- Это архидьякон жовасский, - сказала Флёр-де-Лис.
- У вас очень острое зрение, если вы отсюда узнали его, - заметила Гайльфонтэн.
Сейчас интернет переполнен всякого рода информацией. Иногда нужную информацию легко найти, а бывает, что и не отыщешь. В таких случая может помочь
интернет каталог, в котором представлено много полезной информации на любую тему.
- Как он глядит на маленькую плясунью! - сказала Диана Де Кристейль.
- Горе цыганке, - произнесла Флер-де-Лис, - он терпеть не может цыган.
- Очень жаль, если это так, - заметила Амлотта де Мон-мишель,-она пляшет чудесно...
-
Прекрасный кузен Феб, - внезапно воскликнула Флёр-де-Лис, - вам эта цыганочка знакома. Сделайте ей знак, чтобы она пришла сюда. Это нас позабавит.
- О, да! - воскликнули все девушки, захлопав в ладоши
- Но это безумие, - ответил Феб. - Она, по всей вероятности, забыла меня, а я даже не знаю, как ее зовут. Но, раз вам это угодно, сударыни, я все же попытаюсь. - И перегнувшись через балюстраду, он крикнул:
- Эй, малютка!
Плясунья как раз в эту минуту опустила бубен. Она обернулась в ту сторону, откуда послышался окрик, ее блестящие глаза устремились на Феба, и она вдруг замерла на месте.
- Эй, малютка! - повторил капитан и поманил ее рукой. Цыганка еще раз взглянула на него, затем так зарделась, словно по ее лицу полыхнуло пламя, и, взяв свой бубен подмышку, медленной поступью, неуверенно, с помутившимся взглядом птички, поддавшейся чарам змеи, направилась сквозь толпу изумленных зрителей к двери дома, откуда ее звал Феб.
Мгновение спустя ковровая портьера приподнялась, и на пороге появилась цыганка, раскрасневшаяся, смущенная, запыхавшаяся, опустив вниз свои большие глаза, не осмеливаясь ступить ни шагу дальше.
Беранжера захлопала в ладоши.
Цыганка продолжала неподвижно стоять на пороге. Ее появление произвело на молодых девушек необычайное впечатление. Несомненно, что всеми ими владело смутное и неясное желание пленить молодого офицера, что мишенью их кокетства был его блестящий мундир и что, с тех пор как он был среди них, между ними началось тайное, глухое, едва сознаваемое ими соперничество, которое, тем не менее, ежеминутно сказывалось в их жестах и речах. Все они были одинаково красивы и потому сражались равным оружием, и каждая из них могла надеяться на победу. Появление цыганки нарушило это равновесие. Девушка отличалась такой поразительной красотой, что в то мгновение, как она появилась на пороге двери, всем показалось, что она излучает какое-то сияние, свойственное лишь ей одной. В этой тесной комнате, в темной раме драпировок и резьбы она была несравненно прекраснее и блистательнее, чем на площади. Она была словно факел, внесенный из света во мрак. Знатные девицы были ослеплены. Каждая из них почувствовала себя уязвленной, и потому они без всякого предварительного сговора между собой (да простится нам это выражение!) тотчас же переменили фронт. Теперь они отлично понимали друг друга. Инстинкт объединяет женщин гораздо быстрее, нежели разум - мужчин. Перед ними появился противник; это почувствовали все и сразу сплотились. Капли вина достаточно, чтобы окрасить целый стакан воды; чтобы испортить настроение целому собранию хорошеньких женщин, достаточно появления одной, которая лучше их всех, в особенности, если в их обществе имеется всего лишь один мужчина.
Поэтому прием, оказанный цыганке, был исключительно холоден. Оглядев ее сверху донизу, они посмотрели друг на друга, и этим все было сказано! Они поняли друг друга. Между тем цыганка ждала, что с ней заговорят, и была до того смущена, что не смела поднять век.
Капитан первый нарушил молчание.
- Честное слово, - проговорил он своим самоуверенным и пошловатым тоном, - вот очаровательное создание! Что вы скажете, прелестная кузина?
