Итак, повторяя вкратце то, о чем мы говорили выше, укажем на троякого рода повреждения, обезобразившие готическое зодчество.
Написать стихотворение о любви может каждый, но далеко не каждый может это сделать гармонично и красиво.
Красивые стихи о жизни, читаются и понимаются людьми лучше всего. Особенно, если поэт сам пережил все, что описывает. Это трудный путь, но идти по нему приятно.
Морщины и наросты на поверхности - дело времени. Следы грубого насилия, выбоины, проломы - дело революций, начиная с Лютера и кончая Мирабо. Изувечение, ампутации, изменения в самом костяке здания, так называемые "реставрации" - дело варварской работы подражавших грекам и римлянам ученых мастеров, жалких последователей Витрувия и Виньоля. Так великолепное искусство, созданное вандалами, было убито академиками. К векам, к революциям, разрушавшим по крайней мере беспристрастно и величаво, присоединилась туча присяжных зодчих, ученых, признанных, дипломированных, разрушавших сознательно, с разборчивостью дурного вкуса подменяя, к вящей славе Парфенона, кружева готики листьями цикория времен Людовика XV Так осел лягает умирающего льва. Так древний, засыхающий дуб точат, гложут, кромсают гусеницы
Как далеко то время, когда Роберт Сеналис, сравнивая Собор Парижской богоматери с знаменитым храмом Дианы в Эфесе, "столь прославленным язычниками" и обессмертившим Герострата, находил галльский собор "великолепней по длине, ширине, высоте и устройству"!
Собор Парижской богоматери не может быть, впрочем, назван законченным, цельным, имеющим определенный характер памятником Это уже не храм романского стиля, но это еще и не вполне готический храм Это здание промежуточного типа Собор Парижской богоматери не имеет, подобно Тур-нюсскому аббатству, той суровой, мощной ширины фасада, круглого и широкого свода, леденящей наготы, величавой простоты тех зданий, основоположением которых является круглая арка. Он не похож и на собор в Бурже, великолепное, легкое, многообразное по форме, пышное, все ощетинившееся остриями стрелок произведение готики Немыслимо причислить Собор и к древней семье мрачных, таинственных, приземистых и как бы придавленных полукруглыми сводами соборов, напоминающих египетские храмы, за исключением их кровли, целиком эмблематических, жреческих, символических, орнаменты которых больше обременены ромбами и зигзагами, нежели цветами, больше цветами, нежели животными, больше животными, нежели людьми, - храмов, являющихся творениями скорее епископов, чем зодчих, храмов, служивших выражением сдвига в искусстве, насквозь проникнутом теократическим и военным духом, берущим свое начало в Восточной Римской империи и доживающим до времен Вильгельма Завоевателя Невозможно также отнести наш Собор и к другой семье соборов, высоких, воздушных, с изобилием витражей и скульптурных украшений, остроконечных по форме, смелых но рисунку, - общинных и гражданских, как символы политики, свободных, прихотливых и необузданных, как творения искусства Это второе превращение зодчества, уже не эмблематического, незыблемого и жреческого, но художественного, прогрессивного и народного, начинающегося после крестовых походов и заканчивающегося в царствование Людовика XI Таким образом, Собор Парижской богоматери - не чисто романского происхождения, как первые, И не чисто арабского, как вторые.
Это здание переходной эпохи Не успел саксонский зодчий воздвигнуть первые столбы нефа, как стрельчатый свод, вынесенный из крестовых походов, победоносно лег на широкие романские капители, предназначенные поддерживать лишь полукруглый свод. С тех пор стрельчатый свод, нераздельно властвуя, завершил сооружение Собора. Неискушенный и скромный при своем возникновении, этот свод разворачивается, увеличивается, но еще обуздывает себя, не дерзая устремиться остриями своих стрел и высоких арок в небеса, как он сделал это впоследствии в стольких чудесных соборах. Его словно еще стесняет соседство тяжелых романских столбов.
Однако изучение этих зданий переходной эпохи от романского стиля к готическому столь же важно, как и изучение образцов чистого стиля. Они выражают собою тот оттенок в искусстве, который, не будь их, был бы для нас утрачен.
