Гончаров Иван Александрович

   Она чувствовала условную ложь этой формы и отделалась от нее, добиваясь правды. В ней много именно того, чего он напрасно искал в Наташе, в Беловодовой: спирта, задатков самобытности, своеобразия ума, характера - всех тех сил, из которых должна сложиться самостоятельная, настоящая женщина и дать направление своей и чужой жизни, многим жизням, осветить и согреть целый круг, куда поставит ее судьба.
   
   Когда дом построен с умом, в нем все гармонично начиная от фундамента и заканчивая крышей. Компании, которые выполняют кровельные работы, обычно имеют большой опыт в этом деле. Специалисты таких фирм, всегда подскажут заказчику, какую лучше приобрести кровлю, где её можно купить дешевле. Они знают своё дело, поэтому выполняют работу в срок.
   
   Она пока младенец, но с титанической силой: надо только, чтоб сила эта правильно развилась и разумно направилась.
   Он положил бы всю свою силу, чтобы помочь ей найти искомое, бросил бы семена своих знаний, опытов и наблюдений на такую благодарную и богатую почву: это не мираж, опять это подвиг очеловечивания, долг, к которому мы все призваны и без которого немыслим никакой прогресс.
   Но какие капитальные препятствия встретились ему? Одно - она отталкивает его, прячется, входит в свои права, за свою девическую стену, стало быть... не хочет. А между тем она не довольна своим положением, рвете" из него, стало быть, нуждается в другом воздухе, другой пище, других людях. Кто же ей даст новую пищу и воздух? Где люди?
   Он по родству - близкое ей лицо: он один и случайно, и по праву может и должен быть для нее этим авторитетом. И бабушка писала, что назначает ему эту роль.
   Вера умна, но он опытнее ее и знает жизнь. Он может остеречь ее от грубых ошибок, научить распознавать ложь и истину, он будет работать, как мыслитель и как художник; этой жажде свободы даст пищу:
   идеи добра, правды, и как художник вызовет в ней внутреннюю красоту на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок жизни и... и... вместе бы исполнил его!
   Вот чего ему все хочется: "вместе"! От этого желания он не может отделаться, стало быть, не может действовать бескорыстно: и это есть второе препятствие.
   Третье препятствие еще, правда, в тумане, гадательное, но есть уже в виду, и оно самое капитальное: это - пока подозрение, что кто-нибудь уже предупредил его, кому-нибудь она вверила угадывать свою судьбу, исполнять урок жизни "вместе".
   "Вот что скверно: это хуже всего!" - говорил он и решал, что ему даже, не дожидаясь объяснения и подтверждения догадки об этом третьем препятствии, о "двойнике", следует бежать без оглядки, а не набиваться ей на дружбу.
   Простительно какому-нибудь Викентьеву напустить на себя обман, а ему ли, прожженному опытами, не знать, что все любовные мечты, слезы, все нежные чувства - суть только цветы, под которыми прячутся нимфа и сатир?..
   Последствия всего этого известны, все это исчезает, не оставляя по себе следа, если нимфа и сатир не превращаются в людей, то есть в мужа и жену, или в друзей на всю жизнь.
   "Нимфа моя не хочет избрать меня сатиром, - заключил он со вздохом, - следовательно, нет надежды и на метаморфозу в мужа и жену, на счастье, на долгий путь! А с красотой ее я справлюсь: мне она все равно, что ничего..."
   Утром он чувствовал себя всегда бодрее и мужественнее для всякой борьбы: утро приносит с собою силу, целый запас надежд, мыслей и намерений на весь день: человек упорнее налегает на труд, мужественнее несет тяжесть жизни.
   И Райский развлекался от мысли о Вере, с утра его манили в разные стороны летучие мысли, свежесть утра, встречи в домашнем гнезде, новые лица, поле, газета, новая книга или глава из собственного романа. Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог "злобе дня".
   Вот тут Райский поверял себя, что улетало из накопившегося в день запаса мыслей, желаний, ощущений, встреч и лиц. Оказывалось, что улетало все - и с ним оставалась только Вера. Он с досадой вертелся в постели и засыпал - все с одной мыслью и просыпался с нею же.
