленной лучшего из храбрых защитников святого Храма.
- Подчиниться моей участи! - сказала Ревекка. - Принять твою веру! Да что ж это за вера, если она покровительствует такому негодяю? Как! Ты - лучший воин среди храмовников? Ты - подлый рыцарь, монах-клятвопреступник и трус! Презираю тебя, гнушаюсь тобою! Небо Авраама открыло мне средство к спасению даже из этой пучины позора!
С этими словами она распахнула решетчатое окно, ведшее на верхнюю площадку башни, вспрыгнула на парапет и остановилась на самом краю, над бездной. Не ожидая такого отчаянного поступка, Буагильбер не успел задержать ее. Он попытался броситься к ней, но она воскликнула!
- Оставайся на месте, гордый рыцарь, или подойди, если хочешь! Но один шаг вперед - и я брошусь вниз. Мое тело разобьется о камни этого двора прежде, чем я стану жертвой твоих грубых страстей.
Говоря это, она подняла к небу свои сжатые руки, как бы моля о помиловании своей души. Храмовник заколебался. Его решительность, никогда не отступавшая ни перед чьей скорбью и не ведавшая жалости, сменилась восхищением перед ее твердостью.
- Сойди, - сказал он, - сойди вниз, безумная девушка. Клянусь землей, морем и небесами, я не нанесу тебе никакой обиды!
- Я тебе не верю, храмовник, - сказала Ревекка, - ты научил меня ценить по достоинству добродетели твоего ордена. В ближайшей исповедальне тебе могут отпустить и это клятвопреступление - ведь оно касается только презренной еврейской девушки.
- Ты несправедлива ко мне! - воскликнул храмовник с горячностью. - Клянусь тебе именем, которое ношу, крестом на груди, мечом, дворянским гербом моих предков! Клянусь, что я не оскорблю тебя! Если не для себя, то хоть ради отца твоего сойди вниз. Я буду ему другом, а здесь, в этом замке, ему нужен могущественный защитник.
- Увы, - сказала Ревекка, - это я знаю. Но можно ли на тебя положиться?
- Пускай мой герб перевернут наизнанку, пускай публично опозорят мое имя, - сказал Бриан де Буагильбер, - если я подам тебе повод на меня жаловаться. Я преступал многие законы, нарушал заповеди, но своему слову не изменял никогда.
- Ну хорошо, я тебе верю, - сказала Ревекка, спрыгнув с окраины парапета и остановившись у одной из амбразур. - Тут я и буду стоять, - продолжала она, - а ты оставайся там, где стоишь. Но если ты сделаешь хоть один шаг ко мне, ты увидишь, что еврейка скорее поручит свою душу богу, чем свою честь - храмовнику.
Пока Ревекка говорила, возвышенная и мужественная решимость придавала ее осанке, голосу и взгляду столько благородства, что она казалась почти неземным существом. Во взоре ее не было растерянности, и щеки не побледнели, напротив - сознание, что теперь она сама госпожа своей судьбы, вызвало новый румянец на ее смуглом лице и придало новый блеск ее глазам. Буагильбер, человек гордый и мужественный, подумал, что никогда еще не видывал такой вдохновенной и величественной красоты.
- Помиримся, Ревекка, - сказал он.
- Помиримся, если хочешь, - отвечала она, - помиримся, но только на таком расстоянии.
- Тебе нечего больше бояться меня, - сказал Буагильбер.
- Я и не боюсь тебя, - сказала она. - По милости того, кто построил эту башню так высоко, по милости его и бога Израилева... я тебя не боюсь.
- Ты несправедлива ко мне, - сказал храмовник. - Клянусь землей, морем и небесами, ты ко мне несправедлива! Я от природы совсем не таков, каким ты меня видишь - жестоким, себялюбивым, беспощадным. Женщина научила меня жестокосердию, а потому я и мстил всегда женщинам, но не таким, как ты. Выслушай меня, Ревекка. Ни один рыцарь не брался за боевое копье с сердцем, более преданным своей даме, чем я был предан той, которую любил. Она была дочь мелкопоместного барона. Все их достояние заключалось в полуразрушенной башне, в бесплодном винограднике да в нескольких акрах тощей земли в окрестностях Бордо. Но имя ее стало известнее, чем имена многих девиц, за которыми сулили в приданое целые графства. Да, - продолжал он, в волнении шагая взад и вперед по узкой площадке и как бы позабыв о присутствии Ревекки, - да, мои подвиги, перенесенные мной опасности, пролитая кровь прославили имя Аделаиды де Монтемар от Кастилии вплоть до Византии. И как же она мне отплатила за это? Когда я воротился к ней с почестями, купленными ценой собственной крови и трудов, оказалось, что она замужем за мелким гасконским дворянином. А я искренне любил ее и жестоко отомстил за свою поруганную верность. Но моя месть обошлась всего дороже мне самому. С того дня я отказался от жизни и всех ее привязанностей. Никогда я не буду знать домашнего очага. В старости не будет у меня своего теплого угла. Схоронят меня одиноко. После меня не останется наследника, чтобы продолжать старинный род Буагильберов. У ног моего настоятеля я сложил все права на самостоятельность и отказался от своей независимости. Храмовник только по имени не раб, а в сущности он живет, действует и дышит по воле и приказаниям другого лица.
