- Сэр Ленивый Рыцарь, - отвечал причетник, - ты проповедуешь опасные мысли. Лучше не произносить таких слов. Я поистине отшельник перед королем и законом. Если бы я вздумал пользоваться дичью моего владыки, не миновать бы мне тюрьмы, а может - и виселицы.
Курьерская компания «Ру-Курьер» оказывает услуги доставки товаров со складов до покупателей интернет-магазинов. Среди услуг компании также: расчетно-кассовое обслуживание; комплектация сборных заказов; прием и обработка заказов; выдача заказов в пункте выдачи; ответственное хранение товаров на складе; отправка заказов почтой. Регионы работы компании: Москва и МО, Санкт-Петербург и ЛО.
- А все-таки, - сказал рыцарь, - будь я на твоем месте, я бы выходил в лунные ночи, когда лесники и сторожа завалятся спать, и, бормоча молитвы, нет-нет, да и пустил бы стрелу в стадо бурых оленей, что пасутся на зеленых лужайках... Разреши ты мои сомнения, святой причетник: неужели ты никогда не занимался такими делами?
- Друг Лентяй, - отвечал отшельник, - ты знаешь о моем хозяйстве все, что тебе нужно, и даже больше того, что заслуживает непрошенный гость, врывающийся силою. Поверь мне, пользуйся добром, которое посылает тебе бог, и не допытывайся, откуда что берется. Наливай свою чашу на здоровье, но, пожалуйста, не задавай мне больше дерзких вопросов. Не то я тебе докажу, что кабы не моя добрая воля, ты бы не нашел здесь пристанища.
- Ей-богу, это еще больше разжигает мое любопытство! - сказал рыцарь. - Ты самый таинственный отшельник, какого я когда-либо встречал. Мне хочется, чашу полнее, потому что эту арфу теперь не скоро настроишь. А ничто так не прочищает голос и не обостряет слух, как стакан доброго вина. Что до меня, я люблю, чтобы винцо пробрало меня до кончиков пальцев; только тогда я могу ловко перебирать струны.
ГЛАВА XVII
Я вечером в углу своем
Читаю книгу перед сном -
Немало в книгах есть моих
Рассказов о делах святых-
И, затушив свечу свою,
Церковный мерный гимн пою.
Кто не уйдет от всех забав,
Отшельнический посох взяв,
И кто не предпочтет покой
Безумной суете мирской?
Уортон
Гость исполнил в точности совет гостеприимного отшельника, однако довольно долго возился с арфой, прежде чем успел ее кое-как настроить.
- Мне кажется, святой отец, - сказал он, - что тут не хватает одной струны, да и остальные в плохом виде.
- Ага, так ты заметил это? - сказал отшельник. - Значит, ты мастер этого дела. Вино и яблочная настойка, - прибавил он, с важностью подняв глаза к небу. - Всему делу причиной вино и яблочная настойка. Я уж говорил Аллену из Лощиеы, северному менестрелю, что после седьмой кружки лучше не трогать арфы, не то непременно ее сломаешь. Но он ужасно упрям, с ним не сговоришься.. Друг, пью за успех твоего исполнения. Сказав это, он с важным видом опорожнил свой ку
бок, все время покачивая головой при воспоминании о неумеренности шотландского певца.
Тем временем рыцарь кое-как привел струны в порядок и после краткой прелюдии спросил хозяина, что ему больше нравится: спеть ли сирвенту по-провансальски, или виреле по-французски, или же просто английскую балладу?
- Балладу, балладу, - сказал отшельник. - Я чистейший англичанин, сэр рыцарь, такой же англичанин, каким был мой заступник, святой Дунстан. У меня в келье только и допускаются английские песни.
- Ну хорошо, - согласился рыцарь, - я попробую припомнить балладу, сочиненную одним саксонцем, которого я знал в Святой Земле.
Оказалось, что если рыцарь и не был вполне искусным менестрелем, то, по крайней мере, его вкус образовался под влиянием- лучших наставников. Голос его, который от природы был грубоват и обладал небольшим диапазоном, был хорошо обработан. Поэтому он пел очень недурно и мог бы удовлетворить и более взыскательного критика, чем наш отшельник.
Возвращение крестоносца
Из Палестины прибыл он,
Военной славой осенен.
Он через вихри битв и гроз
Крест на плечах своих пронес.
В боях рубцами был покрыт
Его победоносный щит.