Это замечание, которое более деликатный поклонник сделал бы вполголоса, отнюдь не могло способствовать тому, чтобы рассеять женскую ревность, насторожившуюся при появлении цыганки.
Флёр-де-Лис, с гримаской притворного пренебрежения, ответила капитану:
- Недурна!
Остальные перешептывались.
Наконец госпожа Алоиза, не менее встревоженная, чем другие, если не за себя, то за свою дочь, сказала:
- Подойди-ка поближе, малютка.
- Подойди поближе, малютка, - с комической важностью повторила Беранжера, едва доходившая цыганке до пояса. Цыганка приблизилась к знатной даме.
- Прелестное дитя, - сделав в свою очередь несколько шагов ей навстречу, напыщенно произнес капитан, - не знаю, удостоюсь ли я высокого счастья быть узнанным вами...
Она прервала его, улыбнувшись ему и вскинув на него глаза, полные глубокой нежности.
- О, да! - ответила она.
- У нее хорошая память, - заметила Флёр-де-Лис.
- Однако как вы быстро убежали в тот вечер. Разве я вас напугал?
- О, нет! - ответила цыганка.
В том, как было произнесено это "о, нет!", вслед за этим "о, да!", был какой-то особенный оттенок, который задел Флёр-де-Лис.
- Вы вместо себя, моя прелесть, оставили мне какого-то угрюмого чудака, горбатого и кривоногого, кажется, звонаря архиепископа, - продолжал капитан, язык которого развязался тотчас же в разговоре с уличной девчонкой. - Мне сказали, что он побочный сын какого-то архидьякона, а по природе своей - сам дьявол. У него потешное имя: его зовут не то "Великая пятница", не то "Вербное воскресенье", не то "Масленица", право, не помню. Одним словом, название большого праздника. И он имел смелость вас похитить, словно вы созданы для пономарей! Это уж слишком! Что, чорт возьми, от вас было нужно этой сове? А, скажите?
- Не знаю, - ответила она.
- Какова дерзость! Какой-то звонарь похищает девушку, как какой-нибудь виконт! Деревенский браконьер в погоне за дворянской дичью! Это неслыханно! Впрочем, он за это дорого поплатился. Мэтр Пьера Тортерю - самый крутой из конюхов, чистящих скребницей шкуру мошенников, и я могу вам сообщить, если только это вам доставит удовольствие, что он очень ловко обработал шкуру вашего звонаря.
- Бедняга! - произнесла цыганка, в памяти которой эти слова воскресили сцену у позорного столба. Капитан громко расхохотался.
- Ах, чорт подери! Тут сожаление так же уместно, как перо в заду у свиньи. Пусть я буду брюхат, как папа, если.. Но тут он спохватился.
- Простите, сударыни, я, кажется, чуть было не сморозил глупости?
- Фи, сударь! - сказала Гайльфонтэн.
- Он говорит языком этой особы, - заметила вполголоса Флёр-де-Лис, досада которой возрастала с каждой минутой. Эта досада отнюдь не уменьшилась, когда она заметила, что капитан, в восторге от цыганки, а еще больше от самого себя, повернулся на каблуках и с грубой простодушной солдатской любезностью повторил:
- Клянусь душой, прехорошенькая девчонка!
- Но в довольно диком наряде, - обнажая в улыбке свои прелестные зубы, сказала Диана де Кристёйль.
Это замечание было лучом света для остальных: оно обнаружило слабое место цыганки. Бессильные уязвить ее красоту, они набросились на ее одежду.
- Что это тебе вздумалось, моя милая, - сказала Амлотта де Монмишель, - шляться по улицам без шемизетки и косынки?
- А юбчонка такая короткая, что просто ужас! - добавила Гайльфонтэн.
- За такой пояс, милочка, - довольно кисло проговорила Флёр-де-Лие, - вас может забрать городская стража.
