- Какая цыганка?
- Да та - малютка с козочкой.
- Эсмеральда?
- Она самая. Я все позабываю ее чортово имя. Поспешим, а то она меня узнает. Мне не хочется, чтобы эта девчонка заговорила со мной на улице.
- А разве вы с ней знакомы, Феб?
Тут архидьякон увидел, как Феб ухмыльнулся и, наклонившись к уху школяра, что-то прошептал ему. Затем он разразился хохотом и с победоносным видом тряхнул головой.
Выбрать линолеум не так просто, как кажется. При огромном ассортименте, очень просто затеряться. Будьте внимательны и не торопитесь. Определитесь с цветом, качеством линолеума заблаговременно. Компания
IVC линолеум предлагает только высшего качества.
- Неужели? - спросил Жеан.
- Клянусь душой, - отвечал Феб.
- Нынче вечером?
- Да, нынче вечером.
- И вы уверены, что она придет?
- Да вы с ума сошли, Жеан! Разве в этом можно сомневаться!
- Ну и счастливчик же вы, капитан Феб!
Весь этот разговор архидьякон услышал. Его зубы застучали, заметная дрожь пробежала по всему телу. На секунду он остановился, прислонился, словно пьяный, к какой-то тумбе и затем снова пустился вслед за веселыми гуляками.
Но когда он нагнал их, они уже во все горло распевали старинный припев:
Les enfants des Petits-Carreaux
Se font pendre comme des veaux *.
* Молодчики из Пти-Каро дают себя повесить, словно телята (франц.).
VII. Монах-привидение
Знаменитый кабачок "Яблоко Евы" находился в Университетском квартале на углу улиц Рондель и Батонье. Он занимал в первом этаже дома довольно обширную и низкую залу, свод которой опирался посредине на толстый, выкрашенный в желтую краску деревянный столб. Повсюду столы, на стенах начищенные оловянные кувшины, множество гуляк, изобилие уличных женщин; окно на улицу, виноградная лоза у дверей и над дверью ярко размалеванный железный лист с изображением женщины и яблока, проржавевший от дождя и повертывавшийся на железном стержне при каждом порыве ветра. Это подобие флюгера, обращенного к мостовой, служило вывеской.
Вечерело. Перекресток был окутан мраком. Кабачок, озаренный множеством свечей, пылал издали, точно кузница во тьме; оттуда сквозь разбитые стекла доносился звон стаканов, шум кутежа, божба, перебранка. Сквозь запотелое от жары большое окно мелькали какие-то смутные фигуры и время от времени долетали звучные раскаты хохота. Прохожие, спешившие по своим делам, старались проскользнуть мимо шумного окна, не заглядывая в него. Лишь изредка какой-нибудь мальчишка в лохмотьях, поднявшись на цыпочки и ухватившись за подоконник, бросал в залу старинный насмешливый стишок, которым в те времена дразнили пьяниц:
Aux Houis, saouls, saouls, saouls!*
* В Гуль, пьянчуги, пьянчуги, пьянчуги! (франц).
Однако какой-то человек неустанно прохаживался взад и вперед перед шумной таверной, не спуская с нее глаз и отходя от нее не дальше, чем часовой от своей будки. На нем был плащ, воротник которого скрывал нижнюю часть его лица. Он только
что купил этот плащ у старьевщика по соседству с "Яблоком Евы", быть может, для того, чтобы предохранить себя от свежести мартовских вечеров, а быть может, для того, чтобы скрыть свою одежду. Время от времени он останавливался перед тусклым окном в свинцовом переплете, прислушивался, всматривался, топал ногой.
Наконец дверь кабака распахнулась. Казалось, он только этого и ждал. Вышли двое гуляк. Сноп света, вырвавшийся из двери, на мгновение озарил их веселые лица. Человек в плаще перешел на другую сторону улицы и, укрывшись под навесом крыльца, продолжал свои наблюдения.
- Гром и молния! - воскликнул один из бражников. - Сейчас пробьет семь часов! А ведь мне пора на свидание.