Когда темнеет небосвод,
Любимой песню жн поет:
"Возлюбленная! Рыцарь твой
Вернулся из страны чужой;
Добыча не досталась мне:
Богатство все мое - в коне,
В моем копье, в мече моем,
Которым я сражусь с врагом,
Пусть воина вознаградят
Твоя улыбка и твой взгляд.
Возлюбленная! Я тобой
Подвигнут был на славный бой.
Ты будешь при дворе одна
Вниманием окружена;
Глашатай скажет и певец:
- Так-то так, - отвечал отшельник, - он крестил в нем язычников целыми сотнями. Только я никогда не слыхивал, чтобы он сам пил эту воду. Всякой вещи свое место и свое назначение в этом мире. Святой Дунстан, верно, не хуже нашего знал права веселого монаха.
С этими словами он взял арфу и позабавил гостя еле дующей примечательной песенкой.
Босоногий монах
Ты можешь объехать за несколько лет
Испанию и Византию, весь свет;
Кого б ты ни встретил в заморских краях,
Счастливее всех босоногий монах.
В честь дамы отправится рыцарь в поход.
А вечером раненный насмерть придет;
Его причащу; если ж дама в слезах,
Утешит ее босоногий монах.
Цари своих мантий величье не раз
Меняли на скромность монашеских ряс,
Но вдруг захотеть оказаться в царях
Не мог не один босоногий монах.
Привольное лишь у монаха житье:
Чужое добро он сочтет за свое,
Монаха во всех принимают домах,
Везде отдохнет босоногий монах.
Ведь лакомства, что для него берегут,
Бывают обычно вкуснее всех блюд;
Всегда он обедает славно в гостях -
Почетнейший гость, босоногий монах.
За ужином пьет он отменнейший эль,
И мягкую стелют монаху постель
Хозяина выгонят вон впопыхах,
Но сладко поспит босоногий монах.
Да здравствует бедность одежды моей,
Власть римского папы и вера в чертей!
Рвать розы, не думать совсем о шипах
Могу только я, босоногий монах.
- Поистине, - сказал рыцарь, - спел ты хорошо и весело и прославил свое звание как следует. А кстати о черте, святой причетник: неужели ты не боишься, что он
"Она - владычица сердец,
В турнирах билось за нее
Непобедимое копье,
И ею меч был вдохновлен,
Сразивший мужа стольких жен:
Пришел султану смертный час-
Его и Магомет не спас;
Сияет золотая прядь,
Числа волос не сосчитать, -
Так нет язычникам числа,
Которых гибель унесла.
Возлюбленная! Честь побед
Тебе дарю; мне - славы нет.
Скорее дверь свою открой!
Оделся сад ночной росой;
Зной Сирии мне был знаком,
Мне холодно под ветерком.
Покои отопри свои -
Принес я славу в дар любви".
Пока продолжалось пение, отшельник вел себя, словно присяжный критик нашего времени, присутствующий на первом представлении новой оперы. Он откинулся на спинку сиденья, зажмурился и то слегка вертел пальцами, то разводил руками или тихо помахивал ими в такт музыке. При некоторых переходах мелодии, когда ему казалось, что голос рыцаря недостаточно высок для исполнения хитрых ритурнелей, он сам приходил ему на помощь. Когда баллада была пропета до конца, пустынник решительно заявил, что песня хороша и спета отлично.
- Только вот что я тебе скажу, - сказал он: - по моему мнению, мои земляки-саксонцы слишком долго водились с норманнами и стали сочинять заунывные песенки на норманский лад. Ну к чему добрый рыцарь уезжал из дому? Неужто он думал, что возлюбленная в его отсутствие не выйдет замуж за его соперника? А впрочем, сэр рыцарь, пью за твое здоровье и за успех всех истинных любовников. Боюсь, что ты не из их числа, - прибавил он, видя, что рыцарь, начинавший чувствовать шум в голове от беспрестанных возлияниб, наполнил свою чашу не вином, а водой из кружки.
- Как же, - сказал рыцарь, - не ты ли мне говорил, что это вода из благословенного источника твоего покровителя, святого Дунстана?
когда-нибудь пожалует к тебе как раз во время этих греховных упражнений?
- Греховных? - возразил отшельник - Разве я пренебрегаю своими обязанностями? Я служу в своей часовне верой и правдой две обедни каждый божий день, утреню и вечерню, часы, канун, повечерия.
