Гончаров Иван Александрович

   "Молодец, красивый мужчина: но какая простота - чтоб не сказать больше... во взгляде, в манерах! Ужели он - герой Веры?.." - думал Райский, глядя на него и с любопытством ожидая, что покажет дальнейшее наблюдение.
   
   Индия - древняя и загадочная страна. Её культура считается одной из самых старых. Великие люди посещали Индийские храмы, дабы найти мудрость, которая храниться в древних святынях. Гоа находится у самого побережья Тихого океана и всегда считался лакомым кусочком для туристов.
   
   "А почему ж нет? - ревниво думал опять, - женщины любят эти рослые фигуры, эти открытые лица, большие здоровые руки - всю эту рабочую силу мышц... Но ужели Вера?.."
   - Ты, мой батюшка, что! - вдруг всплеснув руками, сказала бабушка, теперь только заметившая Райского. - В каком виде! Люди, Егорка! - да как это вы угораздились сойтись? Из какой тьмы кромешной! Посмотри, с тебя течет, лужа на полу! Борюшка! ведь ты уходишь себя! Они домой ехали, а тебя кто толкал из дома? Вот - охота пуще неволи! Поди, поди переоденься, - да рому к чаю! - Иван Иваныч! - вот и вы пошли бы с ним... Да знакомы ли вы? Внук мой, Борис Павлыч Райский - Иван Иваныч Тушин!..
   - Мы уж познакомились, - сказал, кланяясь. Тушин, - на дороге подобрали вашего внука и вместе приехали. Благодарю покорно, мне ничего не нужно. А вот вы, Борис Павлыч, переоделись бы: у вас ноги мокрые!
   - Вы уж меня извините, старуху, а вы все, кажется, полоумные, - заговорила бабушка, - в такую грозу и зверь не выползет из своей берлоги!.. Вон, господи, как сверкает еще до сих пор! Яков, притвори поди ставню поплотнее. А вы - в такой вечер через Волгу!
   - Ведь у меня свой крепкий паром, - сказал Тушин, - с крытой беседкой. Вера Васильевна были там, как в своей комнате: ни капли дождя не упало на них.
   - Да страсть-то какая, гроза!
   - Что ж, гроза, помилуйте, это только старым бабам...
   - Покорно благодарю: а я-то кто же? - вдруг сказала бабушка.
   Тушин переконфузился.
   - Извините, я не нарочно, с языка сорвалось! Я про простых баб...
   - Ну, бог вас простит! - смеясь, сказала бабушка. - Вам - ничего, я знаю. Вон вас каким господь создал - да Вера-то: как на нее нет страха! Ты что у меня за богатырь такой!
   - С Иваном Ивановичем как-то не страшно, бабушка.
   - Иван Иваныч медведей бьет, и ты бы пошла?
   - Пошла бы, бабушка, посмотреть. Возьмите меня когда-нибудь, Иван Иваныч... Это очень интересно...
   - Я с удовольствием... Вера Васильевна: вот зимой, как соберусь - прикажите только... Это заманчиво.
   - Видите какая! - сказала Татьяна Марковна. - А до бабушки тебе дела нет?..
   - Я пошутила, бабушка.
   - Ты готова, я знаю! И как это тебе не совестно было беспокоить Ивана Ивановича? Такую даль - провожать тебя!
   - Это уж не они, а я виноват, - сказал Тушин, - я только лишь узнал от Натальи Ивановны, что Вера Васильевна собираются домой, так и стал просить сделать мне это счастье...
   Он скромно, с примесью почти благоговения, взглянул на Веру.
   - Хорошо счастье - в этакую грозу...
   - Ничего, светлее ехать... И Вера Васильевна не боялись.
   - А что Анна Ивановна, здорова ли?
   - Слава богу, кланяется вам - прислала вам от своих плодов: персиков из оранжереи, ягод, грибов - там в шарабане...
   - На что это? своих много! Вот за персики большое спасибо - у нас нет, - сказала бабушка. - А я ей какого чаю приготовила! Борюшка привез - я уделяла и ей.
   - Покорно благодарю!
   - И как это в этакую темнять по Заиконоспасской горе на ваших лошадях взбираться! Как вас бог помиловал! - опять заговорила Татьяна Марковна. - Испугались бы грозы, понесли - боже сохрани!
   - Мои лошади - как собаки - слушаются меня... Повез ли бы я Веру Васильевну, если б предвидел опасность?
