Толстой Лев Николаевич

    - Есть, - сказал добродушный купец, улыбаясь во весь рот. - Готовы!
    - Гвардии поручик князь Дмитрий Нехлюдов.
    - Я, - отвечал Нехлюдов.
    Судебный пристав особенно учтиво и приятно, глядя поверх pince-nez,
   поклонился, как будто выделяя его этим от других.
    - Капитан Юрий Дмитриевич Данченко, купец Григорий Ефимович Кулешов, -
   и т. д., и т. д.
    Все, кроме двух, были в сборе.
    - Теперь пожалуйте, господа, в залу, - приятным жестом указывая на
   дверь, сказал пристав.
    Все тронулись и, пропуская друг друга в дверях, вышли в коридор и из
   коридора в залу заседания.
    Зала суда была большая, длинная комната. Один конец ее был занят
   возвышением, к которому вели три ступеньки. На возвышении посередине стоял
   стол, покрытый зеленым сукном с более темной зеленой бахромой. Позади стола
   стояли три кресла с очень высокими дубовыми резными спинками, а за креслами
   висел в золотой раме яркий портрет во весь рост генерала в мундире и ленте,
   отставившего ногу и держащегося за саблю. В правом углу висел киот с образом
   Христа в терновом венке и стоял аналой, и в правой же стороне стояла
   конторка прокурора. С левой стороны, против конторки, был в глубине столик
   секретаря, а ближе к публике - точеная дубовая решетка и за нею еще не
   занятая скамья подсудимых. С правой стороны на возвышении стояли в два ряда
   стулья тоже с высокими спинками, для присяжных, внизу столы для адвокатов.
    Все это было в передней части залы, разделявшейся решеткой надвое.
   Задняя же часть вся занята была скамьями, которые, возвышаясь один ряд над
   другим, шли до задней стены. В задней части залы, на передних лавках, сидели
   четыре женщины, вроде фабричных или горничных, и двое мужчин, тоже из
   рабочих, очевидно подавленных величием убранства залы и потому робко
   перешептывавшихся между собой.
    Скоро после присяжных судебный пристав односторонней походкой вышел на
   середину и громким голосом, которым он точно хотел испугать присутствующих,
   прокричал:
    - Суд идет!
    Все встали, и на возвышение зала вышли судьи: председательствующий с
   своими мускулами и прекрасными бакенбардами; потом мрачный член суда в
   золотых очках, который теперь был еще мрачнее оттого, что перед самым
   заседанием он встретил своего шурина, кандидата на судебные должности,
   который сообщил ему, что он был у сестры и сестра объявила ему, что обеда не
   будет.
    - Так что, видно, в кабачок поедем, - сказал шурин, смеясь.
    - Ничего нет смешного, - сказал мрачный член суда и сделался еще
   мрачнее.
    И, наконец, третий член суда, тот самый Матвей Никитич, который всегда
   опаздывал, - этот член был бородатый человек с большими, вниз оттянутыми
   добрыми глазами. Член этот страдал катаром желудка и с нынешнего утра начал,
   по совету доктора, новый режим, и этот новый режим задержал его нынче дома
   еще дольше обыкновенного. Теперь, когда он входил на возвышение, он имел
   сосредоточенный вид, потому что у него была привычка загадывать всеми
   возможными средствами на вопросы, которые он задавал себе. Теперь он
   загадал, что если число шагов до кресла от двери кабинета будет делиться на
   три без остатка, то новый режим вылечит его от катара, если же не будет
   делиться, то нет. Шагов было двадцать шесть, но он сделал маленький шажок и
   ровно на двадцать седьмом подошел к креслу.
    Фигуры председателя и членов, вышедших на возвышение в своих расшитых
   золотом воротниках мундиров, были очень внушительны. Они сами чувствовали
   это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская
   глаза, сели на свои резные кресла за покрытый зеленым сукном стол, на
   котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в
   которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья и лежала бумага чистая
   и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров. Вместе с судьями
   вошел и товарищ прокурора. Он так же поспешно, с портфелем под мышкой, и так
   же махая рукой прошел к своему месту у окна и тотчас же погрузился в чтение
   и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для того, чтобы
   приготовиться к делу. Прокурор этот только что четвертый раз обвинял. Он был
   очень честолюбив и твердо решил сделать карьеру и потому считал необходимым
   добиваться обвинения по всем делам, по которым он будет обвинять. Сущность
   дела об отравлении он знал в общих чертах и составил уже план речи, но ему
   нужны были еще некоторые данные, и их-то он теперь поспешно и выписывал из
   дела.
    Секретарь сидел на противоположном конце возвышения и, подготовив все
   те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную
   статью, которую он достал и читал вчера. Ему хотелось поговорить об этой
   статье с членом суда с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде
   разговора хотелось ознакомиться с нею.
   