- За исключением только лунных ночей, когда удобно поохотиться за дичью, - заметил гость.
- Exceptis excipiendis1, - отвечал отшельник, - как наш старый аббат научил меня отвечать, в случае если дерзновенный мирянин вздумает расспрашивать, все ли канонические правила я исполняю в точности.
1 Exceptis excipiendis (лат.) - за исключением того, что должно быть исключено.
- Это так, святой отец, - сказал рыцарь, - но черт подстерегает нас именно за подобными занятиями. Ты сам знаешь, что он всюду бродит, аки лев рыкающий.
- Пускай себе рычит, коли посмеет, - сказал монах. - От моей веревки он завизжит, как визжал от кочерги святого Дунстана Я сроду не боялся ни одного человека - не боюсь и черта с его приспешниками Молитвами святого Дунстана, святого Дубрика, святых Ви-нибальда и Винифреда, святых Суиберта и Уиллика, а также святого Фомы Кентского, не считая моих собственных малых заслуг перед богом, я ни во что не ставлю чертей, как хвостатых, так и бесхвостых Но по секрету скажу вам, друг мои, что никогда не упоминаю о таких предметах до минования заутрени.
Он переменил тему разговора, и попойка продолжалась на славу. Уже много песен было спето обоими, как вдруг веселое препровождение времени нарушилось сильнейшим стуком в дверь лачуги.
Чем была вызвана эта помеха, мы сможем объяснить только тогда, когда возвратимся к другим действующим лицам нашего рассказа.
ГЛАВА XVIII
- Вперед! Пойдем мы долом и лощиной,
Где молодой олень бежит за ланью,
Где дуб широкий крепкими ветвями
Свет не пускает в просеку лесную.
Вперед! Ведь хорошо идти по тропам,
Пова на троне радостное солнце,
Путь станет мрачным и небезопасным
В обманчивом мерцании Дианы.
"Эттрикский лес"
огда Седрик Саксонец увидел, как сын его упал без чувств на ристалище в Ашби, пер вым его желанием было послать своих людей позаботиться о нем. Но эти слова застряли у него в горле. В присутствии столь многочисленной он не мог заставить себя признать сына, которого он изгнал из дома и лишил наследства. Однако он приказал Освальду не выпускать его из виду и с помощью двух крепостных слуг перенести в Ашби, как только толпа разойдется. Но Освальд опоздал с исполнением этого распоряжения: толпа разошлась, но рыцаря уже нигде не было видно.
Напрасно кравчий Седрика озирался по сторонам, отыскивая, куда девался его молодой хозяин; он видел кровавое пятно на том месте, где лежал юный рыцарь, но самого рыцаря не видел, словно волшебницы унесли его куда-то. Может быть, Освальд именно так и объяснил бы себе исчезновение Айвеего (потому что саксонцы были крайне суеверны), если бы случайно не бросилась ему в глаза фигура человека, одетого оруженосцем, в котором он признал своего товарища, Гурта. В отчаянии от внезапного исчезновения своего хозяина бывший свинопас разыскивал его повсюду, позабыв всякую осторожность и подвергая себя нешуточной опасности. Освальд счел своим долгом задержать Гурта как беглого раба.
Кравчий продолжал расспрашивать всех встречных, не знает ли кто, куда делся Айвенго. В конце концов ему удалось узнать, что несколько хорошо одетых слуг бережно положили раненого рыцаря на носилки, принадлежавшие одной из присутствовавших на турнире дам, и немедленно унесли из ограды. Получив эти сведения, Освальд решился воротиться к своему хозяину за дальнейшими приказаниями.
Седрик Саксонец очень тревожился за сына. Любовь к своему племени боролась в нем с отцовскими чувствами. Но природа все-таки взяла свое. Однако стоило ему узнать, что Айвенго, по-видимому находится на попечении друзей, как чувства оскорбленной гордости и негодования снова взяли верх над проблесками родительской привязанности.
- Пускай идет своей дорогой, - сказал он. - Пусть те и лечат его раны, ради кого он их получил. Он лучше умеет проделать фокусы, выдуманные норманскими рыцарями, чем поддерживать честь и славу своих английских предков мечом и секирой - добрым старым оружием нашей родины.
- Если для поддержки чести и славы своих предков, - сказала Ровена, присутствовавшая здесь же, - достаточно быть мудрым в делах совета и храбрым в бою, если достаточно быть отважнейшим из отважных и благороднейшим из благородных, то кто же, кроме его отца, станет...
