Толстой Лев Николаевич

    Затем следовали имена понятых, подписи и затем заключение врача, из
   которого видно было, что найденные при вскрытии и записанные в протокол
   изменения в желудке и отчасти в кишках и почках дают право заключить с
   большой степенью вероятности, что смерть Смелькова последовала от отравления
   ядом, попавшим ему в желудок вместе с вином. Сказать по имеющимся изменениям
   в желудке и кишках, какой именно яд был введен в желудок, - трудно; о том
   же, что яд этот попал в желудок с вином, надо полагать потому, что в желудке
   Смелькова найдено большое количество вина.
    - Видно, здоров пить был, - опять прошептал очнувшийся купец.
    Чтение этого протокола, продолжавшееся около часу, не удовлетворило,
   однако, товарища прокурора. Когда был прочитан протокол, председатель
   обратился к нему:
    - Я полагаю, что излишне читать акты исследования внутренностей.
    - Я бы просил прочесть эти исследования, - строго сказал товарищ
   прокурора, не глядя на председателя, слегка бочком приподнявшись и давая
   чувствовать тоном голоса, что требование этого чтения составляет его право,
   и он от этого права не отступится, и отказ будет поводом кассации.
    Член суда с большой бородой и добрыми, вниз оттянутыми глазами,
   страдавший катаром, чувствуя себя очень ослабевшим, обратился к
   председателю:
    - И зачем это читать? Только затягивают. Эти новые метлы не чище, а
   дольше метут.
    Член в золотых очках ничего не сказал и мрачно и решительно смотрел
   перед собой, не ожидая ни от своей жены, ни от жизни ничего хорошего.
    Чтение акта началось.
    - "188* года февраля 15-го дня я, нижеподписавшийся, по поручению
   врачебного отделения, за э 638-м, - опять начал с решительностью, повысив
   диапазон голоса, как будто желая разогнать сон, удручающий всех
   присутствующих, секретарь, - в присутствии помощника врачебного инспектора,
   сделав исследование внутренностей:
    1) Правого легкого и сердца (в шестифунтовой стеклянной банке).
    2) Содержимого желудка (в шестифунтовой стеклянной банке). [83]
    3) Самого желудка (в шестифунтовой стеклянной банке).
    4) Печени, селезенки и почек (в трехфунтовой стеклянной банке).
    5) Кишок (в шестифунтовой глиняной банке)".
    Председательствующий при начале этого чтения нагнулся к одному из
   членов и пошептал что-то, потом к другому и, получив утвердительный ответ,
   перервал чтение в этом месте.
    - Суд признает излишним чтение акта, - сказал он.
    Секретарь замолк, собирая бумаги, товарищ прокурора сердито стал
   записывать что-то.
    - Господа присяжные заседатели могут осмотреть вещественные
   доказательства, - сказал председательствующий.
    Старшина и некоторые из присяжных приподнялись и, затрудняясь тем
   движением или положением, которое они должны придать своим рукам, подошли к
   столу и поочередно посмотрели на кольцо, склянку и фильтр. Купец даже
   примерил на свой палец кольцо.
    - Ну и палец был, - сказал он, возвратившись на свое место. - Как
   огурец добрый, - прибавил он, очевидно забавляясь тем представлением, как о
   богатыре, которое он составил себе об отравленном купце.
   
   
   