Это - прививка стрельчатого свода к полукруглому. В частности. Собор Парижской богоматери является примечательным образцом подобной разновидности. Каждая сторона, каждый камень почтенного памятника - это не только страница истории Франции, но и истории науки и искусства. Укажем здесь лишь на главные его особенности. В то время как малые красные врата по своему изяществу почти достигают предела утонченности готического зодчества XV столетия, столбы нефа по объему и тяжести напоминают еще здание аббатства Сен-Жермен-де-Пре времен каролингов, словно между временем сооружения врат и столбов лег промежуток в шестьсот лет. Все, даже герметики, находили в символических украшениях над главным порталом достаточно полный конспект своей науки, совершенным выражением которой являлась церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри. Таким образом, романское аббатство, философическая церковь, готическое искусство, искусство саксонское, тяжелые круглые столбы времен Григория VII, символика герметиков, где Никола Фламель предшествовал Лютеру, единовластие папы, раскол церкви, аббатство Сен-Жермен-де-Пре и Сен-Жак-де-ла-Бушри - все расплавилось, смешалось, слилось в Соборе Парижской богоматери. Эта главная церковь, церковь-прародительница, является среди древних церквей Парижа чем-то вроде химеры: у нее голова одной церкви, члены другой, торс третьей, кое-что ото всех.
Повторяем, эти постройки смешанного стиля представляют Немалый интерес как для художника-любителя древностей, так и для историка. Они заставляют почувствовать, до какой степени искусство зодчества первобытно, о чем свидетельствуют следы циклопических построек, пирамиды Египта, гигантские индусские пагоды. Крупные памятники прошлого доказывают, что величайшие произведения зодчества - это не столько творения индивидуальные, сколько работа целого общества; это скорее результат творческих усилий народа, чем блистательная вспышка гения; это осадочный пласт, оставляемый после себя нацией; наслоения, отложенные веками; гуща, оставшаяся в результате последовательного испарения общества, - одним словом, это своего рода органическая формация. Каждая волна времени оставляет на памятнике свой намыв, каждое поколение - свой слой, и каждый индивидуум добавляет свой камень. Так поступают бобры, так поступают пчелы, так поступают и люди. Величайший символ зодчества - Вавилон - представлял собою улей.
Великие здания, как и высокие горы - создания веков. Часто форма искусства успела уже измениться, а они все еще не закончены; pendent opera interrupta*, -тогда они спокойно принимают то направление, которое избрало искусство. Новое искусство берется за памятник в том виде, как оно его находит, отображается в нем, уподобляет его себе, преображает согласно своей фантазии и, если может, заканчивает его. Это совершается спокойно, без усилий, без противодействия, следуя естественному, бесстрастному закону. Это черенок, который привился, это сок, который бродит, это растительность, которая принялась. Поистине в этих после-довательных спайках различных искусств на различной высоте одного и того же здания заключается материал для многих объемистых томов, а нередко и сама всемирная история человечества. Художник, личность, человек исчезают в этих огромных массах, не оставляя после себя имени творца; человеческий ум суммируется в них и подводит себе итог. Здесь время - зодчий, а народ - каменщик.
* Прерванные дела приостановлены (Вергилий; лат.).
Рассматривая лишь европейское, христианское зодчество, этого младшего брата великого зодчества Востока, мы увидим в этом исполинском напластовании три резко отличные друг от друга пояса: пояс романский*, пояс готический и пояс Возрождения, который мы охотно назовем греко-римским. Романский пласт, наиболее древний и глубокий, представлен полукруглым сводом, который вновь появляется перед нами в верхнем пласте эпохи Возрождения, поддерживаемый греческой колонной. Между ними лежит пласт стрельчатого свода. Здания, относящиеся только к одному из этих трех наслоений, совершенно отличны от других, закончены и едины. Таковы, например, аббатство Жюмьеж, Реймский собор, церковь Креста господня в Орлеане. Но эти три пояса, как цвета в солнечном спектре, соединяются и сливаются по краям.
* Это то искусство, которое, в зависимости от местности, климата и расы обитателей, называется также ломбардским, саксонским и византийским. Эти четыре разновидности архитектуры родственны и существуют параллельно, каждая отличается особым характером, но
основе их лежит полукруглый свод.
* Fucies non omnibus una, Non diversa tarneri, qualem etc. "Все не на одно лицо, однако очень схожи" (лат.). (Прим. В. Гюго.)
