Гончаров Иван Александрович

   Таким образом всплыло на горизонт легкое облачко и стало над головой твоей кузины! А я все служил да служил делу, не забывая дружеской обязанности, и все ездил играть к теткам. Даже сблизился с Милари и стал условливаться с ним, как, бывало, с тобой, приходить в одни часы, чтоб обоим было удобнее..."
   
   В крупных городах России, постоянно проходят какие-то организованные праздники, события, концерты, выставки. И на всех таких мероприятиях нужен живой звук, качественная видеосъемка и хороший свет. В Москве аренда звука, будет стоить чуть дороже, чем в регионах, но и комплексная техническая поддержка мероприятий будет на порядок выше.
   
   - Какой осел! - сказал с досадой Райский, бросив письмо, - он думал, что угождает мне...
   "А ты, за службу и дружбу мою, - читал дальше Райский, - пришли или привези мне к зиме, с Волги, отличной свежей икры бочонок-другой, да стерлядей в аршин: я поделюсь с его сиятельством, моим партнером, министром и милостивцем..."
   Райский читал ниже:
   "Так мы и переехали целой семьей на дачу, на Каменный Остров, то есть они заняли весь дом В., а я две комнаты неподалеку. Николай Васильевич поселился - а особом павильоне...
   Дела шли своим чередом, как вдруг однажды перед началом нашей вечерней партии, когда Надежда Васильевна и Анна Васильевна наряжались к выходу, а Софья Николаевна поехала гулять, взявши с собой Николая Васильевича, чтоб завезти его там где-то на дачу, - доложили о приезде княгини Олимпиады Измайловны. Обе тетки поворчали на это неожиданное расстройство партии, но, однако, отпустили меня погулять, наказавши через час вернуться, а княгиню приняли.
   Несчастные мы все трое! ни тетушки твои, ни я - не предчувствовали, что нам не играть больше. Княгиня встретилась со мной на лестнице и несла такое торжественное, важное лицо вверх, что я даже не осмелился осведомиться о ее нервах.
   Через час я прихожу, меня не принимают. Захожу на другой день - не принимают. Через два, три дня - то же самое. Обе тетки больны, "барыня", то есть Софья Николаевна, нездорова, не выезжает и никого не принимает: такие ответы получал я от слуг.
   Я толкнулся во флигель к Николаю Васильевичу - дома нет, а между тем его нигде не видно, ни на Pointe ', ни у Излера, куда он хаживал инкогнито, как он говорит. Я - в город, в клуб - к Петру Ивановичу. Тот уж издали, из-за газет, лукаво выглянул на меня и улыбнулся: "Знаю, знаю, зачем, говорит: что, дверь захлопнулась, оброк прекратился?.."
   ' на Стрелке (франц.).
   От него я добился только - сначала, что кузина твоя - а pousse la chose trop loin... qu'elle a fait un faux pas...2, а потом - что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, - что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники - прибавлю в скобках). Наконец Петр Иванович сказал, что весь дом, кроме Николая Васильевича, втайне готовится уехать на такие воды, каких старики не запомнят, и располагают пробыть года три за границей.
   2 зашла в своих поступках слишком далеко... сделала ложный шаг (франц.),
   Я, однако, добился свидания с Николаем Васильевичем: написал ему записку и получил приглашение отобедать с ним "вечером" наедине. Он прежде всего попросил быть скромным насчет обеда. В доме пост теперь: "On est en penitence - бульон и цыпленка готовят на всех - et ma pauvre Sophie n'ose раз descendre me tenir compagnie ', - жалуется он горько и жует в недоумении губами, - et nous sommes enfermes tous lex deux...2 Я велел для вас сделать обед, только не говорите!" - прибавил он боязливо, уплетая перепелок, и чуть не плакал о своей бедной Софье.
