- Как! Мне быть гостем там, где я должен быть повелителем? - воскликнул гроссмейстер. - Никогда этого не будет? Капелланы, возгласите псалом "Почему взволновались народы"! Рыцари, оруженосцы и служители святого Храма, следуйте за знаменем нашего ордена Босеан!
Книги в России самая популярная вещь. У нас читающая нация. Читаем все!
Новые книги, рецензии. Список бестселлеров можно найти на многих сайтах. Интернет-ресурс «Новые книги» предоставляет прекрасную возможность увидеть, что нового появилось в мире книг.
Гроссмейстер говорил с таким достоинством, которое не уступало самому королю Англии и вдохнуло мужество в сердца его оторопевших и озадаченных приверженцев. Они собрались вокруг него, как стадо овец толпится вокруг сторожевой собаки, когда заслышит завывание волка. Но в осанке их не было робости, свойственной овечьему стаду. Напротив - лица у храмовников были хмурые и вызывающие, а взгляды выражали ту вражду, которую они не смели высказать словами. Они сомкнулись в ряд, и копья их образовали темную полосу, сквозь которую белые мантии рыцарей рисовались на фоне черных одеяний свиты подобно серебристой окраине черной тучи. Толпа простонародья, поднявшая было против них громкий крик, притихла и в молчании взирала на грозный строй испытанных воинов. Многие даже попятились назад.
Граф Эссекс, видя, что храмовники выстроились в боевом порядке, дал шпоры своему коню и помчался вдоль рядов своих воинов, воодушевляя их на битву против такого опасного врага. Один Ричард, искренне наслаждавшийся испытываемой опасностью, медленно проезжал мимо фронта храмовников, восклицая громким голосом:
- Что же, господа, неужели ни один из вас не решится сломить копье с Ричардом? Эй, господа храмовники! Ваши дамы, должно быть, уж очень смуглы, коли ни одна не стоит осколка копья, сломанного в честь ее!
- Слуги святого Храма, - возразил гроссмейстер, выезжая вперед, - не сражаются по таким пустым и суетным поводам. А с тобою, Ричард Английский, ни один храмовник не переломит копья в моем присутствии. Пускай папа и монархи Европы рассудят нас с тобой.
С этими словами, не ожидая ответа, гроссмейстер подал знак к отбытию. Трубы заиграли дикий восточный марш, служивший обычно сигналом к выступлению храмовников в поход. Они переменили строй и, выстроившись колонной, двинулись вперед так тихо, как только позволял шаг их коней, словно хотели показать, что удаляются лишь по повелению своего гроссмейстера, а никак не из страха перед выставленными против них силами.
Во время суматохи, сопровождавшей отъезд храмовников, Ревекка ничего не видела и не слышала. Она ле
жала в объятиях своего престарелого отца, ошеломленная и почти бесчувственная от множества пережитых впечатлений. Но вдруг от одного слова, произнесенного Исааком, она встрепенулась и опомнилась.
- Пойдем, - говорил он, - пойдем, дорогая дочь моя, бесценное мое сокровище, бросимся к ногам доброго юноши!
- Нет, нет, - сказала Ревекка. - О нет, не теперь! В эту минуту я не решусь заговорить с ним! Увы! Ведь если бы я заговорила с ним, я должна была бы сказать больше, чем... Нет, отец! Лучше покинем скорее это зловещее место.
- Но как же, дочь моя, - сказал Исаак, - как можно не поблагодарить мужественного бойца, который, пренебрегая собственной жизнью, отважно выступил с копьем и щитом, чтобы освободить тебя из плена? Это такая услуга, за которую надо быть признательным.
- О да, о да! Признательным и благодарным свыше всякой меры, - сказала Ревекка, - но только не теперь. Ради твоей возлюбленной Рахили молю тебя, исполни мою просьбу - не теперь.
- Нельзя же так, - настаивал Исаак, - не то они скажут, что мы неблагодарнее всякой собаки.
- Но разве ты не видишь, дорогой мой отец, что здесь сам король Ричард, и, стало быть...