- Молчите, леди Ровена! Я не хочу с вами говорить об этом! Приготовьтесь к вечернеду собранию у принца. На сей раз нас приглашают с таким небывалым почетом и любезностью, о каких саксонцы и не слышали с рокового дня битвы при Гастингсе. Я отправлюсь туда немедленно, хотя бы для того, чтобы показать гордым норманнам, как мало меня волнует участь сына, даром что он победил сегодня их храбрейших воинов.
- А я, - сказала леди Ровена, - туда не поеду, и прошу вас заметить, что те качества, которые вы считаете твердостью и мужеством, можно назвать просто жестокосердием.
- Так оставайся же дома, неблагодарная! - отвечал Седрик. - Это у тебя жестокое сердце, если ты жертвуешь благом несчастного, притесняемого народа своему пустому и беззаконному чувству! Я пойду к благородному Ательстану и с ним отправлюсь на пир к принцу Джону Анжуйскому.
И он поехал на этот пир, главные события которого мы описали выше. После возвращения из замка саксонские таны в сопровождении всей своей свиты сели на лошадей. Тут-то в суматохе отъезда беглый Гурт в первый раз и попался на глаза Седрику. Мы уже знаем, что благородный саксонец возвратился с пиршества отнюдь не в мягком настроении и ему нужен был повод, чтобы выместить на ком-нибудь свжй гнев.
- В кандалы его! В кандалы! - закричал он. - Освальд! Гундиберт! Подлые псы! Почему этот мерзавец до сих пор не в оковах?
Не смея противоречить, товарищи Гурта связали его ременным поводом, то есть первым, что попалось под ру
ку. Гурт подчинился этому без сопротивления, но укоризненно взглянул на хозяина и сказал только:
- Вот что значит любить вашу плоть и кровь больше своей собственной!
- На коней - и вперед! - крикнул Седрик.
- И давно пора, - сказал высокородный Ательстан. - Боюсь, что если мы не поторопимся, у достопочтенного аббата Вальтоффа испортятся все кушанья, приготовленные к ужину.
Однако путешественники ехали так быстро, что достигли монастыря святого Витольда прежде, чем случилось то, чего опасался Ательстан. Настоятель, родом из старинной саксонской фамилии, принял знатных саксонских гостей с таким широким гостеприимством, что они просидели за ужином до поздней ночи, или, вернее, до раннего утра. На другой день они только после роскошного завтрака смогли покинуть кров своего гостеприимного хозяина.
В ту минуту, как кавалькада выезжала с монастырского двора, случилось происшествие, несколько встревожившее саксонцев. Из всех народов, населявших в то время Европу, ни один с таким вниманием не следил за приметами, как саксонцы.
В данном случае предсказание об угрожающей беде исходило от такого мало почтенного пророка, каким являлась огромная тощая черная собака, сидевшая на дворе. Она подняла жалобный вой в ту минуту, когда передовые всадники выехали из ворот, потом вдруг громко залаяла и, - бросаясь из стороны в сторону, очевидно намеревалась! присоединиться к отъезжающим.
- Не люблю я этой музыки, отец Седрик, - сказал Ательстан, называвший его таким титулом в знак почтения.
- И я тоже не люблю, дядюшка, - сказал Вамба. - Боюсь, как бы нам не пришлось расплачиваться за нее
- По-моему, - сказал Ательстан, в памяти которого эль настоятеля оставил благоприятное впечатление, - по-моему, лучше бы воротиться и погостить у аббата до обеда. Не следует трогаться в путь, если через дорогу перешел монах, или перебежал заяц, или завыла собака Лучше переждать до тех пор, пока не минует следующая трапеза.
- Пустяки! - сказал Седрик нетерпеливо. - Мы и то потеряли слишком много времени. А собаку эту я знаю Это пес, принадлежащий моему беглому рабу Гурту, - такой же бесполезный дармоед, как и его хозяин.
С этими словами Седрик приподнялся на стременах и пустил дротик в бедного Фангса, так как это действительно был Фанге, повсюду сопровождавший своего хозяина. Дротик задел плечо собаки и едва не пригвоздил ее к земле. Бедный пес взвыл еще пуще прежнего и опрометью кинулся прочь с дороги разгневанного тана.