Отсюда возникли памятники смешанного стиля, здания различных оттенков и промежуточных ступеней.
Встречаются памятники романские по своему основанию, готические - по средней части, грекоримские - но куполу. Это объясняется тем, что они строились шестьсот лет. Впрочем, подобная разновидность встречается редко. Образчиком такого здания служит башня замка д'Этамп. Чаще других встречаются памятники двух формаций. Таков Собор Парижской богоматери - здание со стрельчатым сводом, которое своими столбами внедряется в тот же романский слой, куда погружены и портал Сен-Дени, и неф церкви Сен Жер-мен-де-Пре. Такова и прелестная полуготическая зала капитула Бошервиля, до половины охваченная романским пластом, таков и кафедральный собор в Руане, который был бы целиком готическим, если бы острие его центрального шпиля не уходило в эпоху Возрождения*.
* Эта деревянная часть шпиля была уничтожена молнией в 1823 году. .(Прим. В. Гюго.).
Впрочем, все эти оттенки и рамичин касаются лишь наружности здания. Искусство меняет здесь лишь оболочку. Самое же устройство христианского храма в основном остается незыблемым. Внутренний остов его все тот же, все то же логическое расположение частей. Какой бы скульптурой и резьбой ни была разукрашена оболочка храма, под нею неизменно находишь, хотя бы в зародышевом, начальном состоянии, римскую базилику. Она располагается на земле по неизменному закону. Это все те же два крестообразно пересекающихся нефа, заканчивающихся вверху закругленным навесом, образующим хоры; это неизменно все те же боковые нефы для крестных ходов внутри храма или для часовен - нечто вроде боковых проходов, с которыми центральный неф сообщается через промежутки между колоннами. На этом незыблемом основании бесконечно варьируется число часовен, порталов, колоколен, шпилей, следуя за фантазией века, народа и искусства. Предусмотрев и обеспечив все правила церковного богослужения, зодчество в остальном поступает, как ему вздумается. Изваяния, окна, розетки, арабески, рваные украшения - зодчество все это сочетает по своему вкусу и своим правилам. Отсюда проистекает изумительное внешнее разнообразие подобного рода зданий, в основе которых заключено столько порядка и единства. Ствол дерева - неизменен, разветвления - прихотливы.
II. Париж с птичьего полета
Мы попытались восстановить перед читателями чудесный Собор Парижской богоматери. Мы вкратце указали на все те красоты, которыми он обладал в XV веке и которых ныне ему недостает, но мы опустили главное, а именно - панораму Парижа, открывающуюся с высоты его башен.
Когда после долгого восхождения ощупью по темной спирали лестницы, пронзающей в перпендикулярном направлении толщу колоколен, вы внезапно вырываетесь на одну из высоких, полных воздуха и света террас, перед вами развертывается со всех сторон великолепная панорама. Зрелище sui generis*, о котором могут составить себе понятие лишь те из читателей, кому посчастливилось видеть какой-нибудь готический город во всей его целостности, завершенности и сохранности, - а таковые еще кое-где имеются, как, например, Нюрнберг в Баварии, Витториа в Испании,-или хотя бы миниатюрные образцы таких городов, лишь бы они хорошо сохранились, вроде Витре в Бретани или Нордгаузе-на в Пруссии.
* Единственное в своем роде (лат.).
Париж триста пятьдесят лет тому назад, Париж XV столетия был уже городом-гигантом. Мы, парижане, заблуждаемся относительно позднейшего увеличения площади, занимаемой Парижем. Со времен Людовика XI Париж вырос немногим более, чем на одну треть, и, несомненно, он гораздо больше проиграл в красоте, чем выиграл в размере.
Как известно, Париж возник на древнем острове Ситэ, имеющем форму колыбели. Плоский песчаный берег этого острова был его первой границей, а Сена - первым рвом. В течение нескольких веков Париж существовал как остров с двумя мостами - один на севере, другой на юге - и с двумя мостовыми башнями, служившими одновременно воротами и крепостями: Гран-Шатлэ на правом берегу и Пти-Шатлэ - на левом.