   
   
   VIII
   
    Председатель, просмотрев бумаги, сделал несколько вопросов судебному
   приставу и секретарю и, получив утвердительные ответы, распорядился о
   приводе подсудимых. Тотчас же дверь за решеткой отворилась, и вошли в шапках
   два жандарма с оголенными саблями, а за ними сначала один подсудимый, рыжий
   мужчина с веснушками, и две женщины. Мужчина был одет в арестантский халат,
   слишком широкий и длинный для него. Входя в суд, он держал руки с
   оттопыренными большими пальцами, напряженно вытянутыми по швам, придерживая
   этим положением спускавшиеся слишком длинные рукава. Он, не взглядывая на
   судей и зрителей, внимательно смотрел на скамью, которую обходил. Обойдя ее,
   он аккуратно, с края, давая место другим, сел на нее и, вперив глаза в
   председателя, точно шепча что-то, стал Шевелить мускулами в щеках. За ним
   вошла немолодая женщина, также одетая в арестантский халат. Голова женщины
   была повязана арестантской косынкой, лицо было серо-белое, без бровей и
   ресниц, но с красными глазами. Женщина эта казалась совершенно спокойной.
   Проходя на свое место, халат ее зацепился за что-то, она старательно, не
   торопясь, выпростала его и села.
    Третья подсудимая была Маслова.
    Как только она вошла, глаза всех мужчин, бывших в зале, обратились на
   нее и долго не отрывались от ее белого с черными глянцевито-блестящими
   глазами лица и выступавшей под халатом высокой груди. Даже жандарм, мимо
   которого она проходила, не спуская глаз, смотрел на нее, пока она проходила
   и усаживалась, и потом, когда она уселась, как будто сознавая себя виновным,
   поспешно отвернулся и, встряхнувшись, уперся глазами в окно прямо перед
   собой.
    Председатель подождал, пока подсудимые заняли свои места, и, как только
   Маслова уселась, обратился к секретарю.
    Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей,
   рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые
   отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил
   билетики, вложил их в стеклянную вазу и стал, немного засучив шитые рукава
   мундира и обнажив сильно поросшие волосами руки, с жестами фокусника,
   вынимать по одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель
   спустил рукава и предложил священнику привести заседателей к присяге.
    Старичок священник, с опухшим желто-бледным лицом, в коричневой рясе с
   золотым крестом на груди и еще каким-то маленьким орденом, приколотым сбоку
   на рясе, медленно под рясой передвигая свои опухшие ноги, подошел к аналою,
   стоящему под образом.
    Присяжные встали и, толпясь, двинулись к аналою.
    - Пожалуйте, - проговорил священник, потрогивая пухлой рукой свой крест
   на груди и ожидая приближения всех присяжных.
    Священник этот священствовал сорок шесть лет и собирался через три года
   отпраздновать свой юбилеи так же, как его недавно отпраздновал соборный
   протоиерей. В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень
   гордился тем, что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек и что
   в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и
   семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч в
   процентных бумагах. То же, что труд его в суде, состоящий в том, чтобы
   приводить людей к присяге над Евангелием, в котором прямо запрещена присяга,
   был труд нехороший, никогда не приходило ему в голову, и он не только не
   тяготился этим, но любил это привычное занятие, часто при этом знакомясь с
