Вслед за почетными гостями вошли их слуги, а за ними смиренно вступил в залу и проводник, на котором была обычная одежда пилигрима. Он с ног до головы был закутан в просторный плащ из черной саржи. Грубые башмаки, прикрепленные ремнями к обнаженным ногам, широкополая шляпа, обшитая по краям раковинами, окованный железом посох с привязанной к верхнему концу пальмовой ветвью дополняли костюм паломника. Он скромно вошел позади всех и, видя, что у нижнего стола едва найдется место для прислуги Седрика и свиты его гостей, отошел к очагу и сел на скамейку под его навесом. Там он стал сушить свое платье, терпеливо дожидаясь, когда у стола случайно очистится для него место или буфетчик даст ему чего-нибудь поесть тут же, в его укромном уголке.
Компания «Твой климат» специализируется на продаже, установке и ремонте климатической техники. Среди услуг компании -
установка кондиционеров, цены на услугу вполне приемлемы для людей со средним достатком. Компания осуществляет продажу кондиционеров от ведущих мировых производителей. А также производит сервисное техническое обслуживание систем кондиционирования.
Седрик с величавой приветливостью встал навстречу гостям, сошел с почетного помоста и, ступив три шага им навстречу, остановился.
- Сожалею, - сказал он, - достопочтенный приор, что данный мною обет воспрещает мне двинуться далее навстречу даже таким гостям, как ваше преподобие и этот доблестный рыцарь-храмовник. Но мой дворецкий должен был объяснить вам причину моей кажущейся невежливости.
- Обеты, - сказал аббат, -следует соблюдать, почтенный франклин, или, если позволите так выразиться, почтенный тан, хотя этот титул уже несколько устарел. Обеты суть те узы, которые связуют нас с небесами, а потому, как я уже сказал, их следует держать и сохранять нерушимо, если только не отменит их святая наша мать-церковь.
Седрик движением руки пригласил гостей сесть на кресла пониже его собственного, но рядом с собою, после чего велел подавать кушанья.
В это время он увидел свинопаса Гурта и его спутника Вамбу, которые только что вошли в залу.
- Позвать сюда этих бездельников! - нетерпеливо крикнул Седрик.
Когда провинившиеся рабы подошли к помосту, он спросил:
- Это что значит, негодяи? Почему ты. Гурт, сегодня так замешкался? Что ж, пригнал ты свое стадо домой, мошенник, или предоставил его бродягам и разбойникам?
- Стадо все цело, как угодно вашей милости, - ответил Гурт.
- Но мне вовсе не угодно, мерзавец, - сказал Седрик, - целых два часа проводить в тревоге, воображая себе разные несчастья, и размышлять о мести соседям за те обиды, которых они мне не причиняли! Помни, что в другой раз колодки и тюрьма будут тебе наказанием за подобный проступок.
Зная вспыльчивый нрав хозяина, Гурт и не пытался оправдываться; но шут, которому многое прощалось, мог рассчитывать на большую терпимость со стороны Седрика и поэтому решился ответить за себя и за товарища:
- Поистине, дядюшка Седрик, ты сегодня совсем не дело говоришь.
- Что такое? - отозвался хозяин. - Я тебя пошлю в сторожку и прикажу выдрать, если ты будешь давать волю своему дурацкому языку!
- А ты сперва ответь мне, мудрый человек, - сказал Вамба, - справедливо и разумно ли наказывать одного за провинности другого?
- Конечно, нет, дурак.
- Так что же ты грозишься заковать в кандалы бедного Гурта, дядюшка, за грехи его собаки Фангса? Я готов хоть сейчас присягнуть, что мы ни единой минуты не замешкались в дороге с той поры, как собрали стадо, а Фанге покончил с этим делом только к тому времени, когда мы услышали звон к вечерне.
- Стало быть, Фангса и повесить, - поспешно объявил Седрик, обращаясь к Гурту: - он виноват. А себе возьми другую собаку.
- Постой, постой, дядюшка, - сказал шут, - ведь и такое решение выходит не совсем справедливо: чем же виноват Фанге, коли он хромает и не мог сразу собрать стадо? Это вина того, кто вырвал ему когти на передних лапах; если б Фангса спросили, так, верно, бедняга не согласился бы на эту операцию.