   XXI
   
    Когда окончился осмотр вещественных доказательств, председатель объявил
   судебное следствие законченным и без перерыва, желая скорее отделаться,
   предоставил речь обвинителю, надеясь, что он тоже человек и тоже хочет и
   курить и обедать и что он пожалеет их. Но товарищ прокурора не пожалел ни
   себя, ни их. Товарищ прокурора был от природы очень глуп, но сверх того имел
   несчастье окончить курс, в гимназии с золотой медалью и в университете
   получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому
   был в высшей степени самоуверен, доволен собой (чему еще способствовал его
   успех у дам), и вследствие этого был глуп чрезвычайно. Когда ему
   предоставлено было слово, он медленно встал, обнаружив всю свою грациозную
   фигуру в шитом мундире, и, положив обе руки на конторку, слегка склонив
   голову, оглядел залу, избегая взглядом подсудимых, и начал.
    - Дело, подлежащее вам, господа присяжные заседатели, - начал он свою
   приготовленную им во время чтения протоколов и акта речь, - характерное,
   если можно так выразиться, преступление.
    Речь товарища прокурора, по его мнению, должна была иметь общественное
   значение, подобно тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся
   знаменитыми адвокаты. Правда, что в числе зрителей сидели только три
   женщины: швея, кухарка и сестра Симона, и один кучер, но это ничего не
   значило. И те знаменитости так же начинали. Правило же товарища прокурора
   было в том, чтобы быть всегда на высоте своего положения, то есть проникать
   в глубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
    - Вы видите перед собой, господа присяжные заседатели, характерное,
   если можно так выразиться, преступление конца века, носящее на себе, так
   сказать, специфические черты того печального явления разложения, которому
   подвергаются в наше время те элементы нашего общества, которые находятся под
   особенно, так оказать, жгучими лучами этого процесса...
    Товарищ прокурора говорил очень долго, с одной стороны, стараясь
   вспомнить все те умные вещи, которые он придумал, с другой стороны, главное,
   ни на минуту не остановиться, а сделать так, чтобы речь его лилась, не
   умолкая, в продолжение часа с четвертью. Только один раз он остановился и
   довольно долго глотал слюни, но тут же справился и наверстал это замедление
   усиленным красноречием. Он говорил то нежным, вкрадчивым голосом, переступая
   с ноги на ногу, глядя на присяжных, то тихим деловым тоном, взглядывая в
   свою тетрадку, то громким обличительным голосом, обращаясь то к зрителям, то
   к присяжным. Только на подсудимых, которые все трое впились в него глазами,
   он ни разу не взглядывал. В его речи было все самое последнее, что было
   тогда в ходу в его круге и что принималось тогда и принимается еще и теперь
   за последнее слово научной мудрости. Тут была и наследственность, и
   прирожденная преступность, и Ломброзо, и Тард, и эволюция, и борьба за
   существование, и гипнотизм, и внушение, и Шарко, и декадентство.
    Купец Смельков, по определению товарища прокурора, был тип могучего,
   нетронутого русского человека с его широкой натурой, который вследствие
   своей доверчивости и великодушия пал жертвою глубоко развращенных личностей,
   во власть которых он попал.
    Симон Картинкин был атавистическое произведение крепостного права,
   человек забитый, без образования, без принципов, без религии даже. Евфимья
   была его любовница и жертва наследственности. В ней были заметны все
   признаки дегенератной личности. Главной же двигательной пружиной
   преступления была Маслова, представляющая в самых низких его представителях
   явление декадентства.
    - Женщина эта, - говорил товарищ прокурора, не глядя на нее, - получила
   образование, - мы слышали здесь на суде показания ее хозяйки. Она не только
   знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно
   несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной
   дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих
   благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в
   дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и,
   главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки,
   умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время
   исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под
   именем внушения. Этим самым свойством она завладевает русским богатырем,
   добродушным, доверчивым Садко - богатым гостем и употребляет это доверие на
   то, чтоб сначала обокрасть, а потом безжалостно лишить его жизни.
    - Ну, уж это он, кажется, зарапортовался, - сказал, улыбаясь,
   председатель, склоняясь к строгому члену.
    - Ужасный болван, - сказал строгий член.
    - Господа присяжные заседатели, - продолжал между тем, грациозно
   извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, - в вашей власти судьба этих