   "Нужна деятельность", - решил он, - и за неимением "дела" бросался в "миражи": ездил с бабушкой на сенокос, в овсы, ходил по полям, посещал с Марфенькой деревню, вникал в нужды мужиков, и развлекался также: был за Волгой, в Колчине, у матери Викеньтьева, ездил с Марком удить рыбу, оба поругались опять и надоели один другому, ходил на охоту- и в самом деле развлекся.
   "Вот и хорошо: поработаю еще над собой и исполню данное Вере обещание", - думал он и не видал ее дня по три.
   Ей носили кофе в ее комнату; он иногда не обедал дома, и все шло как нельзя лучше.
   Он даже заметил где-то в слободе хорошенькую женскую головку и мимоездом однажды поклонился ей, она засмеялась и спряталась. Он узнал, что она дочь какого-то смотрителя, он и не добирался - смотрителя чего, так как у нас смотрителей множество.
   Он заметил только, что этот смотритель не смотрел за своей дочерью, потому что головка, как он увидел потом, улыбалась и другим прохожим.
   Он послал ей рукой поцелуй и получил в ответ милый поклон. Раза два он уже подъезжал верхом к ее окну и заговорил с ней, доложив ей, как она хороша, как он по уши влюблен в нее.
   - Да вы все врете! - протяжно говорила она, - так я вам и поверила! Мужчины известно - подлецы.
   - Будто все?
   - Известное дело - мужчины! Сколько у меня перебывало - знаю я их! Не надуете! Проваливайте!
   Долго развлекала его эта, опытом добытая, "мудрость" мещанки.
   Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать или угодить ей, принести "жертву", быть "великодушным", - он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье "на пирог".
   II
   В воскресенье он застал много народу в парадной гостиной Татьяны Марковны. Все сияло там. Чехлы с мебели, обитой малиновым штофом, были сняты; фамильным портретам Яков протер мокрой тряпкой глаза - и они смотрели острее, нежели в будни. Полы натерли воском.
   Яков был в черном фраке и белом галстуке, а Егорка, Петрушка и новый, только что из деревни взятый в лакеи Степка, не умевший стоять прямо на ногах, одеты были в старые, не по росту каждому, ливрейные фраки, от которых несло затхлостью кладовой. Ровно в полдень в зале и гостиной накурили шипучим куревом, с запахом какого-то сладкого соуса.
   Сама Бережкова, в шелковом платье, в чепце на затылке и в шали, сидела на диване. Около нее, полукружием в креслах, по порядку сидели гости.
   На первом месте Нил Андреевич Тычков, во фраке, со звездой, важный старик, с сросшимися бровями, с большим расплывшимся лицом, с подбородком, глубоко уходившим в галстух, с величавой благосклонностью в речи, с чувством достоинства в каждом движении.
   Потом неизменно скромный и вежливый Тит Никоныч, тоже во фраке, со взглядом обожания к бабушке, с улыбкой ко всем; священник, а шелковой рясе и с вышитым широким поясом, советники палаты, гарнизонный полковник, толстый, коротенький, с налившимся кровью лицом и глазами, так что, глядя на него, делалось "за человека страшно"; две-три барыни из города, несколько шепчущихся в углу молодых чиновников и несколько неподросших девиц, знакомых Марфеньки, робко смотрящих, крепко жмущих друг у друга красные, вспотевшие от робости руки и беспрестанно краснеющих.
   Наконец какой-то ближайший к городу помещик, с тремя сыновьями-подростками, приехавший с визитами в город. Эти сыновья - гордость и счастье отца - напоминали собой негодовалых собак крупной породы, у которых уж лапы и голова выросли, а тело еще не сложилось, уши болтаются на лбу и хвостишко не дорос до полу. Скачут они везде без толку и сами не сладят с длинными, не по росту, безобразными лапами; не узнают своих от чужих, лают на родного отца и готовы сжевать брошенную мочалку или ухо родного брата, если попадется в зубы.
   Отец всем и каждому порознь из гостей рекомендовал этих четырнадцатилетних чад, млея от будущих своих надежд, рассказывал подробности о их рождении и воспитании, какие у кого способности, про остроту, проказы и просил проэкзаменовать их, поговорить с ними по-французски.
