Гончаров Иван Александрович

   Он хотел было загрести ее за шею рукой и обнять, но она грозно замахнулась на него зонтиком.
   Только посмей.
   Он присмирел от этой угрозы.
   
   Мы настолько привыкли к телевизору, что уже не представляем себя без него. Телевидение даёт нам пищу для мозга. Новости, сериалы, культурно-развлекательные программы, все это притягивает человека, как мёд. В интернете появились сайты такие как, www.serialdvd.ru, где можно прочитать рецензию о фильме или сериале и приобрести DVD – диск.
   
   131
   - Туда же, с этих пор жениться!-ворчала она. Он, не слушая ее, перелез из коляски на козлы и, отняв у кучера вожжи, погнал что есть мочи лошадей.
   XVIII
   Марья Егоровна разрядилась в шелковое платье, в кружевную мантилью, надела желтые перчатки, взяла веер - и так кокетливо и хорошо оделась, что сама смотрела невестой.
   Лишь только Татьяне Марковне доложили о приезде Викентьевой, старуха, принимавшая ее всегда запросто, радушно-дружески, тут вдруг, догадываясь, конечно, после признания Марфенькн, зачем она приехала, приняла другой тон и манеры.
   Она велела просить ее подождать в гостиной, а сама бросилась одеваться, приказав Василисе посмотреть в щелочку и сказать ей, как одета гостья. И Татьяна Марковна надела шумящее шелковое с серебристым отливом платье, турецкую шаль, пробовала было надеть массивные брильянтовые серьги, но с досадой бросила их.
   - Нейдут, уши заросли!-сказала она. Велела одеваться Марфеньке, Верочке и приказала мимоходом Василисе достать парадное столовое белье, старинное серебро и хрусталь к завтраку и обеду. Повару, кроме множества блюд, велела еще варить шоколад, послала за конфектами, за шампанским.
   Одевшись, сложив руки на руки, украшенные на этот раз старыми, дорогими перстнями, торжественной поступью вошла она в гостиную и, обрадовавшись, что увидела любимое лицо доброй гостьи, чуть не испортила своей важности, но тотчас оправилась и стала серьезна. Та тоже обрадовалась и проворно встала со стула и пошла ей навстречу.
   - А мой-то сумасшедший, что затеял!..- начала она и остановилась поглядев на Бережкову, оробела и стояла в недоумении.
   Обе они церемонно раскланялись, и Татьяна Марковна посадила гостью на диван и села подле нее.
   - Какова нынче погода? - спросила Татьяна Марковна, поджимая губы,- на Волге нет ветру?
   132
   - Нет, тихо.
   - Вы на пароме?
   - Нет, в лодке с гребцами, а коляска на пароме.
   - Да, кстати! Яков, Егорка, Петрушка, кто там? Что это вас не дозовешься? - сказала Бережкова, когда все трое вошли.- Велите отложить лошадей из коляски Марьи Егоровны, дать им овса и накормить кучера.
   Все бросились исполнять приказание, хотя и без того коляска была уже отложена, пока Татьяна Марковна наряжалась, подвезена под сарай, а кучер балагурил в людской за бутылкой пива.
   - Нет, нет, Татьяна Марковна,-говорила гостья,- я на полчаса. Ради бога, не удерживайте меня: я за делом...
   - Кто ж вас пустит?-сказала Татьяна Марковна голосом, не требующим возражения.- Если б вы были здешняя, другое дело, а то из-за Волги! Что мы, первый год знакомы с вами?.. Или обидеть меня хотите?..
   - Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной -и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг дорогой слил пулю: "Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной матери!" Хотела я ему уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей, что я всю дорогу дрожала от страху.
   У Татьяны Марковны вся важность опять сбежала с лица.
   - А ведь он чуть-чуть не правду сказал,-начала она,-ведь он у меня как свой! Наградил бог вас сынком...
   - Помилуйте, он мне житья не дает: ни шагу без спора и без ссоры не ступит...
   -Милые бранятся-только тешатся!
   - Вот вы его избаловали, Татьяна Марковна, он и забрал себе в голову...
   Марья Егоровна замялась и начала топать ботин-кой об пол, оглядывать и обдергивать на себе мантилью. Татьяна Марковна вдруг выпрямилась и опять напустила на себя важность.
   - Что такое? - осведомилась она с притворным равнодушием.