   - Вы надежный друг, сказала она, - зато как я и полагаюсь на вас, и даже на ваших лошадей!..
   В это время вошел Райский, в изящном неглиже, совсем оправившийся от прогулки. Он видел взгляд Веры, обращенный к Тушину, и слышал ее последние слова.
   "Полагаюсь на вас и на лошадей! - повторил он про севя, - вот как: рядом!"
   - Покорно вас благодарю. Вера Васильевна, - отвечал Тушин. - Не забудьте же, что сказали теперь. Если понадобится что-нибудь, когда...
   - Когда опять загремит вот этакий гром... - сказала бабушка.
   - Всякий! - прибавил он.
   - Да, бывают и не этакие грозы в жизни! - с старческим вздохом заметила Татьяна Марковна.
   - Какие бы ни были, - сказал Тушин, - когда у вас загремит гроза. Вера Васильевна, - спасайтесь за Волгу, в лес: там живет медведь, который вам послужит... как в сказках сказывают.
   - Хорошо, буду помнить! - смеясь, отвечала Вера, - и когда меня, как в сказке, будет уносить какой-нибудь колдун - я сейчас за вами!
   XIV
   Райский видел этот постоянный взгляд глубокого умиления и почтительной сдержанности, слушал эти тихие, с примесью невольно прорывавшейся нежности, речи Тушина, обращаемые к Вере.
   И не одному только ревниво-наблюдательному взгляду Райского или заботливому вниманию бабушки, но и равнодушному свидетелю нельзя было не заметить, что и лицо, и фигура, и движения "лесничего" были исполнены глубокой симпатии к Вере, сдерживаемой каким-то трогательным уважением.
   Этот атлет по росту и силе, по-видимому не ведающий никаких страхов и опасностей здоровяк, робел перед красивой, слабой девочкой, жался от ее взглядов в угол, взвешивал свои слова при ней, очевидно сдерживал движения, караулил ее взгляд, не прочтет ли в нем какого-нибудь желания, боялся не сказать бы чего-нибудь неловко, не промахнуться, не показаться неуклюжим.
   "И это, должно быть, тоже раб!" - подумал Райский и следил за ней, что она.
   Он думал, что она тоже выкажет смущение, не сумеет укрыть от многих глаз своего сочувствия к этому герою; он уже решил наверное, что лесничий - герой ее романа и той тайны, которую Вера укрывала.
   "И кому, как не ему, писать на синей бумаге!" - думал он.
   Ему любопытно было наблюдать, как она скажется: трепетом, мерцанием взгляда или окаменелым безмолвием.
   А ничего этого не было. Вера явилась тут еще в новом свете. В каждом ее взгляде и слове, обращенном к Тушину, Райский заметил прежде всего простоту, доверие, ласку, теплоту, какой он не заметил у ней в обращении ни с кем, даже с бабушкой и Марфенькой.
   Бабушки она как будто остерегалась, Марфенькой немного пренебрегала, а когда глядела на Тушина, говорила с ним, подавала руку - видно было, что они друзья.
   В ней открыто высказывалась та дружба, на которую намекала она и ему, Райскому, и которой он добивался и не успел добиться.
   Чем же добился ее этот лесничий? Что их связывает друг с другом? Как они сошлись? Сознательно ли, то есть отыскав и полюбив один в другом известную сумму приятных каждому свойств, или просто угадали взаимно характеры, и бессознательно, без всякого анализа, привязались один к другому?
   Три дня прожил лесничий по делам в городе и в доме Татьяны Марковны, и три дня Райский прилежно искал ключа к этому новому характеру, к его положению в жизни и к его роли в сердце Веры.
   Ивана Ивановича "лесничим" прозвали потому, что он жил в самой чаще леса, в собственной усадьбе, сам занимался с любовью этим лесом, растил, холил, берег его, с одной стороны, а с другой - рубил, продавал и сплавлял по Волге. Лесу было несколько тысяч десятин, и лесное хозяйство устроено и ведено было с редкою аккуратностью; у него одного в той стороне устроен был паровой пильный завод, и всем заведовал, над всем наблюдал сам Тушин.