- Малютка, малютка, - присовокупила с злой насмешкой Кристейль, "- если бы ты пристойным образом прикрыла плечи рукавами, они не загорели бы так на солнце.
Эти красавицы-девушки, с их ядовитыми и злыми язычками, извивающиеся, скользящие, суетящиеся вокруг уличной плясуньи, представляли собою зрелище, достойное более наблюдательного зрителя, чем Феб. Они были бесчеловечны и изящны. Со злорадством они разбирали ее убогий и причудливый наряд из блесток и мишуры. Смешкам, издевкам, унижениям не было конца. Градом сыпались на цыганку язвительные насмешки, выражения высокомерного доброжелательства и злобные взгляды. Их можно было принять за молодых римских патрицианок, для забавы втыкавших в грудь красивой невольницы золотые булавки. Они напоминали изящных борзых на охоте: раздув ноздри, сверкая глазами, кружатся они вокруг бедной лесной лани, разорвать которую им запрещает строгий взгляд господина.
И кем в конце концов была жалкая уличная плясунья рядом с этими знатными девушками? Они нисколько не считались с ее присутствием и вслух говорили о ней, как о чем-то неопрятном, ничтожном, хотя и довольно красивом.
Цыганка не была нечувствительна к этим булавочным уколам. По временам румянец стыда окрашивал ее щеки, и молния гнева вспыхивала в очах; слово презрения, казалось, готово было сорваться с ее уст, и на лице ее появлялась пренебрежительная гримаска, уже знакомая читателю. Но она молчала. Она стояла неподвижно, устремив на Феба покорный, печальный и кроткий взгляд. В этом взгляде таились счастье и нежность. Можно было подумать, что она сдерживала себя, боясь быть изгнанной.
А Феб посмеивался и вступался за цыганку, перемешивая сострадание с нахальством.
-Не обращайте на них внимания, малютка!-повторял он, позванивая своими золотыми шпорами, - Ваш наряд, конечно, немного странен и дик, но для такой хорошенькой девушки это ничего не значит!
- Боже мой! - воскликнула белокурая Гайльфонтэн, с горькой улыбкой выпрямляя свою лебединую шейку, - я вижу, что королевские стрелки довольно легко воспламеняются от прекрасных цыганских глаз.
- А почему бы и нет? - проговорил Феб.
При этом столь небрежном ответе, брошенном наудачу, как бросают подвернувшийся камешек, даже не глядя, куда он упадет, Коломба расхохоталась, за ней Диана, Амлотта и Флер-де-Лис, но у последней при этом выступили слезы.
Цыганка, опустившая глаза при словах Коломбы и Гайль-фонтэн, устремила на Феба взгляд, сверкающий гордостью и счастьем. В это мгновение она была поистине прекрасна. Почтенная дама, наблюдавшая эту сцену, чувствовала себя оскорбленной и ничего не понимала.
- Пресвятая дева! - вскрикнула она внезапно - Что это путается у меня под ногами? Ах, мерзкое животное!
Это была козочка, прибежавшая в поисках своей госпожи. Бросившись к ней, она по дороге запуталась рожками в ТОМ ворохе материи, в который сбивались одежды благородной дамы, когда она садилась.
Это отвлекло внимание от цыганки, которая, не говоря ни слова, выпутала козочку.
- А! Вот и маленькая козочка с золотыми копытцами! - прыгая от восторга, воскликнула Беранжера.
Цыганка опустилась на колени и прижалась щекой к ласкавшейся к ней козочке. Она словно вымаливала прощение за то, что покинула ее.
В это время Диана нагнулась к уху Коломбы:
- О, боже мой, как же я не подумала об этом раньше? Ведь это цыганка с козой. Говорят, что она колдунья и что ее коза умеет выделывать всевозможные чудеса!
- Хорошо, - сказала Коломба, - пусть козочка тоже позабавит нас каким-нибудь чудом.
Диана и Коломба быстро обратились к цыганке;
- Малютка, заставь-ка свою козу проделать какое-нибудь чудо.
- Я не понимаю вас, - ответила плясунья.