   133
   - Жениться вздумал, чуть не убил меня до смерти вчера! Валяется по ковру, хватает за ноги... Я браниться, а он поцелуями зажимает рот, и смеется, и плачет...
   - В чем же дело?-спросила Бережкова церемонно, едва выслушав эти подробности.
   - Просит, молит поехать к вам, просить руки Марфы Васильевны...- конфузливо досказала Марья Егоровна.
   Татьяна Марковна, с несвойственным ей жеманством, слегка поклонилась.
   - Что я ему скажу теперь?-добавила Викен-тьсва.
   - Это Талое важное дело, Марья Егоровна,- подумавши, с достоинством сказала Татьяна Марковна, потупив глаза в пол,-что вдруг решить я ничего не могу. Надо подумать и поговорить тоже с Марфень-кой. Хотя девочки мои из повиновения моего не выходят, но все я принуждать их не могу...
   - Марфа Васильевна согласна: она любит Нико-леньку...
   Марья Егоровна чуть не погубила дело своего сына.
   - А почем он это знает? - вдруг вспыхнув, сказала Татьяна Марковна,- Кто ему сказал?
   - Кажется, он объяснился с Марфой Васильевной...- пробормотала сконфуженная барыня.
   - За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке, без башмаков! - солгала бабушка для пущей важности.-А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не велела принимать его в дом!-опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
   Та тоже вспыхнула.
   - Если б я предвидела,- сказала она глубоко обиженным голосом,- что он впутает меня в неприятное дело, я бы отвечала вчера ему иначе. Но он так уверил меня, да и я сама до этой минуты была уверена-в вашем добром расположении к нему и ко мне! Извините, Татьяна Марковна, и поспешите освободить из заключения Марфу Васильевну... Виноват во всем мой: он и должен быть наказан... А те-
   134
   перь прощайте, и опять прошу извинить меня... Прикажите человеку подавать коляску!..
   Она даже потянулась к звонку. Но Татьяна Map-ковна остановила ее за руку.
   - Коляска ваша отложена, кучера, я думаю, мои люди напоили пьяным, и вы, милая Марья Егоровна, останетесь у меня и сегодня, и завтра, и целую неделю...
   - Помилуйте, после того, что вы сказали, после гнева вашего на Марфу Васильевну и на моего Колю? Он действительно заслуживает наказания... Я понимаю...
   У Татьяны Марковны пропала вся важность. Морщины разгладились, и радость засияла в глазах. Она сбросила на диван шаль и чепчик.
   - Мочи нет-жарко! Извините, душечка, скиньте мантилью-вот так, и шляпку тоже. Видите, какая жара! Ну... мы их накажем вместе, Марья Егоровна: женим - у меня будет еще внук, а у вас дочь. Обнимите меня, душенька! Ведь я только старый обычай хотела поддержать. Да, видно, не везде пригожи они, эти старые обычаи! Вон я хотела остеречь их моралью - и даже нравоучительную книгу в подмогу взяла: целую неделю читали-читали, и только кончили, а они в ту же минуту почти все это и проделали в саду, что в книге написано!.. Вот вам и мораль! Какое сватовство и церемония между нами! Обе мы знали, к чему дело идет, и если б не хотели этого - так не допустили бы их слушать соловья.
   - Ах, как вы напугали меня, Татьяна Марковна, не грех ли вам?-сказала гостья, обнимая старушку.
   - Не вас бы следовало, а его напугать! - заметила Татьяна Марковна,- вы уж не погневайтесь, а я пожурю Николая Андреича. Послушайте, помолчите - я его постращаю. Каков затейник!
   - Как я вам буду благодарна! Ведь я бы не поехала ни за что к вам так скоро, если б он не напугал меня вч&ра тем, что уж говорил с Марфой Васильевной. Я знаю, как она вас любит и слушается, и притом она.дитя. Сердце мое чуяло беду. "Что он ей там наговорил?" - думала я всю ночь - и со стра ху не спала, не знала, как показаться к вам на глаза. От него не добьешься ничего. Скачет, прыгает, как ртуть, по комнате. Я, признаюсь, и согласилась боль-
   135
   ше для того, чтоб он отстал, не мучил меня; думаю, после дам ему нагоняй и назад возьму слово. Даже хотела подучить вас отказать, что будто не я, а вы... Не поверите, всю истрепал, измял! крику что у нас было, шуму - ах ты, господи, какое наказание с ним!