   В промежутках он ходил на охоту, удил рыбу, с удовольствием посещал холостых соседей, принимал иногда у себя и любил изредка покутить, то есть заложить несколько троек, большею частию горячих лошадей, понестись с ватагой приятелей верст за сорок, к дальнему соседу, и там пропировать суток трое, а потом с ними вернуться к себе или поехать в город, возмутить тишину сонного города такой громадной пирушкой, что дрогнет все в городе, потом пропасть месяца на три у себя, так что о нем ни слуху ни духу,
   Там он опять рубит и сплавляет лес или с двумя егерями разрезывает его вдоль и поперек, не то объезжает тройки купленных на ярмарке новых лошадей или залезет зимой в трущобу леса и выжидает медведя, колотит волков.
   Не раз от этих потех Тушин недели по три лежал с завязанной рукой, с попорченным ухарской тройкой плечом, а иногда с исцарапанным медвежьей лапой лбом.
   Но ему нравилась эта жизнь, и он не покидал ее. Дома он читал увражи по агрономической и вообще по хозяйственной части, держал сведущего немца, специалиста по лесному хозяйству, но не отдавался ему в опеку, требовал его советов, а распоряжался сам, с помощию двух приказчиков и артелью своих и нанятых рабочих. В свободное время он любил читать французские романы: это был единственный оттенок изнеженности в этой, впрочем, обыкновенной жизни многих обитателей наших отдаленных углов.
   Райский узнал, что Тушин встречал Веру у священника и даже приезжал всякий раз нарочно туда, когда узнавал, что Вера гостит у попадьи. Это сама Вера сказывала ему. И Вера с попадьей бывали у него в усадьбе, прозванной Дымок, потому что издали, с горы, в чаще леса, она только и подавала знак своего существования выходившим из труб дымом.
   Тушин жил с сестрой, старой девушкой, Анной Ивановной - и к ней ездили Вера с попадьей. Эту же Анну Ивановну любила и бабушка; и когда она
   101
   являлась в город, то Татьяна Марковна была счастлива.
   Ни с кем она так охотно не пнла кофе, ни с кем не говорила так охотно секретов, находя, может быть, в Анне Ивановне сходство с собой в склонности к хозяйству, а больше всего глубокое уважение к своей особе, к своему роду, фамильным преданиям.
   О Тушине с первого раза нечего больше сказать. Эта простая фигура как будто вдруг вылилась в свою форму и так и осталась цельною, с крупными чертами лица, как и характера, с неразбавленным на тонкие оттенки складом ума, чувств.
   В нем все открыто, все сразу видно для наблюдателя, все слишком просто, не заманчиво, не таинственно, не романтично. Про него нельзя было сказать "умный человек" в том смысле, как обыкновенно говорят о людях, замечательно наделенных этою силою;
   ни остроумием, ни находчивостью его тоже упрекнуть было нельзя.
   У него был тот ум, который дается одинаково как тонко развитому, так и мужику, ум, который, не тратясь на роскошь, прямо обращается в житейскую потребность. Это больше, нежели здравый смысл, который иногда не мешает хозяину его, мысля здраво, уклоняться от здравых путей жизни.
   Это ум - не одной головы, но и сердца, и воли. Такие люди не видны в толпе, они редко бывают на нервом плане. Острые и тонкие умы, с бойким словом, часто затмевают блеском такие личности, но эти личности большею частию бывают невидимыми вождями или регуляторами деятельности и вообще жизни целого круга, в который поставит их суд,ьба.
   В обхождении его с Верой Райский заметил уже постоянное монотонное обожание, высказывавшееся во взглядах, словах, даже до робости, а с ее стороны-монотонное доверие, открытое, теплое обращение.
   И только. Как ни ловил он какой-нибудь знак, какой-нибудь намек, знаменательное слово, обмененный особый взгляд,- ничего! Та же простота, свобода и доверенность с ее стороны, то же проникнутое нежно-стию уважение и готовность, послужить ей, "как медведь",-со стороны Тушина, и больше ничего!
   Опять не он! От кого же письмо на синей бумаге?
   102
   - Что это за лесничий? - спросил на другой же    s
   день Райский, забравшись пораньше к Вере,- и что    ?
   он тебе?    i
   - Друг,-отвечала Вера.    :
   - Это слишком общее, родовое понятие. В каком смысле-друг?
   - В лучшем и тесном смысле.
   - Вот как! Не тот ли это счастливец, на которого ты намекала и которого имя обещала сказать?
   - Когда?
   - А до твоего отъезда!