   Их, как малолетних, усадили было в укромный уголок, и они, с юными и глупыми физиономиями, смотрели полуразиня рот на всех, как молодые желтоносые воронята, которые, сидя в гнезде, беспрестанно раскрывают рты, в ожидании корма.
   Ноги не умещались под стулом, а хватали на середину комнаты, путались между собой и мешали ходить. Им ведено быть скромными, говорить тихо, а из утробы четырнадцатилетнего птенца, вместо шепота, раздавался громовый бас; велел отец сидеть чинно, держать ручки на брюшке, а на этих, еще тоненьких, "ручках" уж отросли громадные, угловатые кулаки.
   Не знали, бедные, куда деться, как сжаться, краснели, пыхтели и потели, пока Татьяна Марковна, частию из жалости, частию оттого, что от них в комнате было и тесно, и душно, и "пахло севрюгой", как тихонько выразилась она Марфеньке, не выпустила их в сад, где они, почувствовав себя на свободе, начали бегать и скакать, только прутья от кустов полетели в стороны, в ожидании, пока позовут завтракать.
   Райский вошел в гостиную после всех, когда уже скушали пирог и приступили к какому-то соусу. Он почувствовал себя в том положении, в каком чувствует себя приезжий актер, первый раз являясь на провинциальную сцену, предшествуемый толками и слухами. Все вдруг смолкло и перестало жевать, и все устремило внимание на него.
   - Внук мой, от племянницы моей, покойной Сонечки! - сказала Татьяна Марковна, рекомендуя его, хотя все очень хорошо знали, кто он такой.
   Кое-кто привстал и поклонился, Нил Андреич благосклонно смотрел, ожидая, что он подойдет к нему, барыни жеманно начали передергиваться и мельком взглядывать в зеркало.
   Молодые чиновники в углу, завтракавшие стоя, с тарелками в руках, переступили с нога на ногу; девицы неистово покраснели и стиснули друг другу, как в большой опасности, руки; четырнадцатилетние птенцы, присмиревшие в ожидании корма, вдруг вытянули от стены до окон и быстро с шумом повезли назад свои скороспелые ноги и выронили из рук картузы.
   Райский сделал всем полупоклон и сел подле бабушки, прямо на диван. Общее движение.
   - Эк, плюхнул куда! - шепнул один молодой чиновник другому, - а его превосходительство глядит на него...
   - Вот Нил Андреич, - сказала бабушка, - давно желал тебя видеть... он - его превосходительство - не забудь, - шепнула она.
   - Кто эта барынька: какие славные зубы и пышная грудь? - тихо спросил Райский бабушку.
   - Стыд, стыд, Борис Павлыч: горю! - шептала она. - Вот, Нил Андреич, - сказала она, - Борюшка давно желал представиться вам...
   Райский открыл было рот, чтоб возразить, но Татьяна Марковна наступила ему на ногу.
   - Что же не удостоили посетить старика: я добрым людям рад! - произнес добродушно Нил Андреич. - Да ведь с нами скучно, не любят нас нынешние:
   так ли? Вы ведь из новых? Скажите-ка правду.
   - Я не разделяю людей ни на новых, ни на старых, - сказал Райский, принимаясь за пирог.
   - А ты погоди есть, поговори с ним, - шептала бабушка, - успеешь!
   - Я буду и есть, и говорить, - отвечал вслух Райский. Бабушка сконфузилась и сердито отвернула плечо.
   - Не мешайте ему, матушка, - сказал Нил Андреич, - на здоровье, народ молодой! Так как же вы понимаете и принимаете людей, батюшка? - обратился он к Райскому, - это любопытно!
   - А смотря по тому, какое они впечатление на меня делают, так и принимаю!
   - Похвально! Люблю за правду! Ну, как вы, например, меня понимаете?
   - Я вас боюсь.
   Нил Андреич с удовольствием засмеялся.
   - Чего же, скажите? Я позволяю говорить откровенно! - сказал он.
   - Чего боюсь? вот видите...
   - "ваше превосходительство", - подсказала бабушка, но Райский не слушал.
   - Вы, говорят, журите всех: кому-то голову намылили, что у обедни не был, бабушка сказывала...
   Татьяна Марковна так и не вспомнилась. Она даже сияла чепец и положила подле себя: ей вдруг стало жарко.