   - И я не спала. Моя-то смиренница ночью приползла ко мне, вся дрожит, лепечет: "Что я наделала, бабушка, простите, простите, беда вышла!" Я испугалась, не знала, что и подумать... Насилу она могла пересказать: раз пять принималась, пока кончила.
   - Что же у них было? что ей мой наговорил? Татьяна Марковна с усмешкой махнула рукой. Уж и не знаю, кто из них лучше-он или она?
   Как голуби!
   Татьяна Марковна пересказала сцену, переданную
   Марфенькой с стенографической верностью. И обе
   засмеялись сквозь слезы.
   - Давно я думаю, что они пара, Марья Егоровна,-говорила Бережкова,-боялась только, что молоды уж очень оба. А как погляжу на них, да подумаю, так вижу, что они никогда старше и не будут.
   - С летами придет и ум, будут заботы-и созреют,- договорила Марья Егоровна.- Оба они росли у нас на глазах: где им было занимать мудрости, ведь не жили совсем!
   Викентьев пришел, но не в комнату, а в сад, и выжидал, не выглянет ли из окна его мать. Сам он выглядывал из-за кустов. Но в доме-тишина.
   Мать его и бабушка уж ускакали в это время за сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им жить; служить ли молодому человеку и зимой жить в городе, а летом в деревне - так настаивала Татьяна Марковна и ни за что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны-отпустить детей в Москву, в Петербург и даже за границу.
   - Испортить хотите их,- говорила она,- чтоб они нагляделись там "всякого нового распутства", нет, дайте мне прежде умереть. Я не пущу Марфень-ку, пока она не приучится быть хозяйкой и матерью!
   И рассуждая так, они дошли чуть не до третьего ребенка, когда вдруг Марья Егоровна увидела, что из-за куста то высунется, то спрячется чья-то голова. Она узнала сына и указала Татьяне Марковне.
   136
   Обе позвали его, и он решился войти, но прежде долго возился в передней, будто чистился, оправлялся.
   - Милости просим, Николаи Андреич!-ядовито поздоровалась с ним Татьяна Марковна, а мать смотрела на него иронически.
   Он быстро взглядывал то на ту, то на другую и ерошил голову.
   - Здравствуйте, Татьяна Марковна,- сунулся он поцеловать у ней руку,- я вам привез концерты в билет...- начал он скороговоркой.
   - Что ты мелешь, опомнись...- остановила его мать.
   - Ох, билеты в концерт, благотворительный. Я взял и вам, маменька, и Вере Васильевне, и Марфе Васильевне, и Борису Павлычу... Отличный концерт:
   первая певица из Москвы...
   - Зачем нам в концерт? -сказала бабушка, глядя на него искоса,-у нас соловьи в роще хорошо поют. Вот ужо пойдем их слушать даром.
   Марья Егоровна закусила от смеха губу. Викеять-ев сконфузился, потом засмеялся, потом вскочил.
   - Я в канцелярию теперь пойду,-сказал он, ио Татьяна Марковна удержала его.
   - Сядьте, Николай Андреич, да послушайте, wo я вам скажу,- серьезно заговорила она.
   Он видел, что собирается гроза, и начал метаться в беспокойстве, не зная, чем отвратить ее! Он поджимал под себя ноги н клал церемонно шляпу на жоле~ ни ил'и вдруг вскакивал, подходил к окну и высовывался из него почти до колен.
   - Сиди же смирно, когда Татьяна Марковна е тобою говорить хочет,- сказала мать.
   - Что ваша совесть говорит вам? - начала пилить Бережкова,- как вы оправдали мое доверие? А еще говорите, что любите меня и что я люблю вас-как сына! А разве добрые дети так поступают? Я считала вас скромным, послушным, думала, что вы сбивать с толку бедную девочку не станете, пустяков ей не будете болтать...
   Она остановилась. Он мрачво посмотрел на мать.
   - Что! - сказала она,- поделом тебе!
   - Татьяна Марковна, я не успел нынче позавтракать, нет ли чего?-вдруг попросил он,-я голоден...
   137
   - Видите, какой хитрый!-сказала Бережкова, обращаясь к его матери.-Он знает мою слабость, а мы думали, что он дитя! Не поддели, не удалось, хоть и проситесь в женихи!