- Кто же осмелился так изувечить собаку, принадлежащую моему рабу? - спросил Саксонец, мигом приходя в ярость.
- Да вот старый Губерт ее изувечил, - отвечал Вамба: - начальник охоты у сэра Филиппа Мальвуазена. Он поймал Фангса в лесу и заявил, будто тот гонялся за оленем. А это, видишь ли, запрещено хозяином. А сам он лесной сторож, так вот .
- Черт бы побрал этого Мальвуазена, да и его сторожа! - воскликнул Седрик. - Я им докажу, что этот лес не входит в число охотничьих заповедников, установленных великой лесной хартией!.. Но довольно об этом. Ступай, плут, садись на свое место. А ты. Гурт, достань себе другую собаку, и если этот сторож осмелится тронуть ее, я его отучу стрелять из лука. Будь я проклят, как трус, если не отрублю ему большого пальца на правой руке! Тогда он не станет больше стрелять Прошу извинить, почтенные гости. У меня здесь всё такие скверные соседи - не лучше ваших язычников, сэр рыцарь. Однако наша скромная трапеза уже перед нами. Прошу откушать, и пусть добрые пожелания, с какими предлагаются вам эти яства, вознаградят вас за их скромность.
Угощение, расставленное на столах, не нуждалось, однако, в извинениях хозяина дома. На стол было подано свиное мясо, приготовленное на несколько ладов, а также множество кушаний из домашней птицы, оленины, козлятины, зайцев и различной рыбы, не говоря уже о больших караваях хлеба, печениях и различных сластях, варенных из ягод и меду. Мелкие сорта дичи подавались не на блюдах, а на деревянных спицах, или вертелах. Пажи и прислуга предлагали их каждому из гостей по порядку; гости уже сами брали себе столько, сколько им хотелось. Возле каждого почетного гостя стоял серебряный кубок; на нижнем столе пили из больших рогов.
Только что собрались приняться за еду, как дворецкий поднял жезл и громко произнес:
- Прошу прощения - место леди Ровене! Позади почетного стола в верхнем конце залы отворилась боковая дверь, и на помост взошла леди Ровена в сопровождении четырех прислужниц.
Седрик был удивлен и недоволен тем, что его воспитанница появилась на людях при таких обстоятельствах. Тем не менее он поспешил ей навстречу и, взяв за руку, с почтительной торжественностью подвел к креслу на возвышении по правую руку от своего места. Все встали при ее появлении. Ответив безмолвным поклоном на эту любезность, она грациозно проследовала к своему месту за столом. Но не успела она сесть, как храмовник шепнул аббату:
- Не носить мне вашей золотой цепи на турнире, а хиосское вино принадлежит вам!
- А что я вам говорил? - ответил аббат. - Но умерьте свои восторги - франклин наблюдает за вами.
Бриан де Буагильбер, привыкший действовать лишь согласно собственным побуждениям, не обратил внимания на это предостережение и впился глазами в саксонскую красавицу, которая, вероятно, тем более поразила его, что была совсем не похожа на восточных цариц.
Ровена была прекрасно сложена и высока ростом, но не настолько высока, однако ж, чтобы это бросалось в глаза. Цвет ее кожи отличался ослепительной белизной. Ясные голубые глаза смотрели из-под тонких бровей каштанового цвета. Казалось, они были способны как воспламенять, так и умиротворять, как повелевать, так и умолять. Кроткое выражение больше всего шло к ее лицу. Однако привычка ко всеобщему поклонению и к власти над окружающими придала этой саксонской девушке особую величавость. Густые волосы светло-русого оттенка были завиты изящными локонами, в которые были вплетены драгоценные камни, и свободно вились по плечам, что в то время было признаком благородного происхождения. На шее у нее висела золотая цепочка с подвешенным к ней маленьким золотым ковчегом. На обнаженных руках были браслеты. Поверх ее шелкового платья цвета морской воды было накинуто другое, длинное и просторное, ниспадавшее до самой земли, с очень широкими рукавами, доходившими только до локтей. Это платье пунцового цвета было соткано из самой тонкой шерсти. К нему была прикреплена легкая шелковая вуаль с золотым узором. Эту вуаль при желании можно было накинуть на лицо и грудь или набросить на плечи.