- Уверявд вас, - пробормотал заплетающимся языком его собутыльник, - я не живу на улице Сквернословия. Indignus qui inter mala verba habitat*. Жилье мое на улице Жеан Мягкий-Хлеб, in vico Johannis-Pain-Mollet. Вы более рогаты, чем единорог, ежели утверждаете противное! Всякому известно: кто однажды оседлал медведя, тот ничего не боится! А вы, я вижу, охотник полакомиться, не хуже святого Жака Странноприимца.
* Позорно жить среди сквернословия (лат.).
- Жеан, друг мой, вы пьяны, - отвечал второй. Но тот, пошатываясь, продолжал-
- Говорите, что хотите, Феб, но давно доказано, что у Платона был профиль охотничьей собаки.
Несомненно, читатель уже узнал наших достойных приятелей, капитана и школяра. Повидимому, человек, стороживший их, хоронясь в тени, также узнал их, ибо он медленной поступью последовал за ними, повторяя все зигзаги, которые школяр заставлял описывать капитана, более закаленного в попойках и потому твердо державшегося на ногах. Внимательно прислушиваясь к их разговору, человек в плаще не проронил ни слова из следующей интересной беседы.
- Клянусь Вакхом! Постарайтесь же итти прямо, господин бакалавр. Ведь вам известно, что я вскоре должен буду вас покинуть. Уже семь часов. У меня свидание с женщиной.
- Отстаньте вы от меня! Я вижу звезды и огненные копья. А вы очень похожи на замок Дампмартен, который лопается со смеху.
- Клянусь бородавками моей бабушки! Нельзя же плести такую чушь! Кстати, Жеан, у вас еще остались деньги?
- Господин ректор, здесь нет никакой ошибки; parva boucheria означает "маленькая мясная лавка".
- Жеан, друг мой Жеан! Вы же знаете, что я назначил свидание малютке за мостом святого Михаила, знаете, что я могу ее отвести только к шлюхе Фалурдель, живущей на мосту. А ведь ей надо платить за комнату. Старая карга с белыми усами не поверит мне в долг. Жеан, умоляю вас, неужели мы пропили все поповские деньги? Неужели у вас не осталось ни одного су?
-Сознание полезно проведенных часов-это лакомая приправа к столу.
- Вот ненасытная утроба! Бросьте вы, наконец, ваши бредни! Скажите мне, чортова кукла, остались у вас деньги? Давайте их, или я обыщу вас, будь вы покрыты проказой, как Иов, или же паршой, как Цезарь!
- Сударь, улица Галиаш одним концом упирается в улицу Стекольщиков, а другим в улицу Ткачей.
- Ну да, голубчик Жеан, мой бедный товарищ, улица Галиаш, это верно, совершенно верно! Но, во имя неба, придите же в себя! Мне нужно всего-навсего одно парижское су к семи часам вечера.
- Заткните глотку, слушайте припев:
Quand les rats mangeront les cas,
Le roi sera seigneur d'Arras;
Quand la mer, qui est grande et lee
Sera a la Saint Jean gelee,
On verra, par-dessus la glace,
Sortir ceux d'Arras de leur place *
* Когда крысы поедят котов,
Станет король властелином Арраса;
Когда широкое безбурное море
Замерзнет в Иванов день,
Увидят, как по гладкому льду
Покинут аррасцы свой город (франц.).
- Ax ты, чортов школяр, чтоб тебе повеситься на кишках твоей матери! - воскликнул Феб и грубо толкнул пьяного школяра, который, скользнув вдоль стены, мягко шлепнулся на мостовую. Движимый остатком того чувства братского сострадания, которое никогда не покидает пьяниц, Феб подкатил ногой Жеана к одной из тех "подушек бедняков", которые провидение всегда держит наготове возле всех уличных тумб Парижа и которые богачи презрительно клеймят названием "мусорной кучи". Капитан примостил голову Жеана на груде капустных кочерыжек, и школяр тотчас же захрапел великолепным басом. Однако досада еще не угасла в сердце капитана.
- Тем хуже, если тебя подберет чортова тележка, - обратился он к бедному, крепко уснувшему школяру и удалился. Не отстававший от него человек в плаще приостановился было перед храпевшим школяром, словно в нерешительности, но затем, тяжело вздохнув, последовал за капитаном.
По их примеру, и мы, читатель, предоставим Жеану мирно спать под благосклонным покровом звездного неба и, если вы не возражаете, последуем за капитаном и человеком в плаще.
