При этом нахальном заявлении лицо архидьякона приняло наставнически-отеческое выражение.
- Вам известно, господин Жеан, что ленное владение Тиршап приносит нам, включая арендную плату и доход с двадцати одного дома, всего лишь тридцать девять ливров, одиннадцать су и шесть парижских денье. Это, правда, в полтора раза больше, чем было при братьях Пакле, но все же это немного.
Сказки любят все. Многие взрослые с удовольствием читают вместе с детьми
сказки Ганса Андерсена . «Дюймовочка», «Огниво», «Принцесса на горошине» и многие другие добрые и поучительные сказки Андерсена. Читайте своим детям только хорошие сказки, через сказки можно воспитать в человеке положительные качества характера.
- Мне нужны деньги, - твердо повторил Жеан.
- Вам известно решение духовного суда о том, что все наши дома полностью, как вассальное владение, зависят от епархии и что откупиться от нее мы можем не иначе, как уплатив его преподобию епископу две серебряных, позолоченных марки по шесть парижских ливров каждая? Этих денег я еще не накопил. И это вам известно.
- Мне известно только то, - в третий раз повторил Жеан, - что мне нужны деньги.
- А для чего?
Этот вопрос зажег луч надежды в глазах юноши. К нему вернулись его кошачьи ужимки.
- Послушайте, дорогой братец Клод, - сказал он, - я не обратился бы к вам, если бы у меня были дурные намерения. Я не собираюсь щеголять на ваши деньги в тавернах и прогуливаться по парижским улицам, наряженный в золотую парчу, в сопровождении моего лакея, cum meo laquasio *. Нет, брат мой, я прошу деньги на доброе дело.
* С моим лакеем (на "кухонной" латыни).
- На какое это доброе дело? - несколько озадаченный, спросил Клод.
- Двое из моих друзей хотели бы купить приданое для ребенка одной бедной вдовы из общины Одри. Это акт милосердия. Требуется всего три флорина, и мне хотелось бы внести свою долю.
- Как зовут ваших друзей?
- Пьер Лассомер* и Батист-Крок-Уазон*.
- Гм! - пробормотал архидьякон, - вот имена, которые так же пристали к доброму делу, как пушка к алтарю.
Несомненно, Жеан очень неудачно подобрал имена своих друзей, но он спохватился слишком поздно.
- А к тому же, - продолжал проницательный Клод, - что это за приданое, которое должно стоить три флорина? Да еще для ребенка благочестивой вдовы? С каких же это пор вдовы из этой общины стали обзаводиться грудными младенцами?
Жеан вторично попытался пробить лед.
- Так и быть, мне нужны деньги, чтобы пойти сегодня вечером к Изабо-ла-Тьери в Валь-д'Амур.
- Презренный развратник! - воскликнул священник.
- Anagneia, - перевел Жеан.
Это слово, заимствованное, быть может, не без лукавства, со стены кельи, произвело на священника странное впечатление: он закусил губы и только покраснел от гнева
- Уходите, - сказал он, наконец, Жеану, - я жду одного человека.
Школяр сделал последнюю попытку:
- Братец Клод, дайте мне хоть какую-нибудь мелочь, мне не на что пообедать.
- А на чем вы остановились в декреталиях Грациана?
- Я потерял свои тетради.
- Кого из латинских гуманистов вы изучаете?
- У меня украли мой экземпляр Горация.
- А как с Аристотелем?
- Ба! Какой из отцов церкви утверждает, братец, что еретические заблуждения всех времен находили убежище в дебрях аристотелевской метафизики? Плевать мне на Аристотеля! Я не желаю, чтобы его метафизика поколебала мою веру.
-- Молодой человек, - сказал архидьякон, - во время последнего въезда короля у одного из придворных, Филиппа де Комин, на попоне его лошади был вышит девиз: Qui non laborat non manducet*. Поразмыслите-ка над этим!
* L'assommeur-убийца (франц.).
* С r о q u e-О i s о n -- птицеед (франц.).
* Кто не работает, тот не ест (лат.).