Когда Ровена заметила устремленные на нее глаза храмовника с загоревшимися в них, словно искры на углях, огоньками, она с чувством собственного достоинства опустила покрывало на лицо в знак того, что столь пристальный взгляд ей неприятен. Седрик увидел ее движение и угадал его причину.
- Сэр рыцарь, - сказал он, - лица наших саксонских девушек видят так мало солнечных лучей, что не могут выдержать пристального взгляда крестоносца.
- Если я провинился, - отвечал сэр Бриан, - прошу у вас прощения, то есть прошу леди Ровену простить меня; далее этого не может идти мое смирение.
- Леди Ровена, - сказал аббат, - желая покарать смелость моего друга, наказала всех нас. Надеюсь, что она не будет столь жестока к тому блестящему обществу, которое мы встретим на турнире.
- Я еще не знаю, отправимся ли мы на турнир, - сказал Седрик. - Я не охотник до этих суетных забав, которые были неизвестны моим предкам в ту пору, когда Англия была свободна.
- Тем не менее, - сказал приор, - позвольте нам надеяться, что в сопровождении нашего отряда вы решитесь туда отправиться. Когда дороги так небезопасны, не следует пренебрегать присутствием сэра Бриана де Буагильбера.
- Сэр приор, - отвечал Саксонец, - где бы я ни путешествовал в этой стране, до сих пор я не нуждался ни в чьей защите помимо собственного доброго меча и верной прислуги. К тому же, если мы надумаем поехать в Ашби-де-ля-Зуш, нас будет сопровождать мой благородный сосед Ательстан Конингсбургский с такою свитой, что нам не придется бояться ни разбойников, ни врагов - феодалов... Поднимаю этот бокал за ваше здоровье, сэр приор, - надеюсь, что вино мое вам по вкусу, - и благодарю вас за любезность. Если же вы так строго придерживаетесь монастырского устава, - прибавил он, - что предпочитаете пить кислое молоко, надеюсь, что вы не будете стесняться и не станете пить вино из одной только вежливости.
- Нет, - возразил приор рассмеявшись, - мы ведь только в стенах монастыря довольствуемся свежим или
кислым молоком, на миру мы поступаем, как миряне; поэтому я отвечу на ваш любезный тост, подняв кубок такого же честного вина, а менее крепкие напитки предоставлю моему послушнику.
- А я, - сказал храмовник, наполняя свой бокал, - пью за здоровье прекрасной Ровены. С того достопамятного дня, как ваша тезка вступила в пределы Англии, эта страна не знала женщины, более достойной поклонения. Клянусь небом, я понимаю теперь несчастного Вортигерна! Будь перед ним хотя бы бледное подобие той красоты, которую мы видим, и то этого было бы достаточно, чтобы забыть о своей чести и царстве.
- Я не хотела бы, чтобы вы расточали столько любезностей, сэр рыцарь, - сказала Ровена с достоинством и не поднимая покрывала, -лучше я воспользуюсь вашей учтивостью, чтобы попросить вас сообщить нам последние новости о Палестине, так как это предмет более приятный для нашего английского слуха, нежели все комплименты, внушаемые вам вашим французским воспитанием.
- Не много могу сообщить вам интересного, леди, - отвечал Бриан де Буагильбер. - Могу лишь подтвердить слухи о том, что с Саладином * заключено перемирие.
На этих словах его речь была прервана Вамбой. Шут пристроился позади кресла хозяина, который время от времени бросал ему подачки со своей тарелки. Он сидел перед маленьким столиком на особом стуле - с вырезанными на спинке ослиными ушами. Вамба так втянул свои щеки, что его челюсти стали похожи на щипцы для орехов, и наполовину зажмурил глаза. Однако он был все время настороже, чтобы не упустить случая совершить одну из тех проделок, которые ему разрешались.
- Уж эти мне перемирия! - воскликнул он. - Они меня совсем состарили!
- Как, плут? Что это значит? - сказал Седрик, с явным удовольствием ожидая, какую шутку выкинет дурак.
- А то как же, - отвечал Вамба: - на моем веку было уже три таких перемирия, и каждое - на пятьдесят лет. Выходит, стало быть, что мне стукнуло лет полтораста.
- Ну, я ручаюсь, что ты не от старости умрешь, - сказал храмовник, узнавший в нем своего лесного знакомца: - тебе на роду написано умереть насильственной смертью, если только ты будешь и дальше показывать дорогу проезжим так же, как сегодня приору и мне.