   Викентьев обернул шляпу вверх дном и забарабанил по ней пальцами.
   - Не треплите шляпу; она не виновата, а лучше скажите, с чего это вы вздумали, что за вас отдадут Марфеньку?
   Вдруг у него краска сбежала с лица-он с горестным изумлением взглянул на Татьяну Марковну, потом на мать.
   - Послушайте, не шутите со мной,- сказал он в тревоге,-если это шутка, так она жестока. Шутите вы, Татьяна Марковна, или нет?
   - А вы как думаете?
   - Думаю, что шутите: вы добрая, не то что... Он поглядел на мать.
   - Каков волчонок, Татьяна Марковна!
   - Нет, не шутя скажу, что не хорошо сделал, батюшка, что заговорил с Марфенькой, а не со мной, Она дитя, как бывают дети, и без моего согласия ничего бы не сказала. Ну, а если б я не согласилась?
   - Так вы согласились! - вдруг вспрыгнув, сказал &н.
   - Погоди, погоди - сядь, сядь! - обе закричали на него.
   - С другой бы, может быть, так и надо сделать, а не с ней,-продолжала Татьяна Марковна.-Тебе, сударь, надо было тихонько сказать мне, а я бы сумела, лучше тебя, допытаться у нее, любит она или нет? А ты сам вздумал...
   - Ей-богу, нечаянно... Татьяна Марковна...
   - Да не божитесь, даже слушать тошно...
   - Все проклятый соловей наделал...
   - Вот теперь "проклятый", а вчера так не знал цены ему!
   - Я и не думал, и в голову не приходило - ей-богу... Однако позвольте доложить, в свое оправдание, вот что,- торопился высказать Викентьев, ерошил голову и смело смотрел в глаза им обеим.- Вы хотите, чтоб я поступил, как послушный, благонравный мальчик, то есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил твоего благословения, потом обратился бы к
   138
   вам, Татьяна Марковна, и просил бы быть истолкова-тельницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей поцеловал бы у ней руку, и оба, не смея взглянуть друг на друга, играли бы комедию, любя с позволения старших... Разве это счастье?
   - А по-твоему, лучше ночью в саду нашептывать девушке...- перебила мать.
   - Лучше, maman, вспомни себя...
   - Каков, ах ты! - обе закричали на него,- откуда это у него берется? Соловей, что ли, сказал тебе?
   - Да, соловей, он пел, а мы росли: он нам все рассказал, и пока мы с Марфой Васильевной будем живы - мы забудем многое, все, но этого соловья, этого вечера, шепота в саду и ее слез никогда не за< будем. Это-то счастье и есть, первый и лучший шаг его-и я благодарю бога за него и благодарю вас обеих, тебя, мать, и вас, бабушка, что вы обе благословили нас... Вы это сами думаете, да только так, из упрямства, не хотите сознаться: это нечестно...
   У него даже извернулись слезы.
   - Если б надо было опять начать, я опять вызвал бы Марфеньку в сад...-добавил он.
   Татьяна Марковна в умилении обняла его'.
   - Бог тебя простит, добрый, милый внучек! Так, так: ты прав, с тобой, а не с другим, Марфенька только и могла слушать соловья...
   Викентьев бросился на колени.
   - Бабушка, бабушка!-говогрил он.
   - Вот уж и бабушка: не рано ли стал величать? Да и к лицу ли тебе жениться? погоди года два, три - созрей.
   -Поумней!-подсказала мать,-перестань по-веоннчать.
   - Если б вы обе не согласились,- сказал он,- я бы...
   - Что?
   - Уехал бы сегодня же отсюда я в гусар-ы пошел бы, и долгов наделал бы, совсем пропал бы!
   - Еще грозит! - сказала Татьяна Марковна,- я вольничать аам W дам, сударь!
   139
   - Отдайте мне только Марфу Васильевну, и я буду тише воды, ниже травы, буду слушаться, даже ничего... не съем без вашего спроса...
   - Полно, так ли?
   - Так, так - ей-богу...
   - Еще отстаньте от божбы, а то...
   Он бросился целовать руки Бережковой.
   - А кушать все хочется? - спросила Татьяна Марковна.
   - Нет, уж мне теперь не до еды!