Позже, начиная со времен первой королевской династии, Париж, слишком стесненный на своем острове, не находя возможности развернуться на нем, перекинулся через реку. Первая ограда крепостных стен и башен врезалась в поля по обе стороны Сены за Гран-Шатлэ и Пти-Шатлэ От этой древней ограды еще в прошлом столетии оставались кое-какие следы, но ныне от нее сохранилось лишь воспоминание, лишь предание, запечатлевшееся в названии ворот Бодэ, или Бодуайе (Porta Bagauda). Мало помалу поток домов, непрестанно выталкиваемый из сердца города, перехлестнул через ограду, источил, разрушил и стер ее. Филипп Август воздвигает ему новую плотину Он со всех сторон заковывает Париж в цепь толстых башен, высоких и прочных. В течение целого столетия дома жмутся друг к другу, скопляются и, словно вода в резервуаре, все выше подымают свой уровень в этом бассейне. Они растут в глубь дворов, они нагромождают этажи на этажи, карабкаются друг на друга, они, как всякая сжатая жидкость, устремляются вверх, и только тот из них дышал свободно, кому удавалось поднять голову выше соседа. Улицы все более и более углубляются и суживаются, площади застраиваются и исчезают. Наконец дома перескакивают через ограду Филиппа-Августа и весело, вольно, вкривь и вкось, как вырвавшиеся на свободу узники, рассыпаются по равнине. Они выкраивают в полях сады, устраиваются с удобствами.
Начиная с 1367 года, город до того разлился по предместьям, что для него потребовалась новая ограда, особенно на правом берегу. Ее возвел Карл V. Но город, подобный Парижу, растет непрерывно,-только такие города и превращаются в столицы. Это воронки, куда ведут все географические, политические, моральные и умственные стоки страны, куда направлены все естественные склонности целого народа;
это, так сказать, кладези цивилизации и в то же время резервуары, куда, капля за каплей, век за веком, без конца просачиваются и где скапливаются торговля, промышленность, образование, народность - все, что плодоносно, все, что живительно, все, что составляет душу нации. Стены Карла V разделили судьбу ограды Филиппа-Августа. С конца XV столетия дома перемахнули и через это препятствие, предместья устремились дальше. В XVI столетии эта ограда как бы все больше и больше подается назад в старый город,-до того разросся за ней новый. Таким образом, уже в XV веке, на котором мы и остановимся, Париж успел стереть три концентрических круга стен, зародышем которых были Гран-Шатлэ и Пти-Шатлэ.
Могучий город разорвал четыре пояса своих стен, - так дитя прорывает одежды, из которых выросло. При Людовике XI среди этого моря домов торчали кое-где группы полуразвалившихся башен, оставшиеся от древних оград, подобно остроконечным вершинам холмов во время наводнения, - это был архипелаг старого Парижа, затопленный приливом нового города.
С тех пор, как это ни грустно, Париж вновь преобразился, он преодолел еще одну ограду, ограду Людовика XV, эту жалкую стену из глины и щебня, достойную короля, построившего ее, и поэта, ее воспевшего.
Le mur murant
Pans rend
Paris murmurant*.
* Игра слов. "Стена, окружающая Париж, вызывает ропот Парижа" (франц ).
В XV столетии Париж был разделен на три города, резко отличных друг от друга, независимых, обладавших каждый своей физиономией, своим специальным назначением, своими нравами, обычаями, привилегиями, своей историей:
Ситэ, Университет и Город. Ситэ, расположенный на острове, самый древний из них и самый незначительный по размерам, был матерью двух других городов, напоминая собою маленькую старушку между двумя стройными красавицами-дочерьми (да простится нам это сравнение). Университет располагался на левом берегу Сены, от башни Турнель до Нельской башни; в современном Париже эти пункты соответствуют:
один - Винному рынку, другой - Монетному двору. Ограда его довольно широким полукругом врезалась в поле, на котором некогда Юлиан Отступник воздвиг свои термы. В этой ограде находился и холм святой Женевьевы. Крайней точкой этой дуги были Папские ворота, почти на том самом месте, где ныне расположен Пантеон. Город, самая обширная из трех частей Парижа, занимал правый берег Сены. Его набережная, обрывавшаяся, вернее - прерывавшаяся в нескольких местах, тянулась вдоль Сены, от башни Бильи до башни Буа, то есть от того места, где расположены теперь Продовольственные склады, и до Тюильри. Эти четыре точки, в которых Сена перерезала ограду столицы, оставляя налево Турнель и Нельскую башню, а направо - башню Бильи и башню Буа, известны, главным образом, под именем "Четырех парижских башен". Город вдавался в поля еще дальше, чем Университет. Главным пунктом его ограды (возведенной Карлом V) были ворота Сен-Дени и Сен-Мартен, местоположение которых не изменилось и до сих пор.