Опустив глаза и приложив палец к уху, школяр с сердитым видом помолчал с минуту. Внезапно, с проворством трясогузки, он повернулся к Клоду:
- Итак, любезный брат, вы отказываете мне даже в
одном жалком су, на которое я могу купить кусок хлеба у булочника?
- Qui non laborat non manducet.
При этом ответе неумолимого архидьякона, Жеан закрыл лицо руками, словно рыдающая женщина, и голосом, исполненным отчаяния, воскликнул: Otototototoi!
- Что это означает, сударь? - изумленный этой выходкой, спросил Клод.
- Извольте, я вам скажу, - отвечал школяр, вскинув на него свои дерзкие глаза, которые он только что натер докрасна кулаками, чтобы они казались заплаканными. - Это по-гречески. Это анапест Эсхила, отлично выражающий отчаяние.
И при этих словах он разразился таким задорным и таким раскатистым хохотом, что заставил улыбнуться архидьякона. Клод почувствовал свою вину: к чему он так баловал этого ребенка?
- О, добрый братец Клод, - снова заговорил Жеан, ободренный этой улыбкой, - взгляните на мои дырявые башмаки. Башмак, у которого подошва просит каши, ярче свидетельствует о трагическом положении героя, нежели греческие котурны.
К архидьякону быстро вернулась его прежняя суровость.
- Я пришлю вам новые башмаки, но денег не дам, - сказал он.
- Ну хоть одну жалкую монетку, - умолял Жеан. - Я вызубрю наизусть Грациана, я буду веровать в бога, стану истинным Пифагором по части учености и добродетели. Но, умоляю, хоть одну монетку! Неужели вы хотите, чтобы разверстая передо мной пасть голода, черней, зловонней и глубже, чем преисподняя, чем монашеский нос, пожрала меня?
Клод, нахмурившись, покачал головой:
- Qui non laborat... Жеан не дал ему окончить.
- Ах, так!-крикнул он.-Тогда к чорту все! Да здравствует веселье! Я засяду в кабаке, буду драться, бить посуду, шляться к девкам!
И, говоря так, он швырнул свою шапочку о стену и прищелкнул пальцами, словно кастаньетами.
Архидьякон сумрачно взглянул на него:
- Жеан, у вас нет души.
- В таком случае, у меня, если верить Эпикуру, отсутствует нечто, состоящее из чего-то, чему нет имени!
- Жеан, вам серьезно следует подумать о том, чтобы исправиться.
- Вот вздор! - воскликнул школяр, переводя взгляд от брата к ретортам на очаге. - Здесь все пустое - и мысли, и бутылки!
- Жеан, вы катитесь по наклонной плоскости. Знаете ли вы, куда вы идете?
- В кабак, - ответил Жеан.
-- Кабак ведет к позорному столбу.
- Это такой же фонарный столб, как и всякий другой, и, может быть, именно с его помощью Диоген и нашел бы человека, которого искал.
- Позорный столб приводит к виселице.
- Виселица - коромысло весов, к одному концу которого подвешен человек, к другому - вселенная! Даже лестно быть таким человеком.
- Виселица ведет в ад.
- Это всего-навсего жаркий огонь.
-
Жеан, Жеан, вас ждет печальный конец.
- Зато начало было хорошее!
В это время на лестнице послышались чьи-то шаги.
- Тише, - проговорил архидьякон, приложив палец к губам, - вот и мэтр Жак. Послушайте, Жеан, - добавил он тихим голосом,-остерегайтесь когда-нибудь проронить хоть одно слово о том, что вы здесь увидите и услышите. Спрячьтесь под очаг-и ни звука!
Школяр забился под очаг; там его внезапно осенила блестящая мысль.
>- Кстати, братец Клод, за молчание флорин.
-- Хорошо! Обещаю!
- Дайте сейчас.
- На, бери! - сказал гневно архидьякон, швыряя ему кошелек.
Жеан скользнул под очаг, и дверь распахнулась.