- Ну, какое-нибудь волшебство, колдовство, одним словом, чудо!
- Не понимаю.
И она опять принялась ласкать хорошенькое животное, повторяя "Джали, Джали".
В это мгновение Флёр-де-Лис заметила расшитый кожаный мешок, висевший на шее козочки.
- Что это такое? - спросила она у цыганки. Цыганка подняла на нее свои большие глаза и серьезно ответила:
- Это моя тайна.
"Хотела бы я узнать, что у тебя за тайна", - подумала Флёр-де-Лис.
Между тем почтенная дама, встав с недовольным видом со своего места, сказала:
- Ну, цыганка, если ни ты, ни твоя коза не можете ничего проплясать, то что же вам здесь нужно?
Цыганка, не отвечая, медленно направилась к двери. Но по мере приближения к выходу, она все замедляла свой шаг. Казалось, ее удерживал какой-то невидимый магнит. Внезапно обратив свои влажные от слез глаза к Фебу, она остановилась.
- Клянусь богом,- воскликнул капитан, - так уходить не полагается! Вернитесь и пропляшите нам что-нибудь. А кстати, душенька, как вас звать?
- Эсмеральда, - ответила плясунья, не отводя от него взора.
При этом странном имени молодыми девушками овладел безумный смех.
- Какое ужасное имя для девушки! - воскликнула Диана.
- Вы видите теперь, что это колдунья! - сказала Амлотта.
- Ну, милая моя, - торжественно произнесла госпожа Алоиза, - такое имя нельзя выудить из купели, в которой вас крестили.
Между тем Беранжера, неприметно для других, успела заманить с помощью марципана козочку в угол комнаты, и через минуту они уже подружились. Любопытная девочка сняла мешочек, висевший на шее у козочки, развязала его и высыпала на цыновку содержимое. Это была азбука, каждая буква которой была написана отдельно на маленькой дощечке из букового дерева. Едва только эти игрушки рассыпались по ковру, как ребенок, к своему изумлению, увидел, что коза принялась за одно из своих "чудес" она стала отодвигать своим золоченым копытцем определенные буквы и, потихоньку подталкивая, располагать их в известном порядке. Получилось слово, невидимому хорошо ей знакомое, - так быстро и без заминки она его составила. Восторженно всплеснув руками, Беранжера воскликнула.
- Крестная, поемотрите-ка, что сделала козочка! Флёр-де-Лис подбежала и вздрогнула. Разложенные на полу буквы составляли слово.
- Это коза написала? - прерывающимся голосом спросила она.
- Да, крестная, - ответила Беранжера. Сомневаться было невозможно: ребенок не умел писать. "Так вот ее тайна!" - подумала Флёр-де-Лис. На возглас ребенка прибежали все остальные: мать, молодые девушки, цыганка и офицер. Цыганка увидала, какую оплошность сделала ее козочка. Она вспыхнула, затем побледнела и, словно уличенная в преступлении, вся дрожа, стояла перед капитаном, который глядел на нее с улыбкой удивления и самодовольства.
- Феб! - шептали пораженные молодые девушки. - Но ведь это имя капитана.
- У вас отличная память! - сказала Флёр-де-Лис окаменевшей цыганке... Разразившись рыданиями, закрыв лицо прекрасными руками, она горестно пролепетала: "О, это колдунья!" А в глубине ее сердца какой-то еще более горестный голос прошептал: "Это соперница".
Флёр-де-Лис упала в обморок.
- Дочь моя! Дочь моя! - вскричала испуганная мать. - Убирайся вон, чортова цыганка!
Эсмеральда мигом подобрала злополучные буквы, сделала знак Джали и выбежала в одну дверь, между тем как Флёр-де-Лис выносили в другую.
Капитан Феб, оставшись в одиночестве, колебался с минуту, в какую дверь ему направиться, и последовал за цыганкой.
II. Священник и философ не одно и то же
Священник, которого молодые девушки заметили на верхушке северной башни и который так внимательно следил, перегнувшись через перила, за пляской цыганки, был действительно архидьякон Клод Фролло.