- Как так, мошенник? - воскликнул Седрик. - Сбивать с дороги проезжих! Надо будет тебя постегать: ты, значит, такой же плут, как и дурак.
- Сделай милость, дядюшка, - сказал шут, - на этот раз позволь моей глупости заступиться за мое плутовство. Я только тем и провинился, что перепутал, которая у меня правая рука, а которая левая. А тому, кто за советом и указанием обращается к дураку, следует быть снисходительнее.
Тут разговор был прерван появлением слуги, которого привратник прислал доложить, что у ворот стоит странник и умоляет впустить его на ночлег.
- Впустить его, - сказал Седрик, - кто бы он ни был, все равно. В такую бурную ночь, какая бушует теперь на дворе, даже дикие звери жмутся к стадам и ищут покровительства у своего смертельного врага - человека, лишь бы не погибнуть от расходившихся стихий. Дайте ему все, в чем он нуждается. Освальд, присмотри за этим хорошенько.
Кравчий тотчас вышел из залы, и отправился исполнять приказания хозяина.
ГЛАВА V
"Разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук, нет тела, нет сердца, разве у еврея нет чувств, склонностей, страстей? Разве он ест другую пищу, разве его ранит другое оружие, разве он болеет другими болезнями, разве зима не так заставляет его мерзнуть, а лето не так его греет, как христианина?"
Шекспир, "Венецианский купец"
Освальд воротился и, наклонившись к уху своего хозяина, прошептал:
- Это еврей, он назвал себя Исааком из Йорка. Хорошо ли будет ввести его прямо сюда?
- Пускай Гурт исполняет на этот раз твои обязанности, Освальд, - сказал Вамба. - Свинопас как раз подходит для того, чтобы ввести в залу еврея.
- Пресвятая Мария, - молвил аббат, осеняя себя крестным знамением, - впускать еврея в такое общество!
- Как! - отозвался храмовник. - Собаку еврея поместить в одной комнате с защитником святого гроба!
- Вишь ты, - сказал Вамба, - храмовники, значит любят только еврейские денежки, а компании их не любят.
- Что делать, почтенные гости, - сказал Седрик, - я не могу нарушать законы гостеприимства, чтобы угодить вам. Если господь бог терпит долгие века целый народ упорных еретиков, можно и нам потерпеть одного еврея в течение нескольких часов. Но я никого не стану принуждать общаться с ним. Дайте ему отдельный столик и покормите особо. А впрочем, - прибавил он улыбаясь, - быть может, вон те чужеземцы в чалмах примут его в свою компанию?
- Сэр франклин, - отвечал храмовник, - мои сарацинские невольники - добрые мусульмане и презирают евреев ничуть не меньше, чем христиане.
- Клянусь, уж я не знаю, - вмешался Вамба, - чем поклонники Махмуда и Термаганта* лучше этого народа, когда-то избранного самим богом!
- Ну, пусть он сядет рядом с тобой, Вамба, - сказал Седрик: - дурак с мошенником -хорошая пара.
- А дурак сумеет по-своему оградиться от мошенника, - сказал Вамба, потрясая в воздухе костью от свиного окорока.
- Тсс!.. Вот он идет, - сказал Седрик.
Впущенный без всяких церемоний в залу, боязливой и нерешительной поступью вошел худощавый старик высокого роста, на каждом шагу отвешивая смиренные поклоны. Он так привык держаться в согбенном положении, что казался ниже, чем был на самом деле. Черты его лица были тонки и правильны; орлиный нос, проницательные черные глаза, высокий лоб, изборожденный морщинами, длинные седые волосы и большая борода могли бы производить благоприятное впечатление, если бы не так резко изобличали его принадлежность к племени, которое в те темные века было предметом омерзения для суеверных и невежественных простолюдинов, а со стороны корыстного и жадного дворянства подвергалось самому лютому преследованию.
Одежда еврея состояла из простого бурого плаща и темно-красного хитона. На нем были большие сапоги, отороченные мехом, и широкий пояс, за который были заткнуты ножик и коробка с письменными принадлежностями. На голове у него была высокая четырехугольная желтая шапка особого фасона: закон повелевал евреям носить ее в знак отличия от христиан. При входе в залу он смиренно снял ее.