   Наконец я добился, что к прежнему облачку, к этому искомому мною x, то есть que Sophie a pousse la chose trop loin 3, прибавился, наконец, и факт - она о ужас a fait un faux pas 4, именно - отвечала на записку Милари! Пахотин показал мне эту записку, с яростью ударяя кулаком по столу. "Mais dites dons, dites, qu'est се qu'il y a la? a propos de quoi - все эти охи, и ахи, и флаконы со спиртом, и этот отъезд et tout се remue-menage? Voila се que c'est que d'etre vieilles filles!"5.
   ' На всех наложено покаяние - и моя бедная Софи не смеет спуститься, чтобы составить мне компанию (франц.).
   2 и мы оба заперты (франц.).
   3 что Софи эашла в своих поступках слишком далеко (франц.).
   4 сделала ложный шаг (франц.).
   5 Но скажите на милость, скажите, что здесь такого? Из-за чего... весь этот переполох? Чего не выдумают старые девы! (франц.).
   Он топал, бегал по кабинету и прохлаждал себя, макая бисквиты в шампанское и глотая какие-то дижестивные пилюли вслед за тем. "И что всего грустнее, - говорил он, - что бедняжка Sophie убивается сама: Oui, la faute est a moi, - твердит она, - je me suis compromise, une femme qui se respecte ne doit pas pousser la chose trop loin... se permettre" 1. - "Mais qu'as tu done fait, mon enfant?"2 - спрашиваю я. "J'ai fais un faux pas...3 - твердит она, - огорчила теток, вас, папа!.." - "Mais pas le moins du monde", - говорю я - и все напрасно! Et elle pleure, elle pleure... cette pauvre enfant! Ce billet...4. Посмотрите эту записку!"
   ' Да, я совершила ошибку. - твердит она, - я скомпрометировала себя, женщина, уважающая себя, не должна заходить слишком далеко... позволять себе (франц.).
   2 Но что ты сделала, дитя мое? (франц.).
   9 Я совершила ложный шаг... (франц.).
   4 Да нисколько... И она плачет, плачет, несчастное дитя! Эта записка... (франц.).
   А в записке изображено следующее: "Venez, comte, je vous attends entre hint et neuf heures, personne n'y sera et surtout, n'oubliez pas votre portefeuille artistique. Je suis etc. S. В."5. Николай Васильевич поражен прежде всего в родительской нежности. "Le nuage a grossi grace a ce billet, потому что... кажется... (на ухо шепнул мне Пахотин) entre nous soit dit... Sophie n'etait pas tout-a-fait insensible aux hommages du comte, mais c'est un gentilhomme et elle est trop bien elevee pour pousser les choses... jusqu'a un faux pas...6.
   5 Приходите, граф, я вас жду между восьмью и девятью, никого не будет, и, главное, не забудьте папку с этюдами. Остаюсь и т. д. С. Б. (франц.).
   6 Туча разрослась из-за этой записки... между нами говоря... Софи не была вполне равнодушна к ухаживанию графа, но он благородный человек, а она слишком хорошо воспитана, чтобы допустить... ложный шаг (франц.).
   И только, Борис Павлыч! Как мне грустно это, то есть что "только" и что я не могу тебе сообщить чего-нибудь повеселее, как, например, вроде того, что кузина твоя, одевшись в темную мантилью, ушла из дома, что на углу ждала ее и умчала куда-то наемная карета, что потом видели ее с Милари возвращающуюся бледной, а его торжествующим, и расстающихся где-то на перекрестке и т. д. Ничего этого не было!
   Но здесь хватаются и за соломинку, всячески раздувают искру - и из записки делают слона, вставляют туда другие фразы, даже нежное ты, но это не клеится, и все вертится на одной и той же редакции; то есть "que Sophie a pousse la chose trop loin, qu'elle a fait un faux pas"... Я усердно помогаю делу со своей стороны, лукаво молчу и не обличаю, не говорю, что там написано. За мной ходят, видя, что я знаю кое-что. К. Р. и жена два раза звали обедать, а М. подпаивает меня в клубе, не проговорюсь ли. Мне это весело, и я молчу.