- Правда, правда, моя умница, моя премудрая Ревекка! Пойдем отсюда, пойдем скорее. Я имел дела с принцем Джоном, и лучше мне пока не попадаться на глаза королю.
И, в свою очередь увлекая Ревекку, он поспешно увел ее с ристалища к приготовленным носилкам и благополучно прибыл с нею в дом раввина Натана Бен-Израиля.
Таким образом, еврейка, судьба которой в этот день представляла для всех наибольший интерес, скрылась, никем не замеченная, и всеобщее внимание устремилось теперь на Черного Рыцаря. Толпа громко и усердно кричала:
"Многая лета Ричарду Львиное Сердце! Долой храмовников!"
- Несмотря на эти громогласные заявления верноподданнических чувств, - сказал Айвенго, обращаясь к графу Эссексу, - хорошо все же, что король предусмотрительно захватил тебя с собой, благородный граф, да и этот отряд твоих воинов.
Граф Эссекс улыбнулся и тряхнул головой.
- Доблестный Айвенго, - сказал Эссекс, -ты так хорошо знаешь нашего государя, и все же ты заподозрил его в мудрой предосторожности! Я просто направляйся к Йорку, где, по слухам, принц Джон сосредоточил свои силы, и совершенно случайно встретился с королем. Как настоящий странствующий рыцарь, наш Ричард мчался сюда, желая самолично решить судьбу поединка и !ем самым завершить эту историю еврейки и храмовника. Я с моим отрядом последовал за ним почти против его воли.
- А какие вести из Йорка, храбрый граф? - спросил Айвенго. - Ведь мятежники поджидают нас там?
- Не более, чем декабрьские снега поджидают июльское солнце, - отвечал граф. - Они разбежались! И как ты думаешь, кто поспешил привезти нам эти вести? Сам принц Джон, своею собственной персоной.
- Предатель! Неблагодарный, дерзкий изменник! - сказал Айвенго. - Что же, Ричард приказал посадить его в тюрьму?
- О, он его так принял, как будто встретился с ним после охоты! - сказал граф. - Указал на меня и на наших воинов и говорит ему: "Вот видишь, брат, со мной тут сердитые молодцы, так ты поезжай лучше к матушке, передай ей мою сыновнюю любовь и почтение и оставайся при ней, пока не установится в умах более мирное настроение".
- Только это он и сказал? - спросил Айвенго. - Иные скажут, что таким милостивым обхождением король сам напрашивается на предательство.
- Именно, - отвечал Эссекс. - Но можно ведь сказать и то, что человек сам напрашивается на смерть, пускаясь в битву, когда у него еще не зажила опасная рана.
- Прощаю тебе насмешку, граф, - сказал Айвенго, - но помни, что я рисковал лишь собственной жизнью, а Ричард - благом целого королевства.
- Тот, кто беспечен по отношению к себе самому, редко отличается заботливостью о других, - возразил Эссекс. - Однако поедем скорее в замок, потому что Ричард задумал примерно наказать некоторых второстепенных членов заговора, даром что простил самого главного зачинщика.
Из последовавшего затем судебного следствия, занесенного в рукописную летопись, явствует, что Морис де Браси бежал за море и поступил на службу к Филиппу, королю Франции, что Филипп де Мальвуазен и его брат Альберт, пресептор в Темплстоу, были казнены, что Вальдемар Фицурс, бывший душою заговора, отделался изгнанием из Англии, а принц Джон, из-за которого затевалось все предприятие, не получил даже выговора от своего добродушного брата. Впрочем, никто не пожалел об участи обоих Мальвуазенов: они понесли вполне заслуженную кару, потому что многократно проявляли двоедушие, жестокость и деспотизм.
Вскоре после поединка в Темплстоу Седрик Саксонец был приглашен ко двору Ричарда; своим местопребыванием король сделал в это время город Йорк, чтобы лично содействовать усмирению провинций, где сильнее всего сказались происки его брата Джона.
Получив приглашение, Седрик сначала ворчал и злился, однако повиновался. В сущности, возвращение Ричарда положило конец всякой надежде на восстановление саксонской династии на английском престоле.