Выйдя на улицу Сент-Андре-Дезар, капитан Феб заметил, что кто-то его выслеживает. Случайно обернувшись, он увидел позади себя какую-то тень, кравшуюся вдоль стен. Он приостановился, приостановилась и тень, он двинулся вперед, двинулась и тень. Это, впрочем, мало его встревожило.
"Не беда! - подумал он. - Ведь у меня все равно нет на одного су!" Он остановился перед фасадом Отенского коллежа. Именно в этом коллеже он получил начатки того, что сам называл образованием. По укоренившейся школьной привычке он никогда не мог миновать этого здания без того, чтобы не заставить статую кардинала Пьера Бертрана, стоявшую справа у входа, претерпеть тот род оскорбления, на которое так горько жалуется Приап в одной из сатир Горация: "Olim truncus eram ficulnus" *. Благодаря стараниям, вкладываемым капитаном в это дело, надпись "Eduensis episcopus" * почти совершенно смылась. Итак, он, по обыкновению, остановился. Улица была совершенно пустынна. Глазея по сторонам и небрежно завязывая свои тесемки, капитан заметил, что тень стала медленно к нему приближаться. Он успел разглядеть на ней плащ и шляпу. Подойдя ближе, тень замерла, - она казалась более неподвижной, чем статуя кардинала Бертрана Ее глаза горели тем неопределенным светом, который по ночам излучают кошачьи зрачки.
* Некогда я был фиговым стволом (лат.).
* Епископ Эдуев (лат), то есть Отенский.
Капитан не был трусом, и его мало испугал бы грабитель с клинком в руке. Но эта ходячая статуя, этот окаменевший человек леденил ему кровь Ему смутно припомнились ходившие в то время россказни о каком-то привидении-монахе, ночном бродяге парижских улиц. Некоторое время он простоял в оцепенении и, наконец, силясь усмехнуться, проговорил:
- Сударь, ежели вы вор, как мне кажется, то вы представляетесь мне цаплей, нацелившейся на ореховую скорлупу. Я, мой милый, сын разорившихся родителей Обратитесь-ка лучше по соседству. В часовне этого коллежа среди церковной утвари хранится кусок дерева от животворящего креста.
Из-под плаща высунулась рука призрака и сжала руку Феба с неодолимой силой орлиных когтей. Тень заговорила:
- Вы капитан Феб де Шатопер?
- О, чорт! - воскликнул Феб - Вам известно мое имя?
- Мне известно не только ваше имя, - ответил замогильным голосом человек в плаще, - но я знаю, что нынче вечером у вас назначено свидание.
- Да, - ответил удивленный Феб.
- В семь часов.
- Да, через четверть часа.
- У Фалурдель.
- Совершенно верно.
- У потаскухи с моста Сен-Мишель.
- У святого Михаила архангела, как говорится в молитвах.
- Нечестивец! - пробурчал призрак. - Свидание с женщиной?
- Confiteor*.
* Сознаюсь (лат.).
- Ее зовут...
- Смеральдой, - развязно ответил Феб. Мало-помалу к нему возвращалась его всегдашняя беспечность.
При этом имени призрак яростно стиснул руку Феба.
- Капитан Феб де Шатопер, ты лжешь!
Тот, кто в эту минуту увидел бы вспыхнувшее лицо капитана, его стремительный прыжок назад, освободивший его из тисков, в которые он попался, тот надменный вид, с каким он схватился за эфес своей шпаги, кто увидел бы пред лицом этой ярости мертвенную неподвижность человека в плаще, - тот содрогнулся бы от ужаса. Это напоминало поединок Дон-Жуана со статуей командора.
- Клянусь Христом и сатаной! - крикнул капитан. - Такие слова не часто приходится слышать Шатоперам, и ты не осмелишься их повторить!
- Ты лжешь, - спокойно повторила тень.
Капитан заскрежетал зубами. Монах-привидение, суеверный страх перед ним - все было забыто в этот миг! Он видел лишь человека, слышал лишь оскорбление.