- Увы, - сказала Ревекка, - какие выгоды могут возместить такое полное отречение?
- А возможность мести, Ревекка, - возразил храмовник, - и огромный простор для честолюбивых замыслов.
- Плохая награда, - сказала Ревекка, - за отречение от всех благ, наиболее драгоценных для человека.
- Не говори этого! - воскликнул храмовник. - Нет, мщение есть радость богов. И если правда, как уверяют попы, что боги приберегают это право для себя самих, значит они его считают слишком драгоценным преимуществом, чтобы предоставлять его простым смертным. А честолюбие! Это такое искушение, которое способно тревожить человеческую душу даже среди небесного блаженства.
Он помолчал с минуту, затем продолжал:
- Клянусь богом, Ревекка, - та, которая предпочла смерть бесчестию, должна иметь гордую и сильную душу. Ты должна стать моей. Нет, не пугайся, - прибавил он, - я разумею моей, но добровольно, по собственному желанию. Ты должна согласиться разделить со мною надежды более высокие, чем те, что открываются с высоты царского престола. Выслушай меня, прежде чем ответишь, и подумай, прежде чем отказываться. Рыцарь Храма теряет, как ты справедливо сказала, все свои общественные права и всякую возможность самостоятельной деятельности. Но зато он становится членом такой могучей корпорации, перед которой даже троны начинают трепетать. А я далеко не из последних членов этого мощного ордена. Я состою в нем одним из главных камандоров и могу надеяться со временем получить жезл гроссмейстера. Рыцари Храма не довольствуются тем, что могут стать пятой на шею распростертого монарха. Это доступно всякому монаху, носящему веревочные туфли. Нет, наши тяжелые стопы поднимутся по ступеням тронов, и наши железные перчатки будут вырывать скипетры из рук венценосцев. Даже в царствование вашего тщетно ожидаемого Мессии рассеянным коленам вашего племени не видать такого могущества, к какому стремится мое честолюбие. Я искал лишь родственную мне душу, с кем бы мог разделить свои мечты, и в тебе я обрел такую душу.
- И это говоришь ты женщине моего племени! - воскликнула Ревекка. - Одумайся!
- Не ссылайся, - прервал ее храмовник, - на различие наших верований. На тайных совещаниях нашего ордена мы смеемся над этими детскими сказками. Не думай, чтобы мы долго оставались слепы к бессмысленной глупости наших основателей, которые предписали нам отказаться от всех наслаждений жизни во имя радости принять мученичество. У нашего ордена более смелые и широкие взгляды на жизнь. Наши громадные поместья во всех королевствах Европы, наша военная слава, гремящая во всех странах и привлекающая в нашу среду цвет рыцарства всего христианского мира, - все это служит целям, которые и не снились нашим благочестивым основателям. Но я не стану больше разоблачать перед тобой наши тайны. Я слышу звуки трубы. Быть может, мое присутствие необходимо. Подумай о том, что я сказал тебе. Прощай! Не прошу прощения за то, что угрожал тебе насилием. Благодаря этому я узнал твою душу. Только на пробном камне узнается чистое золото. Я скоро вернусь, и мы еще поговорим.
Он прошел через комнату и стал спускаться по лестнице, оставив Ревекку одну. Даже перед лицом страшной смерти, которой она собиралась себя подвергнуть, не испытывала она такого ужаса, какой ощущала при виде яростного честолюбия отважного злодея, во власть которого попала. Когда она возвратилась в башенную комнату, первым ее делом было возблагодарить бога за оказанное ей покровительство, моля его и далее простереть свой покров над нею и ее отцом. Еще одно имя проскользнуло в ее молитве: то было имя раненого христианина, которого судьба предала в руки кровожадных людей, личных врагов его. Правда, совесть упрекала ее за то, что, даже обращаясь к божеству, она в набожной молитве вспоминала о человеке, с которым ей никогда не суждено было соединиться, о назареянине и враге ее веры. Но молитва была уже произнесена, и Ревекке вовсе не хотелось от нее отказаться.