Кроме того, даже Седрик с неохотой вынужден был признать, что его проект всеобщего объединения саксонцев посредством брака Ровены с Ательстаном окончательно рухнул вследствие решительного несогласия обеих заинтересованных сторон. Он совершенно не ожидал подобной развязки - даже тогда, когда жених и невеста ясно и откровенно высказались против этого союза. Он, впрочем, попробовал еще раз решительно напасть на Ательстана. Но, приехав к нему, Седрик застал этого воскресшего потомка саксонских королей занятым войной с местным духовенством.
После всех ужасов и казней, какими он угрожал аббату святого Эдмунда, дух мстительности, по-видимому, оставил Ательстана. Потому ли, что он сам был по природе слишком ленив и благодушен, или же уступая просьбам своей матери леди Эдифь, но он ограничился трехдневным заключением аббата и всей монастырской братии в подвальных помещениях замка Конингсбурга на самой постной пище. За такую жестокость аббат пригрозил ему отлучением от церкви.
Седрик застал своего друга Ательстана до такой степени поглощенным этими препирательствами и изобретением средств к обороне против преследований духовенства, что ни о чем ином он и думать не хотел. Когда же произнесено было имя Ровены, благородный Ательстан попросил позволения опорожнить за ее здоровье полный кубок и выразил пожелание, чтобы она скорее сочеталась браком с его родственником Уильфредом. Очевидно, с Ательстаном ничего нельзя было поделать.
Итак, к достижению той цели, к которой стремились влюбленные, оставалось лишь два препятствия: упрямство Седрика и его предубеждение против норманской династии. Первое из этих чувств постепенно смягчилось под влиянием ласк его питомицы и той гордости, которую он не мог не испытывать, видя славу своего сына. К тому же ему лестно было породниться с домом Альфреда, раз потомок Эдуарда Исповедника решительно отказался от этой чести.
Отвращение Седрика к королям норманской крови также начинало сильно уменьшаться. С одной стороны, он ясно видел, что избавить Англию от новой династии не было никакой возможности. С другой стороны, король Ричард выказывал ему лично большое внимание, искренне наслаждался резким юмором Седрика и сумел так очаровать благородного саксонца, что не прошло и одной недели со дня его приезда ко двору, как он дал согласие на брак своей питомицы леди Ровены с сыном своим Уильфредом Айвенго.
Свадьба нашего героя совершилась в самом величественном из храмов - в кафедральном соборе города Йорка. Сам король присутствовал на бракосочетании и, судя по вниманию, какое он оказал в этом и во многих других случаях дотоле притесняемым и униженным саксонцам, они увидели, что мирными средствами могли добиться гораздо больших успехов, чем в результате кровавой междоусобной войны.
Церемония бракосочетания была исполнена со всем тем великолепием, какое римские прелаты умеют придавать своим торжествам.
Гурт, нарядно одетый, исполнял должность оруженосца при молодом хозяине. Тут же был и самоотверженный Вамба, в новом колпаке с великолепным набором серебряных колокольчиков. Гурт и Вамба вместе с Уильфредом переносили бедствия и опасности, а потому имели полное право разделять с ним его благополучие и счастье.
Кроме близких, на этой блестящей свадьбе присутствовало множество знатных саксонцев и норманнов. Толпы простого народа восторженно приветствовали молодую чету.
Прошло два дня после счастливого бракосочетания, и леди Ровена сидела в своей комнате, когда Эльджита доложила ей, что какая-то девица просит позволения поговорить с ней без свидетелей. Ровена удивилась, подумала, поколебалась, но ее любопытство пробудилось, и она кончила тем, что приказала просить девицу к себе.
Вошла девушка высокого роста и благородной наружности. Длинное белое покрывало скорее оттеняло, чем скрывало изящество ее фигуры и величавую осанку. Манеры ее были почтительны, но без всякой примеси страха и без желания задобрить хозяйку лестью. Ровена встала и хотела взять гостью за руку и подвести ее к креслу, но та оглянулась на Эльджиту и еще раз попросила о разрешении побеседовать с леди Ровеной наедине. Как только Эльджита ушла, ее миловидная посетительница, к великому удивлению леди Айвенго, преклонила колено, прижала обе руки к своему лбу и, склонившись до пола, поцеловала край вышитой одежды Ровены, невзирая на ее сопротивление.