V. Два человека в черном
Человек, вошедший в келью, был одет в черное платье, и лицо его было хмуро. Что прежде всего поразило нашего приятеля Жеана (который, как это ясно для каждого, примостился в своем закутке таким образом, чтобы вволю можно было смотреть и слушать), так это поистине мрачный вид одежды и лица новоприбывшего. А между тем от всего его облика веяло какой-то вкрадчивостью, но вкрадчивостью кошки или судьи, - приторной вкрадчивостью. Он был совершенно седой, в морщинах; ему можно было дать лет шестьдесят, он моргал, у него были белые брови, отвисшая нижняя губа и большие руки. Когда Жеан понял, что это, повиднмому, всего только какой-либо врач или судья и что у этого человека нос далеко отстоял ото рта, что является признаком глупости, - он отодвинулся подальше в угол, досадуя, что придется долго просидеть в такой неудобной позе и в таком неприятном обществе
Архидьякон даже не привстал навстречу незнакомцу; он сделал ему "знак присесть на стоявшую около двери скамейку и после нескольких минут молчания, казалось, завершившего какое-то ранее начатое размышление, слегка покровительственным тоном сказал:
- Здравствуйте, мэтр Жак.
- Мое почтение, мэтр, - ответил человек в черном. В тоне, которым было произнесено это "мэтр Жак" одним из них и "мэтр"-другим, приметна была та разница, какая слышна, когда произносится "государь" и "господина, "do-mine" и "domne". Несомненно, это была встреча ученого с учеником
- Ну как? -спросил архидьякон после некоторого молчания, которое мэтр Жак поостерегся нарушить. - Надеетесь вы на успех?
- Увы, мэтр, - печально улыбаясь, ответил гость, - я все еще продолжаю раздувать. Пеплу - хоть отбавляй, но золота - ни крупинки!
Клод сделал нетерпеливый жест.
- Я не об этом вас спрашиваю, мэтр Жак Шармолю, а о процессе вашего колдуна. По вашим словам, это Марк Сенен, казначей Высшей счетной палаты. Сознается он в колдовстве? Удался вам допрос?
- Увы, нет, - ответил мэтр Жак, все так же грустно улыбаясь - Мы лишены этого утешения. Этот человек-кремень Его нужно сварить живьем на Свином рынке, прежде чем он что-нибудь скажет, и, однако, мы ничем не пренебрегали, чтобы добиться правды. У него уже выворочены все члены. Мы пускаем в ход всевозможные средства, как говорит старый забавник Плавт:
Advorsunistimulos, laminas, crucesque, compedesque,
Nervos, catenas, carceres, numellas, pedicas, boias*.
* Против (него) крючья, каленое железо, дыба, оковы, плети, цепи, тюрьма, ножные колодки, кандалы и рабский ошейник (лат.).
Ничего не помогает. Это ужасный человек. Я понапрасну бьюсь над ним.
- Ничего нового не нашли в его доме?
- Как же! - ответил мэтр Жак, роясь в своем мешке. - Вот этот пергамент. Тут есть слова, которые мы не понимаем. А между тем господин прокурор уголовного суда Филипп Лелье немного знает древнееврейский язык, которому он научился во время процесса евреев с улицы Кантерстен в Брюсселе
Говоря это, мэтр Жак развернул пергамент.
- Дайте-ка,-проговорил архидьякон и, взглянув на пергамент, воскликнул:
- Чистейшее чернокнижие, мэтр Жак! Эмен-хетан! Это крик оборотней, прилетающих на шабаш. Per ipsum, et cum ipso, et in ipso* - это заклинание, ввергающее дьявола с шабаша обратно в ад. Нах, pax, max* - относится к врачеванию: это заговор против укуса бешеной собаки. Мэтр Жак, вы-королевский прокурор церковного суда: эта рукопись чудовищна!
* Через себя, и с собою, и в себе (лат.).
* Бессмысленный набор слов.
- Мы вновь подвергнем допросу этого человека. Вот что еще мы нашли у Марка Сенена, - сказал мэтр Жак, роясь в своей сумке. Это оказался сосуд, сходный с теми, которые загромождали очаг Клода.
- А, - сказал архидьякон, - это алхимический тигель.
- Сознаюсь, - со своей робкой и принужденной улыбкой сказал мэтр Жак, - я испробовал его на очаге, но получилось не лучше, чем с моим.