   - Что-то не помню. Какой счастливец, какое имя? Что я обещала?
   - Какая же у тебя дурная память! Ты забыла и письмо на синен бумаге?
   - Да, да, помню. Нет, брат, память у меня не дурна, я помню всякую мелочь, если она касается или занимает меня. Но, признаюсь вам, что на этот раз я ни о чем этом не думала, мне в голову не приходил ни разговор наш, ни письмо на синей бумаге...
   - Ни я сам, может быть?
   Она улыбнулась и кивнула в знак согласия головой.
   - Весело же, должно быть, тебе там...
   - Да, мне там было хорошо,- сказала она, глядя в сторону рассеянно,- никто меня не допрашивал, не подозревал... так тихо, покойно...
   - И притом друг был подле?
   Она опять кивнула утвердительно головой.
   - Да, он, этот лесничий?- скороговоркой спросил Райский и поглядел на Веру.
   Она не слушала его.
   За ее обыкновенной, вседневной миной крылась другая. Она усиливалась, и притом с трудом, скрадывать какое-то ликование, будто прятала блиставшую в глазах, в улыбке зарю внутреннего удовлетворения, которым, по-видимому, не хотела делиться ни с кем.
   Трепет и мерцание проявлялись реже, недоверчивых и недовольных взглядов незаметно, а в лице, во всей ее фигуре была тишина, невозмутимый покой, в глазах появлялся иногда луч экстаза, будто она черпнула счастья. Райский заметил это.
   "Что это за счастье, какое и откуда? Ужели от этого лесного "друга"? - терялся он в догадках.- 103
   Ко она не прячется, сама трубит об этой дружбе: где же тайна?"
   - Ты счастлива, Вера?-сказал он.
   -Чем?-спросила она.
   - Не знаю: но как ты ни прячешь свое счастье, оно выглядывает из твоих глаз.
   - В самом деле? - с улыбкой спросила она и с улыбкой глядела на Райского, и все задумчиво молчала.
   Ей не хотелось говорить. Он взял ее за руку и пожал; она отвечала на пожатие; он поцеловал ее в щеку, она обернулась к нему, губы их встретились, и она поцеловала его - и все не выходя из задумчивости. И этот, так долго ожидаемый поцелуй не обрадовал его. Она дала его машинально.
   - Вера! ты под наитием какого-то счастливого чувства, ты в экстазе!..- сказал он.
   - А что? - вдруг спросила она, очнувшись от рассеянности.
   - Ничего, но ты будто... одолела какое-то препятствие: не то победила, не то отдалась победе сама, и этим счастлива... Не знаю что: но ты торжествуешь! Ты, должно быть, вступила в самый счастливый момент...
   - Ах, как еще далеко до него! - прошептала она про себя.- Нет, ничего особенного не случилось! - прибавила она вслух, рассеянно, стараясь казаться беззаботной, и смотрела на него ласково, дружески.
   - Так ты очень любишь этого...
   - Лесничего? Да, очень! - сказала она,- таких людей немного; он из лучших, даже лучший здесь. Опять ревность укусила Райского.
   - То есть лучший мужчина: рослый, здоровый, буря ему нипочем, медведей бьет, лошадьми правит, как сам Феб,- и красота, красота!
   - Гадко, Борис Павлович!
   - Тебе досадно, что низводят с пьедестала любимого человека?
   - Какого любимого человека?
   - Ведь он - герой тайны и синего письма! Скажи - ты обещала...
   - Обещала? Ах да-да, вы все о том... Да, он;
   так что же?
   104
   - Ничего! - сильно покрасневши, сказал Р<';й-ский, не ожидавший такого скорого сюрприза.- Сила-то, мышцы-то, рост!..- говорил он.
   - А вы сказали, что страсть все оправдывает!..
   - Я и ничего!- с судорогой в плечах произнес Райский,-видишь, покоен! Ты выйдешь за него замуж?
   - Может быть.
   - У него, говорят, лесу на сколько-то тысяч...
   - Гадко, Борис Павлович!
   - Ну, теперь я могу и уехать. Он высунулся из окна, кликнул какую-то бабу и велел вызвать Егорку.
   - Принеси чемодан с чердака ко мне в комнату:
   я завтра еду! - сказал он, не замечая улыбки Веры,
   - Что ж, я очень рад! - злым голосом говорил он, стараясь не глядеть на нее.-Теперь у тебя есть защитник, настоящий герой, с ног до головы!..