   лиц, но в вашей же власти отчасти и судьба общества, на которое вы влияете
   своим приговором. Вы вникните в значение этого преступления, в опасность,
   представляемую обществу от таких патологических, так сказать, индивидуумов,
   какова Маслова, и оградите его от заражения, оградите невинные, крепкие
   элементы этого общества от заражения и часто погибели.
    И как бы сам подавленный важностью предстоящего решения, товарищ
   прокурора, очевидно до последней степени восхищенный своею речью, опустился
   на свой стул.
    Смысл его речи, за исключением цветов красноречия, был тот, что Маслова
   загипнотизировала купца, вкравшись в его доверие, и, приехав в номер с
   ключом за деньгами, хотела сама все взять себе, но, будучи поймана Симоном и
   Евфимьей, должна была поделиться с ними. После же этого, чтобы скрыть следы
   своего преступления, приехала опять с купцом в гостиницу и там отравила его.
    После речи товарища прокурора со скамьи адвоката встал средних лет
   человек во фраке, с широким полукругом белой крахмальной груди, и бойко
   сказал речь в защиту Картинкина и Бочковой. Это был нанятый ими за триста
   рублей присяжный поверенный. Он оправдывал их обоих и сваливал всю вину на
   Маслову.
    Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были с
   ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как
   уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, две тысячи пятьсот
   рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и
   честными людьми, получавшими иногда в день по три и пять рублей от
   посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или
   даже потеряны, так как она была не в нормальном состоянии. Отравление
   совершила одна Маслова.
    Поэтому он просил присяжных признать Картинкина и Бочкову невиновными в
   похищении денег; если же бы они и признали их виновными в похищении, то без
   участия в отравлении и без вперед составленного намерения.
    В заключение адвокат в пику товарищу прокурора заметил, что блестящие
   рассуждения господина товарища прокурора о наследственности, хотя и
   разъясняют научные вопросы наследственности, неуместны в этом случае, так
   как Бочкова - дочь неизвестных родителей.
    Товарищ прокурора сердито, как бы огрызаясь, что-то записал у себя на
   бумаге и с презрительным удивлением пожал плечами.
    Потом встал защитник Масловой и робко, запинаясь, произнес свою защиту.
   Не отрицая того, что Маслова участвовала в похищении денег, он только
   настаивал на том, что она не имела намерения отравить Смелькова, а дала
   порошок только с тем, чтобы он заснул. Хотел он подпустить красноречия,
   сделав обзор того, как была вовлечена в разврат Маслова мужчиной, который
   остался безнаказанным, тогда как она должна была нести всю тяжесть своего
   падения, но эта его экскурсия в область психологии совсем не вышла, так что
   всем было совестно. Когда он мямлил о жестокости мужчин и беспомощности
   женщин, то председатель, желая облегчить его, попросил его держаться ближе
   сущности дела.
    После этого защитника опять встал товарищ прокурора и, защитив свое
   положение о наследственности против первого защитника тем, что если Бочкова
   и дочь неизвестных родителей, то истинность учения наследственности этим
   нисколько не инвалидируется, так как закон наследственности настолько
   установлен наукой, что мы не только можем выводить преступление из
   наследственности, но и наследственность из преступления. Что же касается
   предположения защиты о том, что Маслова была развращена воображаемым (он
   особенно ядовито сказал: воображаемым) соблазнителем, то все данные скорее
   говорят о том, что она была соблазнительницей многих и многих жертв,
   прошедших через ее руки. Сказав это, он победоносно сел.
    Потом предложено было подсудимым оправдываться.
    Евфимья Бочкова повторяла то, что она ничего не знала и ни в чем не
   участвовала, и упорно указывала, как на виновницу всего, на Маслову. Симон
   только повторил несколько раз:
    - Воля ваша, а только безвинно, напрасно.
    Маслова же ничего не сказала. На предложение председателя сказать то,
   что она имеет для своей защиты, она только подняла на него глаза, оглянулась
   на всех, как затравленный зверь, и тотчас же опустила их и заплакала, громко
   всхлипывая.
    - Вы что? - спросил купец, сидевший рядом с Нехлюдовым, услыхав
   странный звук, который издал вдруг Нехлюдов. Звук этот был остановленное
   рыдание.
    Нехлюдов все еще не понимал всего значения своего теперешнего положения
   и приписал слабости своих нервов едва удержанное рыдание и слезы,
   выступившие ему на глаза. Он надел pince-nez, чтобы скрыть их, потом достал
   платок и стал сморкаться.
    Страх перед позором, которым он покрыл бы себя, если бы все здесь, в
   зале суда, узнали его поступок, заглушал происходившую в нем внутреннюю
   работу. Страх этот в это первое время был сильнее всего.
   