   Через две недели они едут. И вот тебе развязка романа твоей кузины! Да, я забыл главное - слона. Николай Васильевич был поставлен сестрицами своими "dans une position tres delicate" ' объясниться с графом Милари и выпросить назад у него эту роковую записку. Он говорит, что у него и подагра, и нервы, и тик, и ревматизм - все поднялось разом, когда он объяснялся с графом. Тот тонко и лукаво улыбался, выслушав просьбу отца, и сказал, что на другой день удовлетворит ее, и сдержал слово, прислал записку самой Беловодовой, с учтивым и почтительным письмом. "Mais comme il riait sous cape, ce comte (il est tres fin), quand je lui debitais toutes les sottes reflexions de mes cheres soeursi Vieilles chiennes!.."2 - отвернувшись добавил он и разбил со злости фарфоровую куклу на камине.
   ' В очень щекотливое положение (франц.).
   2 Но как он смеялся исподтишка, тот граф (он очень хитер), когда я излагал ему все глупые соображения моих дорогих сестриц! Старые дуры! (франц.).
   Вот тебе и драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой роман? Пишешь ли ты его? Если пишешь, то сократи эту драму в двух следующих словах. Вот тебе ключ или "le mot de l'enigme" 3, как говорят здесь русские люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
   3 Ключ к загадке (франц.).
   Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на большую дорогу - и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, - звал в парк вдвоем, являлся в другие часы, когда тетки спали или бывали в церкви и не успевая, не показывал глаз по неделе. А кузина волновалась, "prenant les choses au serieux" ' (я не перевожу тебе здешнего языка, а передаю в оригинале, так как оригинал всегда ярче перевода). Между тем граф серьезных намерений не обнаруживал и наконец... наконец... вот где ужас! узнали, что он из "новых" и своим прежним правительством был - "mal vu" 2, и "эмигрировал" из отечества в Париж, где и проживал, а главное, что у него там, под голубыми небесами, во Флоренции или в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина... что вся ее фортуна ("fortune"-в оригинале) перейдет в его род из того рода, так же как и виды на карьеру. Это проведала княгиня через князя Б. П. ...И твоя Софья страдает теперь вдвойне: и оттого, что оскорблена внутренне - гордости ее красоты и гордости рода нанесен удар - и оттого, что сделала... un faux pas и, может быть, также немного и от того чувства, которое ты старался пробудить - и успел, а я, по дружбе к тебе, поддержал в ней...
   1 Приняв все всерьез (франц.).
   2 На подозрении (франц.).
   Что будет с ней теперь - не знаю: драма ли, роман ли - это уже докончи ты на досуге, а мне пора на вечер к В. И. Там ожидает меня здоровая и серьезная партия с серьезными игроками.
   Прощай - это первое и последнее мое письмо, или, пожалуй, глава из будущего твоего романа. Ну, поздравляю тебя, если он будет весь такой! Бабушке и сестрам своим кланяйся, нужды нет, что я не знаю их, а они меня, и скажи им, что в таком-то городе живет твой приятель, готовый служить, как выше сказано. -
   И. Аянов".
   VIII
   Райский сунул письмо в ящик, а сам, взяв фуражку, пошел в сад, внутренне сознаваясь, что он идет взглянуть на места, где вчера ходила, сидела, скользила может быть, как змея, с обрыва вниз, сверкая красотой, как ночь, - Вера, все она, его мучительница и идол, которому он еще лихорадочно дочитывал про себя - и молитвы, как идеалу, и шептал проклятия, как живой красавице, кидая мысленно в нее каменья.
   Он обошел весь сад, взглянул на ее закрытые окна, подошел к обрыву и погрузил взгляд в лежащую у ног его пропасть, тихо шумящих кустов и деревьев.
   Аллеи представлялись темными коридорами, но открытые места, поблекший цветник, огород, все пространство сада, лежащее перед домом, освещались косвенными лучами выплывшей на горизонт луны. Звезды сильно мерцали. Вечер был ясен и свеж.
   Райский посмотрел с обрыва на Волгу: она сверкала вдали, как сталь. Около него, тихо шелестя, летели с деревьев увядшие листья.