Как мы уже сказали, каждая из этих трех больших частей Парижа составляла особый город, но город слишком обособленный, чтобы быть вполне законченным и обходиться без двух других. Поэтому и облик каждого из этих трех городов был совершенно своеобразен. В Ситэ преобладали церкви, в Городе - дворцы, в Университете - учебные заведения. Не касаясь в данном случае второстепенных особенностей древнего Парижа и прихотливых законов дорожного ведомства, отметим в общих чертах, основываясь лишь на случаях согласованности и однородности в этом хаосе городских ведомств, что юридическая власть на острове принадлежала епископу, на правом берегу-торговому старшине, а на левом-ректору. Верховная же власть над всеми принадлежала парижскому прево, то есть чиновнику королевскому, а не муниципальному. В Ситэ находился Собор Парижской богоматери, в Городе - Лувр и Ратуша, а в Университете-Сорбонна. В Городе помещался Центральный рынок, в Ситэ - госпиталь Отель-Дье, в Университете - Пре-о-Клер. Проступки, совершаемые школярами на левом берегу, разбирались на острове во Дворце правосудия и карались на правом берегу, в Монфоконе, если только в дело не вмешивался ректор, знавший, что Университет - сила, а король слаб. Школяры обладали привилегией быть повешенными у себя.
Заметим мимоходом, что большая часть этих привилегий,-а среди них встречались и более важные,-была исторгнута у королевской власти путем бунтов и мятежей. Таков, впрочем, стародавний обычай: король тогда лишь уступает, когда народ вырывает. Есть старинная грамота, где очень наивно сказано по поводу верности подданных: Civibus fideli-tas in reges, quae tamen aliquoties seditionibus interrupta, multa peperit privilegia *.
* Верность граждан правителям, прерываемая, однако, изредка восстаниями, породила увеличение их привилегий (лат.)
В XV столетии Сена омывала пять островов, расположенных внутри парижской ограды, - Волчий остров, где в те времена росли деревья, а ныне продают дрова, острова Коровий и Богоматери - оба пустынные, если не считать двух-трех лачуг. Эти острова представляли собой ленное владение парижского епископа (в XVII столетии оба эти острова слили, застроили и назвали островом святого Людовика). Затем следовал Ситэ и примыкавший к нему островок Коровий перевоз, с тех пор исчезнувший под насыпью Нового моста. В Ситэ в то время было пять мостов, из которых три с правой стороны: каменные - Богоматери и Менял и деревянный Мельничный мост; с левой же стороны - каменный Малый мост и деревянный Сен-Мишель, - все они были застроены домами Университет имел шесть ворот, построенных Филиппом-Августом, а именно, начиная с Турнель: ворота Сен-Виктор, ворота Борделль, Папские, ворота Сен-Жак, Сен-Мишель и Сен-Жермен. Город имел также шесть ворот, построенных Карлом V. Это были, начиная от башни Бильи, ворота Сент-Антуан, ворота Тампль, Сен-Мартен, Сен-Дени, ворота Монмартр, ворота Сент-Онорэ Все эти ворота были крепки и - что нисколько не мешало их прочности - красивы. Воды, поступавшие из Сены в широкий и глубокий ров, где во время зимнего половодья образовывалось сильное течение, омывали подножье городских стен вокруг всего Парижа. На ночь ворота запирались, реку на обоих концах города заграждали толстыми железными цепями, и Париж почивал спокойно.
