Чтобы вытащить его из бездны. Квазимодо достаточно было протянуть руку, но он даже не смотрел на Клода. Он Смотрел на Гревскую площадь. Он смотрел на виселицу Он смотрел на цыганку.
Мы так редко ходим в театр, особенно на балет или в оперу. А это нужно для того, чтобы дать пищу нашей душе и сердцу. Выбрать один выходной и сходить всей семьей на балет, это самое полезное время провождения.
Билеты в большой театр можно найти в интернете и заказать он-лайн.
Глухой облокотился о балюстраду в том месте, где до него стоял архидьякон. Он не отрывал взгляда от того единственного, что в этот миг существовало для него на свете, он был неподвижен и нем, как человек, пораженный молнией, и слезы непрерывным потоком тихо струились из его единственного глаза, который до сей поры пролил лишь одну слезу.
Между тем архидьякон изнемогал По его лысому лбу катился пот, из-под ногтей на камни сочилась кровь, колени были в ссадинах.
Он слышал, как при каждом усилии, которое он делал, его сутана, зацепившаяся за жолоб, трещала и рвалась. Жолоб оканчивался свинцовой трубой, гнувшейся под тяжестью его тела. Архидьякон чувствовал, что труба медленно подается. Он думал, этот несчастный, что когда усталость сломит его руки, когда его сутана разорвется, когда свинцовая труба сдаст, то падение его неизбежно, и ужас сжимал его сердце. Иногда он устремлял блуждающий взгляд на тесную площадку, футах в десяти пониже, образуемую каким-то архитектурным украшением, и молил небо из глубины своей отчаявшейся души послать ему милость окончить свой век на этом пространстве в два квадратных фута, даже если ему суждено прожить сто лет. Один раз он взглянул вниз на площадь, в бездну; когда он вновь поднял голову, то веки его были сомкнуты, а волосы стояли дыбом.
Было что-то страшное в молчании этих двух людей В то время как архидьякон в нескольких футах от Квазимодо погибал такой лютой смертью. Квазимодо плакал и смотрел на Гревскую площадь.
Архидьякон, видя, что все его попытки только расшатывают его последнюю хрупкую опору, решил больше не шевелиться. Охватив жолоб, он висел едва дыша, недвижно, чувствуя лишь судорожное сокращение мускулов живота, подобное тому, какое испытывает человек во сне, когда ему кажется, что он падает.
Его остановившиеся глаза были болезненно и изумленно расширены. Почва постепенно уходила из-под него, его пальцы скользили по жолобу, его руки слабели, тело становилось тяжелее. Поддерживавшая его свинцовая труба все ниже и ниже склонялась над бездной.
Он видел под собой - и это было ужасно - кровлю Сен-Жан-ле-Рон, казавшуюся маленькой, точно перегнутая пополам карта. Он поочередно глядел на бесстрастные изваяния башни, повисшие, как и он, над пропастью, но без страха за себя, без сожаления к нему. Все вокруг было каменным: прямо веред ним -раскрытые пасти чудовищ, под ним в глубине площади - мостовая, над его головой - плакавший Квазимодо.
На Соборной площади стояли кучки добродушных зевак, которые спокойно обсуждали, кем мог быть этот безумец, который забавляется таким страшным образом. Священник слышал, как они говорили, ибо их высокие и ясные голоса долетали до него.
- Да ведь он сломит себе шею!
Квазимодо плакал.
Наконец архидьякон, с пеной на губах от бешенства и ужаса, понял, что все его усилия бесполезны. Все же он собрал остатки сил для последней попытки. Он откинулся на жолобе, коленями оттолкнулся от стены, уцепился руками за расщелину в камне, и ему удалось подтянуться приблизительно на один фут; но от этого толчка поддерживавшая его свинцовая труба сразу погнулась. Одновременно прорвалась и его сутана. Тогда, чувствуя, что он потерял всякую опору, что только его онемевшие слабые руки еще за что-то цепляются, несчастный закрыл глаза и выпустил жолоб. Он упал.
Квазимодо глядел, как он падал.
Падение с такой высоты редко бывает отвесным. Архидьякон, полетевший в пространство, сначала падал вниз головою, вытянув руки, затем несколько раз перевернулся в воздухе. Ветер отнес его на кровлю одного из соседних домов, о которую несчастный и ударился. Однако, когда он долетел до нее, он еще был жив. Звонарь видел, как он цеплялся пальцами, пытаясь удержаться на пиньоне. Но поверхность была слишком поката, а он был уже без сил. Он быстро скользнул вниз по крыше, как оторвавшаяся черепица, и грохнулся на мостовую. Там он остался лежать недвижим.
Квазимодо поднял свой взор на цыганку, тело которой, вздернутое на виселицу, билось в последних предсмертных судорогах под ее белой одеждой, затем он взглянул вниз на архидьякона, распростертого у подножия башни и потерявшего всякий человеческий облик, и с рыданьем, всколыхнувшим его уродливую грудь, произнес:
- Вот все, что я любил.
III. Брак Феба
Под вечер того же дня, когда судебные пристава епископства подняли на Соборной площади изувеченный труп архидьякона, Квазимодо исчез из Собора богоматери.