   
   
   XXII
   
    После последнего слова обвиняемых и переговоров сторон о форме
   постановки вопросов, продолжавшихся еще довольно долго, вопросы были
   поставлены, и председатель начал свое резюме.
    Прежде изложения дела он очень долго объяснял присяжным, с приятной
   домашней интонацией, то, что грабеж есть грабеж, а воровство есть воровство
   и что похищение из запертого места есть похищение из запертого места, а
   похищение из незапертого места есть похищение из незапертого места. И,
   объясняя это, он особенно часто взглядывал на Нехлюдова, как бы особенно
   желая внушить ему это важное обстоятельство, в надежде, что он, поняв его,
   разъяснит это и своим товарищам. Потом, когда он предположил, что присяжные
   уже достаточно прониклись этими истинами, он стал развивать другую истину -
   о том, что убийством называется такое действие, от которого происходит
   смерть человека, что отравление поэтому тоже есть убийство. Когда же и эта
   истина, по его мнению, была тоже воспринята присяжными, он разъяснил им то,
   что если воровство и убийство совершены вместе, то тогда состав преступления
   составляют воровство и убийство.
    Несмотря на то, что ему самому хотелось поскорее отделаться и швейцарка
   уже ждала его, он так привык к своему занятию, что, начавши говорить, никак
   уже не мог остановиться и потому подробно внушал присяжным, что если они
   найдут подсудимых виновными, то имеют право признать их виновными; если
   найдут их невиновными, то имеют право признать их невиновными; если найдут
   их виновными в одном, но невиновными в другом, то могут признать их
   виновными в одном, но невиновными в другом. Потом он объяснил им еще то,
   что, несмотря на то, что право это предоставлено им, они должны пользоваться
   им разумно. Хотел он еще разъяснить им, что если они на поставленный вопрос
   дадут ответ утвердительный, то этим ответом они признают все то, что
   поставлено в вопросе, и что если они не признают всего, что поставлено в
   вопросе, то должны оговорить то, чего не признают. Но он взглянул на часы и,
   увидав, что уж было без пяти минут три, решил тотчас же перейти к изложению
   дела.
    - Обстоятельства дела этого следующие, - начал он и повторил все то,
   что несколько раз уже было сказано и защитниками, и товарищем прокурора, и
   свидетелями.
    Председатель говорил, а по бокам его члены с глубокомысленным видом
   слушали и изредка поглядывали на часы, находя его речь хотя и очень хорошею,
   то есть такою, какая она должна быть, но несколько длинною. Такого же мнения
   был и товарищ прокурора, как и все вообще судейские и все бывшие в зале.
   Председатель кончил резюме.
    Казалось, все было сказано. Но председатель никак не мог расстаться с
   своим правом говорить - так ему приятно было слушать внушительные интонации
   своего голоса - и нашел нужным еще сказать несколько слов о важности того
   права, которое дано присяжным, и о том, как они должны с вниманием и