- А, вот как, отлично! - задыхаясь от ярости, воскликнул он. Выхватив шпагу из ножен, он, заикаясь, ибо гнев, подобно страху, заставляет человека дрожать, продолжал:
- Здесь! Не медля! Живей! Ну-ка! На шпагах! На шпагах! Кровь на мостовую!
Но призрак стоял неподвижно. Когда он увидел, что противник стал в позицию и готов сделать выпад, он сказал:
- Капитан Феб, - и голос его дрогнул от горечи, - вы забываете о вашем свидании.
Гнев людей, подобных Фебу, напоминает молочный суп:
одной капли холодной воды достаточно, чтобы прекратить его кипение. Эти незначительные слова заставили капитана опустить сверкавшую в его руках шпагу.
- Капитан, - продолжал незнакомец, - завтра, послезавтра, через месяц, через десять лет - я всегда готов перерезать вам горло; но сегодня идите на свидание!
- Действительно, - ответил Феб, пытаясь убедить себя самого, - женщина и шпага стоят друг друга, но я не вижу, почему я должен упустить одно из этих удовольствий, когда могу получить оба.
Он вложил шпагу в ножны.
- Спешите же на свидание, - повторил незнакомец.
- Сударь, - ответил, несколько смешавшись, Феб, - благодарю вас за любезность. В самом деле, ведь мы и завтра успеем с вами наделать прорех и петель в костюме прародителя Адама. Я вам глубоко признателен за то, что вы дозволили мне провести приятно еще часок моей жизни. Правда, я надеялся успеть уложить вас в канаву и попасть во-время к прелестнице, тем более, что заставить женщину немножко подождать даже служит в таких случаях признаком хорошего тона. Но вы произвели на меня впечатление смельчака, и потому вернее будет отложить наше дело до завтра. Итак, я отправляюсь на свидание, оно, как вам известно, назначено в семь часов. - Здесь Феб почесал за ухом. - Ах, чорт, я совсем запамятовал, ведь у меня нет денег, чтобы расплатиться за нищенский чердак, а старая сводня потребует вперед. Она мне не поверит в долг.
- Уплатите вот этим.
Феб почувствовал, как холодная рука незнакомца сунула ему в руку крупную монету. Он не мог удержаться от того, чтобы не взять деньги и не пожать руку, которая их дала.
- Ей-богу, - воскликнул он, - вы славный малый!
- Только с одним условием, - проговорил человек - Докажите мне, что я ошибался и что вы сказали правду! Спрячьте меня в каком-нибудь укромном уголке, откуда я мог бы увидеть, действительно ли это та самая женщина, чье имя вы назвали.
- О, пожалуйста!-ответил Феб.-Мне это совершенно безразлично! Я займу каморку святой Марты, а из соседней собачьей конуры вы будете отлично все видеть.
- Идемте же, - проговорил призрак.
- К вашим услугам, - ответил капитан. - Может быть, вы дьявол собственной персоной, но на сегодняшний вечер мы друзья. Завтра я уплачу все: и долг моего кошелька, и долг моей шпаги.
Они быстро зашагали вперед. Через несколько минут шум реки возвестил им о том, что они вступили на мост Сен-Мишель, застроенный в те времена домами.
- Я прежде всего провожу вас, - сказал Феб своему спутнику, - а затем уже пойду за моей красоткой, которая должна ждать меня возле Пти-Шатлэ.
Спутник промолчал. За все время, что они шли бок о бок, он не вымолвил ни слова. Феб остановился перед низенькой дверью и громко постучал Сквозь дверные щели мелькнул свет.
- Кто там? - крикнул шамкающий голос.
- Тело господне! Голова господня! Чрево господне! - ответил капитан.
Дверь распахнулась, и перед глазами обоих мужчин предстали старая женщина и старая лампа - обе одинаково дрожащие Это была одетая в лохмотья, трясущаяся, сгорбленная сгаруха, с маленькими глазками и головои, обмотанной какой-то тряпицей. Ее руки, лицо и шея были изборождены морщинами. Губы ввалились, рот окаймляли пучки седых волос, что напоминало кошачью морду.