Прием, оказанный этому человеку под кровом Седрика Саксонца, удовлетворил бы требованиям самого ярого противника израильского племени. Сам Седрик в ответ на многократные поклоны еврея только кивнул головой и указал ему на нижний конец стола. Однако там никто не посторонился, чтобы дать ему место. Когда он проходил вдоль стола, бросая робкие и умоляющие взгляды на каждого из сидевших, слуги-саксонцы нарочно расставляли локти и, приподняв плечи, продолжали поглощать свой ужин, не обращая ни малейшего внимания на нового гостя. Монастырская прислуга крестилась, оглядываясь на него с благочестивым ужасом; даже сарацины, когда Исаак проходил мимо них, начали гневно крутить усы и хвататься за кинжалы, как бы готовясь самыми отчаянными мерами предотвратить его приближение. Очень вероятно, что по тем же причинам, которые побудили Седрика принять под свой кров потомка отверженного народа, он настоял бы и на том, чтобы его люди обошлись с Исааком учтивее, но как раз в ту пору аббат завел с ним такой интересный разговор о его любимых собаках, что Седрик никогда не прервал бы его и ради более важного дела, чем вопрос о том, пойдет ли еврей спать без ужина.
Исаак стоял в стороне от всех, тщетно ожидая, не найдется ли для него местечка, где бы он мог присесть и отдохнуть. Наконец пилигрим, сидевший на скамье у камина, сжалился над ним, встал с места и сказал:
- Старик, моя одежда просохла, я уже сыт, а ты весь промок и голоден.
Сказав это, он сгреб на середину широкого очага разбросанные и потухавшие поленья и раздул яркое пламя;
потом пошел к столу, взял чашку горячей похлебки с вареным козленком, отнес ее на столик, у которого сам ужинал, и, не дожидаясь изъявлений благодарвости со стороны еврея, направился в противоположный конец залы: быть может, он не желал общаться с тем, кому услужил, а может быть, ему просто захотелось стать поближе к почетному помосту.
Если бы в те времена существовали живописцы, способные передать подобный сюжет, фигура этого еврея, склонившегося перед огнем и согревающего над ним свои окоченевшие и дрожащие руки, могла бы послужить им недурным олицетворением зимнего времени года. Несколько отогревшись, он с жадностью принялся за дымящуюся похлебку и ел так поспешно и с таким явным наслаждением, словно давно не отведывал пищи.
Тем временем аббат продолжал разговаривать с Седриком об охоте; леди Ровена углубилась в беседу с одной из своих прислужниц, а надменный рыцарь Храма, поглядывая то на еврея, то на саксонскую красавицу, задумался о чем-то, по-видимому очень для него интересном.
- Дивлюсь я вам, достопочтенный Седрик, - говорил аббат. - Неужели же у вас не хватает мужества признать превосходство французско-норманского языка во всем, что касается охотничьего искусства? Ведь ни в одном языке не найти такого обилия специальных выражений как для полевой, так и для лесной охоты.
- Эх, добрейший отец Эймер, - возразил Седрик, - да будет вам известно, что я вовсе не гонюсь за всеми этими заморскими тонкостями; я и без них очень приятно провожу время в лесах. Трубить в рог я умею, умею натравить собак на зверя, знаю, как лучше содрать с него шкуру и как его распластать, и отлично обхожусь без этого модного жаргона и всякой болтовни в духе сказочного сэра Тристрама *.
- Французский язык, - сказал храмовник, надменно повышая голос, - единственное наречие, приличное не только на охоте, но и в любви и на войне. На этом языке следует покорять сердца дам и посылать вызов неприятелю.
- Выпьем-ка с вами по стакану вина, сэр рыцарь, - сказал Седрнк, - да кстати и аббату налейте! А я тем временем расскажу вам о том, что было лет тридцать тому назад. Тогда простая английская речь Седрика Саксонца была приятна для слуха красавиц, хотя она обходилась без украшений, заимствуемых у французских трубадуров. Когда мы сражались на полях Норталлертона *, боевой клич саксонцев был слышен в рядах шотландского войска не хуже cri de guerre 1 храбрейшего из норманских баронов. Помянем бокалом вина доблестных бойцов, бившихся там. Выпейте вместе со мною, мои гости.