   - Человек с ног до головы,- повторила Вера,- а не герой романа!
   - Да вяжутся ли у него человеческие идеи в голове? Нимврод, этот прототип всех спортсменов, и Гумбольдт-оба люди... но между ними...
   - Я не знаю, какие они были люди. А Иван Иванович-человек, какими должны быть все и всегда. Он что скажет, что задумает, то и исполнит. У него мысли верные, сердце твердое-и есть характер. Я доверяюсь ему во всем, с ним не страшно ничто, даже сама жизнь!
   - Вот как! особенно в грозу, и с его лошадьми! - насмешливо добавил Райский.- И весело с ним?
   - Да, и весело: у него много природного ума и юмор есть - только он не блестит, не сорит этим везде...
   - Словом, молодец мужчина! Ну, что же, поздравляю, Вера,- и затем прощай!
   - Куда вы?
   - Я завтра рано уеду и не зайду проститься с тоб&й.
   - Почему же?
   - Ты знаешь почему: не могу же я быть равнодушен - я не дерево...
   105
   Она положила свою руку - ему на руку, и, как кошечка, лукаво, с дрожащим от смеха подбородком взглянула ему в глаза.
   - А если я не хочу, чтоб вы уезжали?
   - Ты?
   - Да, я.
   - Зачем!
   Он жадным взглядом ждал объяснения,
   - Угадайте!
   - Что же ты хочешь, чтоб я на свадьбе твоей был?
   Она все глядела на него с улыбкой и не снимая с его руки своей.
   - Хочу,- сказала она.
   - А когда это будет? - сухо спросил он, Она молчала.
   - Вера?
   Вдруг она громко засмеялась. Он взглянул на нее:
   она, против обыкновения, почти хохочет.
   "Не он, не он, не лесничий - ее герой! Тайна осталась в синем письме!" - заключил он.
   У него отлегло от сердца. Он стал весел, запел, заговорил, посыпалась соль, послышался смех...
   - Велите же Егору убрать чемодан,- сказала она.
   - Зачем ты остановила меня, Вера? - спросил он.-Скажи правду. Помни, что я покоряюсь всему...
   - Всему?
   - Да, безусловно. Что бы ты ни сделала со мной. какую бы роль ни дала мне - только не гони с глаз - я все принимаю...
   - Все?
   - Все! - подтвердил он в слепом увлечении.
   - Смотрите, брат, теперь и вы в экстазе! Не раскайтесь после, если я приму...
   - Клянусь тебе, Вера,-начал он, вскочив,- нет желания, нет каприза, нет унижения, которого бы я не принял и не выпил до капли, если оно может хоть одну минуту...
   - Довольно. Я принимаю - и вы теперь...
   - Твой раб? Да, скажи, скажи...
   - Хорошо,- сказала она, поглядев па него "ру-салочным" взглядом.
   - Так мне остаться?..
   106
   - Что за перемена!-говорил он, ликуя,-зачем вдруг ты захотела этого?
   - Зачем?..
   Она глядела на него, а он упивался этим бархатным, неторопливо смотревшим в его глаза взглядом, полным какого-то непонятного ему значения.
   - Затем... чтобы... вам завтра не совестно было самим велеть убрать чемодан на чердак,- скороговоркой добавила она.- Ведь вы бы не уехали!
   - Нет, уехал бы.
   Она отрицательно покачала головой.
   - Даю тебе слово...
   - Не уехали бы.
   - Отчего так?
   - Оттого, что я не хочу,
   - Ты, ты, ты - Вера! хорошо ли я слышу, не ошибаюсь ли я?
   - Нет.
   - Повтори еще.
   - Я не хочу, чтоб вы уехали,- и вы останетесь...
   - Зачем? - страстным шепотом спросил он.
   - Хочу! - повелительным шепотом подтвердила она.
   - Вера-молчи, ни слова больше! Если ты мне скажешь теперь, что ты любишь меня, что я твой идол, твой бог, что ты умираешь, сходишь с ума по мне - я всему поверю, всему - и тогда...
   - Что тогда?
   - Тогда не будет в мире дурака глупее меня... Я надоем тебе жестоко.
   - Нужды нет, я не боюсь.
   - Ты... ты сама позволяешь мне любить тебя - блаженствовать, безумствовать, жить... Вера, Вера! Он поцеловал у ней руку.