Архидьякон принялся рассматривать сосуд.
- Что это он нацарапал на своем тигле? Och! Och! - слово, отгоняющее блох! Этот Марк Сенен - невежда! Ясно, что в этом тигле вам никогда не добыть золота. Он годится лишь на то, чтобы ставить его летом в вашей спальне.
- Хорошо, что мы заговорили об ошибках, - сказал королевский прокурор. - Прежде чем подняться к вам, я рассматривал внизу портал; вполне ли вы уверены, ваше преподобие, в том, что со стороны Отель-Дье изображено начало работ по физике и что среди нагих фигур, находящихся у ног божьей матери, фигура с крылышками на пятках изображает Меркурия?
- Да, - ответил священник, - так пишет Августин Нифо, итальянский ученый, которому покровительствовал обучивший его бородатый демон. Впрочем, сейчас мы спустимся вниз, и я вам все это разъясню на месте.
- Благодарю вас, мэтр, - кланяясь до земли, ответил Шармолю. - Кстати, я чуть было не запамятовал. Когда вам будет угодно, чтобы я распорядился арестовать маленькую колдунью?
- Какую колдунью?
- Да хорошо вам известную цыганку, которая, несмотря на запрещение духовного суда, приходит всякий день плясать на Соборную площадь! У нее есть еще какая-то одержимая дьяволом коза с бесовскими рожками, которая читает, пишет, знает математику не хуже Пикатрикса. И из-за нее одной следовало бы перевешать все цыганское племя. Обвинение составлено, суд не затянется, не сомневайтесь! А хорошенькое созданье эта плясунья, ей богу! Какие великолепные черные глаза, точно два египетских карбункула! Так когда Же мы начнем?
Архидьякон был страшно бледен.
- Я скажу вам тогда, - еле слышно пробормотал он; затем с усилием прибавил: - а пока займитесь Марком Сененом.
- Будьте спокойны, - улыбаясь, ответил Шармолю. - Вернувшись домой, я снова заставлю привязать его к кожаной скамье. Но только это дьявол, а не человек. Он доводит до изнеможения даже самого Пьера Тортерю, у которого ручищи посильнее моих. Как говорит этот добряк Плавт:
Nudus vinctus, centum pondo, es quando pendes per pedes *. Допросим его на дыбе, это лучшее, что у нас есть. Он попробует и этого.
* Нагой, связанный, ты весишь сто фунтов, когда повешен за ноги (лат.).
Казалось, отец Клод был погружен в мрачное раздумье. Он обернулся к Шармолю.
- Мэтр Пьера... то есть мэтр Жак, хотел я сказать, займитесь Марком Сененом.
- Да, да, отец Клод. Несчастный человек! Ему придется страдать, как Муммолю. Но что за дикая мысль отправиться на шабаш? Ему, казначею Высшей счетной палаты, следовало бы знать закон Карла Великого. Stryga vel masca!* Что же касается малютки Смеральды, как они ее называют, то я буду ожидать ваших распоряжений. Ах, да! Когда мы будем проходить под порталом, объясните мне, пожалуйста, что означает садовник на фреске у самого входа в церковь? Это, должно быть, Сеятель? Э, мэтр, над чем вы задумались?
* Особенно истребляй вампира (лат.).
Клод, поглощенный своими мыслями, не слушал его. Шармолю проследил за направлением его взгляда и увидел, что глаза священника были устремлены на паутину, затягивающую слуховое окно. В этот момент какая-то легкомысленная муха, стремясь к мартовскому солнцу, ринулась сквозь эту сеть к окну и увязла в ней Почувствовав сотрясение паутины, громадный паук, сидевший в самой ее середине, резким движением подскочил к мухе, перегнул ее пополам своими передними лапками, в то время как его отвратительный хоботок ощупывал ее головку.
- Бедная мушка! - сказал королевский прокурор церковного суда и потянулся, чтобы спасти муху. Архидьякон, словно внезапно пробужденный, судорожным движением удержал его руку.