Наши читатели не забыли той таинственной кельи, которую архидьякон устроил себе в этой башне. (Между прочим, я не уверен в том, не та ли это самая келья, внутрь которой можно заглянуть еще и теперь сквозь четырехугольное слуховое оконце, проделанное на высоте человеческого роста, с восточной стороны площадки, откуда устремляются ввысь башни Собора. Ныне это - голая, пустая, обветшалая каморка, плохо оштукатуренные стены которой там и сям "украшены" отвратительными пожелтевшими гравюрами, изображающими фасады разных соборов. Надо полагать, что эту дыру населяют летучие мыши и пауки, а следовательно, там ведется двойная истребительная война против мух.)
Ежедневно, за час до солнечного заката, архидьякон поднимался по башенной лестнице и запирался в этой келье, порой проводя в ней целые ночи. В этот день, когда он, дойдя до низенькой двери своего убежища, вкладывал в замочную скважину замысловатый ключ, который он неизменно носил у себя в кошеле, висевшем у него на поясе, до его слуха долетели звуки бубна и кастаньет. Звуки эти неслись с Соборной площади. Келья, как мы уже упоминали, имела только одно окошечко, выходящее на купол Собора. Клод фролло поспешно выдернул ключ из двери и минуту спустя стоял уже на верхушке башни в той мрачной и сосредоточенной позе, в которой его и заметили девицы.
Он стоял там, серьезный, неподвижный, поглощенный одним-единственным зрелищем, одной-единственной мыслью. Весь Париж расстилался у его ног с тысячью шпилей своих стрельчатых зданий, с окружавшим его горизонтом мягко очерченных холмов, с рекой, змеившейся под мостами, с толпой, переливавшейся по улицам, с облаком его дымков, с неровной цепью кровель, теснившей Собор богоматери своими частыми звеньями. Но во всем этом городе архидьякон видел лишь один уголок его мостовой-Соборную площадь; среди всей этой толпы лишь одно существо - цыганку.
Трудно было бы определить, что это был за взгляд и откуда исходил горевший в нем пламень. То был взгляд неподвижный и в то же время полный смятения и тревоги И судя по глубокому оцепенению всего тела, по которому лишь изредка, словно по дереву, сотрясаемому ветром, пробегал невольный трепет, по окостенелости локтей, более неподвижных, чем мрамор перил, на которые они опирались, по застывшей улыбке, искажавшей лицо, всякий сказал бы, что в Клоде Фролло в эту минуту жили одни только глаза.
Цыганка плясала. Кончиком пальца она вертела бубен и, танцуя провансальскую сарабанду, подбрасывала его в воздух;
проворная, легкая, радостная, она не чувствовала тяжести страшного взгляда, падавшего на нее сверху.
Вокруг нее кишела толпа; от времени до времени какой-то мужчина, наряженный в желто-красную куртку, расширял около нее круг и затем вновь усаживался на стул в нескольких шагах от плясуньи, прижимая головку козочки к своим коленям Повидимому, этот мужчина был спутником цыганки. Клод Фролло с той высоты, на которой он находился, не мог разглядеть черты его лица,
С той минуты, как архидьякон заметил этого незнакомца, его внимание, казалось, раздвоилось между ним и плясуньей, и лицо его все более и более омрачалось. Внезапно он выпрямился, и по его телу пробежала дрожь.
- Что это за человек? - сквозь зубы пробормотал он. - Я всегда видел ее одну.
И, скрывшись под извилистым сводом винтовой лестницы, он спустился вниз. Минуя приотворенную дверь звонницы, он заметил нечто, поразившее его; он увидел Квазимодо, который через щель одного из шиферных навесов, напоминающих громадные жалюзи, наклонившись, тоже смотрел на площадь. Он настолько ушел в созерцание, что даже не заметил, как мимо него прошел его приемный отец. В его обычно угрюмом взгляде светилось какое-то странное выражение. То был взгляд восхищенный и нежный.