- Что это значит, леди? - сказала удивленная новобрачная. - Почему вы мне оказываете столь необычное почтение?
- Потому что вам, леди Айвенго, могу я невозбранно выразить ту благодарность, которой обязана Уильфреду Айвенго, - сказала Ревекка, вставая и снова приняв обычную свою осанку, исполненную достоинства и спокойствия. - Простите, что я осмелилась оказать вам знаки почтения, принятые у моего народа. Я - та несчастная еврейка, из-за которой ваш супруг рисковал жизнью на поединке с таким ужасным противником на ристалище у Темплстоу.
- Любезная девица, - сказала Ровена, - в тот день Уильфред Айвенго лишь в слабой мере отплатил вам за неусыпный уход и врачевание его ран. Скажите, не можем ли мы еще чем-нибудь быть вам полезны?
- Нет, - спокойно отвечала Ревекка, - я лишь попрошу вас передать ему на прощанье выражение моей признательности и мои наилучшие пожелания.
- Разве вы уезжаете из Англии? - спросила Ровена, все еще не вполне опомнившись от удивления, возбужденного таким необыкновенным посещением.
- Уезжаю, миледи, еще до конца этого месяца. У моего отца есть брат, пользующийся особым расположением Мохаммеда Боабдиля, короля гренадского. Туда мы и отправимся, уверенные, что будем жить спокойно и без обиды, заплатив ту дань, которую мусульмане всегда взимают с людей нашего племени.
- Стало быть, в Англии вы не пользуетесь такой безопасностью? - сказала Ровена. - Мой муж в милости у короля, да и сам король - человек справедливый и великодушный.
- В этом я не сомневаюсь, леди, - сказала Ревекка, - но англичане - жестокое племя. Они вечно воюют с соседями и между собою и всегда готовы пронзить друг друга мечом. Небезопасно жить среди них детям нашего племени. Не в этой стране войн и кровопролитий, окруженной враждебными соседями и раздираемой внутренними распрями, может надеяться на отдых и покой странствующий Израиль.
- Но вы, - сказала Ровена, - вы сами, без сомнения, ничего не должны опасаться. Ты, что бодрствовала у одра раненого Уильфреда Айвенго, - продолжала она с возрастающей горячностью, - тебе нечего бояться в Англии, где и саксонцы и норманны наперерыв будут воздавать тебе почести.
- Твои речи, леди, хороши, - сказала Ревекка, - а твои намерения еще лучше. Но этого не может быть: целая пропасть пролегает между нами. Наше воспитание, наши верования ни вам, ни нам не дозволяют перешагнуть через эту пропасть. Прощай, но на прощанье исполни мою просьбу. Твое лицо закрыто брачной фатой. Удостой приподнять ее и дай мне увидеть черты, столь прославленные молвой.
- Они едва ли таковы, чтобы стоило на них смотреть, - сказала Ровена, - но в надежде, что и ты сделаешь то же, я откину фату.
Она сняла покрывало и частью от сознания своей красоты, частью от застенчивости покраснела так сильно, что ее щеки, лоб, шея и грудь покрылись краской. Ревекка также вспыхнула, но лишь на мгновение. Через минуту она справилась со своими чувствами, и краска сбежала с ее лица, как меняет цвет алое облако, когда солнце скрылось за горизонтом.
- Леди, - сказала она, - черты вашего лица, которые вы соблаговолили мне показать, долго будут жить в моей памяти. В них есть и кротость и доброта. Долго буду я вспоминать ваше лицо и благодарить бога за то, что покидаю моего благородного избавителя в союзе с той...
Она замолчала, и глаза ее наполнились слезами. Она поспешно отерла их и на тревожные расспросы Ровены отвечала:
- Нет, я здорова, леди, совсем здорова. Но мое сердце бьется сильнее при воспоминании о Торкильстоне и ристалище в Темплстоу. Прощайте! Я не исполнила еще одной, наименее значительной из моих обязанностей. Примите этот ларец и не удивляйтесь тому, что найдете в нем.