   "Там она теперь, - думал он, глядя за Волгу, - и ни одного слова не оставила мне! Задушевное, сказанное ее грудным шепотом "прощай" примирило бы меня со всей этой злостью, которую она щедро излила на мою голову! И уехала! ни следа, ни воспоминания!" - горевал он, склонив голову, идучи по темной аллее.
   Вдруг в плечо ему слегка впились чьи-то тонкие пальцы, как когти хищной птицы, и в ухе раздался сдержанный смех.
   - Вера! - в радостном ужасе сказал он, задрожав и хватая ее за руку.
   У него даже волосы поднялись на голове.
   - Ты здесь, не за Волгой!..
   - Здесь, не за Волгой! - повторила она, продолжая смеяться, и пропустила свою руку ему под руку. - Вы думали, что я отпущу вас, не простись? Да, думали? Признавайтесь!
   - Ты колдунья, Вера. Да, сию минуту я упрекал тебя, что ты не оставила даже слова! - говорил он растерянный, и от страха, и от неожиданной радости, которая вдруг охватила его.
   - Да как же это ты?.. В доме все говорили, что ты уехала вчера...
   Она иронически засмеялась, стараясь поглядеть ему в лицо.
   - А вы и поверили! Я готовила вам сюрприз, велела сказать, что уехала... Признайтесь, вы не поверили, притворились?..
   - Ей-богу, нет.
   - Побожитесь еще! - говорила она, торжествуя и наслаждаясь его волнением, и опять засмеялась раздражительным смехом. - Не оставила двух слов, а осталась сама: что лучше? Говорите же! - прибавила она, шаля и заигрывая с ним.
   Он был в недоумении. Эта живость речи, быстрые движения, насмешливое кокетство - все казалось ему неестественно в ней. Сквозь живой тон и резвость он слышал будто усталость, видел напряжение скрыть истощение сил. Ему хотелось взглянуть ей в лицо, и когда они подошли к концу аллеи, он вывел было ее на лунный свет.
   - Дай мне взглянуть на тебя, что с тобой, Вера? Какая ты резвая, веселая!.. - заметил он робко.
   - Что смотреть - нечего! - с нетерпением перебила она, стараясь выдернуть свою руку и увлекая его в темноту.
   Она встряхивала головой, небрежно поправляя сползавшую с плеч мантилью.
   - Веселая - оттого, что вы здесь, подле меня...- Она прижалась плечом к его плечу.
   - Что с тобой, Вера? в тебе какая-то перемена! - прошептал Райский подозрительно, не разделяя се бурной веселости и стараясь подвести ее к свету.
   - Пойдемте, пойдемте, что за смотр такой - не люблю!.. - живо говорила она, едва стоя на месте.
   Он чувствовал, что руки у ней дрожат и что вся она трепещет и бьется в какой-то непонятной для него тревоге.
   - Да говорите же что-нибудь, рассказывайте, где были, что видели, помнили ли обо мне? А что страсть? все мучает - да? Что это у вас, точно язык отнялся? куда девались эти "волны поэзии", этот "рай и геенна"? давайте мне рая! Я счастья хочу, "жизни"!
   Она говорила бойко, развязно, трогая его за плечо, не стояла на месте от нетерпения, ускоряла шаг.
   - Да что это вы идете, как черепаха! Пойдемте к обрыву, спустимся к Волге, возьмем лодку, покатаемся!.. - продолжала она, таща его с собой, то смеясь, то вдруг задумываясь.
   - Вера, мне страшно с тобой, ты... нездорова! - печально сказал он.
   - А что? - спросила она вдруг, останавливаясь.
   - Откуда вдруг у тебя эта развязность, болтливость? Ты, такая сдержанная, сосредоточенная!..
   - Я очень обрадовалась вам, брат, все смотрела в окно, прислушиваясь к стуку экипажей... - сказала она и, наклонив голову, в раздумье, тише пошла подле него, все держа свою руку на его плече и по временам сжимая сильно, как птица когти, свои тонкие пальцы.