   - Что ты, что ты, Борис Павлыч, - на меня!..- останавливала она.
   - Не мешайте, не мешайте, матушка! Слава богу, что вы сказали про меня: я люблю, когда обо мне правду говорят! - вмешался Нил Андреич.
   Но бабушка была уж сама не своя: она не рада была, что затеяла позвать гостей.
   - Точно, журю: помнишь? - сказал он, обратись к дверям, где толпились чиновники.
   - Точно так, ваше превосходительство! - проворно отвечал один, выставив ногу вперед и заложив руки назад, - меня однажды...
   - А за что?
   - Был одет пестро...
   - Да, в воскресенье пожаловал ко мне от обедни: за это спасибо - да уж одолжил! Вместо фрака, какой-то сюртучок на отлете...
   - Не этакий ли, что на мне? - спросил Райский.
   - Да, почти: панталоны клетчатые, жилет полосатый - шут шутом!
   - А тебя журил? - обратился он к другому.
   - Был грех, ваше превосходительство, - говорил тот, скромно склоняя и гладя рукой голову.
   - А за что?
   - За папеньку тогда...
   - Да, вздумал отца корить: у старика слабость - пьет. А он его усовещивать, отца-то! Деньги у него отобрал! Вот и пожурил: и что ж, спросите их: благодарны мне же!
   Чиновники, при этой похвале, от удовольствия переступили с ноги на ногу и облизали языком губы.
   - Я спрашиваю вас: к добру или к худу! А послушаешь: "Все старое нехорошо, и сами старики глупы, пора их долой!" - продолжал Тычков, - дай волю, они бы и того... готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы на наше место, - вот ведь к чему все клонится! Как это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? - обратился он к одной барыне.
   - Ote-toi de la pour que Je m'y mette...1 - сказала она.
   1 Уходи отсюда, я стяну на твое место (франц.).
   - Ну да, вот чего им хочется, этим умникам в кургузых одеяниях! А как эти одеяния называются по-французски, Наталья Ивановна? - спросил он, обратясь опять к барыне и поглядывая на жакетку Райского.
   - Я не знаю! - сказала она с притворной скромностью.
   - Ой, знаешь, матушка! - лукаво заметил Нил Андреич, погрозя пальцем, - только при всех стыдишься сказать. За это хвалю!
   - Так изволите видеть: лишь замечу в молодом человеке этакую прыть, - продолжал он, обращаясь к Райскому, - дескать "я сам умен, никого и знать не хочу" - и пожурю, и пожурю, не прогневайтесь!
   - Точно что не к добру это асе новое ведет, - сказал помещик, - вот хоть бы венгерцы и поляки бунтуют: отчего это? Все вот от этих новых правил!
   - Вы думаете? - спросил Райский.
   - Да-с, я так полагаю: желал бы знать ваше мнение...- сказал помещик, подсаживаясь поближе к Райскому, - мы век свой в деревне, ничего не знаем, поэтому и лестно послушать просвещенного человека...
   Райский с иронией поклонился слегка.
   - А то прочитаешь в газетах, например, вот хоть бы вчера читал я, что шведский король посетил город Христианию: и не знаешь, что этому за причина?
   - А вам это интересно знать?
   - Зачем же пишут об этом, если королю не было особой причины посетить Христианию?..
   - Не было ли там большого пожара: этого не пишут? - спросил Райский.
   Помещик, Иван Петрович, сделал большие глаза.
   - Нет, о пожаре не пишут, а сказано только, что "его величество посетил народное собрание".
   Тит Никоныч и советник палаты переглянулись и усмехнулись. После этого замолчали.
   - Еще я хотел спросить вот что-с, - начал тот же гость, - теперь во Франции воцарился Наполеон...
   - Так что же?
   - Ведь он насильно воцарился...
   - Как насильно: его выбрали...
   - Да что это за выборы! Говорят, подсылали солдат принуждать, подкупали... Помилуйте, какие это выборы: курам на смех!
   - Если отчасти и насильно, так что же с ним делать? - с любопытством спросил Райский, заинтересовавшись этим деревенским политиком.
   - Как же это терпят все, не вооружатся против него?
   -Попробуй! - перебил Нил Андреич, - ну-ка: как?