Ровена открыла небольшой ящичек в серебряной оправе и увидела ожерелье и серьги из брильянтов, очевидно несметной ценности.
- Это невозможно, - сказала она, подавая Ревекке обратно ларчик. - Я не смею принять такой драгоценный подарок.
- Оставьте его у себя, леди, - сказала Ревекка. - Вы обладаете властью, знатностью, влиянием - у нас только и есть богатство, источник нашей силы, а также и нашей слабости. Ценою этих погремушек не купишь и половины того, чего вы достигнете, молвив одно слово. Стало быть, для вас это подарок не особенно ценный, а для меня и подавно. Позвольте мне думать, что вы не такого ужасного мнения о моем народе, как ваши простолюдины. Неужели вы полагаете, что я ценю эти сверкающие камешки больше, чем свою свободу? Или что мой отец считает их дороже чести своей единственной дочери? Возьмите их, леди. Мне они совсем не нужны. Я никогда больше не буду носить драгоценностей.
- Значит, вы несчастны? - сказала Ровена, пораженная тоном, каким Ревекка произнесла последние слова. - О, оставайтесь у нас! Праведные наставники сумеют убедить вас отказаться от вашей ложной веры, а я буду вам вместо сестры.
- Нет, леди, - отвечала Ревекка с той же спокойной грустью, - это невозможно. Не могу я менять веру отцов моих, как меняю платье в зависимости от климата той страны, где собираюсь поселиться. А несчастна я не буду. Тот, кому я посвящу остаток своей жизни, будет мне утешителем, если я исполню его волю.
- Стало быть, и у вас есть монастыри, и вы хотите укрыться в одном из них? - спросила Ровена.
- Нет, леди, - отвечала еврейка, - но в нашем народе со времен Авраама и до наших дней всегда были женщины, посвящавшие свои мысли богу, а дела - подвигам любви к людям. Они ухаживают за больными, кормят голодных, помогают бедным. И Ревекка будет делать то же. Скажи это твоему властелину, если случится, что он спросит о судьбе той, которую он спас от смерти.
Голос Ревекки невольно дрогнул, и в нем послышалась такая нежность, которая обнаружила нечто большее, чем она думала выразить. Девушка поспешила проститься с Ровеной.
- Прощайте, - сказала Ревекка, - пусть тот, кто сотворил и евреев и христиан, осыплет вас всеми благами жизни. Корабль, на котором мы отплываем отсюда, подымет якорь, едва мы доберемся до гавани.
Она тихо выскользнула из комнаты, оставив Ровену в таком удивлении, как будто ей являлся какой-то призрак. Прекрасная саксонка не преминула рассказать об этой необычной посетительнице своему мужу, на которого рассказ ее произвел глубокое впечатление.
Айвенго долго и счастливо жил с Ровеной. Они любили друг друга еще более оттого, что испытали столько препятствий к своему соединению. Но было бы рискованным слишком подробно допытываться, не приходило ли ему на ум воспоминание о красоте и великодушии Ревекки гораздо чаще, чем то могло понравиться прекрасной наследнице Альфреда.
Айвенго успешно служил при Ричарде и по-прежнему пользовался милостью короля. Вероятно, он достиг бы самых высших почестей, если бы этому не помешала преждевременная смерть Львиного Сердца, павшего узамка Шалю, близ Лиможа. С кончиной этого великодушного, но опрометчивого и романтического монарха погибли все честолюбивые мечты и стремления Уильфреда Айвенго. А к самому Ричарду можно применить те стихи, которые сложил Джонсон о шведском короле Карле Двенадцатом*:
Рукой презренной он сражен в бою?
У замка дальнего, в чужом краю;
И в грозном имени его для нас
Урок и назидательный рассказ.
"Примечание: произведение было вычитано по изданию: "Айвенго", "Государственное Учебно-педагогическое изд-во БССР", г. Минск, 1957 г.
М.М.Н."