ГЛАВА XXV
"В жизни своей я не видал таких омерзительных
каракулей! Тут сам черт ногу сломит! - "
Гольдсмит, "Ночь ошибок"
Войдя в большую залу замка, храмовник застал там де Браси.
- Ваши любовные похождения, - сказал де Браси, - вероятно, были прерваны, как и мои, этими оглушительными звуками. Но вы пришли позднее меня и с явной неохотой, из чего я заключаю, что ваше свидание было гораздо приятнее, чем мое.
- Значит, вы безуспешно сватались к саксонской наследнице? - спросил храмовник.
- Клянусь костями Фомы Бекета, - отвечал де Браси, - эта леди Ровена, наверно, слышала, что я не могу выносить зрелища женских слез.
- Вот тебе раз! - молвил храмовник. - Предводитель вольной дружины обращает внимание на женские слезы? Удивительно! Если несколько капель и упадет на факел любви, пламя разгорится еще ярче.
- Спасибо за несколько капель! - возразил де Браси. - Эта девица пролила столько слез, что потушила бы целый костер. Такой скорби, таких потоков слез не видано со времен святой Ниобы*. о которой нам рассказывал приор Эймер. Точно сам водяной бес вселился в прекрасную саксонку.
- А в мою еврейку вселился, должно быть, целый легион бесов, - сказал храмовник, - потому что едва ли один бес, будь он хоть сам Аполлион *, мог бы внушить о ей столько неукротимой гордости, столько решимости. Но где же Фрон де Беф? Этот рог трубит все громче и пронзительнее.
- Он, вероятно, занялся Исааком, - хладнокровно сказал де Браси - Возможно, что вопли Исаака заглушают рев этого рога. Однако пора послать за хозяином.
Вскоре подоспел к ним и Фрон де Беф, потревоженный в своих жестоких занятиях. Он слегка замешкался на пути в залу, раздавая необходимые приказания слугам.
- Посмотрим, что за причина такой дьявольской трескотни, - сказал он. - Вот письмо. Если не ошибаюсь, оно написано по-саксонски.
Он смотрел на письмо, вертя его в руках, словно надеясь таким путем добраться до его смысла. Наконец он передал его Морису де Браси.
- Не знаю, что это за магические знаки, - сказал де Браси. Подобно большинству рыцарей того времени, он был неграмотен. - Наш капеллан пробовал учить меня писать, - продолжал он, - но у меня вместо букв выходили наконечники копий или лезвия мечей, так что старый поп махнул на меня рукой.
- Дайте мне письмо, - сказал храмовник, - мы хоть тем похожи на монахов, что немножко учимся.
- Так мы воспользуемся вашими почтенными познаниями, - сказал де Браси. - Ну, что же говорится в этом свитке?
- Это письмо - формальный вызов на бой, - отвечал храмовник. - Но, клянусь вифлеемской богородицей, это самый диковинный вызов, какой когда-либо посылался через подъемный мост баронского замка, если только это не глупая шутка.
- Шутка! - воскликнул Фрон де Беф. - Желал бы я знать, кто отважился со мной пошутить таким образом. Прочти, сэр Бриан.
Храмовник начал читать вслух:
- "Я, Вамба, сын Уитлисса, шут в доме благородного и знатного дворянина Седрика Ротервудского, по прозванию Саксонец, и я, Гурт, сын Беовульфа, свинопас..."
- Ты с ума сошел! - прервал его Фрон де Беф.