   хорошими господами. Теперь он не без удовольствия познакомился с знаменитым
   адвокатом, внушавшим ему большое уважение тем, что за одно только дело
   старушки с огромными цветами на шляпке он получил десять тысяч рублей.
    Когда присяжные все взошли по ступенькам на возвышение, священник,
   нагнув набок лысую и седую голову, пролез ею в насаленную дыру епитрахили и,
   оправив жидкие волосы, обратился к присяжным.
    - Правую руку поднимите, а персты сложите так вот, - сказал он медленно
   старческим голосом, поднимая пухлую руку с ямочками над каждым пальцем и
   складывая эти пальцы в щепоть. - Теперь повторяйте за мной, - сказал он и
   начал: - Обещаюсь и клянусь всемогущим богом, пред святым его Евангелием и
   животворящим крестом господним, что по делу, по которому... - говорил он,
   делая перерыв после каждой фразы. - Не опускайте руки, держите так, -
   обратился он к молодому человеку, опустившему руку, - что по делу, по
   которому...
    Представительный господин с бакенбардами, полковник, купец и другие
   держали руки с сложенными перстами так, как этого требовал священник, как
   будто с особенным удовольствием, очень определенно и высоко, другие как
   будто неохотно и неопределенно. Одни слишком громко повторяли слова, как
   будто с задором и выражением, говорящим: "А я все-таки буду и буду
   говорить", другие же только шептали, отставали от священника и потом, как бы
   испугавшись, не вовремя догоняли его; одни крепко-крепко, как бы боясь, что
   выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие
   распускали их и опять собирали. Всем было неловко, один только старичок
   священник был несомненно убежден, что он делает очень полезное и важное
   дело. После присяги председатель предложил присяжным выбрать старшину.
   Присяжные встали и, теснясь, прошлись в совещательную комнату, где почти все
   они тотчас достали папиросы и стали курить. Кто-то предложил старшиной
   представительного господина, и все тотчас же согласились и, побросав и
   потушив окурки, вернулись в залу. Выбранный старшина объявил председателю,
   кто избран старшиной, и все опять, шагая через ноги друг другу, уселись в
   два ряда на стулья с высокими спинками.
    Все шло без задержек, скоро и не без торжественности, и эта
   правильность, последовательность и торжественность, очевидно, доставляли
   удовольствие участвующим, подтверждая в них сознание, что они делают
   серьезное и важное общественное дело. Это чувство испытывал и Нехлюдов.
    Как только присяжные уселись, председатель сказал им речь об их правах,
   обязанностях и ответственности. Говоря свою речь, председатель постоянно
   переменял позу: то облокачивался на левую, то на правую руку, то на спинку,
   то на ручки кресел, то уравнивал края бумаги, то гладил разрезной нож, то
   ощупывал Карандаш.
    Права их, по его словам, состояли в том, что они могут спрашивать
   подсудимых через председателя, могут иметь карандаш и бумагу и могут
   осматривать вещественные доказательства. Обязанность состояла в том, чтобы
   они судили не ложно, а справедливо. Ответственность же их состояла в том,
   что в случае несоблюдения тайны совещаний и установления сношений с
   посторонними они подвергались наказанию.
    Все слушали с почтительным вниманием. Купец, распространяя вокруг себя
   запах вина и удерживая шумную отрыжку, на каждую фразу одобрительно кивал
   головою,
   