- Как это странно!-пробормотал Клод.-Неужели он смотрит на цыганку?
Он продолжал спускаться. Через несколько минут озабоченный архидьякон вышел на площадь через дверь у подножия башни.
- А куда же девалась цыганка?-спросил он, смешавшись с толпой зрителей, собравшихся на звук бубна.
- Не знаю, - ответил ему ближайший из них, - она куда-то исчезла. Вероятно, пошла плясать фанданго вот в тот дом напротив, откуда ее кликнули.
Вместо цыганки на том самом ковре, арабески которого еще за минуту перед тем исчезали под капризным узором ее пляски, архидьякон увидел человека, одетого в красное и желтое, который, желая в свою очередь заработать несколько серебряных монет, прохаживался по кругу с багровым лицом и вытянутой шеей, запрокинув голову и держа в зубах стул. К этому стулу он привязал взятую напрокат у соседки кошку, которая громко выражала свой испуг и неудовольствие.
- Владычица! - воскликнул архидьякон в тот момент, когда фигляр, покрытый каплями пота, проносил мимо него свою пирамиду из кошки и стула, - Чем это занимается здесь мэтр Пьер Гренгуар?
Суровый голос архидьякона привел в такое замешательство бедного малого, что он со всем своим сооружением потерял равновесие, и среди отчаянного гиканья стул с кошкой обрушился на головы зрителей.
Весьма вероятно, что мэтру Пьеру Гренгуару (ибо это был именно он) пришлось бы дорого поплатиться перед хозяйкой кошки и перед всеми окружавшими его ушибленными и исцарапанными зрителями, если бы он не поторопился, воспользовавшись происшедшей суматохой, скрыться в церкви, куда Клод Фролло знаком пригласил его следовать за собой.
Внутри Собора было уже пусто и сумрачно. Боковые приделы заволокло тьмой, а лампады мерцали, как звезды, - так глубок был мрак, окутывавший своды. Лишь большая розетка фасада, разноцветные стекла которой купались в закатном солнечном луче, переливалась во мраке, словно груда алмазов, отбрасывая свой спектр на другой конец нефа.
Сделав по церкви несколько шагов, отец Клод прислонился к одной из колонн и пристально взглянул на Гренгуара. Это был не тот взгляд, которого боялся Гренгуар, пристыженный тем, что такая важная и ученая особа застала его в наряде фигляра. Во взгляде священника не светилось ни насмешки, ни иронии" он был серьезен, спокоен и проницателен Архидьякон первый нарушил молчание"
- Послушайте, мэтр Пьер, вы многое должны мне объяснить. Прежде всего, почему вас не было видно почти два месяца, а теперь вы появляетесь на перекрестках и в премилом костюме, - нечего сказать, - наполовину желтом, наполовину красном, словно кодебекское яблоко?
- Мессир, - почтительно ответил Гренгуар, - это действительно необычный наряд, и я чувствую себя в нем более стесненным, чем кошка в тыкве, надетой ей на голову Я сознаю, что с моей стороны очень скверно подвергать господ сержантов городской стражи риску обработать палками плечи философа-пифагорийца, скрывающегося под этой курткой Но что поделаешь, достопочтенный учитель! Виноват в этом мой старый камзол, столь подло покинувший меня в самом начале зимы под тем предлогом, что он рассыпается в клочья и что ему необходимо отправиться на покой в корзину тряпичника Что делать3 Цивилизация еще не достигла той степени развития, когда можно бьио бы расхаживать нагишом, как того желал старик Диоген Прибавьте к этому, что повеял очень холодный ветер и что январь - неподходящий месяц для успешного продвижения человечества на эту новую ступень цивилизации. Тут подвернулась мне вот эта куртка Я взял ее и незамедлительно сбросил мой старый черный кафтан, который для герметика, каковым я являюсь, был далеко не герметически закрыт И вот я, наподобие блаженного Генизея, облачен в одежду жонглера. Что поделаешь! Это временное затмение моей звезды Приходилось же и Аполлону пасти свиней у царя Адмета.