1 Cri de guerre - боевой клич.
Он выпил свой стакан разом и продолжал с возрастающим увлечением:
- То-то было порублено щитов в этот день! Сотни знамен развевались над головами храбрецов. Кровь лилась рекой, а смерть казалась всем краше бегства. Саксонский бард прозвал этот день праздником мечей. Он пел о том, как стая орлов слетелась на добычу, крепкими клювами ударяя по шлемам и щитам врагов; боевые клики казались певцу веселее свадебных песен. Но у нас нет больше бардов. Наши подвиги стерты деяниями другого народа, наш язык, самые наши имена скоро будут преданы забвению. И никто не пожалеет об этом, кроме меня, одинокого старика... Кравчий, бездельник, наполняй кубки! За здоровье храбрых в бою, сэр рыцарь, к какому бы племени они ни принадлежали, па каком бы языке ни говорили! За тех, кто доблестнее всех воюет в Палестине в рядах защитников креста!
- Я сам ношу знамение креста, и мне не пристало говорить об этом, - сказал Бриан де Буагильбер, - но кому же другому отдать пальму первенства среди крестоносцев. как не рыцарям Храма - верным стражам гроба господня!
- Иоаннитам *, - сказал аббат. - Мой брат вступил в этот орден.
- Я и не думаю оспаривать их славу, - сказал храмовник, - но...
- А жнаешь, дядюшка Седрик, - вмешался Вамба, - если бы Ричард Львиное Сердце был поумнее да послушался меня, дурака, сидел бы он лучше дома со своими веселыми англичанами, а Иерусалим предоставил освобождать тем самым рыцарям, которые его сдали.
- Разве в английском войске никого не было, - сказала вдруг леди Ровена, - чье имя было бы достойно стать наряду с именами рыцарей Храма и иоаннитов?
- Простите меня, леди, - отвечал де Буагильбер, - английский король привел с собой в Палестину толпу храбрых воинов, которые уступали в доблести только тем, кто своею грудью все время защищал Святую Землю.
- Никому они не уступали, - сказал пилигрим, который стоял поблизости и все время с заметным нетерпением прислушивался к разговору.
Все взоры обратились в ту сторону, откуда раздалось это неожиданное утверждение.
- Я говорю, - продолжал пилигрим твердым и сильным голосом, - что английские рыцари не уступали никому из обнаживших меч на защиту Святой Земли. Кроме того, скажу, что сам король Ричард и пятеро из его рыцарей после взятия крепости Сен-Жан д'Акр * дали турнир и вызвали на бой всех желающих. Я сам видел это, потому и говорю. В тот день каждый из рыцарей трижды выезжал на арену и всюкий раз одерживал победу. Прибавлю, что из числа их противников семеро принадлежали к ордену рыцарей Храма. Сэру Бриану де Буагильберу это очень хорошо известно, и он может подтвердить мои слова.
Бешеный гнев мгновенно вспыхнул на потемневшем лице смуглого храмовника. В крайнем волнении он схватился дрожащими пальцами за рукоятку меча и, вероятно, только потому не обнажил его, что сознавал, как опасно отдаться буйной вспышке в таком месте и при таких свидетелях. Но простой и прямодушный Седрик, который не мог одновременно думать о разных вещах, так обрадовался известиям о доблести соплеменников, что не заметил возмущения своего гостя.
- Я бы охотно отдал тебе этот золотой браслет, пилигрим, - сказал он, - если бы ты перечислил имена тех рыцарей, которые так благородно поддержали славу нашей веселой Англии.
- С радостью назову их по именам, - отвечал пилигрим, - и никакого подарка мне не надо: я дал обет некоторое время не прикасаться к золоту.
- Хочешь, друг пилигрим, я за тебя буду носить этот браслет? - сказал Вамба.
- Первым по доблести и воинскому искусству, - начал пилигрим, - был храбрый Ричард, король Англии.
- Я его прощаю! - воскликнул Седрик. - Прощаю то, что он потомок тирана, герцога Вильгельма.
- Вторым был граф Лейстер, - продолжал пилигрим, - а третьим - сэр Томас Мультон из Гильсленда.
- О, это саксонец! - с восхищением сказал Седрик.
- Четвертый - сэр Фульк Дойли, - молвил пилигрим.
- Тоже саксонец, по крайней мере с материнской стороны, - сказал Седрик, с величайшей жадностью ловивший каждое его слово. Охваченный восторгом по случаю победы английского короля и сородичей-островитян, он почти забыл свою ненависть к норманнам. - Ну, а кто же был пятый? - спросил он.