   осторожностью пользоваться этим правом и не злоупотреблять им, о том, что
   они принимали присягу, что они - совесть общества и что тайна совещательной
   комнаты должна быть священна, и т. д., и т. д.
    С тех пор как председатель начал говорить, Маслова, не спуская глаз,
   смотрела на него, как бы боясь проронить каждое слово, а потому Нехлюдов не
   боялся встретиться с ней глазами и не переставая смотрел на нее. И в его
   представлении происходило то обычное явление, что давно не виденное лицо
   любимого человека, сначала поразив теми внешними переменами, которые
   произошли за время отсутствия, понемногу делается совершенно таким же, каким
   оно было за много лет тому назад, исчезают все происшедшие перемены, и перед
   духовными очами выступает только то главное выражение исключительной,
   неповторяемой духовной личности.
    Это самое происходило в Нехлюдове.
    Да, несмотря на арестантский халат, на все расширившее тело и выросшую
   грудь, несмотря на раздавшуюся нижнюю часть лица, на морщинки на лбу и на
   висках и на подпухшие глаза, это была несомненно та самая Катюша, которая в
   светло Христово воскресение так невинно снизу вверх смотрела на него,
   любимого ею человека, своими влюбленными, смеющимися от радости и полноты
   жизни глазами.
    "И такая удивительная случайность! Ведь надо же, чтобы это дело
   пришлось именно на мою сессию, чтобы я, нигде не встречая ее десять лет,
   встретил ее здесь, на скамье подсудимых! И чем все это кончится? Поскорей,
   ах, поскорей бы!"
    Он все не покорялся тому чувству раскаяния, которое начинало говорить в
   нем. Ему представлялось это случайностью, которая пройдет и не нарушит его
   жизни. Он чувствовал себя в положении того щенка, который дурно вел себя в
   комнатах и которого хозяин, взяв за шиворот, тычет носом в ту гадость,
   которую он сделал. Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше
   от последствий своего дела и забыть о них; но неумолимый хозяин не отпускает
   его. Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал,
   чувствовал и могущественную руку хозяина, но он все еще не понимал значения
   того, что он сделал, не признавал самого хозяина. Ему все хотелось не верить
   в то, что то, что было перед ним, было его дело. Но неумолимая невидимая
   рука держала его, и он предчувствовал уже, что он не отвертится. Он еще
   храбрился и по усвоенной привычке, положив ногу на ногу и небрежно играя
   своим pince-nez, в самоуверенной позе сидел на своем втором стуле первого
   ряда. А между тем в глубине своей души он уже чувствовал всю жестокость,
   подлость, низость, не только этого своего поступка, но всей своей праздной,
   развратной, жестокой и самодовольной жизни, и та страшная завеса, которая
   каким-то чудом все это время, все эти двенадцать лет скрывала от него и это
   преступление, и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже
   заглядывал за нее.
   