   Ему отчего-то было тяжело. Он уже не слушал ее раздражительных и кокетливых вызовов, которым в другое время готов был верить. В нем в эту минуту умолкла собственная страсть. Он болел духом за нее, вслушиваясь в ее лихорадочный лепет, стараясь вглядеться в нервную живость движений и угадать, что значило это волнение.
   - Чего вы так странно смотрите на меня: я не сумасшедшая! - говорила она, отворачиваясь от него.
   На него напал ужас.
   "Сумасшедшие почти всегда так говорят! - подумал он, - спешат уверить всех, что они не сумасшедшие!"
   Он сам испытывал нетрезвость страсти - и мучился за себя, но он давно знал и страсти, и себя, и то не всегда мог предвидеть исход. Теперь, видя Веру, упившеюся этого недуга, он вздрагивал за нее.
   Она как будто теряет силу, слабеет. Спокойствия в ней нет больше: она собирает последние силенки, чтоб замаскироваться, уйти в себя, - это явно: но и в себе ей уже тесно - чаша переполняется, и волнение выступает наружу.
   "Боже мой, что с ней будет! - в страхе думал он, - а у ней нет доверия ко мне. Она не высказывается, хочет бороться одна! кто охранит ее?.."
   "Бабушка!" - шепнул ему какой-то голос.
   - Вера! ты нездорова, ты бы поговорила с бабушкой... - серьезно сказал он.
   - Тише, молчите, помните ваше слово! - сильным шепотом сказала она. - Прощайте теперь! Завтра пойдем с вами гулять, потом в город, за покупками, потом туда, на Волгу... всюду! Я жить без вас не могу!.. - прибавила она почти грубо и сильно сжав ему плечо пальцами.
   "Что с ней?" - думал он.
   Не последние ее слова, этот грубо-кокетливый вызов, обращенный прямо к нему и на него, заставили его думать и о своей защите, напомнили ему о его собственной борьбе и о намерении бежать.
   - Я уеду, Вера, - сказал он вслух, -я измучен, у меня нет сил больше, я умру... Прощай! зачем ты обманула меня? зачем вызвала? зачем ты здесь? Чтоб наслаждаться моими муками!.. Уеду, пусти меня!
   - Уезжайте! - сказала она, отойдя от него на шаг. - Егорка еще не успел унести чемодан на чердак!..
   Он быстро пошел, ожесточенный этой умышленной пыткой, этим издеванием над ним и над страстью. Потом оглянулся. Шагах в десяти от него, выступив немного на лунный свет, она, как белая статуя в зелени, стоит неподвижно и следит за ним с любопытством, уйдет он или нет.
   "Что это? что с ней? - с ужасом спрашивал он, - зачем я ей? Воткнула нож, смотрит, как течет кровь, как бьется жертва! что она за женщина?"
   Ему припомнились все жестокие, исторические, женские личности, жрицы кровавых культов, женщины революции, купавшиеся в крови, и все жестокое, что совершено женскими руками, с Юдифи до леди Макбет включительно. Он пошел и опять обернулся. Она смотрит неподвижно. Он остановился.
   "Какая красота, какая гармония - во всей этой фигуре! Она страшна, гибельна мне!" - думал он, стоя как вкопанный, и не мог оторвать глаз от стройной неподвижной фигуры Веры, облитой лунным светом.
   Он чувствовал эту красоту нервами, ему было больно от нее. Он нехотя впился в нее глазами.
   Она пошевелилась и сделала ему призывный знак головой. Проклиная свою слабость, он медленно, шаг за шагом, пошел к ней. Она уползла в темную аллею, лишь только он подошел, и он последовал за ней.
   - Что тебе нужно, Вера, зачем ты не даешь мне покоя? Через час я уеду!.. - резко и сухо говорил он, и сам все шел к ней.
   - Не смейте, я не хочу! - сильно схватив его за руку, говорила она, - вы "раб мой", должны мне служить... Вы тоже не давали мне покоя!