- Пятый был сэр Эдвин Торнхем.
- Чистокровный саксонец, клянусь душой Хенгиста! - крикнул Седрик. - А шестой? Как звали шестого?
- Шестой, - отвечал пилигрим, немного помолчав и как бы собираясь с мыслями, - был совсем юный рыцарь, мало известный и менее знатный; его приняли в это почетное товарищество не столько ради его доблести, сколько для круглого счета. Имя его стерлось из моей памяти.
- Сэр пилигрим, - сказал Бриан де Буагильбер с пренебрежением, - такая притворная забывчивость после того, как вы успели припомнить так много, не достигнет цели. Я сам назову имя рыцаря, которому из-за несчастной случайности - по вине моей лошади - удалось выбить меня из седла. Его звали рыцарь Айвенго; ни один из его соратников, несмотря на молодость Айвенго, не превзошел его в искусстве владеть оружием. Но все-таки я громко, при всех, заявляю, что будь он в Англии и пожелай он на предстоящем турнире повторить тот вызов, который послал мне в Сен-Жан д'Акре, я готов сразиться с ним, предоставив ему выбор оружия. При том коне и вооружении, которыми я теперь располагаю, я отвечаю за исход поединка.
- Скорый ответ последовал бы на ваш вызов, - отвечал пилигрим, - если бы ваш противник здесь присутствовал. А при настоящих обстоятельствах не подобает нарушать покой этого мирного убежища, похваляясь победою в поединке, который едва ли может состояться. Но если Айвенго когда-либо вернется из Палестины, я вам ручаюсь, что он будет драться с вами.
- Хороша порука! - возразил храмовник. - А какой залог вы мне можете предложить?
- Этот ковчег, - сказал пилигрим, вынув из-под плаща маленький ящик из слоновой кости и творя крестное знамение. - В нем хранится частица настоящего креста господня, привезенная из Монт-Кармельского монастыря.
Приор из аббатства Жорво тоже перекрестился и набожно стал читать вслух "Отче наш". Все последовали его примеру, за исключением еврея, магометан и храмовника. Не обнаруживая никакого почтения к святым мощам, храмовник отстегнул с шеи золотую цепь, швырнул ее на стол и сказал:
- Прошу аббата Эймера принять на хранение мой залог и залог этого безыменного странника в знак того, что когда рыцарь Айвенго вступит на землю, омываемую четырьмя морями Британии, он будет вызван на бой с Брианом де Буагильбером. Если же означенный рыцарь не ответит на этот вызов, он будет провозглашен мною трусом с высоты стен каждого из существующих в Европе командорств ордена храмовников.
- До этого дело не дойдет, - вмешалась леди Ровена, прерывая свое продолжительное молчание. - Пускай мой голос раздастся в защиту отсутствующего Айвенго, если никто в этом доме не желает за него заступиться. Я заявляю, что он примет любой вызов на честный бой. Если бы моя слабая порука могла повысить значение бесценного залога, представленного этим праведным странником, я бы поручилась своим именем и доброй славой, что Айвенго даст этому гордому рыцарю желаемое удовлетворение.
В душе Седрика поднялся такой вихрь противоречивых чувств, что он не в состоянии был проронить ни слова во время этого спора. Радостная гордость, гнев, смущение сменялись на его открытом и честном лице, точно тени от облаков, пробегающих над полем. Домашняя прислуга, на которую имя Айвенго произвело впечатление электрической искры, затаив дыхание ждала, что будет дальше, не спуская глаз с хозяина. Но когда заговорила Ровена, ее голос как будто заставил Седрика очнуться и прервать молчание.
- Леди Ровена, - сказал он, - это излишне. Если бы понадобился еще залог, я сам, несмотря на то что Айвенго жестоко оскорбил меня, готов своей собственной честью поручиться за его честь. Но, кажется, предложенных залогов и так достаточно - даже по прихотливому уставу норманского рыцарства. Так ли я говорю, отец Эймер?
- Совершенно верно, - подтвердил приор, - ковчег со святыней и эту богатую цепь я отвезу в наш монастырь и буду хранить в ризнице до тех пор, пока это дело не получит должного исхода.