   
   
   IX
   
    Окончив свою речь, председатель обратился к подсудимым.
    - Симон Картинкин, встаньте, - сказал он.
    Симон нервно вскочил. Мускулы щек зашевелились еще быстрее.
    - Ваше имя?
    - Симон Петров Картинкин, - быстро проговорил он трескучим голосом,
   очевидно вперед приготовившись к ответу.
    - Ваше звание?
    - Крестьяне.
    - Какой губернии, уезда?
    - Тульской губернии, Крапивенского уезда, волости Купянской, села
   Борки.
    - Сколько вам лет?
    - Тридцать четвертый, рожден в тысяча восемьсот...
    - Веры какой?
    - Веры мы русской, православной.
    - Женат?
    - Никак нет-с.
    - Чем занимаетесь?
    - Занимались мы по коридору в гостинице "Мавритания".
    - Судились когда прежде?
    - Никогда не сужден, потому как мы жили прежде...
    - Не судились прежде?
    - Помилуй бог, никогда.
    - Копию с обвинительного акта получили?
    - Получили.
    - Садитесь. Евфимия Иванова Бочкова, - обратился председатель к
   следующей подсудимой.
    Но Симон продолжал стоять и заслонял Бочкову.
    - Картинкин, сядьте.
    Картиикин все стоял,
    - Картинкин, сядьте!
    Но Картинкин все стоял и сел только тогда, когда подбежавший пристав,
   склонив голову набок и неестественно раскрывая глаза, трагическим шепотом
   проговорил: "Сидеть, сидеть!"
    Картинкин сел так же быстро, как он встал, и, запахнувшись халатом,
   стал опять беззвучно шевелить щеками.
    - Ваше имя? - со вздохом усталости обратился председатель ко второй
   подсудимой, не глядя на нее и о чем-то справляясь в лежащей перед ним
   бумаге. Дело было настолько привычное для председателя, что для убыстрения
   хода дел он мог делать два дела разом.
    Бочковой было сорок три года, звание - коломенская мещанка, занятие -
   коридорная в той же гостинице "Мавритания". Под судом и следствием не была,
   копию с обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова
   чрезвычайно смело и с такими интонациями, точно она к каждому ответу
   приговаривала: "Да, Евфимия, и Бочкова, копию получила, и горжусь этим, и
   смеяться никому не позволю". Бочкова, не дожидаясь того, чтобы ей сказали
   сесть, тотчас же села, как только кончились вопросы.
    - Ваше имя? - обратился женолюбивый председатель как-то особенно
   приветливо к третьей подсудимой. - Надо встать, - прибавил он мягко и
   ласково, заметив, что Маслова сидела.
    Маслова быстрым движением встала и с выражением готовности, выставляя
   свою высокую грудь, не отвечая, глядела прямо в лицо председателя своими
   улыбающимися и немного косящими черными глазами.
    - Звать как?,
    - Любовью, - проговорила она быстро.
    Нехлюдов между тем, надев pince-nez, глядел на подсудимых по мере того,
   как их допрашивали. "Да не может быть, - думал он, не спуская глаз с лица
   подсудимой, - но как же Любовь?" - думал он, услыхав ее ответ.
    Председатель хотел спрашивать дальше, но член в очках, что-то сердито
   прошептав, остановил его. Председатель сделал головой знак согласия и
   обратился к подсудимой.
    - Как Любовью? - сказал он. - Вы записаны иначе.
    Подсудимая молчала.
    - Я вас спрашиваю, как ваше настоящее имя.
    - Крещена как? - спросил сердитый член.
    - Прежде звали Катериной.
    "Да не может быть", - продолжал себе говорить Нехлюдов, и между тем он
   уже без всякого сомнения знал, что это была она, та самая девушка,
   воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен,
   а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом
   никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно,
   слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей
   порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой
   женщиной.
    Да, это была она. Он видел теперь ясно ту исключительную, таинственную
   особенность, которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным,
   единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту
   лица, особенность эта, милая, исключительная особенность, была в этом лице,
   в губах, в немного косивших глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся
   взгляде и в выражении готовности не только в лице, но и во всей фигуре.
    - Вы так и должны были сказать, - опять-таки особенно мягко сказал
   председатель. - Отчество как?
    - Я - незаконная, - проговорила Маслова.
    - Все-таки по крестному отцу как звали?
    - Михайловой.
    "И что могла она сделать?" - продолжал думать между тем Нехлюдов, с
   трудом переводя дыхание.
    - Фамилия, прозвище ваше как? - продолжал председатель.
    - Писали по матери Масловой.
    - Звание?
    - Мещанка.
    - Веры православной?
    - Православной.
    - Занятие? Чем занимались?
    Маслова молчала.
    - Чем занимались? - повторил председатель.
    - В заведении была, - сказала она.
    - В каком заведении? - строго спросил член в очках.
    - Вы сами знаете, в каком, - сказала Маслова, улыбнулась и тотчас же,
   быстро оглянувшись, опять прямо уставилась на председателя.
    Что-то было такое необыкновенное в выражении лица и страшное и жалкое в
   значении сказанных ею слов, в этой улыбке и в том быстром взгляде, которым
   она окинула при этом залу, что председатель потупился, и в зале на минуту
   установилась совершенная тишина. Тишина была прервана чьим-то смехом из
   публики. Кто-то зашикал. Председатель поднял голову и продолжал вопросы:
    - Под судом и следствием не были?
    - Не была, - тихо проговорила Маслова, вздыхая.
    - Копию с обвинительного акта получили?
    - Получила.
    - Сядьте, - сказал председатель.
    Подсудимая подняла юбку сзади тем движением, которым нарядные женщины
   оправляют шлейф, и села, сложив белые небольшие руки в рукавах халата, не
   спуская глаз с председателя.
    Началось перечисление свидетелей, удаление свидетелей, решение об
   эксперте-докторе и приглашение его в залу заседания. Потом встал секретарь и
   начал читать обвинительный акт. Читал он внятно и громко, но так быстро, что
   голос его, неправильно выговаривавший л и р, сливался в один неперестающии,
   усыпительный гул. Судьи облокачивались то на одну, то на другую ручку
   кресел, то на стол, то на спинку, то закрывали глаза, то открывали их и
   перешептывались. Один жандарм несколько раз удерживал начинающуюся судорогу
   зевоты.
    Из подсудимых Картинкин не переставая шевелил щеками. Бочкова сидела
   совершенно спокойно и прямо, изредка почесывая пальцем под косынкой голову.
    Маслова то сидела неподвижно, слушая чтеца и смотря на него, то
   вздрагивала и как бы хотела возражать, краснела и потом тяжело вздыхала,
   переменяла положение рук, оглядывалась и опять уставлялась на чтеца.
    Нехлюдов сидел в первом ряду на своем высоком стуле, вторым от края, и,
   снимая pince-nez, смотрел на Маслову, и в душе его шла сложная и мучительная
   работа.
   