   Дрожь страсти вдруг охватила его. Он чувствовал, что колени его готовы склониться и голос пел внутри его: "Да, раб, повелевай!.."
   И он хотел упасть и зарыдать от страсти у ее ног.
   - Вы мне нужны, - шептала она: - вы просили мук, казни - я дам вам их! "Это жизнь!" - говорили вы: - вот она - мучайтесь, и я буду мучаться, будем вместе мучаться... "Страсть прекрасна: она кладет на всю жизнь долгий след, и этот след люди называют счастьем!.." Кто это проповедовал? А теперь бежать:
   нет! оставайтесь, вместе кинемся в ту бездну! "Это жизнь, и только это!" - говорили вы, - вот и давайте жить! Вы меня учили любить, вы преподавали страсть, вы развивали ее...
   - Ты гибнешь, Вера, - в ужасе сказал он, отступая.
   - Может быть, - говорила она, как будто отряхивая хмель от головы. - Так что же? что вам? не все ли равно? вы этого хотели! "Природа влагает страсть только в живые организмы, - твердили вы, - страсть прекрасна!.." Ну вот она - любуйтесь!..
   Она забирала сильными глотками свежий, вечерний воздух.
   - Но я же и остерегал тебя, я называл страсть "волком"...- защищался он, с ужасом слушая это явное, беззащитное признание.
   - Нет, она злее, она - тигр. Я не верила, теперь верю. Знаете ту гравюру, в кабинете старого дома: тигр скалит зубы на сидящего на нем амура? Я не понимала, что это значит, бессмыслица - думала, а теперь понимаю. Да - страсть, как тигр, сначала даст сесть на себя, а потом рычит и скалит зубы...
   У Райского в душе шевельнулась надежда добраться до таинственного имени: кто! Он живо ухватился за ее сравнение страсти с тигром.
   - У нас на севере нет тигров. Вера, и сравнение твое неверно, - сказал он. - Мое вернее: твой идол - волк!
   - Браво, да, да! - смеясь нервически, перебила она, - настоящий волк! как ни корми, все к лесу глядит!
   И вдруг смолкла, как будто в отчаянии.
   - Все вы звери, - прибавила потом со вздохом, - он волк...
   - Кто он? - тихо спросил Райский.
   - Тушин - медведь, - продолжала она, не отвечая ему, - русский, честный, смышленый медведь...
   "А! так это не Тушин?" - подумал Райский.
   - Положи руку на его мохнатую голову, - говорила она, - и спи: не изменит, не обманет... будет век служить...
   - А я кто? - вдруг, немного развеселись, спросил Райский.
   Она близко и лукаво поглядела ему в глаза и медлила ответом.
   - Вижу, хочется сказать "осел": скажи, Вера, не церемонься!
   - Вы? осел? - заговорила она язвительно, ходя медленно вокруг него и оглядывая его со всех сторон.
   - Право, осел! - наивно подтвердил Райский, - вижу, как ты мудришь надо мной, терплю и хлопаю ушами.
   - Какой вы осел! - Вы лиса, мягкая, хитрая; заманить в западню... тихо, умно, изящно... Вот я вас!.. Он молчал, не понимая ее.
   - Да говорите же, что молчите! - дергая его за рукав, сказала она.
   - Есть средство против этих волков...
   - Какое?
   - Мне - уехать, а тебе - не ходить вон туда...- Он показал на обрыв.
   - Дайте мне силу не ходить туда! - почти крикнула она...- Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть в комнате, когда я буду гулять в саду одна... Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть с женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте, еще не то будет! - с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему в плечо свои тонкие пальцы.
   Он в страхе слушал ее.
   - Ты за этим дождалась меня? - помолчав, спросил он, - чтоб сказать мне это?
   - Да, за этим! Чтоб вы не шутили вперед с страстью, а научили бы, что мне делать теперь, - вы, учитель!.. А вы подожгли дом, да и бежать! "Страсть прекрасна, люби. Вера, не стыдись!" Чья это проповедь: отца Василья?