   - Что ж, уж не отдать ли за него Марфеньку, Марья Егоровна?
   - Не стоит, Татьяна Марковна, да и рано. Пусть бы года два...
   Он налетел на мать и поцелуем залепил ей рот.
   - Видите, какого сорванца вы пускаете в дом! - говорила мать, оттолкнув его прочь.
   - Со мной не смеет, я его уйму-подойди-ка сюда...
   Он подошел к Татьяне Марковне: она его перекрестила и поцеловала в лоб.
   - Ух! - сказал он, садясь,- мучительницы вы обе: зачем так терзали- сил нет1
   - Вперед будуумпее!
   - Где же Марфа Васильевна?.. я побегу...
   - Погоди, имен терпение!.. они у меня не такие верченые! - сказала бабушка.
   - Опять терпение!
   - Теперь оно и начинается: полно скакать и бегать, ты не мальчик, да и она не дитя. Ведь сам говоришь, что соловей вам растолковал обоим, что вы "созрели" - ну, так и остепенись!
   Он немного смутился от этого справедливого замечания и скромно остался в гостиной, пока пошли за Марфенькой.
   - Ни за что не пойду! И сохрани господи! - отве< чала она и Марине, и Василисе.
   Наконец сама бабушка с Марьей Егоровной отыскали ее за занавесками постели в углу, под образами, и вывели ее оттуда, раскрасневшуюся, не одетую, старающуюся закрыть лицо руками.
   Обе принялись целовать ее и успокоивать. Но она наотрез отказалась идти к обеду и к завтраку, пока
   140
   все не перебывали у ней в комнате и не поздравили по очереди.
   Точно так же она убегала и от каждого гостя, который приезжал поздравлять, когда весть пронеслась по городу.
   Вера с покойной радостью услыхала, когда бабушка сказала ей об этом:
   - Я давно ждала этого,- сказала она.
   - Теперь, если б бог дал пристроить тебя...-начала было Татьяна Марковна со вздохом, но Вера остановила ее.
   - Бабушка!-сказала она с торопливым трепетом,- ради бога, если любите меня, как я вас люблю... то обратите все попечения на Марфеньку. Обо мне не заботьтесь...
   - Разве я тебя меньше люблю? Может быть, у меня сердце больше болит по тебе...
   - Знаю, и это мучает меня... Бабушка!-почти с отчаянием молила Вера,- вы убьете меня, если у вас сердце будет болеть обо мне...
   - Что ты говоришь, Верочка? Опомнись!..
   - Это убьет меня, я говорю не шутя, бабушка.
   - Да чем, чем, что у тебя на уме, что на сердце? - говорила тоже почти с отчаянием бабушка,- разве не станет разумения моего, или сердца у меня нет, что твое счастье или несчастье... чужое мне?..
   - Бабушка! у меня другое счастье и другое не* счастье, нежели у Марфеньки. Вы добры, вы умны, дайте мне свободу...
   - Ты успокой меня: скажи только что с тобой?..
   - Ничего бабушка, нет, только не старайтесь пристроивать меня...
   - Ты горда, Вера! - с горечью сказала старушка.
   - Да, бабушка,- может быть: что же мне делать?
   - Не бог вложил в тебя эту гордость! Вера не отвечала, но страдала невыразимо оттого,
   что она не могла растолковать себя ей. Она металась
   в тоске.
   - Открой мне душу, я пойму, может быть, сумею облегчить горе, если есть...
   - Когда оно настанет-и я не справлюсь одна... тогда я приду к вам - и ни к кому больше, да к бо<
   141
   гу! Не мучьте меня теперь и не мучьтесь сами... Не ходите, не смотрите за мной...
   - Не поздно ли будет тогда, когда горе придет?..- прошептала бабушка.- Хорошо,- прибавила она вслух,- успокойся, дитя мое! я знаю, что ты не Марфенька, и тревожить тебя не стану.
   Она поцеловала ее со вздохом и ушла скорыми шагами, понурив голову. Это было единственное темное облачко, помрачавшее ее радость, и она усердно молилась, чтобы оно пронеслось, не сгустившись в тучу.
   Вера долго ходила взволнованная по саду и мало-помалу успокоилась. В беседке она увидела Марфекь-ку и Викентьева и быстро пошла к ним. Она еще не сказала ни слова Марфеньке после новости, которую уэнала утром.
   Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго целовала ей глаза, губы, щеки. Положив ее голову, как ребенка, на руку себе, она любовалась ее чистой, младенческой красотой и крепко сжала в объятиях.
   - Ты должна быть счастлива! - сказала она, с блеснувшими вдруг и спрятавшимися слезами.
   - И будет! - подсказал Викентьев.
   - Ты, Верочка, будешь еще счастливее меня! - отвечала Марфенька, краснея.- Посмотри, какая ты красавица, какая умная - мы с тобой -как будто не сестры! Здесь нет тебе жениха. Правда, Николай Андреевич?
   Вера молча пожала ей руку.
   - Николай Андреевич, знаете ли, кто она? - спросила Вера, указывая на Марфеньку.
   - Ангел! - отвечал он без запинки, как солдат на перекличке.
   - Ангел! - с улыбкой передразнила она его.
   - Вот она кто! -сказала Вера, указывая на кружившуюся около цветка бабочку,-троньте неосторожно, цвет крыльев пропадет, пожалуй и совсем крыло оборвете. Смотрите же! балуйте, любите, ласкайте ее, но боже сохрани - огорчить! Когда придет охота обрывать крылья, так идите ко мне: я вас тогда!..- заключила она, ласково погрозив ему.
   142
   XIX
   Через неделю после радостного события все в доме пришло в прежяии порядок. Мать Викентьева уехала к себе, Викентьев сделался ежедневным гостем и почти членом семьи. И он, и Марфенька не скакали уже. Оба были сдержаннее и только иногда живо спорили, или пели, или читали вдвоем.
   Но между ними не было мечтательного, поэтического размена чувств, ни оборота тонких, изысканных мыслей, с бесконечными оттенками их, с роскошным узором фантазии-всей этой игрой, этих изящных и неистощимых наслаждений развитых умов.
   Дух анализа тоже не касался их, и пищею обмена их мыслей была прочитанная повесть, доходившие из столицы новости да поверхностные впечатления окружающей природы и быта.
   Поэзия, чистая, свежая, природная, всем ясная и открытая, билась живым родником-в их здоровье, молодости, открытых, неиспорченных сердцах.
   Их не манила даль к себе; у них не было никакого тумана, никаких гаданий. Перспектива была ясна, проста и обоим им одинаково открыта. Горизонт наблюдений и чувств их был тесен.
   Марфенька зажимала уши или уходила вон, лишь только Викентьев, в объяснениях своих, выйдет из пределов обыкновенных выражений и заговорит о любви к ней языком романа или повести.
   Их сближение было просто и естественно, как указывала натура, сдержанная чистой нравственностью и моралью бабушки. Марфенька до свадьбы не дала ему ни одного поцелуя, никакой почти лишней против прежнего ласки - и на украденный им поцелуй продолжала смотреть как на дерзость и грозила уйти или пожаловаться бабушке.
   Но неумышленно, когда он не делал никаких любовных прелюдий, а просто брал ее за руку, она давала ему руку, брала сама его руку, опиралась ему доверчиво на плечо, позволяла переносить себя через лужи и даже, шаля, ерошила ему волосы или, напротив, возьмет гребенку, щетку, близко подойдет к нему, так что головы их касались, причешет его, сделает пробор и, пожалуй, напомадит голову.
   143
   Но если он возьмет ее в это время за талию или поцелует, она покраснеет, бросит в него гребенку и уйдет прочь.
   Свадьба была отложена до осени по каким-то хозяйственным соображениям Татьяны Марковны - ив доме постепенно готовили приданое. Из кладовых вынуты были старинные кружева, отобрано было родовое серебро, золото, разделены на две равные половины посуда, белье, меха, разные вещи, жемчуг, брильянты.
   Татьяна Марковна, с аккуратностью жида, пускалась определять золотники, караты, взвешивала жемчуг, призывала ювелиров, золотых и других дел мастеров.
   - Вот, смотри, Верочка, это твое, а то Марфень-кино-ни одной нитки жемчугу, ни одного лишнего лота, ни та, ни другая не получит. Смотрите обе!
   Но Вера не смотрела. Она отодвигала кучу жемчуга и брильянты, смешивала их с Марфенькиными и объявила, что ей немного надо. Бабушка сердилась и опять принималась разбирать и делить на две половины.