С высоты птичьего полета эти три части - Ситэ, Университет и Город - представляли собою, каждая в отдельности, густую сеть причудливо перепутанных улиц. Тем не менее, с первого взгляда становилось очевидным, что эти три отдельные части города составляют одно целое Можно было сразу разглядеть две длинные параллельные улицы, тянувшиеся беспрерывно, без поворотов, почти по прямой линии;
спускаясь перпендикулярно к Сене и пересекая все три города с юга на север, они соединяли, смешивали, сливали их и, неустанно переливая людские волны из ограды одного города в ограду другого, превращали три города в один. Первая из этих улиц вела от ворот Сен-Жак к воротам Сен-Мартен; в Университете она называлась улицею Сен-Жак, в Ситэ -- Еврейским кварталом, а в Городе-улицею Сен-Мартен. Она дважды перебрасывалась через реку мостами Богоматери и Малым. Вторая называлась улицею ла Гарп - на левом берегу, на острове - Бочарной улицею, на правом берегу - улицею Сен-Дени, мостом Сен-Мишель - на одном рукаве Сены, мостом Менял - на другом, и тянулась от ворот Сен-Мишель в Университете до ворот Сен-Дени в Городе. Словом, под всеми этими различными названиями скрывались все те же две улицы, улицы-матери, улицы-прародительницы, две артерии Парижа. Все остальные вены этого тройного города либо питались от них, либо в них вливались.
Независимо от этих двух главных поперечных улиц, пронзавших Париж из края в край, во всю его ширину, и общих для всей столицы, Город и Университет, каждый в отдельности, имели свою собственную главную улицу, которая тянулась параллельно Сене и пересекала под прямым углом обе "артериальные" улицы. Итак, в Городе от ворот Сент-Антуан можно было по прямой линии спуститься к воротам Сент-Онорэ, как в Университете от ворот Сен-Виктор к воротам Сен-Жермен. Эти две большие дороги, скрещиваясь с двумя упомянутыми выше, представляли собою ту основу, на которой покоилась повсюду одинаково узловатая и густая, подобная лабиринту, сеть парижских улиц. Пристально вглядываясь в сливающийся рисунок этой сети, можно было различить, кроме того, как бы два пучка, расширяющихся один в сторону Университета, другой - в сторону Города,-две связки больших улиц, которые шли, разветвляясь, от мостов к воротам.
Кое-что от этого геометрального плана сохранилось и доныне.
Какой же вид представлял город в целом с высоты башен Собора Парижской богоматери в 1482 году?
Вот об этом-то мы и попытаемся рассказать. Запыхавшийся зритель, взобравшийся на самый верх Собора, прежде всего был бы ослеплен зрелищем расстилавшихся внизу крыш, труб, улиц, мостов, площадей, шпилей колоколен. Его взору одновременно представлялись бы: резной щипец, остроконечная кровля, башенка, повисшая на углу стены, каменная пирамида XI века, шиферный обелиск XV века, круглая гладкая башня замка, четырехугольная узорчатая колокольня церкви - и большое, и малое, и массивное, и воздушное. Его взор долго блуждал бы, проникая в различные глубины этого лабиринта, где все было отмечено своеобразием, гениальностью, целесообразностью и красотой; все было порождением искусства, начиная с самого маленького домика с расписным и лепным фасадом, наружными деревянными креплениями, с низкой аркой двери и нависающими над ним верхними этажами и кончая величественным Лувром, окруженным в те времена колоннадой башен. Назовем те главные массивы зданий, которые вы прежде всего различите, освоившись в этом хаосе строений.
Прежде всего Ситэ. "Остров Ситэ, - как называет его Соваль, у которого среди пустословия временами встречаются удачные выражения, - напоминает громадное судно, завязшее в тине и отнесенное течением ближе к середине Сены". Мы уже объясняли, что в XV столетии это "судно" было пришвартовано к обоим берегам реки пятью мостами. Эта напоминающая корабль форма острова поразила также и составителей геральдики. По словам Фавена и Паскье, только благодаря этому сходству, а вовсе не вследствие осады нормандцев, на древнем гербе Парижа изображено судно. Для человека, умеющего в ней разбираться, геральдика - алгебра, геральдика - язык. Вcя история второй половины средних веков начертана на гербах, подобно тому как история первой их половины выражена в символике романских церквей. Это иероглифы феодализма, заменившие иероглифы теократии.