   - Вы этого хотели, просили сами, я и сжалилась! - с улыбкой сказала она.
   - С тобой случилось что-нибудь, ты счастлива и захотела брызнуть счастьем на другого: что бы ни было за этим, я все принимаю, все вынесу- но только позволь мне быть с тобой, не гони, дай остаться...
   - Останьтесь, повелеваю!--подтвердила она с ласковой иронией.
   Счастье, как думал он, вдруг упало на него!
   107
   "Правду бабушка говорит,- радовался он про себя,-когда меньше всего ждешь, оно и дается! "За смирение", утверждает она: и я отказался совсем от него, смирился-и вот1 О благодетельная судьба!"
   Он вышел от Веры опьяневший, в сенях встретил Е-орку с чемоданом.
   - Назад, назад неси,-сказал он, прибежал в свою комнату, лег на постель и в нервных слезах растопил внезапный порыв волнения.
   - Это она-страсть, страсть! - шептал он, рыдая.
   Лесничий уехал, все пришло в порядок. Райский стал глубоко счастлив; его страсть обратилась почти в тякое же безмолвное и почтительное обожание, как у лесничего.
   Он так же боязливо караулил взгляд Веры, стал бояться ее голоса, заслышав ее шаги, начинал оправляться, переменял две-три позы и в разговоре взвешивал слова, соображая, понравится ли си то, другое, или нет.
   Она была тоже в каком-то ненарушимо-тихом торжественном покое счастья или удовлетворения, молча чем-то наслаждалась, была добра, ласкова с бабушкой и МарфенькоЙ и только в некоторые дни приходила в беспокойство, уходила к себе, или в сад, или с обрыаа в рощу, и тогда лишь нахмуривалась, когда Райский или Марфенька тревожили ее уединение в старом доме или напрашивались ей в товарищи в прогулке. А потом опять была ровна, покойна, за обедом и по вечерам была сообщительна, входила даже в мелочи хозяйства, разбирала с МарфенькоЙ узоры, подбирала цвета шерсти, поверяла некоторые счеты бабушки, наконец поехала с визитами к городским данам. С Райским говорила о литературе; он заметил из ее разговоров, что она должна была много читать, стал завлекать ее дальше в разговор, они читали некоторые книги вместе, но непостоянно.
   Она часто отвлекалась то с ту, то в другую сторону. В ней даже вспыхивал минутами не только экстаз, но какой-то хмель порывистого веселья. Когда она, в один вечер, в таком настроении исчезла из комнаты, Татьяна Марковна и Райский устремили друг на друга вопросительный и продолжительный взгляд.
   - Что это с Верой? - спросила бабушка,- кажется, выздоровела!
   108
   - Боюсь, бабушка, не пуще ли захворала...
   - Что ты, Борюшка, видишь, как она весела, совсем другая стала: живая, говорливая, ласковая...
   - Да прежняя ли такая ли она, как всегда была?.. Я боюсь, что это не веселье, а раздражение, хмель...
   - Правда, она никогда такой не была - а что?
   - Она в экстазе, разве не видите?
   - В экстазе! - со страхом повторила Татьяна Марковна.- Зачем ты мне на ночь говоришь: п не усну. Это беда-экстаз в девушке! Да не ты л" чего-нибудь нагородил ей? От чего ей приходить в экстаз? - Что же делать?
   - Поглядим, что дальше будет! Бабушка поглядела на Райского тревожными глазами; он засмеялся.
   - Тебе все смешно! - сказала она,- послушан,- строго прибавила потом,-ты там с Савельем и с Мариной, с Полиной Карповной или с Ульяной Андреевной сочиняй какие хочешь стихи или комедии, а с ней не смей! Тебе-комедия, а мне трагедия!
   XV
   Не только Райский, но и сама бабушка вышла из своей пассивной роли и стала исподтишка пристально следить за Верой. Она задумывалась не на шутку, бросила почти хозяйство, забывала всякие ключи на столах, не толковала с Савельем, не сводила счетов и не выезжала в поле. Пашутка не спускала с нее, по обыкновению, глаз, а на вопрос Василисы, что делает барыня, отвечала: "Шепчет".
   Татьяна Марковна печально поникала юловой и не знала, чем и как вызвать Веру на откровенность. Сознавши, что это почти невозможно, она ломала голову, как бы, хоть стороной, узнать и отвратить беду.