   - Собрать бы со всех государств армии, да и пойти, как на покойного Бонапарта... Тогда был Священный союз...
   - Вы бы представили план кампании, - заметил Райский, - может быть, и приняли бы...
   - Куда мне! - скромно возразил гость, - я только так, из любопытства... Вот теперь я хотел спросить еще вас... - продолжал он, обращаясь к Райскому.
   - Почему же меня?
   - Вы столичный житель, там живете у источника, так сказать... не то, что мы, деревенские... Я хотел спросить: теперь турки издревле притесняют христиан, жгут, режут, а женщин того...
   - Ну, смотри, Иван Петрович, ты договоришься до чего-нибудь... вон уж Настасья Петровна покраснела... - вмешался Нил Андреич.
   - Что вы, ваше превосходительство... отчего мне краснеть? Я и не слыхала, что говорят...- сказала бойко одна барыня, жеманно поправляя шаль.
   - Плутовка! - говорил Нил Андреич, грозя ей пальцем, - что, батюшка, - обратился он к священнику, - не жаловалась ли она вам на исповеди на мужа, что он...
   - Ах, что вы, ваше превосходительство! - торопливо перебила дама.
   - То-то, то-то! Ну что ж, Иван Петрович: как там турки женщин притесняют? Что ты прочитал об этом: вон Настасья Петровна хочет знать? Только смотри, не махни в Турцию, Настасья Петровна!
   Иван Петрович с нетерпением ждал, когда кончит Нил Андреич, и опять обратился к Райскому, к которому, как с ножом, приступал с вопросами.
   - Так я вот хотел спросить вас: отчего это не уймут турок?..
   - Женщины-то за них очень заступаются! - шутил благосклонно Нил Андреич, - вон она - первая... Он указал на ту же барыню.
   - Ах, Татьяна Марковна... что это его превосходительство для праздника нынче?.. Она притворно конфузилась.
   - Я вот хотел спросить вас, отчего это все не восстанут на турок, - приставал Иван Петрович к Райскому, - и не освободят гроба господня?
   - Я, признаюсь вам, мало думал об этом, - сказал Райский, - но теперь обращу особенное внимание, и если вы мне сообщите ваши соображения, то я всячески готов содействовать к разрешению восточного вопроса...
   - Вот позвольте к слову спросить, - живо возразил гость, - вы изволили сказать "восточный вопрос", и в газетах поминутно пишут восточный вопрос: какой это восточный вопрос?
   - Да вот тот самый, что вы мне сделали сейчас о турках.
   - Так... - задумчиво сказал он. - Да вопроса никакого нет!
   - Теперь всё "вопросы" пошли! - сиплым голосом вмешался полнокровный полковник, - из Петербурга я получил письмо от нашего полкового адъютанта: и тот пишет, что теперь всех занимает "вопрос" о перемене формы в армии...
   Замолчали.
   - Или, например, Ирландия! - начал Иван Петрович с новым одушевлением, помолчав, - пишут, страна бедная, есть нечего, картофель один, и тот часто не годится для пищи...
   - Ну-с, так что же?
   - Ирландия в подданстве у Англии, а Англия страна богатая: таких помещиков, как там, нигде нет. Отчего теперича у них не взять хоть половину хлеба, скота, да и не отдать туда, в Ирландию?
   - Что это, брат, ты проповедуешь: бунт? - вдруг сказал Нил Андреич.
   - Какой бунт, ваше превосходительство... Я только из любопытства.
   - Ну, если в Вятке или Перми голод, а у тебя возьмут половину хлеба даром, да туда?..
   - Как это можно! Мы - совсем другое дело...
   - Ну, как услышат тебя мужики? - напирал Нил Андреич, - а? тогда что?
   - Ну, не дай боже! - сказал помещик.
   - Сохрани боже! - сказала и Татьяна Марковна.
   - Они и теперь, еще ничего не видя, навострили уши! - продолжал Нил Андреич.
   - А что? - с испугом спросила Бережкова.
   - Да вон, о воле иногда заговаривают. Губернатор получил донесение, что в селе у Мамыщева не покойно...
   - Сохрани бог! - сказали опять и помещик, и Татьяна Марковна.