Итак, первое, что бросалось в глаза, был остров Ситэ, обращенный кормою на восток, а носом на запад. Став лицом к носу корабля, вы различали перед собой бесчисленный рой старых кровель, над которыми широко круглилась свинцовая крыша Сент-Шапель, похожая на спину слона, отягощенного своей башенкой, но здесь этой башенкой был самый дерзновенный, самый отточенный, самый филигранный, самый прозрачный шпиль, сквозь кружевной конус которого просвечивало голубое небо. Перед Собором Парижской богоматери, со стороны паперти, расстилалась великолепная площадь, застроенная старинными домами, с вливающимися в нее тремя улицами. Южную сторону этой площади осенял весь изборожденный морщинами, угрюмый фасад госпиталя Отель-Дье с его, словно покрытой волдырями и бородавками, кровлей. Далее направо, налево, к востоку, к западу в этом сравнительно тесном пространстве Ситэ вздымались колокольни двадцати одной церкви различных эпох, разнообразных стилей, всевозможных размеров, начиная от приземистой и источенной червями романской колоколенки Сен-Дени-дю-Па (career Glaucini) и кончая тонкими иглами церквей Сен-Пьер-о-Беф и Сен-Ландри. Позади Собора Парижской богоматери на севере раскинулся монастырь с его готическими галереями; на юге - полуроманский епископский дворец; на востоке - пустынная оконечность Терэн. В этом нагромождении домов можно было различить по его высоким каменным ажурным навесам, украшавшим в эту эпоху все, даже слуховые окна дворцов, особняк, поднесенный городом в дар Ювеналу Дезюрсен при Карле VI; чуть подальше - просмоленные балаганы рынка Палгос; еще дальше - новые хоры старой церкви Сен-Жермен, удлиненные в 1458 году за счет улицы Фев; а там -то кишащий народом перекресток, то воздвигнутый на углу улицы вращающийся позорный столб, то остаток прекрасной мостовой Филиппа-Августа - великолепно вымощенная посреди улицы дорожка для всадников, которую так неудачно заменили в XVI веке жалкой булыжной мостовой, именовавшейся "Мостовою Лиги", то пустынный внутренний дворик, с одной из тех сквозных башенок, которые пристраивались к дому и заключали в себе винтовую лестницу, как это было принято в XV веке и образец которых еще и теперь можно встретить на улице Бурдоннэ. Наконец вправо от Сент Шапель, к западу, на самом берегу реки, разместилась группа башен Дворца правосудия. Высокие деревья королевских садов, разбитых на западной оконечности Ситэ, застилали от взора островок Перевоза. Что касается воды,
ю с башен Собора Парижской богоматери ее почти вовсе не было видно ни с той, ни с другой стороны, - Сена скрывалась под мостами, а мосты - под домами.
И если вы, минуя эти мосты, застроенные домами, кровли которых, преждевременно заплесневелые от водяных испарений, зеленели перед вами, обращали взор влево, к Университету, то прежде всего вас поражал большой приземистый сноп башен Пти-Шатлэ, разверстые ворота которого, казалось, поглощали конец Малого моста. И если ваш взгляд устремлялся вдоль берега, с востока на запад, от башни Турнель и до Нельской, то перед вами длинной вереницей бежали здания с резными балками, с цветными оконными стеклами, с нависшими друг над другом этажами - нескончаемая ломаная линия коньков на домах горожан, то и дело перегрызаемая пастью какой-нибудь улицы, обрываемая фасадом или углом какого-нибудь большого каменного особняка, непринужденно развернувшегося своими дворами и садами, крылами и корпусами среди этого сборища теснящихся, жмущихся друг к другу домов, подобно знатному барину среди деревенщины.
Таких особняков на набережной было пять или шесть, начиная от особняка де Лоррен, разделявшего с бернардинцами большое огороженное пространство по соседству с Турнель, и до особняка Нель. Его главная башня была рубежом Парижа, а его остроконечные кровли три месяца в году застилали своими черными треугольниками багряный диск заходящего солнца.
На этом берегу Сены было меньше торговых заведений, чем на противоположном; здесь больше толпились и шумели школяры, нежели ремесленники. И, в сущности, набережной, в настоящем смысле этого слова, служило лишь пространcтво, идущее от моста Сен-Мишель до Нельской башни. Остальная часть берега Сены была либо оголенной песчаной полосой, - как по ту сторону владения бернардинцев, - либо скопищем домов, подступавших к самой воде, - как, например, между обоими мостами.
Здесь постоянно слышался оглушительный гвалт прачек;
с утра до вечера они кричали, болтали и пели вдоль всего побережья и звучно колотили вальками, как и в наши дни. Это был веселый уголок Парижа.