   - Я разумел разделенную страсть, - тихо оправдывался он. - Страсть прекрасна, когда обе стороны прекрасны, честны - тогда страсть не зло, а действительно величайшее счастье на всю жизнь: там нет и не нужно лжи и обманов. Если одна сторона не отвечает на страсть, она не будет напрасно увлекать другую, или когда наступит охлаждение, она не поползет в темноте, отравляя изменой жизнь другому, а смело откроется и нанесет честно, как сама судьба, один явный и неизбежный удар - разлуку... Тогда бурь нет, а только живительный огонь...
   - Страсти без бурь нет или это не страсть! - сказала она. - А кроме честности или нечестности, другого разлада, других пропастей разве не бывает? - спросила она после некоторого молчания. - Ну вот, я люблю, меня любят: никто не обманывает. А страсть рвет меня... Научите же теперь, что мне делать?
   - Бабушке сказать...- говорил он, бледный от страха, - позволь мне, Вера... отдай мое слово назад.
   - Боже сохрани! молчите и слушайте меня! А! теперь "бабушке сказать"! Стращать, стыдить меня!.. А кто велел не слушаться ее, не стыдиться? Кто смеялся над ее моралью?
   - Ты скажи мне, что с тобой, Вера? Ты то проговариваешься, то опять уходишь в тайну; я в потемках, я не знаю ничего... Тогда, может быть, я найду и средство...
   - Вы не знаете, что со мной, вы в потемках, подите сюда! - говорила она, уводя его из аллеи, и, выйдя из нее, остановилась. Луна светила ей прямо в лицо. - Смотрите, что со мной.
   У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового снурка.
   - Что? - отряхивая волосы от лица, говорила она, - узнаете вашу Веру? Где эта "красота", которой вы пели гимны?
   Она с жалостью улыбнулась, закрыла на минуту лицо рукой и покачала головой.
   - Что я могу сделать, Вера? - говорил он тихо, вглядываясь в ее исхудавшее лицо и больной блеск глаз. - Скажи мне, я готов умереть...
   - Умереть, умереть! зачем мне это? Помогите мне жить, дайте той прекрасной страсти, от которой "тянутся какие-то лучи на всю жизнь...". Дайте этой жизни, где она? Я, кроме огрызающегося тигра, не вижу ничего... Говорите, научите или воротите меня назад, когда у меня еще была сила! А вы - "бабушке сказать"! уложить ее в гроб и меня с ней!.. Это, что ли, средство? Или учите не ходить туда, к обрыву... Поздно!
   - Скажи мне, кого ты любишь, все обстоятельства, имя!..
   - Кого? - вас! - сказала она с злобой, отряхивая опять пряди от лица и небрежно натягивая мантилью на плеча.
   Он боялся сказать слово, боялся пошевелиться, стоял, сложив руки назад, прислонясь к дереву. Она ходила взад и вперед торопливыми, неровными шагами. Потом остановилась и перевела дух.
   - Да, она сумасшедшая! - шептал он в ужасе. Она села на скамью, утихла и задумалась.
   - Что это со мной? - будто немного опомнившись, про себя сказала она.
   - Ты, Вера, сама бредила о свободе, ты таилась, и от меня, и от бабушки, хотела независимости. Я только подтверждал твои мысли: они и мои. За что же обрушиваешь такой тяжелый камень на мою голову? - тихо оправдывался он. - Не только я, даже бабушка не смела приступиться к тебе...
   Она глубоко вздохнула, потом подошла к нему и, прижавшись головой к его плечу, слабо заговорила:
   - Да... да, не слушайте меня! У меня просто нервы расстроены. Какая страсть? Никакой страсти нет! Я шутила, как вы... со мной...
   - Ты все еще думаешь, что я шутил! - тихо сказал он.
   Она старалась улыбнуться, взяла его за руку,
   - Прижмите руку к моей голове, - говорила она кротко, - видите, какой жар... Не сердитесь на меня, будьте снисходительны к бедной сестре! Это все пройдет... Доктор говорит, что у женщин часто бывают припадки... Мне самой гадко и стыдно, что я так слаба...