   - Правду, правду говорит его превосходительство! - заметил помещик. - Дай только волю, дан только им свободу, ну и пошли а кабак, да за балалайку; нарежется и прет мимо тебя и шапки не ломает!
   - Начинается-то не с мужиков, - говорил Нил Андреич, косясь на Райского, - а потом зло, как эпидемия, разольется повсюду. Сначала молодец ко всенощной перестанет ходить: "скучно, дескать", а потом найдет, что по начальству в праздник ездить лишнее; это, говорит, "холопство", а после в неприличной одежде на службу явится, да еще бороду отрастит (он опять покосился на Райского) - и дальше, и дальше, - и дай волю, он тебе втихомолку доложит потом, что н бога-то в небе нет, что в молиться-то некому!..
   В зале сделалось общее движение.
   - Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! - сказал помещик, обратясь к священнику. - Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям - только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: "Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал". Его к допросу:
   "Как бога нет: как так?" Отец к архиерею ездил: перебрали тогда всю семинарию...
   - Да, помню, - сказал священник, - нашли запрещенные книги.
   - Ну, вот видите!
   - Скажите да милость, - обратился опять Иван Петрович к Райскому, - отчего это всё волнуются народы?
   - Какие народы?
   - Да вот хоть бы индейцы: ведь это канальи всё не христиане, сволочь, ходят голые, и пьяницы горькие, а страна, говорят, богатейшая, ананасы, как огурцы, растут... Чего им еще надо?
   Райский молчал. На него находила уже хандра.
   "Какой гнусный порок, эта славянская добродетель, гостеприимство! - подумал он, - каких уродов не встретишь у бабушки!"
   И прочие молчали, от лени говорить после сытного завтрака. Говорил за всех Иван Петрович.
   - А вот теперь Амур там взяли у китайцев; тоже страна богатая - чай у нас будет свой, некупленный: выгодно и приятно...- начал он опять свое.
   - Ну, брат, Иван Петрович: всю воду в решете не переносишь... - заметил Тычков.
   - Я только из любопытства хотел с ними наговориться, они в столице живут... Теперь опять пишут, что римский папа...
   В это время из залы с шумом появилась Полина Карповна, в кисейном платье, с широкими рукавами, так что ее полные, белые руки видны были почти до плеч. За ней шел кадет.
   - Какая жара! Bonjur, bonjur 1,- говорила она, кивая на все стороны, и села на диван подле Райского.
   ' Здравствуйте, здравствуйте (искаж. франц.).
   - Тут нам тесно! - сказал Райский и пересел на стул рядом.
   - Non, non, ne vous derangez pas 2, - удерживала она, но не удержала. - Какая скука! - успела она шепнуть ему, - у вас так много гостей, а я хотела бы видеть вас одного...
   2 Нет, нет, не беспокоитесь (франц.).
   - Зачем? - спросил он вслух, - дело есть?
   - Да, дело! - с улыбкой и шепотом старалась она говорить.
   - Какое же?
   - А портрет?
   - Портрет, какой портрет?
   - А мой! Вы обещали рисовать: забыли - ingrat!3
   3 неблагодарный (франц.).
   - А! Далила Карповна! - протяжно воскликнул Нил Андреич, - здравствуйте, как поживаете?
   - Здравствуйте! - сухо сказала она, стараясь отвернуться от него.
   - Что ж не подарите меня нежным взглядом? Дайте полюбоваться лебединой шейкой...
   В толпе у дверей послышался смех, дамы тоже улыбались.
   - Грубиян: сейчас глупость скажет!.. - шептала она Райскому.
   - Что брезгаешь старым, а как посватаюсь? Чем не жених - или стар? Генеральша будете...
   - Не "льщусь" этой почестью...-сказала она, на глядя на него. - Bonjur, Наталья Ивановна: где вы купили такую миленькую шляпку: у m-me Pichet? 4
   4 у мадам Пише? (франц.)
   - Это муж из Москвы выписал, - сказала Наталья Ивановна, робко взглянув на Райского, - сюрприз...
   - Очень, очень мило!
   - Да взгляните же на меня: право, посватаюсь, - приставал Нил Андреич, - мне нужна хозяйка в доме, скромная, не кокетка, не баловница, не охотница до нарядов... чтобы на другого мужчину, кроме меня, и глазом не повела... Ну, а вы у нас ведь пример...