Внутренность конуры была не лучше старухи. Известковые стены, закопченные потолочные балки, развалившийся очаг, во всех углах паутина; посреди комнаты - скопище расшатанных столов и хромых скамей; грязный ребенок, копошившийся в золе очага; в глубине-лестница, или, точнее, деревянная лесенка, приставленная к люку в потолке. Войдя в этот вертеп, таинственный спутник Феба прикрыл лицо плащом до самых глаз. Между тем капитан, сквернословя, словно сарацин, "заставил экю поиграть на солнышке", как говорит наш несравненный Ренье.
- Комнату святой Марты! - приказал он.
Старуха, величая его монсеньором, схватила экю и запрятала в ящик стола. Это была та самая монета, которую дал Фебу человек в черном плаще. Когда старуха отвернулась, всклокоченный и оборванный мальчишка, копавшийся в золе, ловко подобрался к ящику, вытащил из него экю, а на его место положил сухой лист, оторванный им от веника.
Старуха жестом пригласила обоих кавалеров, как она их называла, последовать за нею и первая стала взбираться по лесенке. Поднявшись на верхний этаж, она поставила лампу на сундук. Феб, как завсегдатай этого дома, толкнул дверку, ведущую в темный чулан.
- Войдите туда, любезный, - сказал он своему спутнику. Человек в плаще, ни слова не говоря, повиновался. Дверка захлопнулась за ним; он услыхал, как Феб запер ее на задвижку и начал спускаться со старухой по лестнице. Стало совсем темно.
VIII. Как удобно, когда окна выходят на реку
Клод Фролло (мы предполагаем, что читатель, более сообразительный, чем Феб, давно уже узнал в этом привидении архидьякона),-Клод Фролло несколько минут шарил вокруг себя в темной каморке, куда его запер капитан. То был один из тех закоулков, которые оставляют иногда архитекторы в месте соединения крыши с капитальной стеной. В вертикальном разрезе эта собачья конура, как ее удачно окрестил Феб, представляла собой треугольник. В ней не было окон и даже слухового оконца, а скат крыши мешал выпрямиться во весь рост. Клод присел на корточки среди пыли и мусора, хрустевшего у него под ногами. Голова его горела. Пошарив вокруг себя руками, он нащупал валявшийся на земле осколок стекла и приложил его ко лбу; холодок стекла несколько освежил его.
Что происходило в эту минуту в темной душе архидьякона? То ведомо было лишь богу да ему самому.
В каком роковом порядке располагались в его воображении Эсмеральда, Феб, Жак Шармолю, его любимый брат, брошенный им среди уличной грязи, его архидьяконская сутана, его доброе имя, которым он рисковал, находясь у какой-то Фа-лурдель, и вообще все образы и события этого дня? Этого я сказать не могу. Достоверно лишь то, что все эти представления образовали в его мозгу чудовищное сочетание.
Он прождал четверть часа, но ему казалось, что он состарился на сто лет. Внезапно он услышал, как заскрипели ступеньки деревянной лесенки; кто-то поднимался. Дверца люка приоткрылась; показался свет. В источенной червями двери его боковуши была довольно широкая щель; он приник к ней лицом. Таким образом ему было видно все, что происходило в соседней комнате. Старуха с кошачьей мордой вошла первой, держа в руках фонарь; за ней следовал, покручивая усы, Феб, и, наконец, третьей появилась прелестная и изящная фигурка Эсмеральды. Словно ослепительное видение возникла она перед глазами священника. Клод затрепетал, глаза его заволокло туманом, кровь закипела, все вокруг него загудело и закружилось. Он больше ничего не видел и не слышал.
Когда он пришел в себя, Феб и Эсмеральда были уже одни, они сидели рядом на деревянном сундуке возле лампы, выхватывавшей из мрака их юные лица и жалкую постель в глубине чердака.
Близ постели находилось окно, сквозь разбитые стекла которого, как сквозь прорванную дождем паутину, виднелся клочок неба и вдали луна, покоящаяся на мягком ложе пушистых облаков.
Молодая девушка сидела пунцовая, смущенная, трепещущая. Ее длинные опущенные ресницы бросали тень на пылающие щеки. Офицер, на которого она не осмеливалась взглянуть, так и сиял. Машинально, очаровательно-неловким движением она чертила по сундуку кончиком пальца беспорядочные линии и глядела на этот пальчик. Ножек ее не было видно, к ним приникла маленькая козочка.