У Гурта сердце облилось кровью при этом зрелище: Седрик хотел убить его верного друга и помощника, и это задело его гораздо больше, чем то жестокое наказание, которое он сам только что вынес. Он тщетно старался вытереть себе глаза и наконец сказал Вамбе, который, видя своего господина не в духе, счел более безопасным поместиться подальше от него:
- Сделай милость, пожалуйста, вытри мне глаза полой твоего плаща: их совсем разъела пыль, а ремни не дают поднять руки.
Вамба выполнил требуемую услугу, и некоторое время они молча ехали рядод. Гурт был угрюм и безмолвен. Наконец он не выдержал и отвел свою душу такой речью.
- Друг Вамба, - сказал он, - из всех дураков, находящихся в услужении у Седрика, ты один настолько ловок, что можешь угождать ему своей глупостью. А потому ступай и скажи ему, что Гурт ни из привязанности, ни из страха не станет больше служить ему. Он может снять с меня голову, может отстегать меня плетьми, может заковать в цепи, но отныне я ему больше не слуга. Поди скажи ему, что Гурт, сын Беовульфа, отказывается ему служить.
- Хоть я и дурак, - отвечал Вамба, - но таких дурацких речей и не подумаю передавать ему. У Седрика за поясом еще довольно осталось дротиков, и ты знаешь, что иной раз он очень метко попадает в цель.
- А мне все равнж, - сказал Гурт, - пускай хоть сейчас убьет меня. Вчера он оставил валяться в крови на арене моего молодого барина Уильфреда, сегодня хотел убить единственную живую тварь, которая была ко мне ласкова. Призываю в свидетели святого Эдмунда, святого Дунстана, святого Витольда, святого Эдуарда Исповедника и всех святых саксонского календаря (надо заметить, что Седрик никогда не призывал имен тех святых, которые были не саксонского происхождения, и все его домочадцы также урезывали свои святцы), - я никогда ему этого не прощу!
- A по-моему, - возразил Вамба, нередко выступавший в роли миротворца, - Седрик вовсе не собирался убивать Фангса, а хотел только попугать его. Ты заметил, что он привстал на стременах, словно думал пустить дротик через голову собаки, но, на беду. Фанге в эту самую минуту подпрыгнул. Вот он и получил эту царапину, которую я берусь залечить комочком дегтя.
- Если бы так, - сказал Гурт, - если бы я мог так думать!.. Да нет! Я видел, как метко он целился, слышал, как дротик зажужжал в воздухе со всем злорадством той злой воли, которая его направила, а потом, воткнувшись в землю, все еще дрожал, как будто с досады, что не попал в цель. Нет, клянусь любимой свиньей святого Антония, не стану я ему служить!
И возмущенный свинопас снова погрузился в мрачное молчание, из которого шут не мог его вывести.
Между тем, Седрик и Ательстан, ехавшие впереди, беседовали о состоянии страны, о несогласиях в королевской фамилии, о распрях и враждебных отношениях норманских дворян между собою; они обсуждали вероятие того, что саксонцы смогут избавиться от норманского ига во время приближавшейся междоусобной войны. Говоря о подобных предметах, Седрик всегда оживлялся. Восстановление независимости саксонцев было кумиром его души, и этому кумиру он добровольно принес в жертву свое семейное счастфе и судьбу своего сына. Но для того чтобы осуществить этот великий переворот в пользу коренных англичан, необходимо было объединиться и действовать под предводительством единого вождя, и этот вождь должен был происходить из древнего королевского рода. Это требование выдвигали те, кому Седрик поверял свои тайные замыслы и надежды. Ательстан удовлетворял этому условию. Правда, он не отличался умственными способностями и не блистал никакими талантами, однако у него была довольно представительная фигура, он был не трус, искусен во всяких военных упражнениях и, казалось, охотно прислушивался к советам людей поумнее себя. Сверх того, было известно, что он человек щедрый, гостеприимный и добрый. Но каковы бы ни были достоинства Ательстана, многие из саксонцев склонны были признавать первенство за леди Ровеной. Она происходила от короля Альфреда, а ее отец настолько прославился своей мудростью, отвагой и благородным нравом, что память его высоко чтили все его соотечественники.