   "Влюблена! в экстазе!" Это казалось ей страшнее всякой оспы, кори, лихорадки и даже горячки. И в кого бы это было? Дай бог, чтобы в Ивана Ивановича! Она умерла бы покойно, если б Вера вышла за него замуж.
   Но бабушка, по-женски, проникла в секрет их взаимных отношений и со вздохом заключила, что если тут и есть что-нибудь, то с одной только стороны,
   109
   то есть со стороны лесничего, а Вера платила ему просто дружбой или благодарностью, как еще вернее догадалась Татьяна Марковна, за "баловство".
   - Обожает ее,- говорила она,- а это всегда нравится.
   Кто же, кто? Из окрестных помещиков, кроме Тушина, никого нет-с кем бы она видалась, говорила. С городскими молодыми людьми она видится только на бале у откупщика, у вице-губернатора, раза два в зиму, и они мало посещают дом. Офицеры, советники-давно потеряли надежду понравиться ей, и она с ними почти никогда не говорит.
   - Не в попа же влюбилась! Ах! ты боже мой, какое горе!-заключила она.
   Так она волновалась, смотрела пристально и подозрительно на Веру, когда та приходила к обеду и к чаю, пробовала было последить за ней по саду, но та, .заметив бабушку издали, прибавляла шагу и была такова!
   - Вот так в глазах исчезла как дух! - пересказывала она Райскому,- хотела было за ней, да куда со старыми ногами! Она, как птица, в рощу, и точно упала с обрыва в кусты.
   Райский пошел после этого рассказа в рощу, прошел ее насквозь, выбрался до деревни и, встретив Якова, спросил, не видал ли он барышню?
   - Вон оне там у часовни, сию минуту видел,- сказал Яков.
   - Что она там делает?
   - Молятся богу. Райский пошел к часовне.
   - Молиться начала!-в раздумье шептал он. Между рощей и проезжей дорогой стояла в стороне, на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились;
   едва можно было рассмотреть черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
   Райский подошел но траве к часовне. Вера не слыхала. Она стояла к нему спиной, устремив сосредоточенный и глубокий взгляд на образ. На траве у
   110
   часовни лежала соломенная шляпа и зонтик. Ни креста не слагали пальцы ее, ни молитвы не шептали губы, но вся фигура ее, сжавшаяся неподвижно, затаенное дыхание и немигающий, устремленный па образ взгляд- все было молитва.
   Райский боялся дохнуть.
   "О чем молится? - думал он в страхе.- Просит радости или слагает горе у креста, или внезапно застиг ее тут порыв бескорыстного излияния души перед всеутешительным духом? Но какие излияния: души, испытующей силы в борьбе или благодарной, плачущей за луч счастья?.."
   Вера вдруг будто проснулась от молитвы. Она оглянулась и вздрогнула, заметив Райского.
   - Что вы здесь делаете? - спросила она строго.
   - Ничего. Я встретил Якова: он сказал, что ты здесь, я и пришел... Бабушка...
   - Кстати о бабушке,- перебила она,- я замечаю, что она с некоторых пор начала следить за мною; не знаете ли, что этому за причина?
   Она зорко глядела на него. Он покраснел. Они шли в это время к роще, через луг.
   - Я думаю, она всегда...-начал он.
   - Нет, не всегда... Ей и в голову не пришло бы следить. Послушайте, "раб мой",- полунасмешливо продолжала она,- без всяких уверток скажите, вы сообщили ей ваши догадки обо мне, то есть о любви, о синем письме?..
   - Нет, о синем письме, кажется, ничего не говорил...
   - Стало быть, только о любви. Что же сказали вы ей?
   Он молчал и даже начал поглядывать к лесу.
   - Мне нужно это знать - и потому говорите! - настаивала она.- Вы ведь обещали исполнять даже капризы, а это не каприз. Вы сказали ей? Да? Конечно, вы не скажете "нет"...
   - Зачем столько слов? Прикажи -и я выдам тебе все тайны. Был разговор о тебе. Бабушка стала догадываться, отчего ты была задумчива, а потом стала вдруг весела'...
   - Ну?
   - Ну, я и сказал только... "не влюблена ли, мол, она?.." Это уж давно.
   Ill
   - Что же бабушка?
   - Испугалась!
   - Чего?
   - Экстаза больше всего.
   -А вы и об экстазе сказали?