Он еще несколько раз перекрестился, бормоча молитвы и совершая многократные коленопреклонения, и передал ковчег в руки сопровождавшего его монаха - брата Амвросия, потом уже без всякой церемонии, но, может быть, с не меньшим удовольствием сгреб со стола золотую цепь и опустил ее в надушенную сафьяновую сумку, висевшую у него на поясе.
- Ну, сэр Седрик, - сказал аббат, - ваше доброе вино так крепко, что у меня в ушах уже звонят к вечерне Позвольте нам еще раз выпить за здоровье леди Ровены, да и отпустите нас с богом на боковую.
- Клянусь бромхольским крестом, - сказал Саксонец, - вы плохо поддерживаете свою добрую славу, сэр приор. Молва отзывается о вас как об исправном монахе говорят, будто вы только тогда отрываетесь от доброго вина, когда зазвонят к заутрене, и я на старости лет боялся осрамиться, состязаясь с вами. Клянусь честью, в мое время двенадцатилетний саксонский мальчишка больше вашего просидел бы за столом.
Однако у приора были причины настойчиво придерживаться на этот раз правил умеренности. Он не только по своему званию был присяжным миротворцем, но и на деле терпеть не мог всяких ссор и столкновений. Он опасался вспыльчивости старого саксонца и предвидел, что запальчивое высокомерие храмовника, уже не раз прорывавшееся наружу, в конце концов вызовет очень неприятную ссору. Поэтому он стал распространяться о том, что по части выпивки ни один народ не может сравниться с крепкоголовыми и выносливыми саксонцами, намекнул даже, как бы мимоходом, на святость своего сана и закончил настойчивой просьбой позволить им удалиться на покой.
Вслед за тем прощальный кубок обошел круг. Гости, низко поклонившись хозяину и леди Ровене, встали и разбрелись по зале, а хозяева в сопровождении ближайших слуг удалились в свои комнаты.
- Нечестивый пес, - сказал храмовник еврею Исааку, проходя мимо него, - так ты тоже пробираешься на турнир?
- Да, собираюсь, - отвечал Исаак, смиренно кланяясь, - если угодно будет вашей досточтимой доблести.
- Как же, - сказал рыцарь, - затем и идешь, чтобы своим лихоимством вытянуть все жили из дворян, а женщин и мальчишек разорять красивыми безделушками. Готов поручиться, что твой кошелек битком набит шекелями.
- Ни одного шекеля, ни единого серебряного пенни, ни полушки нет, клянусь богом Авраама! -сказал еврей, всплеснув руками. - Я иду просить помощи у собратий для уплаты подати, наложенной на меня еврейской палатой. Праотец Иаков да ниспошлет мне удачу. Я совсем разорился. Даже плащ, что я ношу, ссудил мне Рейбен из Тадкастера.
Храмовник кисло усмехнулся и проговорил:
- Что за проклятый лгун!
С этими словами он отошел от еврея и, обратившись к своим мусульманским невольникам, сказал им что-то на языке, неизвестном никому из присутствующих.
Бедный старик был так ошеломлен словами воинственного монаха, что тот успел уже отойти на другой конец залы, прежде чем бедняга решился поднять голову и изменить свою униженную позу. Когда же он наконец выпрямился и оглянулся, лицо его выражало изумление человека, ослепленного молнией и оглушенного громом.
Вслед за этим храмовник и аббат отправились в отведенные им спальни. Провожали их дворецкий и кравчий. При каждом из них шло по два прислужника с факелами, а еще двое несли на подносах прохладительные напитки;
между тем другие слуги указывали свите храмовника и приора и остальным гостям места, где для них был приготовлен ночлег.
ГЛАВА VI
С ним подружусь, чтобы войти в доверье:
Получится - прекрасно, нет - прощай.
Но я прошу, меня не обессудь!
Шекспир, "Венецианский купец"
Пилигрим, сопровождаемый слугою с факелом, проходил по запутанным переходам огромного дома. Тут его нагнал кравчий и сказал ему на ухо, что если он ничего не имеет против кружки доброго меда в его комнате, то там соберется много домочадцев, которым хочется послушать рассказы про Святую Землю, а в особенности про рыцаря Айвенго. Вслед за кравчим с той же просьбой явился Вамба, уверяя, будто один стакан вина после полуночи стоит трех после сигнала к тушению огней.
...