Капитан выглядел щеголем. Воротник и обшлага его мундира были расшиты позументом, что считалось в то время верхом изящества.
Клод с трудом мог разобрать, о чем они говорили, так сильно стучало у него в висках.
(Болтовня влюбленных - вещь довольно банальная. Это вечное "Я люблю вас". Для равнодушного слушателя она звучит бедной, совершенно бесцветной музыкальной фразой, ежели только не украшена какими-нибудь фиоритурами. Но Клод был отнюдь не равнодушным слушателем этой болтовни.)
- О, - говорила, не подымая глаз, молодая девушка, - не презирайте меня, монсеньор Феб. Я чувствую, что поступаю очень дурно.
- Презирать вас, прелестное дитя, - отвечал капитан в тоне снисходительной и учтивой галантности,-вас презирать? Боже мой, но за что же?
- За то, что я пришла сюда.
- На этот счет, моя красавица, я держусь другого мнения. Мне нужно не презирать вас, а ненавидеть.
Молодая девушка испуганно взглянула на него.
- Ненавидеть? Что же такое я сделала?
- Вы слишком долго заставили себя упрашивать.
- Увы! - ответила она. - Это потому, что я боялась нарушить обет. Мне теперь не найти моих родителей... талисман потерял свою силу. Но что мне до того? Зачем мне теперь мать и отец?
И, говоря это, она подняла на капитана свои большие черные глаза, увлажненные радостью и нежностью.
- Чорт возьми, я ничего не понимаю! - воскликнул капитан.
Некоторое время Эсмеральда молчала. Слеза скатилась из ее глаз, с уст ее сорвался вздох. Она промолвила:
- О, монсеньор, я люблю вас!
Молодую девушку окружало благоухание такой невинности, обаяние такого целомудрия, что Феб чувствовал себя стесненным в ее присутствии. Эти слова придали ему отваги.
- Вы любите меня! - восторженно воскликнул он и обнял талию цыганки. Он только этого случая и поджидал.
Священник, увидев это, нащупал концом пальца острие кинжала, спрятанного у него на груди.
- Феб, - продолжала цыганка, потихоньку отводя от себя цепкие руки капитана, - вы добры, вы великодушны, вы прекрасны. Вы меня спасли, меня, сироту, подобранную цыганами. Уже давно мечтаю я об офицере, который спас бы мне жизнь. Это о вас мечтала я, еще не зная вас, о мой Феб. У героя моей мечты такой же красивый мундир, такой же благородный вид и такая же шпага. Ваше имя- Феб. Это чудное имя. Я люблю ваше имя, я люблю вашу шпагу. Выньте ее из ножен, Феб, чтобы я могла на нее полюбоваться.
- Дитя! - произнес капитан и, улыбаясь, обнажил шпагу. Цыганка взглянула на рукоятку, на лезвие, с очаровательным любопытством исследовала буквы, вырезанные на эфесе, и поцеловала шпагу, говоря:
- Ты шпага храбреца. Я люблю твоего хозяина. Феб воспользовался случаем, чтобы запечатлеть поцелуй на ее красивой наклоненной шейке, что заставило молодую девушку, пунцовую, словно вишня, быстро выпрямиться. Священник во мраке заскрежетал зубами.
- Феб,-сказала она,-не мешайте мне, я хочу с вами поговорить. Пройдитесь немного, чтобы я могла вас увидеть во весь рост и услышать звон ваших шпор. Какой вы красавец!
Капитан в угоду ей поднялся со своего места и, самодовольно улыбаясь, пожурил ее.
- Какое же вы еще дитя! Л кстати, прелесть моя, видели вы меня когда-нибудь в парадной куртке?
- Увы, нет, - отвечала она.
- Вот это действительно красиво!
Феб вновь уселся возле нее, но гораздо ближе, чем прежде.
- Послушайте, дорогая моя!
Цыганка ребячливым жестом, полным шаловливости, грации и веселья, несколько раз слегка ударила его по губам своей хорошенькой ручкой.
- Нет, нет, я не буду вас слушать. Вы меня любите? Я хочу, чтобы вы мне сказали, любите ли вы меня.