- Мэтр Жак! - воскликнул он. - Не перечьте судьбе! Прокурор испуганно обернулся. Ему почудилось, будто руку его сжали железные клещи. Неподвижный, свирепый, сверкающий взгляд архидьякона был прикован к ужасной маленькой группе - мухе и пауку.
- О, да, - продолжал священник голосом, который исходил из самых недр его существа, - вот символ всего! Она летает, она ликует, она только что родилась; она жаждет весны, вольного воздуха, свободы! О, да! Но стоит ей столкнуться с роковой розеткой, и оттуда вылезает паук, отвратительный паук! Бедная плясунья! Бедная обреченная мушка! Не мешайте, мэтр Жак, это судьба! Увы, Клод, и ты паук. Но в то же время ты и муха! Клод, ты летел навстречу науке, свету, солнцу, ты стремился к простору, к яркому свету вечной истины; но, бросившись к сверкающему оконцу, выходящему в иной мир, в мир света, разума и науки, ты, слепая мушка, безумный ученый, ты не заметил тонкой паутины, протянутой роком между светом и тобой, ты бросился в нее стремглав, несчастный безумец! И вот ныне, с проломленной головой и оторванными крыльями, ты бьешься в железных лапах судьбы! Мэтр Жак! Мэтр Жак! Не мешайте пауку!
- Уверяю вас, что я не трону его, - ответил с недоумением глядевший на него прокурор, - ради бога, отпустите мою руку, мэтр! У вас не рука, а тиски.
Но архидьякон не слушал его.
- О, безумец! - продолжал он, неотрывно глядя на оконце. - Если бы тебе даже и удалось прорвать эту опасную паутину своими мушиными крылышками, то неужели же ты воображал, что ты выберешься к свету! Увы! Как преодолеть тебе это оконное стекло, эту прозрачную преграду, эту хрустальную стену, несокрушимую, как адамант, отделяющую философов от истины? О тщета науки! Сколько мудрецов, стремясь к ней издалека, разбиваются об нее насмерть! Сколько научных систем сталкиваются и жужжат у этого вечного стекла!
Он умолк. Казалось, что эти последние рассуждения незаметно направили его мысли от себя самого к мысли о науке, и это подействовало на него успокоительно. Жак Шар-молю окончательно вернул его к действительности.
- Итак, мэтр, - спросил Жак, - когда же вы придете помочь мне добыть золото? Я с нетерпением жду результата. Горько усмехнувшись, архидьякон покачал головой.
- Мэтр Жак, прочтите Михаила Пселла "Dialogus de energia et operatione daemonum"*. To, чем мы занимаемся, не так-то уж невинно.
* "Диалог об энергии и деятельности демонов" (лат.).
- Тише, мэтр, я догадываюсь об этом, - сказал Шармолю. -Но что делать! Приходная понемногу заниматься и герметикой, когда ты всего лишь королевский прокурор церковного
суда и получаешь жалованья тридцать турских экю в год. Однако давайте говорить потише.
В эту минуту шум жующих челюстей, донесшийся из-под очага, поразил настороженный слух Шармолю.
- Что это? - спросил он.
То был школяр, который, очень соскучившись и очень устав сидеть в своем тайничке, обнаружил там черствую корочку хлеба с огрызком заплесневелого сыра и, не стесняясь, занялся ими, найдя в этом и завтрак, и утешение. Так как он был очень голоден, то, громко жуя и с аппетитом причмокивая, он производил сильный шум, что и возбудило тревогу прокурора.
- Это, должно быть, мой кот лакомится мышью... - поспешно ответил архидьякон.
Это объяснение удовлетворило Шармолю.
- Правда, мэтр, - ответил он, почтительно улыбаясь, - у всех великих философов были свои домашние животные. Вы помните, что говорил Сервиус: Nullus enim locus sine genio est*.
Клод, опасаясь какой-нибудь новой выходки со стороны Жеана, напомнил своему почтенному ученику, что им еще предстоит вместе исследовать несколько изображений на портале. Оба они вышли из кельи, к большому облегчению школяра, который начал уже серьезно опасаться, как бы на его коленях не остался навеки отпечаток его подбородка.