- Недурное у вас ремесло! - заметил архидьякон.
- Я совершенно согласен с вами, учитель, что гораздо более почтенно философствовать, писать стихи, раздувать пламя в горне или доставать его с неба, нежели подымать на щит кошек. Поэтому-то, когда вы меня окликнули, я почувствовал себя глупее, чем осел перед вертелом Но что делать, мессир! Ведь надо как-то перебиваться, а самые прекрасные александрийские стихи не заменят зубам куска сыра бри. Недав но я сочинил в честь Маргариты Фландрской известную вам эпиталаму, но город мне за нее не уплатил под тем предлогом, что она не достаточно совершенна Как будто можно было за четыре экю сочинить трагедию Софокла. Я обречен был на голодную смерть. К счастью, у меня оказалась очень крепкая челюсть, и я сказал ей "Показывай-ка твою силу и прокорми себя сама эквилибристическими упражнениями", ale te ipsam*. Шайка оборванцев, ставших моими добрыми приятелями, научила меня множеству различных атлетических штук, и ныне я каждый вечер отдаю моим зубам тот хлеб, который они в поте моего лица зарабатывают днем. Оно, конечно, concede* - я согласен, что это очень жалкое применение моих умственных способностей и что человек не создан для того, чтобы всю жизнь бить в бубен и вонзать зубы в стулья. Но, почтенный учитель, мало того, что живешь, нужно еще поддерживать жизнь.
* Прокорми себя сама (лат.).
* Уступаю, согласен (лат.)
Отец Клод слушал молча. Внезапно его глубоко запавшие глаза приняли выражение такой проницательности и прозорливости, что Гренгуару показалось, будто этот взгляд перерыл его душу до самого дна.
- Все это очень хорошо, мэтр Пьер, но почему вы очутились в обществе цыганской плясуньи?
- Чорт возьми! - ответил Гренгуар. - Да потому, что она моя жена, а я ее муж.
Сумрачный взгляд священника загорелся.
- И ты осмелился это сделать, несчастный! - вскричал он, яростно хватая руку Гренгуара. - Неужели бог настолько отступился от тебя, что ты осмелился коснуться этой девушки?
- Если это вас беспокоит, монсеньер, - весь дрожа, ответил Гренгуар, - то клянусь спасением своей души, я никогда не прикасался к ней.
- Так что же ты болтаешь о муже и жене? И Гренгуар поспешил вкратце рассказать ему все то, о чем уже знает читатель: о своем приключении во Дворе чудес и о своем венчанье с разбитой кружкой. До сих пор брак ни к чему не привел, так как цыганка каждый вечер, как и в первый раз, ловко обманывает его надежды на брачную ночь.
- Это досадно, - заключил он, - но причина этого в том, что я имел несчастье жениться на девственнице.
- Что вы этим хотите сказать? - спросил архидьякон, постепенно успокаиваясь во время рассказа Гренгуара.
- Это очень трудно вам объяснить, - ответил поэт. - Это своего рода суеверие. Моя жена, - как это объяснил мне один старый плут, которого у нас величают герцогом египетским, - подкидыш или найденыш, что, впрочем, одно и то же. Она носит на шее талисман, который, как уверяют, поможет ей когда-нибудь отыскать своих родителей, но который утратит свою силу, как только девушка утратит целомудрие.
- Значит, мэтр Пьер, - спросил Клод, лицо которого все более и более прояснялось, - вы полагаете, что к этой твари еще не прикасался ни один мужчина?
- Что может мужчина поделать против суеверия, отец Клод? Она это вбила себе в голову. Полагаю, что это большая редкость - встретить целомудрие, так свирепо себя охраняющее, особенно среди этих цыганских девчонок, которых вообще легко приручить. Но ей покровительствуют три союзника: египетский герцог, взявший ее под свою защиту в надежде, вероятно, продать ее какому-нибудь проклятому аббату; затем все ее племя, которое чтит ее, точно богородицу; и, наконец, крошечный кинжал, который плутовка носит всегда при себе, несмотря на запрещение господина прево, и который тотчас же появляется у нее в руках, как только обнимешь ее за талию. Это злая оса, уверяю вас.