Если бы Седрик захотел, ему бы ничего не стоило стать во главе третьей партии, не менее могущественной, чем две другие. За Ательстана и леди Ровену говорило их королевское происхождение, но он мог противопоставить им свою храбрость, деятельный нрав и, главное, ту страстную преданность делу, которая заставила земляков прозвать его Саксонцем. А по рождению он сам был так знатен, что в этом смысле никому не уступал, за исключением Ательстана и своей питомицы. Но всякая тень тщеславного себялюбия была чужда Седрику. Вместо того чтобы еще более разъединить свой и без того слабый народ созданием собственной партии, Седрик стремился слить воедино все партии, выдав леди Ровену замуж за Ательстана. Это было его любимою мечтою. Препятствием к ее осуществлению послужила взаимная привязанность леди Ровены и его сына. Это и было главной причиной изгнания Уильфреда из родительского дома.
Седрик прибегнул к этой суровой мере в надежде, что в отсутствие Уильфреда Ровена изменит свои чувства. Но он ошибся: Ровена оказалась непреклонной, что объяснялось отчасти характером ее воспитания. В глазах Седрика Альфред был чем-то вроде божества. Поэтому он относился к последней представительнице его рода с исключительным благоговением. В его доме каждое желание Ровены считалось законом, и сам Седрик гордился тем, что подчинялся ей, как подданный.
Таким образом, Ровена с детства привыкла поступать по собственной воле и могла оказать упорное сопротивление всякой попытке Седрика распоряжаться ее судьбой. На все его уговоры она отвечала решительным отказом, и бедный опекун, привыкший рабски исполнять все ее желания, не знал, что ему предпринять.
Тщетно пытался он пленять ее воображение картиной будущей королевской власти. Ровена, одаренная большим здравым смыслом, считала планы Седрика совершенно неосуществимыми, да и нисколько нежелательными для себя лично. Ровена и не думала скрывать предпочтение, которое оказывала Уильфреду Айвенго. Более того: она неоднократно заявляла, что скорее пойдет в монастырь, чем согласится разделить трон с Ательстаном.
Она всегда питала презрение к конингсбургскому тану, а теперь, после стольких неприятностей, перенесенных из-за него, чувствовала к нему нечто вроде ненависти.
Тем не менее Седрик, не очень-то веривший в женское постоянство, всемерно хлопотал о том, чтобы устроить этот брак, полагая, что этим оказывает важную услугу делу борьбы за саксонскую независимость. Внезапное появление сына на турнире в Ашби не без основания показалось ему смертельным ударом для всех его надежд. Правда, родительская любовь на минуту взяла верх над гордостью и преданностью делу саксонцев. Однако вслед за тем оба эти чувства снова возобладали в его душе, и он решил приложить все усилия к скорейшему соединению Ательстана с Ровеной.
Теперь он беседовал с Ательстаном о саксонских делах. Надо признаться, что в течение этой беседы Седрику, подобно Готсперу*, не раз пришлось пожалеть, что он должен подвигнуть такую крынку снятого молока на столь великие дела. Правда, Ательстан был не чужд самолюбия, ему было приятно выслушивать речи о своем высоком происхождении и о том, что он по праву рождения должен пользоваться почетом и властью. Но его мелкое тщеславие вполне удовлетворялось тем почетом, который оказывали ему домочадцы и вообще все окружавшие его саксонцы. Ательстан встречал опасность без боязни, но был слишком ленив, чтобы добровольно искать ее. Он был вполне согласен с Седриком насчет того, что саксонцам следовало бы отвоевать себе независимость. Еще охотнее соглашался он царствовать над ними, когда эта независимость будет обеспечена. Но лишь только начинали обсуждать планы, как возвести его на королевский престол, тут он оказывался все тем же "Ательстаном Неповоротливым", мешковатым, нерешительным, непредприимчивым. Страстные и пылкие речи Седрика так же мало действовали на его вялый нрав, как раскаленное ядро - на холодную воду: несколько мгновений оно шипит и дымится, а затем остывает.
Видя, что убеждать Ательстана почти все равно, что пришпоривать усталую клячу или пытаться ковать холодное железо, Седрик подъехал ближе к своей патомице, но разговор с ней оказался для него едва ли более приятным. Так как его появление прервало беседу леди Ровены с ее любимой прислужницей о доблестном Уильфреде и его судьбе, Эльджита в отместку за это тотчас начала припоминать, как Ательстан, выбитый из седла, валялся на ристалище, а между тем для Седрика всякое упоминание об этом плачевном событии было чрезвычайно неприятно Таким образом, это путешествие было исполнено для честного саксонца всевозможных неприятностей и огорчений Не раз он принимался мысленно проклинать турнир и того, кто его выдумал, да и себя самого за то, что имел неосторожность туда поехать.