   
   
   X
   
    Обвинительный акт был такой:
    - "17 января 188* года в гостинице "Мавритания" скоропостижно умер
   приезжий - курганский 2-й гильдии купец Ферапонт Емельянович Смельков.
    Местный полицейский врач 4-го участка удостоверил, что смерть произошла
   от разрыва сердца, вызванного чрезмерным употреблением спиртных напитков.
   Тело Смелькова было предано земле.
    По прошествии нескольких дней возвратившийся из Петербурга купец
   Тимохин, земляк и товарищ Смелькова, узнав обстоятельства, сопровождавшие
   кончину Смелькова, заявил подозрение в отравлении его с целью похищения
   бывших при нем денег.
    Подозрение это нашло себе подтверждение на предварительном следствии,
   коим установлено: 1) что Смельков незадолго до смерти получил из банка 3800
   рублей серебром. Между тем при описи имущества покойного в порядке
   охранительном оказалось в наличности только 312 рублей 16 копеек. 2) Весь
   день накануне и всю последнюю перед смертью ночь Смельков провел с
   проституткой Любкой (Екатериной Масловой) в доме терпимости и в гостинице
   "Мавритания", куда, по поручению Смелькова и в отсутствии его, Екатерина
   Маслова приезжала из дома терпимости за деньгами, кои достала из чемодана
   Смелькова, отомкнув его данным ей Смельковым ключом, в присутствии
   коридорной прислуги гостиницы "Мавритании" Евфимии Бочковой и Симона
   Картинкина. В чемодане Смелькова, при отмыкании его Масловой,
   присутствовавшие при этом Бочкова и Картинкин видели пачки кредитных билетов
   сторублевого достоинства. 3) По возвращении Смелькова из дома терпимости в
   гостиницу "Мавритания" вместе с проституткой Любкой сия последняя, по совету
   коридорного Картинкина, дала выпить Смелькову в рюмке коньяка белый порошок,
   полученный ею от Картинкина. 4) На следующее утро проститутка Любка
   (Екатерина Маслова) продала своей хозяйке, содержательнице дома терпимости
   свидетельнице Китаевой, брильянтовый перстень Смелькова, якобы подаренный ей
   Смельковым. 5) Коридорная девушка гостиницы "Мавритания" Евфимия Бочкова на
   другой день после кончины Смелькова внесла на свой текущий счет в местный
   коммерческий банк 1800 рублей серебром.
    Судебно-медицинским осмотром, вскрытием трупа и химическим
   исследованием внутренностей Смелькова обнаружено несомненное присутствие яда
   в организме покойного, подавшее основание заключить, что смерть последовала
   от отравления.
    Привлеченные в качестве обвиняемых Маслова, Бочкова и Картинкин
   виновными себя не признали, объявив: Маслова - что она действительно была
   послана Смельковым из дома терпимости, где она, по ее выражению, работает, в
   гостиницу "Мавританию" привезти купцу денег, и что, отперев там данным ей
   ключом чемодан купца, она взяла из него 40 рублей серебром, как ей было
   велено, но больше денег не брала, что могут подтвердить Бочкова и Картинкин,
   в присутствии которых она отпирала и запирала чемодан и брала деньги. Далее
   показала, что она при вторичном своем приезде в номер купца Смелькова
   действительно дала ему, по наущению Картинкина, выпить в коньяке каких-то
   порошков, которые она считала усыпительными, с тем чтобы купец заснул и
   поскорее отпустил ее. Кольцо подарил ей сам Смельков после того, как он
   побил ее и она заплакала и хотела от него уехать.
    Евфимья Бочкова показала, что она ничего не знает о пропавших деньгах,
   и что она и в номер купца не входила, а хозяйничала там одна Любка, и что
   если что и похищено у купца, то совершила похищение Любка, когда она
   приезжала с купцовым ключом за деньгами. - В этом месте чтения Маслова
   вздрогнула и, открыв рот, оглянулась на Бочкову. - Когда же Евфимии Бочковой
   был предъявлен ее счет в банке на 1800 рублей серебром, - продолжал читать
   секретарь, - и спрошено: откуда у нее взялись такие деньги, она показала,
   что они нажиты ею в продолжение двенадцати лет вместе с Симоном Картинкиным,
   за которого она собиралась выйти замуж. Симон Картинкин, в свою очередь, при
   первом показании своем сознался, что он вместе с Бочковой, по наущению
   Масловой, приехавшей с ключом из дома терпимости, похитил деньги и поделился
   ими с Масловой и Бочковой. - При этом Маслова опять вздрогнула, привскочила
   даже, багрово покраснела и начала говорить что-то, но судебный пристав
   остановил ее. - Наконец, - продолжал чтение секретарь, - Картинкин сознался
   и в том, что дал Масловой порошков для усыпления купца; во вторичном же
   своем показании отрицал свое участие в похищении денег и передачу порошков
   Масловой, во всем обвиняя ее одну. О деньгах же, вложенных Бочковою в банк,
   он показал согласно с ней, что они приобретены вместе с ним двенадцатилетней
   службой в гостинице от господ, награждавших его за услуги".
    Затем следовало в обвинительном акте описание очных ставок, показания
   свидетелей, мнение экспертов и т. д.
    Заключение обвинительного акта было следующее:
    - "Ввиду всего вышеизложенного крестьянин села Борков Симон Петров
   Картинкин 33-х лет, мещанка Евфимия Иванова Бочкова 43-х лет и мещанка
   Екатерина Михайлова Маслова 27-ми лет обвиняются в том, что они 17-го января
   188* года, предварительно согласившись между собой, похитили деньги и
   перстень купца Смелькова на сумму 2500 рублей серебром и с умыслом лишить
   его жизни напоили его, Смелькова, ядом, отчего и последовала его, Смелькова,
   смерть.
    Преступление это предусмотрено 4 и 5 пунктами 1453 статьи Уложения о
   наказаниях. Посему и на основании статьи 201 Устава уголовного
   судопроизводства крестьянин Симон Картинкин, Евфимия Бочкова и мещанка
   Екатерина Маслова подлежат суду окружного суда с участием присяжных
...

---