Архидьякон засыпал Гренгуара вопросами По мнению Гренгуара, Эсмеральда была безобидное и очаровательное существо. Она - красавица, когда не строит свою гримасу. Наивная и страстная девушка, не знающая жизни и всем увлекающаяся; она не имеет даже понятия о различии между мужчиной и женщиной - вот она какая! Дитя приро ды, она любит пляску, шум, жизнь под открытым небом; это женщина-пчела с невидимыми крыльями на ногах, живущая в каком-то постоянном вихре. Этим свойством она обязана тому бродячему образу жизни, который она постоянно вела. Гренгуару удалось узнать, что, еще будучи ребенком, она исходила Испанию и Каталонию вплоть до Сицилии; он предполагал даже, что цыганский табор, в котором она находилась, водил ее в Алжирское царство, лежавшее в Ахайе; сия Ахачя граничит с одной стороны с маленькой Албанией и Грецией, а с другой - с Сицилийским морем, этим путем в Константинополь. Цыгане, по словам Гренгуара, были вассалами алжирского царя как главы всего племени белых мавров. Но достоверно было лишь то, что во Францию Эсмеральда пришла в очень юном возрасте через Венгрию. Из всех этих стран молодая девушка вынесла обрывки странных наречий, иноземные песни и понятия, которые превращают ее речь в нечто столь же пестрое, как и ее полупарижский, полуафриканский наряд. Жители тех кварталов, которые она посещает, любят ее за жизнерадостность, за приветливость, за живость, за ее пляски и песни. Она считает, что во всем городе ее ненавидят два человека, о которых он? нередко говорит с содроганием: вретишница Роландовой башни, противная затворница, которая неизвестно за что затаила злобу против всех цыганок и проклинает бедную плясунью всякий раз, когда та проходит мимо ее оконца, и какой-то священник, который при встрече с ней пугает ее своим взглядом и словами. Последняя подробность сильно взволновала архидьякона, но Гренгуар не обратил на это внимания, настолько двухмесячный промежуток времени успел изгладить из памяти беззаботного поэта странные подробности того вечера, когда он впервые встретил цыганку, и то обстоятельство, что при этом присутствовал архидьякон. Впрочем, маленькая плясунья ничего не боится: она ведь не занимается гаданьем, и потому ей нечего опасаться обвинений в колдовстве, за что так часто судят цыганок. Помимо того Гренгуар, если и не был ей мужем, то во всяком случае заменял ей брата. В конце концов, философ весьма терпеливо сносил эту форму платонического супружества. Как-никак, но у него был кров и кусок хлеба. Каждое утро он, чаще всего вместе с цыганкой, покидал воровской квартал и помогал ей делать на перекрестках ежедневный сбор экю и мелкого серебра; каждый вечер он возвращался с нею под общий кров, не препятствовал ей запирать на задвижку дверь своей каморки и засыпал сном праведника. Существование это, говорил он, если вдуматься, было очень приятным и весьма располагало к мечтательности. К тому же, по совести говоря, философ не был твердо убежден в том, что безумно влюблен в цыганку. Он почти так же любил и ее козочку. Это очаровательное животное, кроткое, умное, понятливое, - словом, ученая козочка. В средние века такие ученые животные, вызывавшие восхищение и нередко доводившие своих учителей до костра, были самым обыкновенным явлением. Колдовство козочки с золотыми копытцами было самого невинного свойства. Гренгуар объяснил эти фокусы архидьякону, который с интересом выслушал все подробности. В большинстве случаев достаточно было то так, то этак повертеть бубном перед козочкой, чтобы заставить ее проделать желаемый фокус. Обучила ее всему цыганка, обладавшая в этом тонком деле столь необыкновенным талантом, что ей достаточно было двух месяцев, чтобы научить козочку из отдельных букв складывать слово "Феб".
...