В полдень, по желанию Ательстана, остановились в роще, на берегу, чтобы дать отдых лошадям, а самим подкрепиться провизией, которой снабдил их на дорогу хлебосольный аббат. Полдник затянулся надолго, а так как и других помех в пути было много, они потеряли надежду засветло добраться до Ротервуда. Это обстоятельство заставило их поторопиться и ехать гораздо быстрее, чем раньше.
ГЛАВА XIX
Те воины, что в свите состоят
Какой-то знатной дамы (как узнал
Я из подслушанного разговора),
Находятся уже вблизи от замка
И в нем намерены заночевать.
"Орра", трагедия
Путешественники должны были теперь углубиться в леса, которые в то время считались крайне опасными из-за множества разбойников. Доведенные до отчаяния притеснениями и нищетой, крестьяне скрывались в лесах и соединялись в такие сильные и многочисленные шайки, что слабая местная полиция ничего не могла с ними поделать. Впрочем, несмотря на позднее время, Седрик и Ательстан, имея при себе десять человек хорошо вооруженной прислуги, не очень опасались нападения этих разбойников. К тому же, они полагались и на то, что разбойники были большей частью йомены и крестьяне саксонского происхождения, вынужденные вести такую отчаянную бродячую жизнь из-за жестоких лесных и охотничьих законов; они обычно не трогали своих соплеменников.
Вдруг наши путешественники услышали громкие крики. Подъехав к тому месту, откуда раздавались голоса, они с удивлением увидели валявшиеся на лугу конеые носилки. Рядом с ними на траве сидела молодая женщина в роскошном еврейском костюме, а немного подальше - старик, который, судя по его желтой шапке, тоже был евреем.
Сначала на все расспросы Ательстана и Седрика старый еврей только и мжг отвечать библейскими проклятиями. Наконец, придя в себя, Исаак из Йорка (ибо это был наш старый приятель) кое-как объяснил, что в Ашби он нанял шесть человек вооруженной стражи и конные носилки для перевозви больного друга; нанятые люди взялись проводить его до Донкастера. До сих пор они ехали вполне благополучно, нж встречный дровосек сказал им, что тут, в лесу, засела большая шайка разбойников. Наемные слуги так испугались, что выпрягли лошадей и бежали, покинув Исаака с дочерью на произвол судьбы.
- Если бы угодно было вашей вельможной милости, - говорил Исаак тоном глубочайшего смирения, - дозволить нам продолжать путь под вашей охраной, клянусь скрижалями нашего закона, мы небывало щедро отплатили бы за такую милость.
- Ах ты собака! - сказал Ательстан, который особенно хорошо помнил всякие мелкие обиды. - Я еще не забыл, как ты себя дерзко держал в галерее перед ристалищем! Хочешь - защищайся, хочешь - беги либо откупись от разбойников, но не ожидай от нас помощи. Если бы разбойники грабили только вас, всесветных грабителей, я бы считал, что они честнейшие люди!
Но Седрик не согласился с таким суровым решением Ательстана.
- Мы лучше вот что сделаем, - сказал он: - дадим им двоих людей из нашей свиты и пару лошадей - пускай проводят их до ближнего селения. Мы от этого не много потеряем, а с помощью вашего доброго меча, благородный Ательстан, и остальной прислуги нам нетрудно будет справиться хотя бы с двудя десятками бродяг.
Ровена, несмотря на страх перед разбойниками, горячо поддержала предложение своего опекуна. Но тут Ревекка, до сих пор сидевшая молча, встала, пробралась сквозь толпу слуг к лошади Ровены, преклонила колена и, по восточному обычаю, поцеловала край одежды саксонской леди. Потом она поднялась на нога, откинула с лица покрывало и начала умолять ее во имя великого бога, которому они обе поклоняются, сжалиться над ними и позволить им ехать под охраной их отряда.
- Я не для себя молю вас о такой милости, - говорила Ревекка, - и даже не ради этого бедного старика. Я знаю, что обижать и обирать наш народ считается у христиан малым грехом, чуть ли не заслугой. Но я обращаюсь к вам ради того, кем и вы дорожите, и умоляю вас разрешить, чтобы этот больной человек продолжал путь под вашим покровительством. Если с ним приключится беда, вы всю жизнь будете жалеть об этом.