Университетская сторона казалась сплошной глыбой. Из конца в конец это была однородная и сплоченная масса. Ее тысячи частых остроугольных, сросшихся, почти одинаковых по форме кровель казались с высоты кристаллами одного и того же вещества. Прихотливо извивающийся ров улиц разрезал на почти пропорциональные ломти этот пирог домов. Сорок два коллежа Университетской стороны были расположены довольно равномерно и заметны были повсюду. Разнообразные и забавные коньки крыш всех этих прекрасных зданий были произведением того же самого искусства, что и скромные кровли, над которыми они возвышались; в сущности, они были не чем иным, как возведением в квадрат или в куб той же геометрической фигуры. Итак, они лишь усложняли целое, не нарушая его единства, дополняли, не обременяя его. Геометрия - но та же гармония. Над живописными чердаками левого берега там и сям великолепными возвышениями выступали несколько прекрасных особняков:
ныне исчезнувшие Неверское подворье, Римское подворье, Реймское подворье и особняк Клюни, существующий еще и до сих пор, к утешению художников, но башню которого несколько лет тому назад так нелепо развенчали, сняв ее шпиль Возле Клюни - здание романского стиля, с прекрасными сводчатыми арками - это термы Юлиана. Здесь было также множество аббатств, хоть и более смиренной красоты, более суровой величавости, но не менее прекрасных и не менее обширных. Из них прежде всего останавливали внимание: Бер-нардинское аббатство с тремя колокольнями; монастырь святой Женевьевы, уцелевшая четырехугольная башня которого заставляет так сильно сожалеть об остальном; Сорбонна, полушкола, полумонастырь, от которой сохранился еще столь изумительный неф; красивый квадратной формы монастырь матюринцев, его сосед, монастырь бенедиктинцев, в ограду которого за время, протекшее между седьмым и восьмым изданием этой книги, на скорую руку, успели втиснуть театр; Кордельерское аббатство, с тремя громадными высящимися рядом пиньонами, Августинское, изящная стрелка которого поднималась на западной стороне этой части Парижа, вслед за Нельской башней. В ряду этих монументальных зданий коллежи, являющиеся, собственно говоря, соединительным звеном между монастырем и мироя, по суровости, исполненной изящества, по скульптуре, менее воздушной, чем у дворцов, и архитектуре, менее строгой, чем у монастырей, занимали среднее место между особняками и аббатствами. К сожалению, теперь почти ничего не сохранилось от этих памятников старины, в которых готическое искусство с такой точностью перемежало пышность и умеренность. Над всем господствовали церкви (они были многочисленны и великолепны в Университете и также являли собою все эпохи зодчества, начиная с полукруглых сводов Сен-Жюль-ена и кончая стрельчатыми арками Сен-Северина), и, как еще один гармонический аккорд, добавленный всему хору созвучий, они то и дело прерывали сложный узор пиньонов резными шпилями, сквозными колокольнями, тонкими иглами, линии которых были лишь великолепным и преувеличенным повторением остроугольной формы кровель
Университетская сторона была холмистою. Холм святой Женевьевы на юго-восточной стороне вздувался, как огромный пузырь, и любопытное зрелище с высоты Собора Парижской богоматери являло собой это множество узких и извилистых улиц (ныне Латинский квартал), эти грозди домов, разбросанных по всем направлениям на его вершине и в беспорядке, почти отвесно устремляющихся по ее склонам к самой реке: одни, казалось, падают, другие - карабкаются наверх, а все вместе - цепляются друг за друга. От беспрерывного потока сливающихся на мостовой тысяч черных точек так и рябило в глазах: это кишела толпа, еле различимая с такой высоты и на таком расстоянии.
Наконец сквозь промежуток между этими кровлями и шпилями, этими разнообразными многочисленными зданиями, столь причудливо изгибавшими, закручивавшими и зазубривавшими линии границы Университетской стороны, местами проглядывали часть толстой замшенной стены, массивная круглая башня, зубчатые городские ворота, изображавшие крепость, - то была ограда Филиппа-Августа. По ту сторону ограды зеленели луга, убегали дороги, вдоль которых тянулись последние дома предместий, все более и более редевшие, по мере того как они удалялись от города.
...