* У каждого места есть свой дух (гений) (лат.).
VI. Последствия, к которым могут привести семь прозвучавших на вольном воздухе проклятий
- Те Deum laudamus!* - воскликнул Жеан, вылезая из своей дыры. - Наконец-то оба филина убрались! Och! Och! Нах! Pax! Max! Блохи! Бешеные собаки! Дьявол! Я сыт по горло этой болтовней! В голове трезвон, точно в колокольне. Да еще этот затхлый сыр в придачу! Ну-ка, поскорее вниз! Мошну старшего братца захватим с собой и обратим все эти монетки в бутылки!
* Тебе бога хвалим! (начало лат. католического гимна)
Он с нежностью и восхищением заглянул в драгоценный кошелек, оправил на себе одежду, обтер башмаки, смахнул пыль со своих серых от золы рукавов, засвистал какую-то песенку, подпрыгнул, повернувшись на одной ноге, обследовал, нет ли еще чего-нибудь в келье, чем можно было бы поживиться, подобрал несколько валявшихся на очаге стеклянных амулетов, годных на то, чтобы подарить их вместо украшений Иза-бо-ла-Тьери, и. наконец, толкнув дверь, которую брат его оставил незапертой - последняя его поблажка - и которую Жеан
тоже оставил открытой - последняя его проказа, - он, подпрыгивая, словно птичка, спустился по винтовой лестнице.
В потемках на ступеньках он толкнул кого-то, кто посторонился с ворчанием; он решил, что это Квазимодо, и эта мысль показалась ему до того забавной, что весь остальной путь по лестнице он бежал, держась за бока от смеха. Выскочив на площадь, он все еще продолжал хохотать.
Очутившись на мостовой, он топнул ногой.
- О! - воскликнул он. - Добрая и почтенная парижская мостовая! Проклятая лестница! На ней запыхались бы даже ангелы, восходившие по лестнице Иакова! Чего ради я полез в этот каменный бурав, продыравливающий небо? Чтобы отведать обомшелого сыра да полюбоваться из слухового окна колокольнями Парижа?!
Пройдя несколько шагов, он заметил обоих филинов, то есть Клода и мэтра Жака Шармолю, созерцавших какое-то изваяние портала. Он на цыпочках приблизился к ним и услышал, как архидьякон шептал Шармолю:
- Этот Иов на камне цвета ляпис-лазури с золотыми краями был вырезан по приказанию епископа Гильома Парижского. Иов знаменует собою философский камень. Чтобы стать совершенным, он должен тоже подвергнуться испытанию и мукам, как говорит Раймонд Люлль - Sub conservatione formae specificae salva anima *.
- Ну, меня это не касается, - пробормотал Жеан, - кошелек-то ведь у меня.
В эту минуту он услышал, как чей-то громкий и звучный голос позади него разразился целой серией ужасающих проклятий.
* При сохранении своей формы душа остается невредимой (лат.).
- Чортово семя! К чортовой матери! Чорт побери! Провалиться ко всем чертям! Пуп Вельзевула! Клянусь папой! Гром и молния!
- Клянусь душой, - воскликнул Жеан, - так ругаться может только мой друг, капитан Феб!
Имя Феба долетело до слуха архидьякона в тот самый момент, когда он объяснял королевскому прокурору значение дракона, опустившего свой хвост в чан, из которого выходит в облаке дыма голова короля. Клод вздрогнул, прервал, к великому изумлению Шармолю, свои объяснения, обернулся и увидел своего брата Жеана, подходившего к высокому офицеру, стоявшему у дверей дома Гонделорье.
Действительно, это был капитан Феб де Шатопер. Он стоял, прислонившись к углу дома своей невесты, и безбожно ругался.
- Честное слово, капитан Феб, - сказал Жеан, касаясь его руки, - ну и мастер же вы ругаться!
- Поди к чорту! - ответил капитан.
- Сам поди туда же! - возразил школяр. - Однако скажите, любезный капитан, что это вас прорвало таким красноречием?