   - Полина Карповна будто не слыхала, она обмахивалась веером и старалась заговорить с Райским.
   - Вы у нас, - продолжал неумолимый Нил Андреич, - образец матерям и дочерям: в церкви стоите, с образа глаз не отводите, по сторонам не взглянете, молодых мужчин не замечаете...
   Смех у дверей раздался громче, и дамы гримасничали, чтоб скрыть улыбку.
   Татьяна Марковна постаралсь было замять атаку Нила Андреича на ее гостью.
   - Пирога скушайте, Полина Карповна, - я вам положу! - сказала она.
   - Merci, merci, нет, я только что завтракала! Но это не помогло. Нил Андреич возобновил нападение.
   - А одеваетесь монахиней: напоказ плеч и рук не выставляете... ведете себя сообразно вашим почтенным летам... - говорил он.
   - Что это вы ко мне привязались! - сказала Полина Карповна, - est-il bete, grossier? ' - обратилась она к Райскому.
   ' он глуп, груб? (франц.).
   - Да, да, "парле ву франсе..." - перебил Тычков, - жениться, сударыня, хочу, вот и привязался: а мы с вами пара!
   - Едва ли вам найдется кто под пару! - отозвалась Крицкая, не глядя на него.
   - А как же не пара, позвольте-ка: я был еще коллежским асессором, когда вы выходили замуж за покойного Ивана Егорыча. А этому будет...
   - Какая жара - on etouffe ici: allons au jardin! 2 Мишель, дайте мантилью!.. - обратилась она к кадету.
   2 здесь душно: пойдемте в сад! (франц.).
   В эту минуту показалась Вера.
   Все встали, окружили ее, и разговор принял другое направление. Райскому надоела вся эта сцена и эти люди, он собирался уже уйти, но с приходом Веры у него заговорила такая сильная "дружба", что он остался, как пригвожденный к стулу.
   Вера мельком оглядела общество, кое-где сказала две-три фразы, пожала руки некоторым девицам, которые уперли глаза в ее платье и пелеринку, равнодушно улыбнулась дамам и села на стул у печки.
   Чиновники охорашивались, Нил Андреич с удовольствием чмокнул ее в руку, девицы не спускали с нее глаз.
   Марфенька не сидела на месте: она то нальет вина кому-нибудь, то попотчует закуской или старается занять разговором своих приятельниц.
   - Вера Васильевна! - сказал Нил Андреич, - заступитесь вы, красавица моя, за меня!
   - Разве вас обижают?
   - Как же не обижают! Далила... нет - Пелагея Карповна.
   - Impertinent! '- громким шепотом сказала Крицкая, поднимаясь с места и направляясь к двери.
   1 Нахал! (франц.).
   - Куда, Полина Карповна: а пирога? Марфенька, удержи! Полина Карповна! - останавливала Татьяна Марковна.
   - Нет, нет, Татьяна Марковна: я всегда рада и благодарна вам, - уже в зале говорила Крицкая, - но с таким грубияном никогда не буду, ни у вас, нигде... Если б покойный муж был жив, он бы не смел...
   - Ну, не сердитесь на старика: он не от злого сердца; он почтенный такой...
   - Нет, нет; прошю, пустите - я приеду в другой раз, без него...
   Она уехала в слезах, глубоко обиженная. В гостиной все были в веселом расположении духа, и Нил Андреич, с величавою улыбкой, принимал общий смех одобрения. Не смеялся только Райский да Вера. Как ни комична была Полина Карповна, грубость нравов этой толпы и выходка старика возмутили его. Он угрюмо молчал, покачивая ногой.
   - Что, прогневалась, уехала? - говорил Нил Андреич, когда Татьяна Марковна, видимо озабоченная этой сценой, воротилась и молча села на свое место.
   - Ничего, скушает на здоровье! - продолжал старик, - не ходи раздетая при людях: здесь не баня!
   Дамы потупили глаза, девицы сильно покраснели и свирепо стиснули друг другу руки.
   - Да не вертись по сторонам в церкви, не таскай за собой молодых ребят... Что, Иван Иваныч:. ты, бывало, у ней безвыходно жил! Как теперь: все еще ходишь? - строго спросил он у какого-то юноши.