По поводу этого происшествия ходило множество слухов. Никто не сомневался в том, что пробил час, когда, в силу их договора. Квазимодо, то есть дьявол, должен был унести с собой Клода Фролло, то есть колдуна. Утверждали, будто Квазимодо, чтобы взять душу Фролло, разбил его тело, подобно тому как обезьяна разбивает скорлупу ореха, чтобы съесть ядро.
Вот почему архидьякон не был погребен в священной земле.
Людовик XI опочил год спустя, в августе месяце 1483 года.
Что же касается Пьера Гренгуара, то ему удалось спасти козочку и добиться успеха как драматургу. Повидимому, отдав дань множеству безрассудных увлечений - астрологии, философии, архитектуре, герметике, он вновь вернулся к драматургии, самому безрассудному из всех. Это он называл своим "трагическим концом". Вот что можно прочесть по поводу его успехов как драматурга в счетах епархии за 1483 год:
"Жеану Маршану, плотнику, и Пьеру Гренгуару, сочинителю, которые поставили и сочинили мистерию, сыгранную в парижском Шатлэ в день приезда господина папского посла, на вознаграждение лицедеев, одетых и обряженных, как то требовалось для оной мистерии, а равно и на устройство ими необходимых для сего подмостков; за все - сто ливров". Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился
IV. Брак Квазимодо
Мы только что упоминали о том, что Квазимодо исчез из Собора богоматери в самый день смерти цыганки и архидьякона. И действительно, его уже более никто не видал, никто не знал, что с ним сталось.
В ночь после казни Эсмеральды помощники палача сняли ее труп с виселицы и отнесли его, согласно обычаю, в склеп Монфокона.
Монфокой был, как говорит Соваль, "самой древней и самой великолепной виселицей королевства". Между предместьями Тампль и Сен-Мартен, приблизительно в ста шестидесяти саженях от крепостной стены Парижа, на расстоянии нескольких выстрелов от Куртиль на вершине пологого, но достаточно высокого холма возвышалось сооружение своеобразной формы, которое слегка напоминало кельтский кромлех и где также приносились человеческие жертвы.
Представьте себе на вершине известковой насыпи огромный каменный параллелепипед, высотою в пятнадцать футов, шириною в тридцать и длиною в сорок, с дверью, наружной лестницей и площадкой. На этой платформе - шестнадцать громадных столбов из необтесанного камни, высотой в тридцать футов, расположенных колоннадой по трем сторонам массивного основания и соединенных между собою наверху крепкими балками, с которых, через правильные промежутки, свисали цепи. На каждой цепи - скелет; неподалеку на равнине - каменное распятие и две второстепенные виселицы, которые, казалось, отпочковались от главной. Над всем этим, высоко в небе, бесконечные стаи воронья. Вот Монфокон.
В конце XV столетия пресловутая виселица, воздвигнутая в 1328 году, была уже сильно разрушена. Брусья подточили черви, цепи покрывала ржавчина, столбы позеленели от плесени. Кладка из тесаного камня расселась в своих швах, и площадка, по которой не ступала нога человека, поросла травой. Жутким силуэтом вырисовывалось это сооружение на небе, особенно ночью, когда на белых черепах мерцали лунные блики и ночной ветер, задевая цепи и скелеты, шевелил их во мраке. Это сооружение бросало зловещий оттенок на всю окрестность.
Каменная глыба, служившая фундаментом этому отвратительному сооружению, была полой. В ней устроили обширный, обнесенный старой железной, уже погнувшейся решеткой подвал, куца сваливали не только все человеческие трупы, падавшие с цепей Монфокона, но и тела всех несчастных, казненных на прочих постоянных виселицах Парижа. В этой глубокой свалке, где истлело столько человеческих останков и столько преступлений, сложили свои кости многие из великих мира сего и многие невиновные, начиная от невинно осужденного Ангерана де Мариньи, обновившего Монфокон, и кончая адмиралом Колиньи, замкнувшим круг Монфокона, - тоже невинно осужденным.
Что же касается таинственного исчезновения Квазимодо, то вот все, что нам удалось разузнать.
Спустя приблизительно полтора или два года после событий, завершивших эту историю, когда в склеп Монфокона пришли люди за трупом повешенного за два дня до этого Оливье ле Дэна, которому Карл VIII даровал милость быть погребенным в Сен-Лорране, в более достойном обществе, то среди отвратительных трупов нашли два скелета, из которых один, казалось, сжимал другой в своих объятиях. Один скелет был женский, сохранивший на себе еще кое какие лохмотья некогда белой ткани и ожерелье вокруг шеи из зерен какого-то растения, с небольшой шелковой ладанкой, украшенной зелеными бусинками, открытой и пустой. Эти предметы представляли, повидимому, такую незначительную ценность, что даже палач не польстился на них. Другой скелет, крепко обнимавший первый, был скелет мужчины. Заметили, что спинной хребет его был искривлен, голова глубоко сидела между лопаток и одна нога была короче другой. Однако его шейные позвонки не были повреждены, из чего явствовало, что он не был повешен. Следовательно, человек этот пришел сюда сам и здесь умер. Когда его захотели отделить от того скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом.