- Простите, дружище Жеан, - ответил Феб, пожимая ему руку. - Ведь вы знаете, лошадь, пустившаяся вскачь, сразу не останавливается. А я ведь ругался галопом Я только что покинул этих жеманниц И каждый раз, когда я выхожу от них, у меня полон рот проклятий. Мне необходимо их изрыгнуть, иначе я задохнусь! Убей меня гром!
- Не хотите ли выпить?
Это предложение успокоило капитана.
- Непрочь, но у меня ни гроша.
- А у меня есть.
- Ба! Неужели?
Жеан величественным и вместе простодушным жестом раскрыл перед капитаном кошелек. Тем временем архидьякон, который покинул остолбеневшего от изумления Шармолю, приблизился к ним и остановился в нескольких шагах, наблюдая за ними. Молодые люди не обратили на это никакого внимания, настолько они были поглощены созерцанием кошелька.
- Жеан, - воскликнул Феб, - кошелек в вашем кармане - это все равно, что луна в ведре с водою. Ее видно, но ее там нет. Только отражение! Чорт возьми! Держу пари, что там камешки!
Жеан ответил холодно:
- Вот они, камешки, которыми я набиваю свой карман. И, Не прибавив к этому ни слова, он с видом римлянина, спасающего отечество, высыпал содержимое кошелька на ближайшую тумбу.
- Истинный господь, - пробормотал Феб, - щитки, большие беляки, малые беляки, полденье, по двадцать су пара, парижские денье, лиары, настоящие, с орлом! Невероятно!
Жеан продолжал держаться с достоинством и невозмутимостью. Несколько ливров покатились в грязь; капитан бросился было их поднимать, но Жеан удержал его:
- Фи, капитан Феб де Шатопер! Феб сосчитал деньги и, торжественно повернувшись к Жеану, произнес:
- А знаете ли вы, Жеан, что здесь двадцать три парижских су? Кого это вы ограбили нынче ночью на улице "Перерезанных глоток"?
Жеан откинул назад белокурую кудрявую голову и, презрительно сощурив глаза, ответил:
- На то у нас имеется брат-полоумный архидьякон.
- Чорт возьми! - воскликнул Феб. - Какой достойный человек!
- Идем, выпьем, - предложил Жеан.
- Куда же мы пойдем? - спросил Феб. - В кабак "Яблоко Евы"?
- Не стоит, капитан, пойдем лучше в "Старую науку"- старуха, распиливающая дужку. Это ребус. Люблю такие названия *.
* "Vieille science" - "Старая наука". Фонетически похоже на "vielle (qui) scie anse"-старуха, распиливающая дужку (франц).
- Наплевать на ребусы, Жеан. Вино лучше в кабаке "Яблоко Евы", а кроме того там возле двери вьется на солнце виноградная лоза. Это меня развлекает, когда я пью.
- Ладно, пусть будет Ева с ее яблоком, - согласился школяр и, взяв под руку капитана, сказал:
- Кстати, дражайший капитан, вы только что упомянули об улице "Перерезанных глоток". Так не говорят. Мы уже не варвары. Надо говорить: "Улица Перерезанного горла".
И оба приятеля направились к "Яблоку Евы". Излишне упоминать о том, что предварительно они подобрали упавшие в грязь деньги и что вслед за ними пошел и архидьякон.
Он следовал за ними, мрачный и растерянный. Был ли этот Феб тем самым Фебом, чье проклятое имя после встречи с Гренгуаром вплеталось во все его мысли, - этого он не знал, но все же это был какой-то Феб, и этого магического имени достаточно было, чтобы архидьякон, крадучись, словно волк, шел вслед за беззаботными друзьями, с напряженным вниманием прислушиваясь к их болтовне и следя за каждым их жестом. Впрочем, ничего не было легче, как подслушать их беседу; они говорили во весь голос, мало стесняясь тем, что приобщали прохожих к своим излияниям. Они болтали о дуэлях, девках, попойках, сумасбродствах.
На углу одной из улиц с перекрестка донесся звук бубна. Клод услышал, как офицер сказал школяру:
- Гром и молния! Поспешим!
- Почему?
- Боюсь, как бы меня не заметила цыганка.
...