- Клянусь святым Лукой, здесь так написано, - отвечал храмовник и продолжал: - "...я. Гурт, сын Беовульфа, свинопас при поместье вышеозначенного Седрика, при содействии наших союзников и единомышленников, состоящих с нами заодно в этом деле, а именно: храброго рыцаря, именуемого Черный Лентяй, и доброго йомена Роберта Локсли, по прозвищу Меткий Стрелок, объявляем вам, Реджинальд Фрон де Беф, и всем, какие есть при вас сообщники и союзники, что поскольку вы без всякого повода и без объявления вражды, хитростью и лукавством захватили в плен нашего хозяина и властелина, означенного Седрика, а также высокорожденную девицу леди Ровену из Харгостанстида, а также благородного дворянина Ательстана Конингсбургского, а также и несколько человек свободно рожденных людей, находящихся у них в услужении, равно как и несколько крепостных их рабов, также некоего еврея Исаака из Йорка с дочерью, а также завладели лошадьми и мулами, каковые высокорожденные особы, со своими слугами и рабами, лошадьми и мулами, а равно и означенные еврей с еврейкой ничем не провинились перед его величеством, а мирно проезжали королевской дорогой, как подобает верным подданым короля; а потому мы просим и требуем, дабы означенные благородные особы, сиречь Седрик Ротервудский, Ровена из Харгостанстида и Ательстан Конингсбургский со своими слугами, рабами, лошадьми, мулами, евреем с еврейкою, а также все их добро и пожитки были не позже как через час по получении сего выданы нам или кому мы прикажем принять их в целости и сохранности, не поврежденными ни телесно, ни в рассуждении имущества их. В противном случае объявляем вам, что считаем вас изменниками и разбойниками, намереваемся драться с вами, донимать осадой, приступом или иначе и чинить вам всякую досаду и разорение. Чего ради и молим бога помиловать вас. Писано накануне праздника Витольда, под большим Сборным Дубом на Оленьем Холме; а писал те слова праведный человек, служитель господа, богоматери и святого Дунстана, причетник лесной часовни, что в Копмангерсте".
Внизу документа был нацарапан сначала грубый рисунок, изображавший петушью голову со стоячим гребешком и подписью, что такова печать Вамбы, сына Уитлисса. Крест, начертанный ниже этой почетной эмблемы, обозначал подпись Гурта, сына Беовульфа; затем следовали четко и крупно написанные слова: "Черный Лентяй"; а еще ниже довольно удачное изображение стрелы служило подписью йомена Локсли.
Рыцари выслушали до конца этот необыкновенный документ и в недоумении переглянулись, не понимая, что это значит. Де Браси первый нарушил молчание взрывом неудержимого хохота, храмовник последовал его примеру.
Но Фрон де Беф, казалось, был недоволен их несвоевременной смешливостью.
- Предупреждаю вас, господа, - сказал он, - что при настоящих обстоятельствах нам следует серьезно подумать, что предпринять, а не предаваться легкомысленному веселью.
- Фрон де Беф все еще не может опомниться с тех пор, как его свалили с лошади, - сказал де Браси. - Его коробит при одном упоминании о вызове, хотя бы этот вызов шел от шута и от свинопаса.
- Клянусь святым Михаилом, - отвечал Фрон де Беф, - было бы гораздо лучше, если бы ты один отвечал за эту затею, де Браси! Эти людишки не дерзнули бы обращаться ко мне так нахально, если бы им на подмогу не подоспели сильные разбойничьи шайки. В этом лесу множество бродяг. Все они на меня злы за то, что я строго охраняю дичь. Я только раз захватил на месте преступления одного парня - у него еще и руки были в крови - и велел его привязать к рогам дикого оленя. Правда, тот в пять минут разорвал его в клочья. Так вот, с тех пор столько раз стреляли в меня из лука, точно я та мишень, что стояла на днях в Ашби... Эй, молодец, - крикнул он одному из слуг, - посылал ли ты узнать, на какие силы опираются те, кто послал этот вызов?
- По крайней мере двести человек собралось в лесу, - отвечал слуга.
- Прекрасно! - сказал Фрон де Беф. - Вот что значит предоставить свой замок в распоряжение людей, которые не умеют втихомолку выполнить свое предприятие! Очень нужно было дразнить этот осиный рой!
- Осиный рой? - сказал де Браси. - Просто трутни, у которых и жала нет. Ведь все они - обленившиеся рабы, которые бегут в леса и промышляют грабежом, чтобы не работать.
- Жала нет? - возразил Фрон де Беф. - Стрела с раздвоенным концом в три фута длиной, что попадает в мелкую французскую монету, - хорошее жало.
- Стыдитесь, сэр рыцарь! - воскликнул храмовник. - Соберем своих людей и сделаем против них вылазку. Один рыцарь и даже один вооруженный воин стоят двадцати таких мужиков.
- Еще бы! - сказал де Браси. - Мне совестно выехать на них с копьем.
- Это было бы верно, - сказал Фрон де Беф, - будь это турки или мавры, сэр храмовник, или трусливые французские крестьяне, доблестный де Браси, но тут речь идет об английских йоменах. Единственное наше преимущество - рыцарское вооружение и боевые кони. Но на лесных тропинках от них проку мало. Ты говоришь, сделаем вылазку. Да ведь у нас так мало народу, что едва хватит на защиту замка! Лучшие из моих людей в Йорке; твоя дружина вся целиком там же, де Браси. В замке едва наберется человек двадцать, не считая той горсти людей, которые принимали участие в вашей безумной затее.
...