Торжественный тон этих слов произвел сильное впечатление на саксонскую красавицу.
- Этот старик так слаб и беспомощен, - сказала Ровена своему опекуну, - а девушка так молода и привлекательна. Притом у них тут опасно больной. Хоть они и евреи, но мы, как христиане, не должеы бросать их в такую минуту. Прикажите снять вьюки с двух мулов. Мулов можно впрячь в носилки, а старику и его дочери можно предоставить пару запасных верховых лошадей.
Седрик охотно согласился на это предложение, а Ательстан потребовал, чтобы евреи ехали позади всех в сопровождении Вамбы с его щитом из ветчины.
- Я свой щит оставил на ристалище, - отвечал шут. - Таков же был удел и многих других рыцарей, почище меня.
Ательстан густо покраснел, ибо его самого постигла такая участь на второй день турнира. Между тем леди Ровена, желая загладить грубую шутку своего неуклюжего поклонника, попросила Ревекку ехать рядом с ней.
- Мне бы не следовало этого делать, - сказала Ревекка с гордым смирением. - Мое общество может оказаться унизительным для моей покровительницы.
Перемещение вьюков совершилось очень быстро. Одного слуха, что поблизости есть разбойники, было достаточно, чтобы заставить прислугу спешить, а сгущавшиеся сумерки придавали этому слуху еще более веса. Во время суматохи Гурта сняли с лошади, и он воспользовался этой минутой, чтобы попросить шута ослабить веревки, которыми были связаны его руки. Вамба исполнил его просьбу и, быть может, намеренно так небрежно завязал новые узлы, что Гурт без особого труда высвободил свои руки и юркнул в кусты. Никто не обратил внимания на его бегство, до такой степени все были встревожены одной мыслью о возможном нападении разбойников.
Между тем тропа, по которой ехали путники, становилась настолько узкой, что нельзя было проехать по ней более чем двоим всадникам вряд. Эта тропа спускалась в лощину, по которой протекал ручей с обрывистыми и топкими берегами. Седрик и Ательстан, ехавшие впереди, поняли, насколько опасно нападение в этом темном проходе. Однако ни тот, ни другой не имели достаточного боевого опыта. Они решили, что лучше всего как можно скорее проскочить через лощину. Не соблюдая никакого порядка, отряд помчался вперед. Но едва предводители с частью своих спутников перебрались через ручей, как разбойники набросились на них с такой стремительностью, что всякое сопротивление оказалось невозможным. Со всех сторон раздавались крики саксонских разбойников, которых изображали нападающие:
- Белый Дракон! Белый Дракон!* Святой Георгий постоит за старую Англию!
Оба саксонских вождя попали в плен одновременно. Завидев первого врага, Седрик метнул в него дротиком и попал на этот раз так метко, что пригвоздил противника к дубу, возле которого тот находился. Справившись с одним, он выхватил меч и кинулся навстречу другому. Однако Седрик размахнулся мечом с такой запальчивостью, что задел за толстую ветвь соседнего дерева и обезоружил себя этим неловким ударом. Два или три разбойника бросились на него, стащили с лошади и взяли в плен. Ательстан был задержан почти одновременно с Седриком. Он еще не успел приготовиться к защите, как его стащили с седла и связали.
Из всего отряда одному только Вамбе удалось спастись. Он выказал при этом гораздо более мужества, чем те, кто считался умнее его. Он завладел мечом одного из слуг и, размахивая им, заставил нападавших отступить, а затем сделал смелую, но безуспешную попытку пробиться на помощь Седрику. Убедившись, что это невозможно, Вамба улучил удобную минуту, спрыгнул с лошади и скрылся в кустах.
Впрочем, очутившись в безопасности, храбрый шут несколько раз останавливался в нерешимости, раздумывая, не лучше ли воротиться и разделить участь своего господина, к которому он был искренне привязан.
- Слыхал я, как люди восхваляли свободу, - пробормотал он, - а вот теперь мне хотелось бы, чтобы какой-нибудь мудрец надоумил меня, что делать с этой свободой!
Он произнес эти слова довольно громко и вдруг услыхал очень близко от себя голос, осторожно и тихо проговоривший: "Вамба!" В ту же минуту черная собака, в которой он сразу узнал Фангса, бросилась к нему.
...