   Райский выписал от опекуна еще свои фамильные брильянты и серебро, доставшееся ему после матери, и подарил их обеим сестрам. Но бабушка погребла их в глубину ОБОИХ сундуков, до поры до времени:
   - Понадобятся и самому! - говорила она,- вздумаешь жениться.
   Он закрепил и дом с землей и деревней за обеими сестрами, за что обе они опять по-своему благодарили его. Бабушка хмурилась, косилась, ворчала, потом не выдержала и обняла его.
   - Совсем необыкновенный ты, Борюшка,-сказала она,- какой-то хороший урод! Бог тебя ведает, кто ты есть!
   В доме, в девичьей, в кабинете бдбушки, даже в гостиной и еще двух комнатах, расставлялись столы с шитьем белья. Готовили парадную постель, кружевные подушки, одеяло. По утрам ходили портнихи, швеи.
   Викентьев выпросился в Москву заказывать гардероб, экипажи--и тут только проговорилось чувство Марфеньки: она залилась обильными слезами, от которых у ней распухли нос и глаза.
   144
   Глядя на нее, заплакал и Викентьев, не от горя, а потому, объяснял он, что не может не заплакать, когда плачут другие, и не смеяться тоже не может, когда смеются около него. Марфенька поглядела на него сквозь слезы и вдруг перестала плакать.
   - Я не пойду за него, бабушка: посмотрите, он и плакать-то не умеет путем! У людей слезы по щекам текут, а у него по носу: вон какая слеза, в горошину, повисла, на самом конце!..
   Он поспешно утер слезу.
   - У меня, видите, такой желобок есть, прямо к носу...- сказал он и сунулся было поцеловать у невесты руку, но она не дала.
   Через час после его отъезда она по-прежнему уже пела: Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя!
   На двор приводили лошадей, за которыми Викентьев ездил куда-то на завод. Словом, дом кипел веселою деятельностию, которой не замечали только Райский и Вера.
   Райский ничего, впрочем, не замечал, кроме ее. Он старался развлекаться, ездил верхом по полям, делал даже визиты.
   У губернатора встречал несколько советников, какого-нибудь крупного помещика, посланного из Петербурга адъютанта; разговоры шли о том, что делается в петербургском мире, или о деревенском хозяйстве, об откупах. Но все это мало развлекало его.
   Он, между прочим, нехотя, но исполнил просьбу Марка и сказал губернатору, что книги привез он и дал кое-кому из знакомых, а те уж передали в гимназию.
   Книги отобрали и сожгли. Губернатор посоветовал Райскому быть осторожнее, но в Петербург не донес, чтоб "не возбуждать там вопроса"!
   Марк, по-своему, опять ночью, пробрался к нему через сад, чтоб узнать, чем кончилось дело. Он и не думал благодарить за эту услугу Райского, а только сказал, что так и следовало сделать и что он ему, Райскому, уже тем одним много сделал чести, что ожидал от него такого простого поступка, потому что поступить иначе значило бы быть "доносчиком и шпионом".
   Леонтья Райский видал редко и в дом к нему избегал ходить. Там, страстными взглядами и с затаен-
   145
   ным смехом в неподвижных чертах, встречала его внутренне торжествующая Ульяна Андреевна. А его угрызало воспоминание о том, как он великодушно исп.олнил свой "долг". Он хмурился и спешил вон,
   Она употребила другой маневр: сказала мужу, что друг его знать ее не хочет, не замечает, как будто она была мебель в доме, пренебрегает ею, что это ей очень обидно и что виноват во всем муж, который не умеет привлечь в дом порядочных людей и заставить уважать жену.
   - Поговори хоть ты,-жаловалась она,-отложи свои книги, займись мною!
   Козлов в тот же вечер буквально исполнял поручение жены, когда Райский остановился у его окна.
   - Зайди, Борис Павлович, ты совсем меня забыл,- сказал oil,- вон и жена жалуется...
   - А она на что жалуется?-спросил Райский, входя в комнату.
   - Да думает, что ты пренебрегаешь ею. Я говорю ей, вздор, он не горд совсем,- ведь ты не горд? да? Но он, говорю, поэт, у него свои идеалы - до тебя ли, рыжей, ему? Ты бы ее побаловал, Борис Павлович, зашел бы к ней когда-нибудь без меня, когда я в гимназии.