   - Отстал давно, ваше превосходительство: надоело комплименты говорить.
   - То-то отстал! Какой пример для молодых женщин и девиц? А ведь ей давно за сорок! Ходит в розовом, бантики да ленточки... Как не пожурить! Видите ли, - обратился он к Райскому, - что я страшен только для порока, а вы боитесь меня! Кто это вам наговорил на меня страхи!
   - Кто? Да Марк, - сказал Райский. Общее движение. Некоторые вздрогнули.
   - Какой такой Марк? - нахмурив брови, спросил Тычков.
   - Марк Волохов, вот что прислан сюда на житье.
   - Это тот разбойник? Да разве вы знаетесь с ним?
   - Мы приятели.
   - Приятели? - с изумлением произнес старик и посвистал. - Татьяна Марковна, что я слышу?
   - Не верьте ему, Нил Андреич: он сам не знает, что говорит... - начала бабушка. - Какой он тебе приятель...
   - Что вы, бабушка! Да не он ли у меня ужинал и ночевал? Не вы ли велели ему постлать мягкую постель...
   - Борис Павлыч! помилосердуй, помолчи! - неистово шептала бабушка.
   Но было уже поздно. Тычков вскинул изумленные очи на Татьяну Марковну, дамы глядели на нее с состраданием, мужчины разинули рты, девицы прижались друг к другу.
   У Веры от улыбки задрожал подбородок. Она с наслаждением глядела на всех и дружеским взглядом благодарила Райского за это нечаянное наслаждение, а Марфенька спряталась за бабушку.
   - Что я слышу! - с изумлением произнес Нил Андреич, - и вы впустили этого Варраву вод свой кров!
   - Не я, Нил Андреич, а Борюшка привел его ночью. Я и не знала, кто там у него спит!
   - Так вы с ним по ночам шатаетесь! - обратился он к Райскому. - А знаете ли вы, что он подозрительный человек, враг правительства, отверженец церкви и общества?
   - Какой ужас! - сказали дамы.
   - Он-то и отрекомендовал вам меня? - допрашивал Нил Андреич.
   - Да, он.
   - Что же, он меня зверем изобразил: что я глотаю людей?..
   - Нет, не глотаете, а позволяете себе по какому-то праву оскорблять их.
   - И вы поверили?
   - До нынешнего дня - нет.
   - А нынче?
   - А нынче верю.
   Общий ужас и изумление. Некоторые чиновники тихонько вышли в залу и оттуда слушали, что будет дальше.
   - Что так, - с изумлением и высокомерно спросил Тычков, нахмурив брови. - Почему?
   - А потому что вы сейчас оскорбили женщину.
   - Слышите, Татьяна Марковна!
   - Борюшка! Борис Павлыч! - унимала она.
   - Эту... эту старую модницу, прельстительницу, ветреницу... - говорил Нил Андреич.
   - Что вам за дело до нее? и кто вам дал право быть судьей чужих пороков?
   - А вы, молодой человек, по какому праву смеете мне делать выговоры? Вы знаете ли, что я пятьдесят лет на службе и ни один министр не сделал мне ни малейшего замечания?..
   - По какому праву? А по такому, что вы оскорбили женщину в моем доме, и если б я допустил это, то был бы жалкая дрянь. Вы этого не понимаете, тем хуже для вас!..
   - Если вы принимаете у себя такую женщину, про которую весь город знает, что она легкомысленна, ветрена, не по летам молодится, не исполняет обязанностей в отношении к семейству...
   - Ну, так что же?
   - А то, что и вы, вот и Татьяна Марковна, стоите того, чтоб пожурить вас обоих. Да, да, давно я хотел сказать вам, матушка... вы ее принимаете у себя...
   - Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще не важные преступления, - сказал Райский, - а вот про вас тоже весь город знает, что вы взятками награбили кучу денег да обобрали и заперли в сумасшедший дом родную племянницу, - однако же и бабушка, и я пустили вас, а ведь это важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!
   Сцена невообразимого ужаса между присутствующими! Дамы встали и кучей направились в залу, не простясь с хозяйкой; за ними толпой, как овцы, бросились девицы, и все уехали. Бабушка указала Марфеньке и Вере дверь.
...

---