   
   
   XXIII
   
    Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением подняв
   вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали,
   радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно
   стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что
   затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из
   ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли.
   Подсудимых тоже вывели.
    Войдя в совещательную комнату, присяжные, как и прежде, первым делом
   достали папиросы и стали курить. Неестественность и фальшь их положения,
   которые они в большей или меньшей степени испытывали, сидя в зале на своих
   местах, прошла, как только они вошли в совещательную комнату и закурили
   папиросы, и они с чувством облегчения разместились в совещательной комнате,
   и тотчас же начался оживленный разговор.
    - Девчонка не виновата, запуталась, - сказал добродушный купец, - надо
   снисхождение дать.
    - Вот это и обсудим, - сказал старшина. - Мы не должны поддаваться
   нашим личным впечатлениям.
    - Хорошо резюме сказал председатель, - заметил полковник.
    - Ну, хорошо! Я чуть не заснул.
    - Главное дело в том, что прислуга не могла знать о деньгах, если бы
   Маслова не была с ними согласна, - сказал приказчик еврейского типа.
    - Так что же, по-вашему, она украла? - спросил один из присяжных.
    - Ни за что не поверю, - закричал добродушный купец, - а все это шельма
   красноглазая нашкодила.
    - Все хороши, - сказал полковник.
    - Да ведь она говорит, что не входила в номер.
    - А вы больше верьте ей. Я этой стерве ни в жизнь не поверил бы.
    - Да что же, ведь этого мало, что вы не поверили бы, - сказал
   приказчик.
    - Ключ у нее был.
    - Что ж, что у ней? - возражал купец.
    - А перстень?
    - Да ведь она сказывала, - опять закричал купец, - купчина карахтерный,
   да еще выпивши, вздул ее. Ну, а потом, известно, пожалел. На, мол, не плачь.
   Человек ведь какой: слышал, я чай, двенадцать вершков, пудов-от восьми!
    - Не в том дело, - перебил Петр Герасимович, - вопрос в том: она ли
   подговорила и затеяла все дело, или прислуга?
    - Не может прислуга одна сделать. Ключ у ней был.
    Несвязная беседа шла довольно долго.
    - Да позвольте, господа, - сказал старшина, - сядемте за стол и
   обсудимте. Пожалуйте, - сказал он, садясь на председательское место.
    - Тоже мерзавки эти девчонки, - сказал приказчик и в подтверждение
   мнения о том, что главная виновница Маслова, рассказал, как одна такая
   украла на бульваре часы у его товарища.
    Полковник по этому случаю стал рассказывать про еще более поразительный
   случай воровства серебряного самовара.
    - Господа, прошу по вопросам, - сказал старшина, постукивая карандашом
   по столу.
    Все замолкли. Вопросы эти были выражены так:
    1) Виновен ли крестьянин села Борков, Крапивенского уезда Симон Петров
   Картинкин, тридцати трех лет, в том, что 17-го января 188* года в городе N.,
   замыслив лишить жизни купца Смелькова, с целью ограбления его, по соглашению
   с другими лицами, дал ему в коньяке яду, отчего и последовала смерть
   Смелькова, и похитил у него деньгами около двух тысяч пятисот рублей и
   брильянтовый перстень?
    2) Виновна ли в преступлении, описанном в первом вопросе, мещанка
   Евфимия Иванова Бочкова, сорока" трех лет?
    3) Виновна ли в преступлении, описанном в первом вопросе, мещанка
   Екатерина Михайлова Маслова, двадцати семи лет?
    4) Если подсудимая Евфимия Бочкова не виновна по первому вопросу, то не
   виновна ли она в том, что 17-го января 188* года в городе N., состоя в
   услужении при гостинице "Мавритания", тайно похитила из запертого чемодана
   постояльца той гостиницы купца Смелькова, находившегося в его номере, две
   тысячи пятьсот рублей денег, для чего отперла чемодан на месте принесенным и
   подобранным ею ключом?
    Старшина прочел первый вопрос.
    - Ну как, господа?
    На этот вопрос ответили очень скоро. Все согласились ответить: "Да,
   виновен", - признав его участником и отравления и похищения. Не согласился
   признать виновным Картинкина только один старый артельщик, который на все
   вопросы отвечал в смысле оправдания.
    Старшина думал, что он не понимает, и объяснил ему, что по всему
   несомненно, что Картинкин и Бочкова виновны, но артельщик отвечал, что он
   понимает, но что все лучше пожалеть. "Мы сами не святые", - сказал он и так
   и остался при своем мнении.
    На второй вопрос о Бочковой, после долгих толков и разъяснений,
   ответили: "Не виновна", - так как не было явных доказательств ее участия в
   отравлении, на что особенно налегал ее адвокат.
    Купец, желая оправдать Маслову, настаивал на том, что Бочкова - главная
   заводчица всего. Многие присяжные согласились с ним, но старшина, желая быть
   строго законным, говорил, что нет основания признать ее участницей в
   отравлении. После долгих споров мнение старшины восторжествовало.
    На четвертый вопрос о Бочковой же ответили: "Да, виновна", - и по
   настоянию артельщика прибавили: "Но заслуживает снисхождения".
    Третий же вопрос о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина
   настаивал на том, что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец не
   соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, - остальные как
...

---