   - Что же с тобой, бедная Вера? скажи мне...
   - Ничего... Вы только проводите меня домой, помогите взойти на лестницу - я боюсь чего-то... Я лягу... простите меня, я встревожила вас напрасно... вызвала сюда... Вы бы уехали и забыли меня. У меня просто лихорадка... Вы не сердитесь?.. - ласково сказала она.
   Он поспешно подал ей руку, тихо вывел из сада, провел через двор и довел до ее комнаты. Там зажег ей свечу.
   - Позовите Марину или Машу, чтоб легли спать тут в моей комнате... Только бабушке ни слова об этом!.. Это просто раздражение... Она перепугается... придет...
   Он боязливо, задумчиво слушал ее.
   - Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! - говорила она, беспокойно следя за ним глазами. - Я бог знает что наболтала в бреду... это чтоб подразнить вас... отомстить за все ваши насмешки...- прибавила она, стараясь улыбнуться. - Смотрите же, бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее... благословить меня заочно... Слышите?
   - Да, да, слышу, - рассеянно отвечал он, пожал ей руку и позвал к ней Машу.
   IX
   Райский на другой день с любопытством ждал пробуждения Веры. Он забыл о своей собственной страсти, воображение робко молчало и ушло все в наблюдение за этой ползущей в его глазах, как "удав", по его выражению, чужой страстью, выглянувшей из Веры, с своими острыми зубами.
   Он был задумчив, угрюм, избегал вопросительных взглядов бабушки, проклиная слово, данное Вере, не говорить никому, всего меньше Татьяне Марковне, чем и поставлен был в фальшивое положение.
   А Татьяна Марковна не раз уж заговаривала с ним о ней.
   - Что-то с Верой неладно! - говорила она, качая головой.
   - Что такое? - спрашивал небрежно Райский, стараясь казаться равнодушным.
   - Нехорошо! хуже, нежели намедни: ходит хмурая, молчит, иногда кажется, будто слезы у нее на глазах. Я с доктором говорила, тот опять о нервах поет. Девичьи припадки, что ли?..
   Бабушка не кончала речи и грустно задумывалась.
   Он с нетерпением ожидал Веры. Наконец она пришла. Девушка принесла за ней теплое пальто, шляпку и ботинки на толстой подошве. Она, поздоровавшись с бабушкой, попросила кофе, с аппетитом съела насколько сухарей и напомнила Райскому просьбу свою побывать с ней в городе, в лавках, и потом погулять вместе в поле и в роще.
   Она как будто ничего. Из вчерашнего только заметна была несвойственная ей развязность в движениях и излишняя торопливость речи, казавшаяся натянутой. Очевидно было, что она крепится и маскирует расстроенность духа или нерв.
   Она даже вдалась в подробности о нарядах с Полиной Карповной, которая неожиданно явилась в кабинет бабушки с какими-то обещанными выкройками нового фасона платья для приданого Марфеньки, а в самом деле, чтоб узнать о возвращении Бориса Павловича.
   Она все хотела во что бы то ни стало видеться с ним наедине и все выбирала удобную минуту сесть подле него, уверяя всех, и его самого, что он хочет что-то сказать ей без свидетелей.
   Она делала томные глаза, ловила его взгляд и раза два начинала тихо: "Je comprends: dites tout! du courage!" '
   ' Я понимаю: говорите все! смелей! (франц.)
   "Ну тебя к черту!" - думал он, хмурясь и отодвигаясь от нее.
   Наконец Вера надела пальто, взяла его под руку и сказала: "Пойдемте!"
   Крицкая порывалась было идти с ними, но Вера уклонилась, сказав: "Мы идем пешком и надолго с братом, а у вас, милая Полина Карповна, длинный шлейф, и вообще нарядный туалет - на дворе сыро..."
   И ушли.
   Райский молчал, наблюдая Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот дом еще месяц тому назад был серый, запущенный, с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась посмотреть, как ровняют улицу для бульвара.
...

---