   - Она сама заметила, что ты стала очень весела, и даже обрадовалась было этому...
   - А вы испугали ее!
   - Нет - я только назвал по имени твое состояние, она испугалась слова "экстаз".
   - Послушайте,- сказала она серьезно,- покой бабушки мне дорог, дороже, нежели, может быть, она думает...
   - Нет,-живо перебил Райский,-бабушка верит в твою безграничную к ней любовь, только сама не знает почему. Она мне это говорила.
   - Слава богу! благодарю вас, что вы мне это передали! Теперь послушайте, что я вам скажу, и исполните слепо. Подите к ней и разрушьте в ней всякие догадки о любви, об экстазе, всё, всё. Вам это не трудно сделать - и вы сделаете, если любите меня.
   - Чего бы я не сделал, чтобы доказать это! Я ужо вечером...
   - Нет, сию минуту. Когда я ворочусь к обеду, чтоб глаза ее смотрели на меня, как прежде... Слышите?
   - Хорошо, я пойду...- говорил Райский, не двигаясь с места.
   - Бегите, сию минуту!
   - А ты... домой?
   Она указала ему почти повелительно рукой к дому, чтоб он шел.
   - Еще одно слово,-остановила она,-никогда с бабушкой не говорите обо мне, слышите?
   - Слушаю, сестрица,-сказал он и засмеялся.
   - Честное слово? Он замялся.
   - А если она станет...- возразил было он.
   - Вы только молчите - честное слово?
   - Хорошо.
   - Merci ', и бегите теперь к ней.
   - Хорошо, бегу...-сказал он и еле-еле шел, оглядываясь.
   Спасибо (франц.).
   112
   Она махала ему, чтобы шел скорее, и ждала на месте, следя, идет ли он. А когда он повернул за угол аллеи и потом проворно вернулся назад, чтобы еще сказать ей что-то, ее уже не было.
   - Да, правду бабушка говорит: как "дух" пропала! - шепнул он.
   В эту минуту вдали, внизу обрыва, раздался выстрел.
   "Это кто забавляется?"-спрашивал себя Райский, идучи к дому.
   Вера явилась своевременно к обеду, и как ни вонзались в нее пытливые взгляды Райского,- никакой перемены в ней не было. Ни экстаза, ни задумчивости. Она была такою, какою была всегда.
   Бабушка раза два покосилась на нее, но, не заметив ничего особенного, по-видимому, успокоилась. Райский исполнил поручение Веры и рассеял ее живые опасения, но искоренить подозрения не мог. И все трое, поговорив о неважных предметах, погрузились в задумчивость.
   Вера даже взяла какую-то работу, на которую и устремила внимание, но бабушка замечала, что она продевает только взад и вперед шелковинку, а от Райского не укрылось, что она в иные минуты вздрагивает или боязливо поводит глазами вокруг себя, поглядывая, в свою очередь, подозрительно на каждого.
   Но через день, через два прошло и это, и когда Вера являлась к бабушке, она была равнодушна, д;1-же умеренно весела,, только чаще прежнего запиралась у себя и долее обыкновенного горел у ней огонь а комнате по ночам.
   "Что она делает? - вертелось у бабушки в голове,-читать не читает-у ней там нет книг (бабушка это уже знала), разве пишет: бумага и чьрнильнп-ца есть".
   Всего обиднее, и грустнее для Татьяны Марковны была таинственность; "тайком oi нее девушка переписывается, может быть переглядывается с каким-нибудь вертопрахом из окна - и кто же? внучка, дочь ее, ее милое дитя, вверенное ей матерью: ужас, ужас! Даже руки и ноги холодеют..."- шептала она, не подозревая, что это от нерв, в которые она не верила.
   Она ждала, не откроет ли чего-нибудь случай, не проговорится ли Марина? Не проболтается ли Рай-113
   ский? Пет. 1\ак ни ходила она по ночам, как ни подозрительно оглядывала и спрашивала Марину, как ни подсылала Марфеньку спросить, что делает Вера:
   ничего из этого не выходило.
   Вдруг у бабушки мелькнула счастливая мысль - дозедаться о том, что так ее беспокоило, попытать вывести на свежую воду внучку-стороной, или "аллегорией", как она выразилась Райскому, то есть примером.
   Она вспомнила, что у ней где-то есть нравоучительный роман, который еще она сама в молодости читывала и даже плакала над ним.
...

---