- Люблю ли я тебя, ангел моей жизни! - воскликнул капитан, преклонив колено. - Мое тело, кровь моя, моя душа - все твое, все для тебя. Я люблю тебя и никогда, кроме тебя, никого не любил.
Капитану столько раз доводилось повторять эту фразу при подобных же обстоятельствах, что он выпалил ее одним духом, не позабыв ни одного слова Услышав это страстное признание, цыганка возвела к грязному потолку, заменявшему небо, очи, полные ангельского блаженства.
- Ах, - пробормотала она, - вот мгновение, когда я хотела бы умереть!
Феб же нашел это "мгновение" более подходящим для того, чтобы сорвать у нее еще один поцелуй, чем подверг новой пытке несчастного священника.
- Умереть! - воскликнул влюбленный капитан. - Что вы говорите, прелестный мой ангел! Теперь-то и надо жить, клянусь Юпитером! Умереть в самом начале такого блаженства! Клянусь рогами сатаны, все это ерунда! Дело не в этом. Послушайте, моя дорогая Симиляр... Эсменарда... Простите, но у вас такое басурманское имя, что я никак не могу с ним сладить. Оно, как густой кустарник, в котором, я каждый раз путаюсь.
- Боже мой, - проговорила бедная девушка, - а я-то считала его красивым, ведь оно такое необыкновенное! Но если оно вам не нравится, зовите меня просто Готон.*
* G о t о n - уменьшительное от Marguerite {Маргарита, Маргариточка- деревенская девушка).
- Э, не будем огорчаться из-за таких пустяков, моя милочка! К нему нужно привыкнуть, вот и все. Я выучу его наизусть, и все пойдет хорошо. Так послушайте же, моя дорогая Симиляр, я обожаю вас до безумия. Это просто удивительно, как я люблю вас. Я знаю одну особу, которая лопнет от ярости из-за этого.
Ревнивая девушка прервала его:
- Кто она такая?
- А что нам до нее за дело? - отвечал Феб. - Любите вы меня?
- О! - произнесла она
- Ну и прекрасно! Это главное! Вы увидите, как я люблю вас. Пусть этот долговязый дьявол Нептун подденет меня на свои вилы, ежели я не сделаю вас счастливейшей женщиной У нас будет где-нибудь хорошенькая маленькая квартирка. Я заставлю моих стрелков гарцевать под вашими окнами. Они все конные и за пояс заткнут стрелков капитана Миньона. Среди них есть копейщики, лучники и пищальники. Я поведу вас на большой смотр близ Рюлли. Это великолепное зрелище. Восемьдесят тысяч человек в строю; тридцать тысяч белых лат, панцырей и кольчуг; стяги шестидесяти семи цехов, знамена парламента, счетной палаты, казначейства, монетного двора; словом, вся чортова свита! Я покажу вам львов королевского дворца - это хищные звери. Все женщины любят такие зрелища.
Молодая девушка, упиваясь звуками его голоса, мечтала, не вникая в смысл его слов
- О! Как вы будете счастливы! - продолжал капитан, незаметно расстегивая пояс цыганки.
- Что вы делаете? - поспешно воскликнула она. Этот переход к "предосудительным действиям" развеял ее грезы.
- Ничего, - ответил Феб - Я говорю только, что когда вы будете со мной, вам придется расстаться с этим нелепым уличным нарядом
- Когда я буду с тобой, мой Феб, - с нежностью прошептала молодая девушка.
И вновь задумалась и умолкла.
Капитан, ободренный ее кротостью, обнял ее стан, - она не противилась, тогда он принялся потихоньку расшнуровывать ее корсаж и привел в такой беспорядок ее шейную косынку, что взору задыхавшегося архидьякона предстало выступавшее из кисеи дивное обнаженное плечо цыганки, округлое и смуглое, словно луна, поднимающаяся из тумана на горизонте.
Молодая девушка не мешала Фебу. Казалось, она ничего не замечала. Взор предприимчивого капитана сверкал. Внезапно она обернулась к нему.
- Феб, - сказала она с выражением бесконечной любви,-научи меня своей вере.
- Моей вере! - воскликнул, разразившись хохотом, капитан.-Мне научить тебя моей вере! Гром и молния! Да на что тебе понадобилась моя вера?
...