   Райский, отворотясь от него, смотрел в окно.
   - Или еще лучше, приходи по четвергам да по субботам вечером: в эти дни я в трех домах уроки даю. Почти в полночь прихожу домой. Вот ты и пожертвуй вечер, поволочись немного, пококетничай! Ведь ты любишь болтать с бабами! А она только тобой и бредит...
   Райский стал глядеть'в другое окно.
   - Сам я не умею,- продолжал Леонтий,- известно, муж-она любит, я люблю, мы любим... Это спряжение мне и в гимназии надоело. Вся ее любовь -все ее заботы, жизнь-все мое...
   ' Райский кашлянул. "Хоть бы намекнуть как-нибудь ему!" - подумал он.
   - Полно -так ли, Леонтий? -сказал он.
   - А как же?
   - "Вся любовь", говоришь ты?
   - Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их терпеть не может, а живых людей любит! - добродушно смеясь, заключил
   146
   Козлов.- Эти женщины, право, одни и те же во все времена,- продолжал он.- Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов, патрициев-всегда хвост целый... Мне-бог с ней: мне не до нее, это домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна - и я иногда, признаюсь,- шепотом прибавил он,- изменяю ей, забываю, есть ли она в доме, нет ли...
   - Напрасно! - сказал Райский.
   - Некогда; вот в прошлом месяце попались мне два немецких тома - Фукидид и Тацит. Немцы и того и другого чуть наизнанку не выворотили. Знаешь, и у меня терпения не хватило уследить за мелочью. Я зарылся,-а ей, говорит она, "тошно смотреть на меня"! Вот хоть бы ты зашел. Спасибо, еще француз Шарль не забывает... Болтун веселый-ей и не скучно!
   - Прощай, Леонтий,-сказал Райский.-Напрасно ты пускаешь этого Шарля!
   - А что? не будь его, ведь она бы мне покоя не дала. Отчего не пускать?
   - А чтоб не было "хвоста", как у римских матрон!..
   - К моей Уленьке, как к жене кесаря, не смеет коснуться и подозрение!..-с юмором заметил Козлов.- Приходи же -я ей скажу...
   - Нет, не говори, да не пускай и Шарля!-сказал Райский, уходя проворно вон.
   К Полине Карповне Райский не показывался, но она показывалась к нему в дом, надоедая то ему- своими пресными нежностями, то бабушке-непрошеными советами насчет свадебных приготовлений и особенно-размышлениями о том, что "брак есть могила любви", что избранные сердца, несмотря на все препятствия, встречаются и вне брака, причем нежно поглядывала на Райского.
   Он раза два еще писал ее портрет и все не кончал, говоря, что не придумал, во что ее одеть и какой цветок нарисовать на груди.
   - Желтая далия мне будет к лицу-я брюнетка! - советовала она.
   - Хорошо, после, после! - отделывался он. Тит Ннконыч являлся всегда одинакий, вежливый. любезный, подходящий к ручке бабушки и поднося-
   147
   щий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди - все это надоедало Райскому и Вере-и оба искали, он-ее, а она-уединения, и были только счастливы, он- с нею, а она -одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет "как дух" в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
   XX
   "Вот страсти хотел,- размышлял Райский,- напрашивался на нее, а не знаю, страсть ли это! Я ощупываю себя: есть ли страсть, как будто хочу узнать, целы ли у меня ребра, или нет ли какого-нибудь вывиха? Вон и сердце не стучит! Видно, я сам не способен испытывать страсть!"
   Между тем Вера не шла у него с ума.
   - Если она не любит меня, как говорит и как видно по всему, то зачем удержала меня? зачем позволила любить? Кокетство, каприз или... Надо бы допытаться...-шептал он.
   Он искал глазами ее в саду и заметил у окна ее комнаты.
   Он подошел к окну.
   - Вера, можно прийти к тебе? - спросил он.
   - Можно, только не надолго.
   - Вот уж и не надолго! Лучше бы не предупреждала, а когда нужно - и прогнала бы,- сказал он, войдя и садясь напротив.-Отчего же не надолго?
   - Оттого, что я скоро уеду на остров. Туда приедет Натали, и Иван Иванович, и Николай Иванович...
   - Это священник?
   - Да, он рыбу ловить собирается, а Иван Иванович зайцев стрелять.
...

---